Душа

– Начинайте уже, Николай Андреевич. Проведите со мной воспитательную беседу. Устройте выволочку. Накричите. Скажите, что так, как я живу, жить неправильно. Поругайте меня за драку, за грязный пол, за бездушное отношение к матери. Не стесняйтесь, Николай Андреевич, и ни в чём себе не отказывайте.

Папа встал и потёр кулаком подбородок. Взял со стола пульверизатор, который я обычно использовала для глажки Ромкиных рубашек и, наполнив его водой из крана на кухне, побрызгал землю под увядающей хризантемой.

– Ветки здорово за месяц разрослись, – сказал он, потрогав листья. – Хорошо бы подрезать. Потом. Когда время будет.

Ромка открыл оба глаза и посмотрел на него с вызовом, дерзко, как раньше, тогда в десятом классе, когда только вернулся.

– Наташа любила эти горшки, вечно возилась с ними, хотя от них немного смысла. – Папа оставил поливку и вновь опустился на стул. – А ругать мне тебя не за чем, ты ведь теперь не мой ученик. Голова на плечах есть, аттестат о полном среднем образовании – тоже. Как жить и что делать, ты сам знаешь. Жизнь, в конце концов, это просто выбор. Бесконечная череда решений.

Желваки на скулах у Ромки заходили ходуном. Он сжал зубы, но взгляд не отвёл.

– Ты прости, что я раньше не заглядывал. Тяжело мне сюда приходить. В моём доме она была девочкой. В комнате по-прежнему куча мягких игрушек лежит. Вся кровать завалена, а здесь по-другому. Здесь Наташа превратилась в женщину. Комнатные цветы, сковородки, кастрюли, платья…

Уши у Ромки запылали, по лицу пробежала судорога. Папа снова встал, прошёл по ковру к моему креслу и поднял с пола балетки.

– Помнишь, – он улыбнулся и попытался расправить стоптанный задник, – как она сапоги в классе оставила, а ты принёс? Целый вечер меня тогда донимала: «Так это действительно Ромка мою сменку нашёл? Действительно, он?»

Папа настолько похоже изобразил мой голос, что я невольно рассмеялась. Ромка рассказал мне о найденной им обуви сам. Правда, только в марте. Я вновь забыла пакет, а когда спохватилась, он высоко поднял его над своей головой. Я прыгала вокруг него, а он никак не хотел отдавать…

– Ладно, пойду я. Не буду тебя отвлекать, – папа подошёл к Ромке и аккуратно похлопал его по плечу. – Не переживай, поминки хорошо прошли. Посидели, вспомнили, – добавил он уже из прихожей.

– Она считала балетки оберегом.

Ромка встал с дивана и, прислонившись к батарее, посмотрел на берёзу, ветки которой в особенно ветреные дни касались оконной рамы.

– Что ты сказал? – Папа бросил ботинки на пол и вернулся в комнату.

– Она принесла их через неделю после свадьбы. Редко надевала: они порядком износились ещё в школе. Но она всё равно их любила. В них тогда домой пришла.

– Тебя она тоже очень сильно любила.

– Я всё время вижу её во сне. Каждый день. Порой мне даже кажется, что она рядом, здесь, со мной. Читает или что-то готовит на кухне, а потом я трогаю её половину кровати и не чувствую тепла. И тогда до меня доходит, что её больше нет и никогда не будет. Я не знаю, как дальше жить. Не знаю, что делать. Будто умер вместе с ней. Хожу как замороженный. В груди только боль и пустота. Кругом одна пустота…

– Время лечит любые раны. Жизнь скоро всё по местам расставит. Учёбу только не бросай.

– Я не хотел быть врачом. Это Наташка за меня решила.

– Найди то, что по душе тебе. Профессий много. Юрист, инженер, маркетолог… Выбирай любую.

– И кто из них умеет воскрешать мёртвых?

– Никто. – Папа мотнул головой. – Но у тебя нет за плечами миллиона долларов, на которые можно жить всю жизнь и не работать, да и мать твоя уже не девочка. Грузчиком ты долго не проработаешь. Грыжа, артрит… Жизнь – это выбор, сынок. Вот и сделай свой выбор. Но сделай его в сторону жизни, потому что Наташа, хотела бы, чтобы ты жил, а не чах как её хризантемы на окошке. Живи. И живи ради себя. Просто ради жизни, и постепенно в ней появится смысл…

Глава пятая

Я ждала суд так же сильно, как папа и Ромка. Правда, с одной стороны, я до чёртиков боялась его, потому что беспокоилась за Ромку, который во время заседания мог выкинуть какую-нибудь глупость, но, с другой… С другой, я хотела посмотреть в глаза мальчику, сбившему меня, и понять, какие чувства испытываю к нему. Вдруг они сродни тем, что питает Савва к «Демидычу»? А если нет, то поменяются ли они в худшую сторону, если судья вынесет слишком мягкий приговор?

В последнее воскресенье перед судом я так много думала над этим, что пришла в полнейшее уныние, а потому, не найдя лучшего занятия, отправилась на перекрёсток Братьев Райт поговорить с Саввой, однако так и не нашла его. Улица в тот час своей пустотой напоминала кошелёк нищего: впереди маячили всего два собачника, которые с гордостью выгуливали гладкошёрстных такс. Досадуя на ни в чём не повинных животных, я уже засобиралась домой, но тут случайно заметила его. Он появился ниоткуда, как призрак, и шаркающей походкой направился к ящичку с гвоздиками. Всё такой же: в замызганном плаще, нечёсанный, нестриженный, грязный, только на этот раз вроде как в трезвом уме и твёрдой памяти. По крайней мере, никакую тарабарщину он не нёс. Протёр важной тряпкой фотографию Саввы, смахнул пыль с ящика, самые плохие цветы выбросил и заменил их новенькими ромашками. «Странно, – прикусив губу, размышляла я, наблюдая за ним с соседней улицы. – Неужели все эти годы именно «Демидыч» заботился об уголке Саввы, делая так, чтобы мальчика не забыли?..»

У столба «Демидыч» пробыл недолго, постоял, погладил ящик и повернул направо. В сторону церкви. Пойти за ним я, естественно, не могла. Испугалась. Вряд ли призраки вот так запросто могут заявиться в храм. Наверняка на дверях там специальная магическая защита, которая отгоняет всякую нечисть. Конечно, назвать себя нечистью язык не поворачивался, но проверять магическую силу церковных дверей тоже особого желания не возникало, поэтому, окончательно отчаявшись, я побрела домой.

Не знаю, хорошо это или плохо, но после ночи в участке и разговора с Саввой, я начала видеть других призраков. Ими буквально кишел весь город.

Полупрозрачные мужчины, женщины и дети оказывались в магазине, на улице, в полиции и даже в подъезде, где располагалась папина квартира. Кто-то вёл себя спокойно, кто-то презрительно отворачивался, а кто-то разглядывал меня так, словно я была редким экземпляром экзотической коллекции. Тем не менее, кроме Саввы, со мной никто заговаривать не пытался, я тоже к этому не особо стремилась, хотя и искала возможность узнать о существовании людей-медиумов. С каждой минутой этот вопрос волновал меня всё сильнее. Пока я не задумывалась о том, что буду делать, если вдруг встречу кого-нибудь из них, но всеми правдами и неправдами пыталась отыскать такого человека или получить подтверждение, что медиумов не существует.

Вечер сменился ночью, и Ромка наконец уснул. Я забралась с ногами в любимое кресло и принялась считать звёзды на чёрном небе, а когда они кончились, перешла на окна. Ближе к утру я впала в какое-то странное оцепенение, а, очнувшись, поняла, что стала чуть прозрачнее, чем была накануне. Как правильно заметил Сава, черви хорошо знали свою работу и жалеть ничьё тело не собирались.

Будильник прозвенел в пять пятьдесят. С тех пор, как я умерла, Ромка ни разу не прикасался к нему. Его стали раздражать любые посторонние звуки, а потому мой муж научился просыпаться сам, но сегодняшним утром, видимо, решил сделать исключение. С непривычки я ойкнула, он запутался в одеяле, но пришёл в себя быстро. Надел белую рубашку и чёрные брюки со стрелкой. Почистил зубы и позавтракал бутербродами с сыром. На кладбище не пошёл, а прямиком направился в суд, где, прислонившись к стенке, сидели папа и Оксана Леонидовна. В зал их запустили быстро, а затем под конвоем ввели его. Я усмехнулась. К заседанию он начисто сбрил бороду и совсем превратился в мальчишку не старше пятнадцати лет. Смуглая кожа, тёмные глаза, чёрные, как вакса, волосы. Отросшая чёлка заканчивалась мелкими завитками у широких бровей, сходящихся на переносице.

Его отец пришёл последним. К папе и Ромке подходить не стал, хотя и смотрел на них долгим, по-собачьи просящим взглядом. Папа прикрыл глаза и потёр рукой подбородок. Ромка отвернулся и с силой сжал зубы, по всей видимости, чтобы не наговорить лишнего. Я, к своему удивлению, не чувствовала ни злости, ни ненависти – только жалость. Жалость к себе и к этому мальчику.

Ветер за окном трепал верхушки деревьев. Мальчик, убивший меня, без конца смотрел на свои искусанные ногти. Секретарь трижды произнесла его имя прежде, чем он откликнулся. Тимур Алишеров. Ромка напрягся, Тимур вогнал голову в плечи, словно пытался уменьшиться в размерах. Из специальной комнатки вышел судья. Все встали. Краем глаза я успела заметить, что судья – женщина, не молодая, но вполне красивая, с короткой стрижкой и большими голубыми глазами.

– Сегодня слушается дело №367, – начала она, а я зажмурила глаза и закрыла руками уши…

***

– Так что у тебя с Ивановым? – шёпотом спросила Марина Князева, лукаво подмигнув мне правым глазом.

– Ты бы в учебник чаще глядела и больше Людмилу Николаевну слушала, – так же тихо ответила я, пряча пылающие щёки за конспектом по обществознанию.

– Ой, будто я про права и свободы человека ничего не знаю. – Марина надула губы и на секунду состроила обиженную гримасу, но потом, сменив гнев на милость, опять принялась за старое. – Ну, расскажи, а! Интересно ведь. Значит, у вас «любофф»?

При слове «любофф» мне захотелось расхохотаться. Я прикрыла рот ладошкой и мысленно сосчитала до десяти. Людмила Николаевна, приподняв очки, строго посмотрела на нашу парту – Марина поёжилась и взяла в руку карандаш, делая вид, что выделяет особенно важные мысли в учебнике. Я опустила глаза и на всякий случай перелистнула страницу.

Князеву трудно было назвать моей подругой, скорее, соседкой по парте, да и то только на профильных предметах, типа, обществознания, права и экономики, которые Ромка не посещал. Иногда я подсказывала ей на контрольных, а она выручала меня конспектами, если я болела или уезжала на олимпиады по английскому языку. Сероглазая, с русыми волосами и острым носом. Училась средненько, зла никому не делала. Обычная, чаще всего дружелюбная, но временами чересчур любопытная и, если уж что-то хотела выяснить, то непременно добивалась своей цели. Мечтала уехать в Москву и выучиться на следователя. Уж что-что, а профессию она точно выбрала правильно…

– Я, между прочим, жду! – зашипела она, как только Людмила Николаевна переключилась на Лену Бурунову, которая посмела явиться на урок без домашнего задания. – Что у вас там, рассказывай?

Честно говоря, я сама не знала, что у нас. По моим внутренним ощущениям романтические отношения у парня с девушкой начинались после выполнения двух обязательных условий:

а) обоюдного признания в любви;

б) поцелуя.

Ни первое, ни второе выполняться не собирались. Я вздыхала и время от времени исподтишка бросала на Ромку осторожные взгляды. Я мечтала встретиться с ним глазами хотя бы на миг.

Наши отношения развивались плавно и как-то чересчур статично. Мы по-прежнему сидели за одной партой, иногда задерживаясь в школе, чтобы выполнить совместный проект или просто особенно сложную домашнюю работу, затем доходили вместе до ближайшего светофора и топали по раздельности каждый своей дорогой.

Я чувствовала, что между нами действительно что-то витает. Что-то лёгкое и едва уловимое. Что-то такое, что росло слишком медленно… Впрочем, веры в него я не теряла. Наш уговор относительно оценок в конце года и поцелуя оставался в силе. Некое негласное правило, которое мы никогда не обсуждали, но тем не менее принимали единодушно.

Постепенно отношение учителей к Ромке стало меняться в лучшую сторону. Природа наградила его воистину светлой головой, а ежедневная посещаемость и включение в работу на уроке к концу февраля подарили ему долгожданные четвёрки за проверочные. Я ликовала и вовсю представляла себе конец мая, а в особенности наш поцелуй…

Но сегодня хвастать было нечем. Уговор мы заключали вдвоём с Ромкой, и Марине рассказывать о нём я не собиралась: в конце концов, это только наше дело. Выдать желаемое за действительное и наврать с три короба о ежедневных свиданиях, совесть тоже не позволила, поэтому пришлось обойтись без пыли в глаза и озвучить самую правдивую правду:

– Да ничего нет. Просто дружим.

– Ага! – На секунду в глазах Князевой зажглись искры, которые она тут же поспешила спрятать. – Просто дружите. Значит, обувь он твою по доброте душевной перед Новым годом забрал и восемь раз в лице поменялся, пока ты рыдала на предпоследней химии, от того, что чересчур впечатлительный?

– Мы вообще-то с началки дружим. Весь четвёртый и пятый класс вместе просидели. Помнишь? Да и мама его меня попросила ему с учёбой помочь.

О началке Князева, конечно, знать не могла. Её зачислили в нашу школу только в восьмом классе, но она всё равно улыбнулась и кивнула, сделав вид, что помнит и понимает.

– А поменялся он в лице, потому что схлопотал четвёртую двойку. Ему грозило отчисление. Ты бы себя как повела на его месте?

– Так же, – ответила Марина и нарочито почесала ногу. Всё, что ей надо было, она выяснила, а потому интерес ко мне потеряла.

Я облегчённо выдохнула и стёрла со лба несуществующие капли пота. Мне казалось, что я пробежала уйму кругов на время. Щёки горели, дыхания не хватало, а сердце колотилось так быстро, словно собиралось пробить грудную клетку и пуститься в пляс где-то посередине главной рекреации. Ромка только вчера рассказал мне, как принёс сменку, а сегодня всплыла новая информация, касающаяся его поведения на химии. Улыбка намертво приклеилась к моим губам и отлипать так просто не собиралась. Я ждала окончания урока и мечтала насмотреться на Ромку всласть…

Когда я вышла из кабинета, он сидел напротив и старательно зубрил отличия между алканами, алкинами и алкадиенами. При виде меня как обычно встал и, сунув тетрадь в рюкзак, лениво повесил его на плечо.

– Чего такая счастливая?

– Я?

– Ну не я же! Сияешь как начищенный таз. Неужели Аббасова опять дебаты устроила, и твоя команда победила?

– Почти, – замялась я и, нашарив в рюкзаке «Преступление и наказание» открыла его на первой попавшейся странице. – Мне кажется, сон Родиона Раскольникова, ну тот, где мучают лошадь, имеет огромное значение для всего произведения в целом. А ты как думаешь?

Ромка закатил глаза и вальяжной походкой направился к лестнице. Литературу он ненавидел пуще прежнего…

День закончился весьма удачно, и из школы мы вышли вместе. Ромка в красках рассказывал мне про свои новые стрелялки, а я слушала, кивая каждые две секунды. У меня не было вопросов относительно второго пункта к списку критериев «романтические отношения», но вот первый прояснялся плохо, поэтому я решила чуть-чуть ускорить ход событий.

Больше компьютерных игр Ромке нравились только «Звёздные воины», но я имела о них весьма скудное представление. Впрочем, крылатое выражение вспомнить всё-таки удалось:

– Да пребудет с тобой сила, – смеясь, сказала я и застучала каблуками по «зебре».

– Чего?

Дойдя до конца пешеходного перехода, я резко обернулась и показала Ромке язык, уперев руки в бока.

– Сказала: да пребудет с тобой сила! Удачи тебе пожелала и упорства. Верь в себя, если дословно…

– Ты хоть знаешь, чьи это слова и откуда?

Ромка стоял как вкопанный и с места сдвигаться не собирался. Брови его то и дело поднимались к волосам, а в глазах читалось, если не восхищение, то, по крайней мере, одобрение. Я кожей чувствовала, что в эту минуту получила от него не менее ста новых очков симпатии.

– «Звёздные войны», – я искренне пожала плечами. – Зелёненький такой. Чубака.

– Мастер Йода, – Ромка засмеялся, но явно не от того, что хотел поддеть меня. – Чубака – это коричневый, волосатый и высокий.

– Аа.

Особой разницы в них я не видела, и, не найдя, что ответить, развела руками.

– Откуда знаешь? – Ромка перешёл дорогу и встал напротив меня, пристально глядя в глаза.

– Прочитала, когда разбиралась с приставками «пре» и «при». Пока кто-то пишет «Да прИбудет с тобой сила», в далёкой галактике грустит мастер Йода. Теперь я запомню это имя на всю жизнь.

– А про джедаев знаешь?

– Нет.

Ромка стоял так близко, что я чувствовала тепло его дыхания. Отчего-то мне захотелось, чтобы сейчас наступил конец мая…

– А хочешь узнать?

– Возможно, – пролепетала я, слушая, как мой голос превращается в мышиный писк.

– Тогда в каникулы устроим марафон «Звёздных воин». Чипсы не забудь купить. Я люблю «Pringles» с сыром.

И, сдёрнув капюшон, Ромка отсалютовал мне рюкзаком. Солнце светило ярко и беды не предвещало. Беда пришла позже. Через два дня, седьмого марта… В День женских подарков.

Традицию «Мужского и Женского дней подарков» в нашем классе завели года четыре назад. Обычно скандалов относительно выбора кандидатов не случалось, но чтобы точно никто не обижался, Лена Бурунова, как староста класса, всегда выполняла строгую жеребьёвку, на которую я в этом году благополучно опоздала.

– Даришь Лёше Пряничникову, – громко сказала Марина и подмигнула чем-то недовольной Лене.

Я пожала плечами. Сюрприза не произошло. Лёша был бессменным получателем моих подарков на протяжении последних трёх лет. Его не очень-то любили в классе. Маленький, толстый да ещё и очкарик. Одни звали его Пряником, другие – Бочонком, третьи − Кочаном капусты. Мне Лёша нравился. По крайней мере, я знала, что он увлекается военной историей, а потому на каждый День Защитника Отечества дарила красочную книгу об оружии, самолётах или подводных лодках. Лёша расплывался в улыбке, а у меня теплело на сердце. Жребий есть жребий. Спорить я не стала, как и искать для Ромки специальный подарок. До разговора о забытой сменке я вообще плохо понимала, как вести себя с ним.

В общем, бумажки с именами были разобраны, а подарки подарены. Я ничуть не удивилась, когда заметила возле своей парты лоснящегося от пота Лёшу и его боязливое, немного заискивающее: «Поздравляю, Наташа, с 8 марта». Поблагодарив его дежурной улыбкой, я приняла аккуратный прямоугольник, завёрнутый в серебристую фольгу и перевязанный красной лентой. Внутри естественно лежала книга. «Грозовой перевал» в оригинале.

– Спасибо, – сказала я Лёше и убрала книгу в рюкзак. – Обязательно прочитаю.

Ромка даже ухом не повёл и преспокойно достал алгебру. Тригонометрия постепенно становилась его маленькой страстью. Досчитав последний пример и, словно собравшись с мыслями, он встал, сунул руку в пакет и вытащил чёрную бархатную коробочку, которую положил на парту перед Князевой.

– Неужели мне?

– Как видишь.

Для пущей важности Ромка провёл пятернёй по волосам, а я глубоко и часто задышала, поймав себя на мысли о том, что неплохо было бы сейчас подойти и выбросить эту коробочку в окно желательно вместе с её обладательницей.

В коробочке лежал браслет, сплетённый из ярко-красного и синего бисера. Абсолютно безвкусный и на удивление отвратительный. Браслет, за который я бы отдала полцарства, если бы оно у меня имелось.

Князева улыбнулась и тут же нацепила бисер на руку. Я сжала зубы и попыталась отвернуться – не получилось. Браслет буквально приковывал мой взгляд к своему уродливому рисунку.

– Симпатично. Буду носить.

– Наслаждайся.

Ромка приложил пальцы к виску, делая вид, что отдаёт воинское приветствие. Князева, оторвав тощий зад от парты, изобразила книксен. Несколько особенно бестолковых одноклассников радостно им зааплодировали.

Когда Ромка вернулся на своё место, я смогла выжать из себя только одно предложение. Точнее, вопрос, который разъедал мою душу, как серная кислота.

– А кто на Двадцать третье февраля дарил подарок тебе?

– Князева.

– И что там было?

– Рамка для фотографий.

– Рамка? Хороший подарок. – В груди как будто потеплело, и дышать стало легче.

– Ага, а внутри презерватив и надпись: «При необходимости разбить молотком». У вас же вроде традиция: даришь той, кто тебе дарил. Тупая, скажу я тебе, традиция. Выходит, всё девчонки решают. В этом году я не спорил – в следующем молчать не стану.

Ромка хохотнул и оглянулся. Князева помахала ему браслетом. После их обмена любезностями в горле у меня запершило.

На душе скребли не просто кошки, а здоровенные голодные пантеры. С той перемены я начала верить в теорию всеобщих заговоров и постоянно замечала томные взгляды Марины, скользящие по Ромкиной спине. Конечно, она и раньше на него смотрела, тогда, осенью, когда он только перевёлся – тогда на него все смотрели, но после его ухода с «Камчатки» вроде как успокоились. И тут вдруг … Но ладно Князева, но Ромка тоже начал изредка поглядывать на неё.

Я молча дулась. К сожалению, ничего лучшего в свои шестнадцать я придумать не могла. А ещё постоянно гипнотизировала новый браслет Марины. Она, словно издеваясь, носила его постоянно и с любой одеждой.

– Хочешь, подарю? – как-то раз насмешливо спросила Князева, застукав меня за «новым занятием». – Ты так на мою руку смотришь, будто отрубить её мечтаешь.

– Узор красивый, – попыталась соврать я. – Думаю похожий сплести.

– Ага, – Марина провела длинным алым ногтём по запястью. – Ромочка умеет выбирать вещи. Не совсем пропащий.

Я прикусила язык, чтобы не чертыхнуться. Сидеть с Князевой больше не было ни сил, ни желания и, попросившись выйти, я стремительно покинула кабинет.

Каникулы приближались быстро, а моё настроение тем временем портилось всё сильнее. «Ищите и обрящите», – услышала я как-то раз от одной богомольной нищенки. Я искала и действительно находила. Находила подтверждение своей теории о том, что между Ромкой и Князевой что-то есть. И это что-то лишало меня нормальной способности спать.

С Ромкой я почти не разговаривала, из класса вылетала пулей, на вопросы типа «Какая муха тебя укусила?» не отвечала. Окончательно обиженная и раздосадованная я придумала, как отомстить Ромке по-своему, и решила ответить отказом на приглашение посмотреть вместе «Звёздные войны».

В последний вечер перед учёбой я пообещала себе выставить стойкую оборону против Ромки, но уже утром поняла, что просчиталась. Стойкую оборону выставил он и пересел за вторую парту к Лёше Пряничникову.

Ночью я колотила подушки и вовсю сдабривала их горючими слезами, проклиная разгулявшуюся фантазию. Собственными руками отдала Ромку Князевой. Ей даже делать ничего не пришлось. Идиотка! Из-за дурацкого подарка разошлась и напридумывала себе всякую ерунду. Да не витало между ними ничего! Это она строила ему глазки и «обоюдную» традицию она придумала, а он, скорее всего, удивлялся её наглости, либо тешил своё самолюбие.

Теперь полцарства я была готова отдать за возможность повернуть время вспять, потому что не знала, как помириться с Ромкой. Едва я пыталась заговорить с ним, как он закрывался учебником или вообще покидал класс. Из школы мы выходили поодиночке, и больше всего я боялась, что он займёт освободившееся место рядом с Князевой и начнёт провожать до дома её.

Апрель напоминал мне жевательную резинку, прилипшую к обуви. Тянулся, рвался, но всё равно оставался на месте. Я зачёркивала в календаре дни, читала Лёшину книжку и ждала тридцать первое мая. Уговор относительно отметок стал единственной вещью, которая грела моё истосковавшееся по общению с Ромкой сердце.

– Отличников двое, – громко произнесла Татьяна Сергеевна, открывая журнал.

– Это неинтересно. – Витя Молчанов с задней парты устало зевнул и посмотрел в потолок. – Как обычно Белова и Пряничников. У нас эпоха застоя.

– А хорошистов десять: Бурунова, Липатова, Бурундуков, Захаров, Иванов, Князева, Зельский, Смертин, Бендарская и Сергеев.

«Хорошист, – шёпотом произнесла я, глядя на стул, на котором, как на троне, важно восседал мой рюкзак. – Пора выбросить туз, который я прятала в рукаве».

– Предлагаю это дело отметить, – начала Князева, едва мы вывались из класса под звонкий смех пятиклашек. – Отличники и троечники пусть развлекаются, как хотят, а всех хорошистов я приглашаю в боулинг. У меня брат в «Синеме» работает. Нам сделают хорошую скидку.

«Понятно, – сказала я самой себе. – Меня в боулинг не приглашают, значит, придётся действовать быстро. Пан или пропал».

– Андрей, Костя, вы с нами? – Катя к каждому поворачивалась по очереди, а Лена Бурунова торжественно вела список. – Роман?

Когда Ромка многозначительно кивнул, я сделала шаг вперёд и, набрав в лёгкие воздуха, громко выкрикнула:

– Иванов?

На нас уставились девятнадцать пар глаз: кто-то равнодушно, но большинство с интересом. Я загнала Ромку в угол, и ему пришлось обратить на меня внимание.

– Чего тебе, Белова? – нарочито зевнув, спросил он деланно равнодушным тоном.