Миля и Облачко

скачать книгу бесплатно


***

Всё бы ничего, но от шума разболелась голова.

«Хочу домой! Мря-я!» – захныкал я.

«Хочу кушать! М-рум!» – вторил мой живот.

Ужин не заставил долго ждать. Мы разместились на летней террасе: в зале всё было занято. Борясь с ветром, Миля и Лёля кутались в пледы, стараясь лишний раз не высовывать конечности. Гоше же всё было нипочём. Такие они, суровые питерские парни.

«Толстокожий», – буркнул я.

«Шерстяной», – парировал он.

Впереди было ответственное дело. Отрепетировав речь, Гоша поднял руку – позвать официанта. Золотое кольцо вспыхнуло, точно жемчужина. Этот символ чистой любви, соединивший два сердца, в тёплых лучах заката выглядел волшебно.

На блеск, гаркая и крича, слетелись сороки. Только были это не птицы, а люди – разодетые в яркие перья и тряпки, с жадным огнём в глазах. Они облепили наш столик, вперёд подалась женщина. Коснувшись Гоши подолом длинной юбки, она запела.

Цыганка то пела, то плакала, прижимая к груди малыша. Смуглого, обёрнутого в грязные лохмотья, с заскорузлой грязью на щеках. Она всё пела, и от голоса её по телу бежали мурашки. Как же крепко спал малыш!

«Привык», – подумал я и вспомнил себя – маленького, брошенного, с шерстью в мокрых сосульках.

Пошарив по карманам, Гоша нашёл несколько купюр. Рассыпавшись в благодарностях, цыганка удалилась танцующей походкой.

Ш-ш-ш! – шуршал подол её юбки, и вот уже её и след простыл.

Вскоре показался официант. Выругавшись на попрошаек, он повернулся к нам. Лучезарно улыбнулся:

– Изволите, господо (серб. «слушаю вас»).

– Давай, как репетировали, – подмигнула Миля.

– Црни чай са медом и лимуном (серб. «чёрный чай с мёдом и лимоном»), – выдала Лёля.

– Браво, – восхитился официант, – добро говорите српски (серб. «вы хорошо говорите по-сербски»).

– Молим, – Гоша сложил руки, – капучино (серб. «пожалуйста, капучино»).

Приняв заказ, официант повторил его:

– Црни чай са медом…

– И са лимуном!

– Опростите! (серб. «простите»). Црни чай са медом и са лимуном. То и то? (серб. «это всё?»)

– И то, и то, – возмутилась Лёля. Что непонятного?

Стоило ему отойти, как наш столик выдохнул. Увлечённые весёлой беседой, мы не сразу заметили мужчину – грустного, хромого, что тёрся вокруг да около. В распростёртой руке лежала какая-то записка. Недолго думая, Гоша сунул купюру и ему, и озорному мальчишке, подошедшему следом. Несмотря на показную живость, мальчик был кожа да кости.

Я сидел в переноске, не показывая носа. В животе продолжало предательски урчать. Чуть дальше по улице надрывалась цыганка, в кафе играл лёгкий джаз. От какофонии звуков я страшно устал. Скорее бы домой! Уткнулся носом в сетку – но Миля даже не смотрела в мою сторону.

Растянувшись, сложил мордочку на лапы и начал потихоньку засыпать – как вдруг увидел это! Жуткий блуждающий глаз, длинный острый нос и зубы чёрные, гнилые! Воровато озираясь, цыганка рыскала по сумке.

«Тс-с», – прошипела она. На раз-два обрубила ремешок.

И тут я очнулся. Как взял, да как зарычал грозным басом: «Ра-р-р-р!»

В ужасе схватив сумку, цыганка побежала. Эй, подождите, а я? А как же я?

«Облачко!» – подскочила перепуганная Миля и бросилась за нами.

Я брыкался и шипел. Рассыпаясь в проклятиях, женщина остановилась за углом, чтобы немного отдышаться. Стоило ей наклониться за сумкой, как острые когти-ножи вонзились в её грудь! Цыганка завизжала. На куске её плоти раскачивался я, словно на шторе.

Подоспевший Гоша огрел её по спине. Миля схватилась за сумку: «Брось его! Брось!»

Женщина стояла, как вкопанная, не в силах разогнуться. Тщетно она пыталась отцепиться от меня. Залилась слезами и взмолилась о пощаде – на чистом русском. Я ослабил хватку, и Миля аккуратно вытащила когти из пазов. Не сказав ни слова, она обняла меня и разрыдалась, а цыганка, хромая и ругаясь, ускользнула прочь.

***

«Я дома, – Миля отзвонилась сестрёнке, – не переживай».

«Переживаю, – голос Лёли дрогнул, – может, всё-таки к нам?»

Окинув взглядом пустую комнату, Миля вздохнула: «Да ладно тебе».

Положив трубку, опустилась на кровать без сил. Тут же, не вставая, приглашающе похлопала ладошкой: прыгай. «Облачко, прости меня», – залилась горючими слезами. Я сделал нежный кусь: она ойкнула, но повеселела.

В квартире было совсем пусто. Всё, что мы имели – это кровать, пусть и королевских размеров. Спать без одеяла оказалось совсем не комфортно. Обнимаясь, мы пытались согреться – почти получилось. Кондиционер гудел, набирая обороты: он не мог прогреть сам себя, не то, что комнату.

«Может, у меня температура?» – Миля хваталась за градусник.

Но нет, это был просто был холод, собачий холод.

С кухни доносился страшный, сатанинский гул: это холодильник заводил свою шарманку. Подхваченный эхом, звук умножался в сто крат. Казалось, что в гнетущей пустоте бушует стая призраков: бьёт посуду, роняет вещи, стучит по трубам. Гогоча, открывает шипящие краны. Остервенело сыпется штукатурка, стёкла трещат, как в последнюю дрожь Земли.

Господи помилуй! А это ещё что? Вы тоже это слышали?

Зашуршал подол длинной юбки. Ехидный смех. Тс-с!

Миля закричала, я чуть не подлетел до потолка. Телефон – где-то здесь лежал телефон… Судорожно щёлкая кнопки, включила фонарик. На цыпочках прокралась в зал, а я – за ней, прижав уши.

Но стоило нам переступить порог гостиной, как все звуки сразу куда-то исчезли. В нервной дрожи Миля пошла умываться, краем глаза ловя в зеркале тени за спиной. «Это просто моё отражение», – внушала она себе.

Вернувшись в кровать, такими же дрожащими руками набрала сообщение. Почти тут же пропиликал ответ. Улыбаясь, она отложила телефон в сторону. Зажгла пузатый ночник. Казалось, в этом не было необходимости – окно было таким большим, а огни ночного города – такими яркими, что в комнате было светло, почти как днём, и каждый её предмет был виден отчётливо.

Ещё через мгновение Миля уснула, а я так и сидел, уставившись на котика, наблюдая за тем, как он загорается и гаснет. Я смотрел на него и видел Милину маму, как она успокаивает девочку, до ужаса боящуюся темноты, девочку во власти ночных кошмаров – такую маленькую и такую большую.

«Кто хороший мальчик?» – вспомнил её ласковый голос.

В самых добрых чувствах я прижался к моей Миле. Спит, сладко спит. Потому что лампочка – это не просто лампочка, и иногда она значит намного больше…

Глава 9

Нам нужно было купить ложки. Казалось бы, какая ерунда. Условий было всего два: ложка должна быть настоящей и нам по карману. Но, обойдя все ближайшие магазины, Миля вернулась в расстроенных чувствах: продавались ножи и вилки, одноразовая посуда из хрустящего пластика и итальянские ложки, стоящие, как крыло самолёта.

«Они что, из сусального золота?» – ворчала она, возясь с моей шлейкой. Лапы всё никак не хотели в неё вставать. Вдох, выдох. Каждый раз одно и то же… Наконец, мы поехали.

«Дзинь-дзинь», – звенел голубой велосипед, покидая туннель.

«Дзинь-дзинь», – пешеход решил перебежать дорогу и едва не угодил под колёса.

С радостным «дзинь-дзинь» мы въехали в Старый город. Выпятив грудь и зажмурившись от встречного ветра, я чувствовал себя лучше всех. С Милей у нас был прекрасный тандем: она, охая, тащит вверх велосипед, я изо всех сил стараюсь быть пушинкой.

Магазин встретил нас колокольчиком и криком удивлённой продавщицы: «Мачка!» (серб. «кошка»)

«Мяучка», – отозвался я.

Коты в посудной лавке – это вам не слоны. Изящество и грация заложены в нас природой, вместе с полным контролем тела – от макушки до хвоста.

Ложки мы нашли не сразу, и выбор их был скудным, но делать нечего – надо брать. За кассой стояли две женщины средних лет. Они смотрели то на меня, то на Милю и о чём-то перешёптывались. «Украинцы», – уловил я в обрывке фраз. Пооблизывавшись на кружку с французским бульдогом, Миля так и не решилась её взять.

В общем, вышли мы с одними ложками, которые были такого низкого качества, что гнулись от одного только взгляда. Углубления в них были такие маленькие, что ложки больше походили на лопатки, но, в конце концов, не мне ими есть.

***

Заняв скромное место возле клумб, мы отдыхали и созерцали мир вокруг. Это было весьма занятно: на центральной улице с характером восточного базара всегда кипели страсти.

Из бутиков выходили счастливые люди, обвешанные бумажными пакетами, а чуть поодаль двое попрошаек выясняли отношения. Что удивительно, даже в их грубых разборках была напускная весёлость. На другой стороне, под одним из козырьков, кто-то страстно целовался. Парочка никого не стеснялась, да и кому какое дело: вся улица была полна любви и наслаждений.

Как не похоже на то, что у нас на Родине! Тревога стала нашей плотью и кровью. От одного этого осознания Милино сердце разрывалось, и, на празднике жизни, она вдруг горько заплакала.

«Это нечестно, нечестно», – повторяла она.

Я смотрел на неё неподвижно, чувствуя, как и мои глаза становятся мокрыми. Это неправда, что коты не умеют плакать. В тот день я заплакал в первый раз.

«Я хочу домой. Я не хотела уезжать. Облачко, чего мы не остались?» – ревела она, прижимая меня к себе.

Мне показалось, что в этом и есть наш крест – быть печальными до конца, что бы ни случилось. Как могли мы позволить себе счастье, когда в наших краях бушевала беда?

Я был потрясён. Здесь всё было так похоже на Россию – и, вместе с тем, совершенно по-другому. Никто не брал кофе с собой, но все его непременно пили – спокойно, никуда не спеша, за столиками, выраставшими прямо посреди улицы. В самом жерле вулкана, словно ничего не замечая, они блаженно потягивали ароматный напиток, вели философские беседы, дурно пыхтели сигаретами, а кто-то и вовсе уткнулся в книжку, потеряв связь с реальностью.

«Полако» переводится с сербского как «спокойно, медленно», но это больше, чем просто слово. Полако – это философия, образ жизни, что-то, что дано каждому сербу с рождения. Быть осознанным, ценить то, что имеешь и принимать жизнь «по одному дню». А что, если сербы позаимствовали эту философию от своих питомцев?

Пока я размышлял, над Милиной головой сгустилась приличная тучка – пыльная, серая, унылая. Я дул на неё изо всех сил, но она почти не двигалась. «Не так дуешь. Она должна лететь вверх. А значит, и дуть надо тоже вверх», – подошла маленькая девочка, от силы лет трёх, с пшеничными волосами, серыми глазами и ровной, геометрически выверенной чёлкой.

Мы стали дуть вместе, и вот уже тучка упорхнула прочь. Малышка протянула мне крохотную ладошку – я с недоверием покосился на неё. «Теперь мы команда», – сказала она серьёзно. Я пожал лапу. Так уж и быть.