Личность и общество: проблема социального и духовного взаимодействия

Важнейшим элементом духовного кода русского народа является самобытность, которая в буквальном смысле означает самостоятельность бытия русского народа. Русский народ доказал на протяжении всей своей истории свою способность к самостоятельному бытию: природа наделила его огромными природными богатствами и территорией, на которой практически все есть. Именно поэтому ему не нужны чужие богатства и территории. Самостоятельное бытие русского народа как субъекта социального творчества представляет собой процесс самоидентификации, самоопределения, самореализации и самоуправления, развернувшийся в рамках многих столетий. Результатом этого процесса как раз и стала высокая степень способности русского человека к социальному и духовному творчеству. И этот процесс свидетельствует об огромном потенциале самобытности, который еще далеко не исчерпан. Творческий потенциал русского народа как свидетельство его самобытности поражает воображение: абсолютное большинство более или менее значимых открытий и изобретений индустриальной цивилизации (телефон, телеграф, паровоз, пароход, порошковая металлургия, мембранные, транзисторные и биогенные технологии и т. д.) – все это «родом из России».

Сегодня, к сожалению, значительная часть нашего народа заражена вирусом потребительской психологии и стереотипами гламурного общества. Западничество, мода на все импортное, идолопоклонство перед чужеродным, массовое поветрие под названием «вестернизация» охватили, прежде всего, нашу молодежь. Растление нашей современной молодежи на основе западных либеральных ценностей вызывает обоснованную тревогу. Алкоголизация и никотинизация достигли чудовищных масштабов. Сегодня в России курит 67% юношей и 54% девушек; употребляют алкоголь ежедневно почти 6%, несколько раз в неделю – больше 21%, несколько раз в месяц – 20% молодых людей [10, с. 99]. В августе 2009 г. Президент РФ Д. А. Медведев публично назвал алкоголизм «национальной угрозой». В июле 2011 г. он подписал указ о запрете на рекламу пива. Но до сих пор с экранов СМИ продолжается реклама алкогольной продукции как ни в чем не бывало. А трезвление, в том числе и духовно-нравственное – это важнейший признак здорового образа жизни. Поэтому нельзя, в связи с этим, не отметить угрозу утраты одного из ключевых элементов духовного кода нации, что может привести к утрате ею своей историко-культурной идентичности и способности к социальному творчеству.

Важнейшей характеристикой духовного кода нации является патриотизм. Казалось бы, патриотизм присущ любому народу, любой нации. Смысл патриотизма часто сводят к любви ко всему родному. Но любовь есть чувство, эмоция. Их очень легко разрушить с помощью психотропного и более эмоционального воздействия на сознание и подсознание человека. Для русского человека патриотизм представляет собой не просто осознанную, а исторически укорененную во всех конструктах самого человека (его сознании, душе, сердце, менталитете и т. п.) ценностную приверженность к родному, родовому, своему. И эта приверженность выступает в форме здорового национализма, который, не отвергая ценность других культур, ставит для себя свои собственные ценности выше (И. А. Ильин). И в этом состоит принципиальное отличие русского патриотизма от современного американского или европейского «патриотизма», который ставит свои ценности выше всех других не только для себя, но и для других, что неизбежно ведет к противоборству, к «культурным поглощениям» (утрате многообразия культур) и конфликтам.

Важным элементом национального духовного кода является соборность, которая характерна для всей исторической практики нашего и некоторых других народов. Но нигде в мире соборность не выступает в такой своей сакральной и социальной определенности как у нас. Традиционно суждение о том, что «под соборностью понимается особый вид коллективизма» [171, с. 223]. Но соборность – это не только особый коллективизм, обусловленный суровыми природно – климатическими условиями, в которых живут русские люди. Соборность – это еще и особый духовно-душевный настрой в деятельности русского человека, его интенциальная определенность, нацеленность на высшие идеалы и ценности в своей предметно-вещной практике. Именно поэтому русский народ в гораздо меньшей степени, чем некоторые европейские народы, оказался подвержен вещизму, накопительству, скаредности, скупости, фетишизации вещного богатства. Широта души русского человека, который всегда готов был все отдать «за други своя» (вплоть до последней рубашки), не идет ни в какое сравнение даже с известным восточным гостеприимством, когда «три дня – гость, а потом – гвоздь».

Особенно важную роль в структуре духовного кода русского общества играла и играет духовная культура. В то время, когда западная цивилизация «обескультуривается», когда в ней, пользуясь словами Ф. Ницше, «умер Бог», когда наступает «смерть Запада» (О. Шпенглер), русский человек вновь и вновь возвращается к Богу, к абсолютным ценностям бытия, к высшим ценностям своей культуры. При этом, в нашей культуре нет такого огромного диссонанса между ее верхом и низом, как в некоторых других национальных культурах. Используя формулу В. С. Соловьева, можно сказать, что личность русского человека есть «сжатое и сосредоточенное культурой общество, а общество – дополненная и расширенная культурой личность» [147, с. 65]. Высший ранг культуры как ключевого компонента нашего духовного кода определил Б. Пастернак, назвавший культуру «плодотворным существованием». Он писал: «Культура – плодотворное существование. Дайте человеку творчески изменяться в веках, и города, государства, боги, искусство появятся сами собой, как следствие, с той естественностью, с которой зреют плоды на фруктовом дереве» [115, с. 292].

Наконец, само творчество. Мы уже отмечали, что на Западе творчество сводят к инноватике, к инженерии, нимало не озаботившись вопросом о том, а будет ли очередная новация приближением к совершенству. Чтобы не быть голословными, обратимся к идеям популярного венгерского культуролога И. Витаньи, который выделял три уровня творческих способностей: продуктивно-репродуктивный, генеративный и конструктивно-инновационный [36, с. 72–74]. Первый уровень способностей характеризуется воспроизводством из прежних элементов и правил (которые не меняются) в принципе одних и тех же объективаций, так что появление любого рода нового может быть только случайным. Второй уровень способностей связан с импровизированием, когда получается «все то же, да не так». Наконец, третий уровень творческих способностей И. Витаньи связывал с созданием нового содержания, но никак не с качеством этого самого содержания. Как видно, данная концепция – лучшее свидетельство смешения инноватики и креативности. Иное дело, когда мы рассматриваем исторические традиции русского творчества. Пусть это будет иконопись, казалось бы, предполагающая строгое следование канонам и минимум инноватики. Но какой дух, какое воздействие оказывают иконы наших мастеров на душу и сознание человека! Казалось бы, обычный левкас, кедровая доска, грунтовка и несколько слоев краски, нанесенных «по правилам». А получился шедевр.

Конечно, высказанные нами суждения о структуре и содержании духовного кода русского общества и русского человека как субъекта социального творчества носят лишь приблизительный характер и требуют уточнений и дополнений. Но, как нам представляется, сама постановка вопроса о духовном коде субъектов социального творчества является серьезнейшей философской проблемой, которую мы здесь обозначили.

* * *

1.      Субъектность личности представляет собой совокупность определенных способностей, которая включает в себя: самоопределение, самоидентификацию, самопризнание, самоуполномачивание, самодисциплину, самостоятельность, социальную ответственность, самореализацию. Актуализация этих способностей позволяет превращать мировоззренческие идеалы личности в строго определенные нормы, образцы и установки. Тем самым можно утверждать, что именно субъектность личности участника процесса социального творчества позволяет преодолевать имплицитный и отвлеченно-абстрактный характер идеалообразования как функции человеческого духа и направлять данную функцию в праксиологическое русло. В этом плане практика выступает критерием истины не всегда и не «по определению», а лишь в том случае, если она осуществляется субъектами социального творчества, обладающими высоким духовным потенциалом, а не объектами внешнего манипулирования.

2.      Субъектность личности, основанная на актуализации идеалов высшего (предельного) порядка (абсолютных ценностей духовной культуры человека), становится императивом социального творчества. Вне рамок такого императива само социальное творчество из созидания объективно более совершенных норм, образов и установок вырождается в практику элементарной трансформации различных инструментов социального взаимодействия без их внутреннего сущностно-содержательного улучшения и усовершенствования. Глубинный смысл социального творчества состоит в самосовершенствовании человека и человечества. Человеку, как существу духовному, присуща такая грань духовности, как трансцендентность – способность и стремление личности выйти за рамки своей данности, порыв к самосовершенствованию.

3.      В основе социального творчества не только каждого социума-этноса, но и отдельно взятой личности лежит определенный духовный код, который, в отношении нашего народа, может быть представлен в виде определенной иерархии фундаментальных ценностных оснований, включающей в себя: 1) духовность (православие); 2) традицию (верность); 3) самобытность (экософность); 4) патриотизм (державность); 5) соборность (коллективизм); 6) культуру и 7) творчество. Эта семирамида духовных ценностных ориентаций субъекта социального творчества определяет три уровня его творческих способностей: продуктивно-репродуктивный, генеративный и конструктивно-инновационный.

Она способствует укоренению личности в структуре ее собственной корневой национальной культуры, ее восприятию традиции не только как феномена культуры, но и в качестве сложного социального отношения, посредством которого личность осуществляет свою духовную, культурную и социальную коммуникацию в обществе. Сохранение и развитие этого культурного кода выступает генеральным условием развития и совершенствования не только самой личности, но и процесса социального творчества, в котором личность принимает самое непосредственное участие.

ГЛАВА 2. САМОРЕАЛИЗАЦИЯ ЛИЧНОСТИ КАК ЦЕЛЬ ДУХОВНОЙ СОЦИАЛИЗАЦИИ

Истинный общественный прогресс – в большем и большем единени людей.

Л. Н. Толстой

Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья.

А. П. Чехов

Способность к целеполаганию, т. е. самостоятельному формулированию, определению, постановке цели – одна из ключевых субъектных способностей человека. Данная способность возникает и развивается в рамках самодеятельности личности и составляет как бы продолжение ее свойства к самоопределению. Тем самым индивид как бы самоуполномачивает себя действовать в строго определенном направлении. Раскрывая суть самоуполномачивания, С. З. Гончаров отмечает: «Само уполномочивание – это «нерв», «душа», важнейший и весьма тонкий момент новаторства. Оно возникает тогда, когда субъект проникается общественным интересом, рассматривает свой интеллект (разум, волю, чувства) как равноценную частичку общественного интеллекта, доверяет своему разуму и своей совести и тем самым осознает себя равноправным началом («начальником») всего нового и обще-интересного для других» [46, с. 12].

Продолжая исследование субъектности в современных условиях, этот же автор пишет: «В самодеятельности субъект устремлен на обновление и развитие творческих сил путем выхождения за границы уже достигнутого, которые и осознаются им как подлежащие преодолению, а не как «священная грань». Такое выхождение осуществляется путем разрешения противоречия между репродуктивным и продуктивным. Это созидательное противоречие есть «локомотив» творчества, оно импульсирует субъекта к обновлению схем действия, обобщения и мышления, формирует индивидуальность, неравную себе самой, способную к новым вариантам самореализации» [47, с. 14].

Мы привели два фрагмента, один из которых касается самоуполномачивания, а второй – самодеятельности, для того, чтобы обратить особое внимание на тот факт, что данные характеристики человеческой субъектности требуют их четкого научного определения в увязке со способностью субъектов социального творчества к самостоятельному целеполаганию. В противном случае, человек становится объектом для внешнего манипулирования, и цели такому объекту будет задавать уже другой субъект. Манипуляция сознанием предполагает неспособность (ее уничтожение) человека (мунипулируемого) самостоятельно формулировать и определять цели своей деятельности.

Существуют самые разные подходы к определению манипуляции. Во-первых, это вид духовного или просто психологического воздействия (а не физическое насилие или угроза); во-вторых, это скрытое воздействие, факт которого не должен быть замечен объектом манипуляции; в-третьих, это воздействие, которое требует значительного мастерства и знаний [77, с. 16–17]. Смысл манипуляции состоит в том, что это часть технологии власти. Но точно также и самоуполномачивание, продолжением которого является целеполагание, является частью технологии власти, но власти, обращенной не во вне человека, не на других людей, а внутрь самого человека, на самого себя. Когда в основе такого воздействия, направленного внутрь самого человека (на его сознание, его душу, его сердце), лежат высшие ценности духовной культуры, то в человеке формируется то, что митрополит Иоанн образно называл «духовным самодержавием». Когда же в основе такого воздействия на самого себя лежат ценности цивилизации, то формируется бездуховность, часто прикрываемая лишь видимостью прагматизма и рационализма, но, по своей сути, эгоистическая и гедонистическая пошлость и пустота.

Для того, чтобы выработать в себе субъектную способность к целеполаганию, человек должен быть предупрежден против угрозы манипулирования, т. е. знать технологии и основные доктрины манипуляции сознанием. Основные доктрины такого манипулирования достаточно подробно изложены в специальной литературе [56, 77, 101,182]. Но для того, чтобы человек мог формировать в себе способности к осмысленному, осознанному и самостоятельному самоуполномачиванию и целеполаганию, он должен быть укоренен в национальной духовной культуре, в национальной традиции. Иначе говоря, для осуществления успешной самоидентификации, а тем более – самоопределения, индивид должен отталкиваться от традиции, исходить из нее. Почему это так важно? Потому что манипулирование традиционным сознанием и традиционным мышлением (или как его называют сейчас, вслед за Л. Леви-Брюлем, пралогическим) практически невозможно. Вот что пишет по этому поводу С. Кара-Мурза: «Для нас важно, что манипуляция сознанием, основанным на пралогическом мышлении, как технология невозможна. Дело в том, что это мышление непредсказуемо для технолога, он не может вычислить его «алгоритм»… Напротив, логическое мышление предсказуемо, и его структура прекрасно изучена» [77, с. 112-113].

Здесь, как нам представляется, «схвачена» суть основанного на традиции мышления – его духовная социализированность. Именно поэтому им и невозможно манипулировать. Если духовная социализация состоялась, и индивид стал личностью и находится в среде своих единомышленников, любого манипулятора, «командированного» извне, такое окружение вовремя «поправит» или даже «отправит», куда следует. А вот заброшенная и одинокая личность становится легкой добычей различных «гуру», «специалистов», «экспертов» и т. д.

Однако нельзя согласиться с отождествлением понятий пралогического мышления и первобытного мышления, а первобытного мышления с традиционным мышлением. Здесь уже имеет место подмена понятий и та самая манипуляция сознанием, о которой шла речь выше. И, конечно, нельзя согласиться с мнением К. Леви-Строса о том, что «противопоставление логического и пралогического мышления – это ложная антиномия [88, с. 325]. Вопреки его заявлениям о том, что «недоразумение рассеяно», такое противопоставление и смешение понятий – вовсе не недоразумение, а все та же манипуляция сознанием. И дело, конечно, не в том, что существуют капитальные различия между мышлением первобытных людей и современным технократическим логическим мышлением. Дело еще и в том, что логическое мышление основывается на racio, на пользе, тогда как традиционное мышление – на spiritus, на духе. Дело также и в том, что мышление, оторванное от традиции, от духа народа и его истории, становится легкой добычей для манипуляции, поскольку становится легковесным и легковерным, поверхностным и формализованным. Тогда как мышление, основанное на традиции, есть мышление одухотворенное, наполненное высшими, предельными, абсолютными значениями, разрушить и девальвировать которые практически невозможно. А тем самым такое мышление устойчиво, самодостаточно, креативно и полноценно. Вот и называют такое мышление некоторые антропологи и этнографы «первобытным», хотя само слово «первобытный» содержит в себе не презрительно-отрицательный, как можно было бы думать, а наоборот, конкретно-положительный смысл: первое бытие человека и есть его духовная культура, которая закладывает нравственный код для всей последующей его предметно-вещной деятельности.

Но вот в чем оказался прав К. Леви-Строс, так в том, что «сопоставляемые существа противостоят друг другу и как субъекты и как объекты; и простое изменение в коде, который они используют, в разделяющем их расстоянии, имеет силу бессловесного заклинания» [88, с. 288]. Символично, что К. Леви-Строс упоминает о некоем коде, который необходимо разрушить для того, чтобы «не противопоставлять» разные существа (субъекты) друг другу. Интересно также и то обстоятельство, что изменение этого кода он связывает не с дискурсивной, а с презентативными формами символики. О том, что такие формы предпочитает исследовать и С. Лангер, мы уже отмечали. Все это, на наш взгляд, не случайно. Можно предположить, что современные исследователи пытаются каким-то образом исправить оплошность Л. Леви-Брюля, открывшего миру секрет неподвластности пралогического мышления манипуляции. С другой стороны, рассуждениями К. Леви-Строса «подводится мина замедленного действия» под традиционную сакральную и секулярную духовность любого социума-этноса.

Для русского социума-этноса именно дискурсивная символика была наиболее характерной для обеих форм духовности. Для религиозной духовной традиции таковой была молитва, для секулярной – фольклор. И ведь как же тогда можно будет манипулировать таким пралогическим мышлением и сознанием, если для русского человека, например, «богатство – это, прежде всего, благословение Божие, а не горы злата» [198, с. 205]. Как тут разобраться в том, какую цель себе поставил человек и чего он в действительности хочет. Ведь для этого необходимо понимание и взаимопонимание, а оно становится труднодостижимым из-за того, что у каждого социума-этноса свое собственное «культурное ядро». То самое «культурное ядро», которое когда-то предлагал разрушить А. Грамши.

Таким образом, подлинное субъектное целеполагание – это не просто самостоятельное и осознанное (осмысленное) формулирование цели в деятельности (в нашем случае, для практики социального творчества), но это еще и формулирование (определение) цели, основанное на традиции как исторически сложившейся и прошедшей проверку временем системы ценностей конкретного социума-этноса. Можно лишь согласиться с мнением о том, что «возврат к традиции во всех сферах общественной и личной жизни всех социальных групп нашего населения сохранит его как народ, будет способствовать восстановлению духовной общности между всеми стратами общества» [191, с. 248]. Отсюда, неприятие традиции западными исследователями-модернистами. Ведь для того, чтобы заставить каждого отдельно взятого человека и целые социумы-этносы выполнять чужие цели, нужно оторвать их от традиции.

Важным аспектом целеполагания в самодеятельности субъектов социального творчества выступает их личное «духовное делание» как основа общественного феномена духовного производства. Но следует отметить и обратную связь между личным «духовным деланием» и общественным феноменом «духовное производство»: от характера такого духовного производства зависит и сама самодеятельность. В условиях практического применения доктрины «массового общества» сегодня формируется нивелированная личность, не обладающая способностями к выработке идей и постановке целей. Для массового общества как раз является характерным разрушение традиционных ценностей и вульгаризация культурных стандартов.

Именно поэтому в системе современного воспитания необходимо учить человека самостоятельности в определении цели своей деятельности. Понятие цели характеризует диахронию жизни, являясь стратегическим ее элементом. В отличие от жизненных задач, имеющих тактический характер и дифференцирующихся в зависимости от фазы жизненного цикла, цель отражает смысл жизни и потому столь важна для самой жизни. Неправильно сформулированные жизненные задачи можно успеть переформулировать, неправильно определенную цель жизни чаще всего переформулировать, а тем более осуществить, не удается. Именно поэтому те, кто манипулирует, чаще всего предпочитают подталкивать человека в направлении решения вполне правильных, даже объективно верных задач (например, учиться, трудиться и т. д.). Но цель таких манипуляций совершенно «неконгруэнтна» самому смыслу жизни: предлагая учиться и трудиться только для того, чтобы сделать карьеру, манипуляторы фактически обедняют смысл и само содержание жизни своих подопечных.

Когда человеку цели задаются принудительно и извне (не важно, задаются ли они друзьями или врагами, своими или чужими, с благими помыслами или без таковых), то это превращает человека в духовного иждивенца и социального калеку. Эта горькая истина чаще всего не осознается жертвой такой «жизненной дереализации», поскольку, формально, человек, ставший объектом манипуляции, может быть сыт и успешен, популярен и свободен. Но, как говорится, «не хлебом единым жив человек».

Формирование в себе способности к самостоятельному целеполаганию деятельности (целеполаганию самодеятельности) неразрывно связано с духовной самодисциплиной. Для понимания смысла такой дисциплины следует иметь в виду, что «дух – это нематериальная составляющая бытия… Под духом понимаются не сами материальные элементы природы, а способ их связи, закон их функционирования, т. е. то, что обозначается терминами «форма», «гармония», «порядок», «самоорганизация» и что вносит активное живое начало (выделено авторами) в природу» [110, с. 278]. Если говорить о природе человека, то дух – это то, что соединяет в единую гармонию (ансамбль) такие свойства человека, как сознание, психика, мораль, вера, любовь, надежда и т. д., которые отражаются в трех высших проявлениях человеческого духа искусстве, философии и религии (по Гегелю).

Следовательно, прежде чем ставить перед собой некую цель, человек должен определиться со сферой собственной деятельности и дисциплинированно следовать поставленной цели именно в избранной им сфере деятельности. Даже тогда, когда его психика, чувства, надежды или мораль подталкивают его к тому, чтобы свернуть с однажды избранной дороги, опустить руки и уйти от проблем, он осознает и верит, что должен последовательно и упорно следовать раз поставленной цели. В этом и состоит самодисциплина субъекта деятельности, который, сохраняя свою жизненную цель, сохраняет и самого себя в жизни. Такая самодисциплина представляет собой важнейший элемент духовности человека, поскольку «качественно характеризует внутренний мир самого человека и его сознательно-бессознательные связи с миром» [79, с. 448-450]. Целеполагание есть непосредственное проявление целостной личности. Сама схожесть слов (общий корень) целеполагание и целостность говорит за себя. Следовательно, целостная личность может и должна посредством целеполагания определять свою цель и образ своей жизни. Когда Дж. Дьюи заявляет о том, что у индивидов должны быть только такие цель и образ жизни, которые для них установило общество» [61, с. 119], он практически допускает саму возможность манипулирования индивидом от имени общества. Факты и примеры массового манипулирования людьми в условиях демократической власти сегодня носят массовый характер. И в этом смысле демократия и либерализм ничем не хуже и не лучше тоталитаризма или авторитаризма. Напомним, что манипуляция – технология власти, причем власти любой.

Следовательно, чтобы противостоять угрозе манипуляции, целеполагание самодеятельности должно основываться на таком фундаменте, который не подвержен манипуляции. Признано, что таким фундаментом является вера. «Отношение идеи или образа к чему-то внешнему, – утверждает Б. Рассел – заключается в вере» [129, с. 107]. За неимением возможности манипулировать верой ее чаще всего и пытаются просто разрушить. Разрушение веры ведет к утрате личностью возможности целеполагания в самодеятельности и становится