Кукла на цепочке

Девушки переглянулись, затем холодно уставились на меня.

– Мэгги, завтра прогуляйся по парку Вондела. Посмотри, не будет ли там Труди – ты ее знаешь. Она тебя тоже знает в лицо, так что не попадись ей на глаза. Мне интересно, чем она занимается, не встречается ли с кем-нибудь, не разговаривает ли. Парк обширный, но ты найдешь Труди легко – ее будет сопровождать очаровательная старушка этак пяти футов в поперечнике. Белинда, тебе на завтрашний вечер достается общежитие. Если увидишь девушку, которая была в церкви, проследи за ней. – Я напялил мокрющую куртку. – Спокойной ночи.

– И это все? Вы уходите? – Мэгги выглядела слегка удивленной.

– И куда же вы так торопитесь? – спросила Белинда.

– Завтра вечером, – пообещал я, – уложу вас в постельку и расскажу про Златовласку и трех медведей. А сегодня у меня еще есть дела.

Глава 7

Я припарковал полицейскую машину под знаком «Стоянка запрещена», нарисованным на дорожном полотне, и прошел оставшиеся сто ярдов до отеля. Шарманка успела отправиться туда, где ночуют шарманки, и фойе пустовало, если не считать дремавшего в кресле за стойкой человека. Я тихо снял с крючка ключ и поднялся на два лестничных марша, прежде чем вызвал лифт. Не хотелось нарушать крепкий и, несомненно, заслуженный сон помощника управляющего.

Я снял мокрую одежду – то есть разделся догола, – принял душ, облачился в сухое, спустился на лифте и громыхнул ключом от номера по стойке. Проморгавшись, администратор воззрился на меня, на свои часы и на ключ. Именно в таком порядке.

– Мистер Шерман? Я не слышал, как вы вошли.

– Несколько часов назад. Вы спали. Это свойство детской невинности…

Он меня не слушал. Снова мутными глазами уставился на часы.

– Мистер Шерман, что вы делаете?

– Хожу во сне.

– Но сейчас полтретьего ночи!

– Не днем же мне ходить во сне, – резонно возразил я, а затем повернулся и осмотрел фойе. – Что?! Ни швейцара, ни носильщика, ни таксиста, ни шарманщика, ни хвоста, ни тени. Возмутительная халатность! Вас накажут за пренебрежение обязанностями.

– Прошу прощения?

– Постоянная бдительность – вот истинная цена адмиральства[7].

– Не понимаю…

– Я и сам-то не уверен, что понимаю. Есть ли поблизости парикмахерская, работающая в это время суток?

– Что-что? Парикмахерская?

– Ладно, не берите в голову. Где-нибудь да найдется.

Я вышел из отеля, прошагал ярдов двадцать и свернул в случайный дверной проем, предвкушая, как врежу тому, кто вздумал за мной увязаться. Но через две-три минуты стало ясно, что хвоста нет. Я сел в машину, поехал в портовый район и высадился в двух кварталах от Первой реформатской церкви Американского общества гугенотов.

Вода в канале, вдоль которого росли обязательные вязы и липы, была неподвижной, темно-коричневой и не отражала никакого света от тусклых фонарей с узких улочек, его окаймлявших. Ни в одном здании по берегам канала не сияли окна. Церковь в этом сумраке выглядела еще более ветхой и небезопасной, и от нее веяло неестественной отчужденностью и настороженностью, свойственными, как мне кажется, многим храмам в ночную пору. Огромный кран с массивной стрелой грозно вырисовывался на фоне темного неба.

Мертвая тишина и вообще полное отсутствие признаков жизни. Не хватает только кладбища рядом.

Я пересек улицу, поднялся по ступенькам и взялся за дверную ручку. Оказалось не заперто. Да и с чего бы двери быть на замке? Все же меня кольнула тревога. Петли, похоже, были тщательно смазаны – дверь отворилась и затворилась беззвучно.

Я включил фонарик и быстро провел им по кругу. Ни души, можно приступать к методичному осмотру. Помещение невелико, даже меньше, чем можно предположить, глядя на здание снаружи. Мебель почернела от старости, и эта старость такова, что на дубовых скамьях видны следы работы плотницкого тесла. Я провел лучом поверху: хоров с балюстрадами нет, только с полдесятка витражных окон, таких маленьких и пыльных, что даже в солнечный день пропускают лишь самый минимум света. Передняя дверь – единственный вход в помещение с улицы. Еще одна дверь виднеется в углу наверху, аккурат между кафедрой и старинным, с мехами для ручного нагнетания воздуха, органом.

Я приблизился к этой двери, взялся за ручку и выключил фонарик. Дверь скрипнула, но негромко. Я шагнул вперед со всей осторожностью – и правильно сделал: то, на что я наступил, оказалось не полом, а первой ступенькой спиральной лестницы, ведущей вниз. Я спустился по всем восемнадцати ступенькам, описав полный круг, и двинулся дальше, вытянув перед собой руку, чтобы нащупать дверь, которая, как мне представлялось, должна была находиться впереди. Не обнаружив ее, я включил фонарик.

Место, в котором я оказался, было примерно в два раза меньше главного помещения. Я и здесь повел лучом по сторонам. Окон не увидел, только две голые лампы наверху. Я нашел выключатель, нажал. Здесь обстановка еще темнее. Грубый дощатый пол – в накопившейся за несчетные годы грязи. Посреди комнаты несколько столов и стульев, а вдоль боковых стен полукабинки, очень узкие и высокие. Это что, средневековое кафе?

Ноздри мои непроизвольно дрогнули от столь же памятного, сколь и нелюбимого запаха. Он мог исходить откуда угодно, но казалось, что веет от ряда кабинок справа. Я убрал фонарик, достал пистолет из плечевой кобуры, покопался в кармане и навинтил на ствол глушитель. Кошачьей поступью двинулся через комнату, и нос подсказывал, что я иду в верном направлении.

Первая кабинка оказалась пуста, вторая тоже. Затем я услышал чье-то дыхание. Я укоротил шаг до сантиметрового, и вот мой левый глаз, а вместе с ним и ствол пистолета заглянули в третью кабинку.

Осторожничал я напрасно – опасность меня не подстерегала. На узком столике лежала пепельница с сигаретным окурком, а еще руки и голова человека, который крепко спал. Лицо было обращено в противоположную от меня сторону, но не требовалось его разглядеть, чтобы узнать обладателя. Хватило хилой фигуры и ветхой одежды.

Когда я видел Джорджа в последний раз, мог бы поклясться, что ему не встать с кровати еще как минимум сутки. То есть я бы мог в этом поклясться, будь он нормальным человеком. Но наркоманы в состоянии ломки способны на поразительные, хотя и очень кратковременные, подвиги.

Я не стал беспокоить Джорджа – в данный момент он не представлял собой проблемы.

В конце комнаты между двумя рядами кабинок обнаружилась дверь. Ни на йоту не утрачивая бдительности, я отворил ее, вошел и щелкнул обнаруженным на стене выключателем.

Комната была длинной, во всю протяженность здания, но очень узкой, от силы десять футов в поперечнике. Вдоль стен – заполненные Библиями стеллажи. Для меня не стало сюрпризом, что книги в точности такие же, как и хранящиеся на складе Моргенштерна и Маггенталера, как и розданные щедрой Первой реформатской церковью амстердамским гостиницам. Решив, что проверять эти экземпляры бесполезно, я засунул пистолет за брючной ремень и все же занялся проверкой. Взял несколько экземпляров наугад из первого ряда и полистал. Они оказались безвредны, насколько вообще безвредны Библии, то есть безвреднее некуда.

Я приступил ко второму ряду, и беглый осмотр дал тот же результат. Я отодвинул в сторону часть книг в этом ряду и взял Библию из третьего. Этот экземпляр кто-нибудь неискушенный мог бы счесть безвредным абсолютно, поскольку Библией книга уже не была. Ниша, аккуратно вырезанная в блоке, имела размер и форму крупного плода инжира. Я осмотрел еще несколько Библий из этого ряда: у каждой такая же полость, явно машинного изготовления.

Прихватив один изувеченный экземпляр, я вернул остальные на место и направился к двери, противоположной той, через которую вошел в узкую комнату. Переступив порог, нашел выключатель.

Не иначе Первая реформатская церковь чутко внимает прогрессивным священнослужителям, призывающим религию идти ноздря в ноздрю с нашим высокотехнологичным веком. Возможно, эти священнослужители не рассчитывали, что их увещевания будут восприняты столь буквально, но лишенные конкретики поучения зачастую воплощаются в жизнь самым неожиданным образом. Что и произошло в данном случае. Эта комната, занимавшая едва ли не половину церковного подвала, на самом деле была отменно оборудованной мастерской.

На мой неискушенный взгляд, она содержала в себе завидную коллекцию устройств: токарные и фрезерные станки, прессы, тигли, печь, большую штамповочную машину и несколько привинченных к верстакам малых приспособлений, чье назначение осталось для меня загадкой. Пол на краю помещения был усыпан стружкой – похоже, латунной и медной, преимущественно в виде тугих завитков. Мусорный бак в углу был завален мятыми кусками свинцовых труб вперемешку с несколькими рулонами побывавшего в употреблении кровельного свинца. В общем, сугубо функциональная обстановка, явно предназначенная для производства… чего? Насчет конечной продукции я мог лишь догадываться, поскольку никаких образцов в пределах видимости не наблюдалось.

Медленно ступая, я уже достиг середины помещения, как вдруг уловил слабейший звук. Он донесся со стороны двери, через которую я только что прошел, и в затылке возник знакомый неприятный зуд. Кто-то смотрел на меня с расстояния в считаные ярды и при этом не имел дружеских намерений.

Я невозмутимо пошел дальше, а это непростая задача, когда велика вероятность на следующем шаге получить в основание черепа пулю тридцать восьмого калибра или что-нибудь другое, не менее летальное. Обернуться же, будучи вооруженным лишь полой Библией (пистолет не в счет, он за поясом), разве не верный способ ускорить нажатие чужого пальца на спусковой крючок?

Где была моя голова! Любого подчиненного взгрел бы за такую бестолковость, а тут позорно облажался сам.

Незапертая входная дверь и свободный доступ в подвал любому любителю поразнюхивать могут означать только одно: присутствие вооруженного тихушника, чья работа – препятствовать не проникновению в подвальную мастерскую, а уходу из нее. Где же он прятался? За кафедрой? Или возле лестницы, за какой-нибудь дверью, которую я по неосторожности проглядел?

Дойдя до конца помещения, я посмотрел налево, удивленно хмыкнул, зашел за токарный станок и опустился на корточки. В таком положении провел не более двух секунд, поскольку не было смысла откладывать неизбежное. Когда я быстро поднял голову над станком, ствол пистолета с глушителем уже находился на одной линии с моим правым глазом.

Он был не далее чем в пятнадцати футах от меня; обутый в резиновые галоши, ступал бесшумно. Старый, тощий, с лицом, похожим на мордочку грызуна. Кожа – точно белая бумага, поблескивающие угольки глаз. Штуковина, направленная в сторону моего укрытия, была гораздо опаснее пистолета любой системы. Обрез двустволки двенадцатого калибра – что может быть смертоноснее в ближнем бою?

Увидев обрез, я мгновенно нажал на спуск. Ведь если бы я этого не сделал, следующего мгновения у меня бы уже не было.

У старика посреди лба расцвела красная роза. Он сделал шаг назад – рефлекторный шаг человека, который уже мертв, – и рухнул на пол почти так же тихо, как и шел ко мне.

С покойника, не выпустившего из рук обрез, я перевел взгляд на дверь; но даже если там и находился сообщник, он благоразумно скрывал факт своего присутствия.

Я встал и быстро пересек помещение, направляясь к тому месту, где хранились Библии. Но не обнаружил там противника, как и в соседней комнате, где в кабинке по-прежнему сидел, навалившись на стол, бесчувственный Джордж. Я без лишних церемоний поднял его со стула, перевалил через плечо, отнес наверх и сбросил за кафедрой, чтобы он не попался на глаза тем, кто случайно заглянет в церковь через притвор, – хотя кому, спрашивается, придет в голову наведаться сюда в такое время суток?

Я открыл входную дверь и выглянул наружу, нисколько не удивившись тому, что прилегающая к каналу улица безлюдна в обоих направлениях.

Спустя три минуты я подогнал такси к церкви, вернулся в нее за Джорджем, вынес его наружу и усадил на заднее сиденье. Он тотчас свалился на пол, но, поскольку так для него было безопаснее, я не стал ничего менять. Быстро убедился, что никто не выказывает интереса к моим манипуляциям, и снова спустился в церковный подвал.

Карманы покойника оказались пусты, если не считать нескольких самокрученных сигарет, что вполне вязалось с моим первым впечатлением: кравшийся за мной тип с обрезом был под кумаром. Я взял дробовик в левую руку, а правой ухватился за воротник куртки. Любой другой способ транспортировки привел бы к тому, что я перепачкался бы в крови, – а ведь костюм, что на мне, единственный, сохранившийся в приличном состоянии. Я поволок труп наверх, по пути закрывая двери и гася свет.

Снова осторожная разведка из притвора, снова пустынная улица. Я перетащил через нее мертвеца и, воспользовавшись малым укрытием, что давало такси, спустил его в канал так же беззвучно, как он наверняка спустил бы меня, если бы половчее обращался с обрезом, который отправился следом за ним.

Возвратясь к такси, я уже взялся за ручку водительской двери, как вдруг распахнулась дверь дома по соседству с храмом и на пороге возник мужчина. Он недоуменно огляделся, а затем двинулся в мою сторону.

Рослый и грузный, он был облачен в нечто вроде просторной ночной рубашки, поверх которой накинул банное полотенце. Внушительного вида голова с пышной седой шевелюрой, седыми усами и здоровым румянцем щек носила в тот момент печать доброжелательности вкупе с некоторой растерянностью.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – Произнесено это было глубоким, резонирующим, интонированным голосом человека, привычного к тому, что его слушают с замиранием сердца. – Что-нибудь случилось?

– А что тут могло случиться?

– Я вроде слышал шум в церкви.

– В церкви? – Пришла моя очередь изображать недоумение.

– Да, в моем храме. Вон там. – Он указал на случай, если я не способен отличить церковное здание от других. – Я пастор Гудбоди. Доктор Таддеус Гудбоди. Опасаюсь, что туда мог проникнуть злоумышленник.

– Нет, святой отец, это не про меня. Я уже и забыл, сколько лет не был в церкви.

Он кивнул с таким видом, будто ничуть не удивился:

– Не в безбожной ли эпохе мы живем? И не странный ли час для поездок в чужой стране выбрали вы, молодой человек?

– Для таксиста в ночную смену – ничего странного.

Он недоверчиво всмотрелся в мое лицо, а затем заглянул в салон машины.

– Господь милосердный! У вас там труп!

– Какой еще труп? Это пьяный матрос, я сейчас отвезу его на судно. Минуту назад он свалился на дороге, вот я и остановился помочь. – И елейным тоном я добавил: – Это же будет христианское деяние, верно? С трупом я не стал бы возиться.

Апелляция к профессии не сработала. Тоном, поставленным, должно быть, специально для паршивых овец в его стаде, преподобный изрек:

– Я должен убедиться в том, что вы сказали правду.

И решительно подался вперед. А я не менее решительно его оттолкнул.

– Пожалуйста, не надо. Вы же не хотите, чтобы я лишился патента?

– Я так и знал! Сразу понял: здесь что-то нечисто. Раз вы боитесь лишиться патента…

– Боюсь. Если сброшу вас в канал, такси мне больше не водить. Конечно, – добавил я задумчиво, – это при условии, что вам удастся вылезти.

– Что?! В канал?! Меня, служителя Божьего? Сэр, вы смеете угрожать мне насилием?

– Почему нет?

Доктор Гудбоди поспешил отступить на несколько шагов:

– Сэр, я запомнил номер вашего автомобиля и заявлю на вас в полицию!

Ночь выдалась длинная, и мне хотелось вздремнуть до утра, поэтому я сел в машину и уехал. Преподобный потрясал мне вслед кулаками, что свидетельствовало не в пользу его любви к ближнему, сопровождая свои действия гневной обличительной речью, но я не разобрал ни слова. Вероятность того, что он обратится в полицию, казалась мизерной.

Мне уже надоело таскать Джорджа по лестницам. Правда, он почти ничего не весил, но я, оставшись без сна и ужина, был в неважнецкой форме, к тому же на этот день мне хватило возни с наркоманами. Дверь в крошечную квартирку Астрид оказалась не заперта; должно быть, последним ею воспользовался Джордж. Я включил свет, прошел мимо спящей девушки и не слишком бережно сгрузил парня на его кровать. Наверное, Астрид разбудил скрип матраса, а не верхний свет. Когда я вернулся в ее комнату, она уже сидела на своем раскладном диване и терла глаза.

Я устремил на нее взгляд, исполненный, как я надеялся, немого укора.

– Джордж спал, а потом я сама уснула, – сказала Астрид в свое оправдание. – Должно быть, он поднялся и ушел.

Я не удостоил никаким комментарием этот шедевр дедукции, и девушка продолжила чуть ли не в отчаянии:

– Я не слышала, как он выходил. Не слышала! Где вы его нашли?

– Спорим, ни за что не угадаете? Он в гараже возился с шарманкой, пытался снять крышку. Ничего у него не получилось.

Как и в прошлый раз, она спрятала лицо в ладонях. И хотя сейчас не заплакала, я с тоской подумал, что это лишь вопрос времени.

– Почему вас это так расстроило? И чем объясняется его интерес к шарманкам? Астрид, вам это не кажется несколько странным? Может, у Джорджа музыкальные наклонности?

– Нет… Да. Еще с детства…

– Астрид, я вас умоляю! Имей Джордж музыкальный слух, он предпочел бы слушать отбойный молоток. Причина, по которой Джордж неравнодушен к шарманкам, очень проста. И мы оба знаем, что это за причина.

Девушка уставилась на меня, но не с удивлением: ее глаза полнились страхом. Я утомленно опустился на край дивана и взял ее за руки:

– Астрид.

– Что?

– Лгать вы умеете едва ли хуже меня. Вы не пошли разыскивать Джорджа, потому что прекрасно знали, куда он отправился. И так же прекрасно вы знаете, где я его нашел. Там он был в полной безопасности, и там его бы не обнаружила полиция – ну кому пришло бы в голову искать наркомана в таком месте. – Я вздохнул. – Дымок – не игла, но, думаю, он все же лучше, чем ничего.

Она в изумлении посмотрела на меня, затем опять уткнулась лицом в ладони. Затряслись плечи – ну а разве не этого я ожидал?

Как ни двусмысленны были мотивы, приведшие меня в эту квартирку, я не мог просто сидеть и смотреть на девушку равнодушно. Но стоило протянуть ей руку для утешения, как Астрид подняла на меня полные слез глаза, а потом обняла и горько зарыдала на моей груди. Хотя такое отношение со стороны амстердамских девиц мне уже было не в диковинку, я все же не успел к нему привыкнуть, вот и попытался мягко высвободиться. Но она лишь крепче меня обняла. Понятно, тут ничего личного: ей крайне необходимо было за кого-нибудь ухватиться, а подвернулся я.

Рыдания постепенно затихли, и она вытянулась на постели – беззащитная, отчаявшаяся, с мокрым от слез лицом.

– Астрид, еще не поздно, – сказал я.

– Неправда. Вы не хуже меня знаете, что поздно было с самого начала.

– Для Джорджа – да. Но разве вы не видите, что я пытаюсь помочь вам?

– Как вы можете мне помочь?

– Уничтожив тех, кто уничтожил вашего брата. Уничтожив тех, кто уничтожает вас. Но мне нужна помощь. В сущности, нам всем нужна помощь – вам, мне, всем. Помогите мне, а я помогу вам. Обещаю, Астрид.

Не скажу, что отчаяние на ее лице уступило место какой-то другой эмоции, но, по крайней мере, его чуть убыло. Кивнув раз или два, Астрид улыбнулась и сказала:

– Похоже, вы мастер уничтожать людей.

– Возможно, вам тоже придется этому научиться.

И я вручил ей «лилипут» – пистолет, чья эффективность не соответствует его мизерному двадцать первому калибру.

Я ушел через десять минут. Снаружи увидел двух затрапезного облика типов почти напротив дома, они сидели на лестнице в дверном проеме и вели жаркий, хоть и негромкий спор. Я переложил пистолет в карман и направился к ним. Не дойдя десяти футов, свернул в сторону. Крепчайший запах рома вызывал сомнения в том, что сей напиток употреблялся внутрь, – похоже, джентльмены только что вылезли из бочки с отборной «Демерарой».

Когда в любой промелькнувшей тени мерещится враг и позарез нужно выспаться, не проще ли поймать такси?

Так я и сделал. Вернулся в отель и завалился в кровать.

Глава 8

Когда наступило утро… Или для меня оно наступило еще несколько часов назад? Скажу так: когда зазвенел мой портативный будильник, солнце уже светило вовсю. Я принял душ, побрился, оделся, спустился на первый этаж и позавтракал в ресторане. Это возымело такое бодрящее действие, что я нашел в себе силы одарить улыбкой и вежливым приветствием помощника управляющего, швейцара и шарманщика, именно в таком порядке. Минуту-другую я простоял возле отеля, настороженно озираясь с видом человека, ожидающего появления своего топтуна, но, похоже, опасения были излишними. Мне удалось без сопровождения добраться до места, где ночью я оставил полицейское такси. И хотя при свете дня мне уже не мерещились подозрительные тени, я все же поднял капот. Но пока я спал, никто не засунул в моторный отсек взрывное устройство, поэтому я благополучно доехал до Марниксстраат и в назначенное время, аккурат в десять часов, высадился возле управления полиции.

На улице меня уже ждал полковник де Грааф с ордером на обыск. Был там и инспектор ван Гельдер. Каждый поприветствовал меня тоном человека, уверенного, что его время будет потрачено впустую, но слишком деликатного, чтобы заявить об этом напрямик. Втроем мы подошли к полицейской машине куда роскошнее той, что выдали мне, и вдобавок с шофером.

– Так вы по-прежнему считаете, что наш визит к Моргенштерну и Маггенталеру желателен?

– Не желателен, а необходим.

– Что-то случилось? Что-то укрепило вашу уверенность?

– Ничего не случилось, – солгал я и похлопал себя по голове. – Просто бывают у меня иногда заскоки.

Де Грааф и ван Гельдер переглянулись.

– Заскоки? – осторожно переспросил де Грааф.

– Ну или предчувствия.

Последовал новый короткий обмен взглядами, нелестный в отношении полицейского, применяющего столь антинаучные методы расследования. Затем де Грааф благоразумно сменил тему:

– Там восемь сотрудников в штатском, они ждут в гражданском фургоне. Но вы же говорили, что на самом деле обыск не нужен.

– Обыск нужен, точнее, видимость обыска. Я хочу заглянуть в список поставщиков сувенирной продукции. И в счета-фактуры.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказал ван Гельдер.

И прозвучало это сурово.

– Вам-то хоть есть на что надеяться, – проворчал я. – А представляете, каково мне?

Никто не высказал на этот счет предположений, и, поскольку беседа явно принимала нежелательный оборот, мы ее прекратили. Так и молчали до конца поездки.

На некотором отдалении от склада стоял безликий серый автофургон, и, когда мы высадились, из его кабины спустился мужчина и подошел к нам. Цивильный темный костюм не справлялся с ролью маскировочного – я бы с пятидесяти ярдов распознал копа.

– Мы готовы, шеф, – доложил этот коп де Граафу.

– Приведите ваших людей.

– Сейчас, шеф. – Полицейский вытянул руку вверх. – Как вам это?

Мы посмотрели, куда он указывал. В то утро дул порывистый ветер, не сказать, что сильный, но его напора хватало, чтобы придавать медленные и довольно хаотичные маятниковые колебания пестрому предмету, свисавшему с подъемной балки перед фасадом склада. Раскачиваясь по дуге протяженностью около четырех футов, в окружающей обстановке этот предмет выглядел до крайности жутко – немного было в моей жизни столь же кошмарных зрелищ.

Я моментально узнал куклу, причем очень большую, три с лишним фута в высоту, одетую, как ей и подобало, в отменно пошитый и безукоризненно чистый традиционный голландский костюм. Длинная полосатая юбка кокетливо развевалась на ветру. Обычно через шкивы подъемных балок пропускают металлические тросы или канаты, но здесь кто-то решил воспользоваться цепью. К этой цепи, как можно было различить даже с такого расстояния, кукла крепилась посредством крюка; он выглядел устрашающе, но был слишком узок для шеи, в которую его воткнули – даже пришлось эту шею сломать, отчего голова откинулась под неестественным углом, почти коснувшись правого плеча. Да, это была всего лишь изувеченная кукла, но выглядела она страшно до тошноты. И похоже, ее вид подействовал не только на меня.

– Жуткое зрелище! – с дрожью в голосе произнес де Грааф. – Господи, зачем? Какой в этом смысл, какая цель? В чьем воспаленном мозгу могла родиться такая мерзость?

Ван Гельдер покачал головой:

– Воспаленных мозгов везде хватает, не только в Амстердаме. Отвергнутый любовник, ненавистная свекровь…

– Да-да, таких случаев предостаточно. Но вот это – аномалия на грани безумия. Выражать свои эмоции таким чудовищным способом… – Де Грааф как-то по-новому посмотрел на меня, будто усомнился в бесполезности нашего приезда. – Майор Шерман, вам это не кажется очень странным?