Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе

Основная заповедь гешефтного героя – никогда никому ничего не объясняй. Разница между героем и невротиком – только лишь в объяснении.

Метафизическая сегрегация

В наше время «обособленные личности» уже не ищут «своих» и не объединяются в тайные общества.

Через тотальную сегрегацию – к тотальной субъектности, через субъектность – к цели.

Деструктивный ум

Деструктивный ум – некий чудовищный тип ума, подвергающий разъедающему анализу всякую информацию, тщетно жаждущий структурированного знания и вечно обращающий всякое знание в хаотическую пыльцу.

Деструктивный ум – свойство смыслового и онтологического изгоя. Деструктивный ум – некое свойство, тождественное Изначальному (подлинной Самости, Добытию).

Деструктивный ум – нечто глубоко дискомфортное для носителя. Деструктивный ум – опровержение мира в невозможности удовлетворить самое себя (здесь и сейчас). Вернее, в невозможности подлинно воплотить.

Ностальгия

Ностальгия – опасное чувство, нефть здешних геронтократов.

Истинность

Стоит заметить, что истинность есть антагонист искренности. Кто претендует на истину, лишён чувственных озарений.

Обыватель

Понятие «герой» становится смешным в геометрической прогрессии ещё и потому, что обывателю нет никакой нужды быть героем: он человек адаптированный, онтологически бесстрашный, он настолько удалён от трансцендентного понимания ужаса бытия, что ему как бы и нечего бояться.

Смерть обывателя

Человек, пытающийся быть исключительным, много внимания уделяет акту Смерти вообще и своей собственной в частности. Для него сама Смерть и самопрезентация в ней уже является сакральным и героическим актом. Тогда как безропотная смерть обывателя, обыденная его смерть выглядят куда героичней. Не столько выглядят даже, сколько и является.

Две тотальности

Я знаю две превалирующие, определяющие тотальности – тотальность Смерти и тотальность Эго. Иногда посредством неких инфернальных подземных толчков они соединяются в одну, это и есть Свойство Смерти – то, как можно бы было её описать.

Рационализировать мир

Как известно, Ницше под конец жизни фактически сошёл с ума. Да и Хайдеггер был не очень здоров физически. Вообще, мало я припомню мыслителей-теоретиков сверхчеловеческого (у Хайдеггера об этом немного – только лишь сиюминутная симпатия к национал-социализму, но всё же), кто отличался бы здоровьем – как психическим, так и физическим, витальностью вообще.

У меня есть крамольное соображение, что сама попытка оседлать (осознать) бытие полностью во многом лежит в сфере психофизиологии. Проще говоря, если бы мне предложили на выбор открыть все тайны бытия или быть суперфункциональной, я бы выбрала второе. Не говоря уже о том, что я вообще не верю, что бытие несёт в себе какую-либо тайну. Сакральность, придаваемая ему, есть болезненная наволочь истощённого объективистского сознания, которое таким образом пытается оправдать самое себя, тогда как абсолютный субъект, или же сверхсубъект, противостоит бытию и абсолютно самодостаточен. Во всяком случае, как идея. Рационализировать мир – вот его задача. Рационализировать же равнό десакрализовать.

Гностицизм

Если бы в мире существовало подлинное знание, то мира бы не было.

Страховые выплаты христианства

Христианство, как и любая религия, апеллирует к страху смерти и играет на нём, но атеист, тем более рационалист, человек здравомыслящий, понимает, что он может умереть как угодно – возможен любой концентрат физических и экзистенциальных пыток, как, впрочем, и их минимализация, которая есть и вопрос случая, и предварительного самообеспечения.

Так, поместив себя в благоприятные финансово-фармакологические условия, вы обеспечиваете себе некие отступные. Так же и религия предлагает отступные, но, в отличие от вышеупомянутых, абсолютно фиктивные, как то: надежда, искупление грехов, обещание жизни вечной. Оболванить и ничего не дать взамен – вот и вся нехитрая афера.

Философское недоразумение

Герой состоит из страха и абсолютного понимания природы вещей (ведущих либо к величию, либо к безумию), но не из накачанных метафизических мускулов и патетических деклараций. Посему философское недоразумение прошлого века – сверхчеловек – и не могло состояться.

Выдвинутость в смысл

То, что Хайдеггер называл «выдвинутостью в смерть», – единственная объективная реальность. Все остальные «реальности» фиктивны и носят успокоительный характер. Человек, осознающий своё отсутствие-исчезновение, и есть человек осознающий. В сравнении с ним ницшеанский сверхчеловек – лучший среди равноубогих, сродни обезумевшей дарвиновской обезьяне. При этом осознание выдвинутости в смерть, пока она является только лишь констатацией, есть обречённая пассивность, у коей есть два противодействия – материализм и аннигилляция бытия.

Нет

На мой нескромный, здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.

Ребёнок в стрессовых ситуациях орёт, и я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.

Я никогда не испытывала желания поделится чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто – в принципе – в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт», от доктора до священника, напоминает мне либо информатора, либо афериста. И, как правило, ими и является. Резюмируя, на вопрос: «Хотите ли вы об этом поговорить?» – я отвечаю: «Нет. И ещё раз нет».

Безумие и гешефт

Не было ли у вас мысли, что безумие преследует философа или идеолога (Ницше, к примеру) не как само по себе органическое расстройство, а как ресурсная несостоятельность?

То есть, по сути, человек сходит с ума лишь от того, что его сверхгениальная концепция не находит реализации в реальности, радикально не формирует (меняет) реальность? И в конце концов не поглощает её? По-моему, так оно и есть. Безумие – это самонаказание за бессилие.

Последний страх

У современного отчуждённого человека будет только один тревожащий онтологический страх – остаться экономическим и экзистенциальным дебитором, не мочь оплатить своё одиночество. Цивилизация не имеет более иных задач, кроме как компенсировать эту чудовищную экзистенциальную и метафизическую брешь. Частный комфорт – вот что заменит религию и прочие виды профанической общности.

О раскаянии и чувстве вины

После абсурдной идеи «спасения» не менее странными мне кажутся такие общественные манипулятивные конструкты, как «чувство вины» и «раскаяние», видящиеся мне не более чем любопытной юридической коллизией.

Life consent

Прогрессивный либерализм в своём пределе должен прийти к вопросу life consent, то есть буквально – к «согласию на жизнь» – в отличие от профанического sexual consent, в настоящее время активно проталкиваемого леваками под либеральными масками. Нас более интересует качество и цель жизни, нежели сама жизнь в её марксистско-гуманистической интерпретации («жизнь есть способ существования белковых тел…»). Нас интересует самоопределение в вопросе «быть или не быть», реализованное в правовом, экономическом (БОД) и политическом контексте.

Тело

Тело, конечно, экономическая (политическая) репрезентация в любом случае субъектная, но не общественная. Функция тела как сексуального объекта была проэксплуатирована и закончена ещё в XIX веке. «Дано мне тело – что мне делать с ним?»© Ничего.

«Кто я и кто ты?» вместо

«Быть или не быть?»

Нет страдания вне иерархии, обрекающей на конкуренцию и самоутверждение. «Буду ли я страдать, если в мире не будет для меня конкурентов и (или) самого мира?» – так полагает человек современный, человек социальный. И отвечает: «Нет, не буду». Иерархическое страдание – это не «Быть или не быть?», это «Кто я и кто ты?»

Решительно разыдентифицироваться

Второй по пошлости после расчеловечивания псевдогуманистический термин – это обесценивание. Всякая ценность должна быть подвергнута сомнению, только так обретаются подлинные смыслы. Что же касается самоидентификации – кто я на самом деле, а не кто я благодаря общественному импринту? На этот вопрос должен ответить каждый уважающий себя субъект. Иначе говоря, чтобы идентифицироваться, мы должны решительно разыдентифицироваться.

Высшая идея

Высшая идея в моём представлении – нечто безлицее, внеморальное, внеприродное, внечеловечное, не имеющее отношения к проявленному миру или же имеющее к нему весьма опосредованное отношение.

Из всех понятных качеств, из качеств, что в ней возможно осознать, пожалуй, высшая идея – рациональна.

Человек онтологически не тождественен высшей идее, и даже тот, кто пытается её познать, обречён только лишь исчерпать в ней самое себя. Тот же, кто познал высшую идею, – не-человек. А тот, кто ей тождественен, – не-человек вдвойне.

Формы смерти

Мне кажется, у Смерти в классическом понимании – здоровая женская фигура. Широкие бёдра, вот это всё. В этом смысле анорексия не только болезнь ангелов, но и своеобразная неуловимость, бегство от Танатоса.

Про метафизический реализм

Назови нечто реализмом, оно тут же становится советским, поэтому термин «метафизический реализм» мне никогда не нравился. А Мамлеев нравился всегда. Но вне интерпретаций. То есть, он писал про Нутрь, а трактовали – как Наружь; про Осознание, а трактовали как Падение. Падение же, в свою очередь, трактовали чуть ли не как «христианский опыт» (но пытки опытом не бывает. Впрочем, в России в это не веруют, напротив). Он писал про Дно, а думали – про Россию. Он и сам в это верил. Писал про Россию, а вышло про Дно (впрочем, про Россию всегда получается так. Или как-то так). Писал он про уродов, а уроды – думали для. Ну и так далее…

Гениальность и помешательство

Пора поставить точку на невнятной шизоидной концепции «гениальность и помешательство». Утверждаю, что гениальность, подлинная гениальность – продукт здорового разума, расчёта и величайшего труда, величайшей пытки над собой. Псевдогуманистический мир «толерантно» воспевает болезнь, дегенерацию, разнообразные изъяны в пику архетипическому «фашизму». Но не есть ли это большее зло, чем «фашизм», давно превратившийся в историческое пустое понятие? Поощряя болезнь, вы поощряете трагедию. Спарта собственного сознания так переводит «падающего подтолкни» – «подтолкни себя, если падаешь!»

Воистину, если окажусь я больной, недееспособной, впавшей в безумие, убейте меня! Это и будет проявлением истиной гуманности.

Психофизиология гнозиса

Конечно, в начале было не слово. В начале была Боль. Физиологическая констатация кошмарного бытия. Поэтому я не верю в человеческое знание, знание, не имеющее онтологической природы, не проистекающее самое из себя. Не верю я и в различные иерархии и посвящения. Кто не помнит ужаса рождения или же природы До-бытия, тот вряд ли может рассуждать о гнозисе и устройстве мира, ссылаясь на книги и авторитеты. Единственная прелесть академического знания – в структурировании информации, но не в самом знании. Иначе говоря, человек не может познать о мире сверх того, что знал.

Абсолютная идея

Абсолютная идея не нуждается в постижении профанов (не желает быть постижимой), не проговаривает себя окончательно. Истина поэтому далеко не тождественна правде. Требовать от носителя идеи (субъекта истины) правды – стремиться сделать его уязвимым.

О вреде жизненного опыта

Когда человек переживает всё то, что возможно пережить физически (и метафизически), и даже сверх того, он не то чтобы обретает бесчувственность, нет – но становится в некотором роде неуязвим: он оказывается как бы «по ту сторону жизни», погружаясь в нечто сродни самонапитывающему презрению к тому, что принято именовать опытом, тем более – жизненным опытом. Признаюсь, я никогда не верила в пользу того, что именуют жизненным опытом, как, собственно, и в сам жизненный опыт – он казался мне неким уродующим излишеством, тем, что корёжит, портит, мешает, искажает. Так оно и вышло. Опыт, возможно, и полезен дуракам. Умным от него только вред, причём буквально физический.

Не предлагайте мне этот товар

Современный человек давно не желает быть счастливым. Он желает функциональности, комфорта, денег, социального статуса – да, именно их, а не некой чувственной абстракции, не некоего благостного состояния. Ровно так же он не желает «спасения души», ибо не верит в утопию. Каждый, кто стремится навязать человеку «духовные блага», наставить «на путь истинный» – каждый поп, психотерапевт, назначенный (легитимизированный общественными институтами) «духовный лидер» – не более чем аферист, желающий не только утвердить своё профаническое тщеславие за ваш счёт, но и набить карман, параллельно совершая грубые движения фокусника в общественном цирке под подлые (и, как правило, пошлые) патетические речи.

Есть ли в аду социум?

Когда мне говорят про «адские пытки», я первым делом задаюсь вопросом: «Есть ли в аду социум?» И конечно же, склоняюсь к очевидному: в «аду» социума нет.

Для подобного мне современного (так!) человека отсутствие в «аду» социума – а следовательно, социальной конкуренции – снимает саму проблему «ада». Страдание в своём развитии, в своей современной проекции есть социальный импринт, не более чем некая сумма человеческих заблуждений, архетипических установок.

В мире больше нет никакой частной боли, интимной пытки, субъектного кошмара, либо же они исключительно физиологичны и являют собой страдания «животного». Но для «животного» – тем более – «ада» нет.

Иллюзии масс

Раньше массы были нужны тоталитаристу (тоталитарности), чтоб осуществить некий исторический скачок, захват, пусть не всегда разумный. Но они были нужны – как ресурс. И приближённые – единицы, а то и целые общественные группы – таким образом обретали историческую и личностную субъектность и определённые возможности.

Теперь же ситуация кардинально иная: массы нужны тоталитарности, осознавшей свою избыточность, не для самоподдержания, но исключительно для утилизации. Это равным образом имеет место и в обществах софт-насилия, и в обществах авторитарного принуждения, коим является нынешнее государство РФ.

Определённый парадокс заключается в том, что в обществе тоталитарного принуждения сам принуждаемый индивид продолжает высказывать активную готовность и радость быть истреблённым, при этом не понимая, конечно, своей участи, как если бы дело происходило не в XXI, а в начале XX века, то есть тогда, когда у представителя масс был какой-никакой, но шанс.

Детские травмы как манипулятивный

общественный конструкт

Если сказать, что у меня нет и не было того, что принято именовать «детскими травмами» – да, впрочем, и всеми остальными травмами вообще, – будешь вновь повержена общественной обструкции. Но факт – травм не было. За исключением факта рождения, насильственного и намеренно противовольного внедрения в бытие, принуждения быть человеком. Травмировать как человека в сфере того, что принято именовать частной жизнью, интимными переживаниями, внутренним миром, – меня невозможно. Так называемый травматический опыт начинается и заканчивается, впрочем, в области исключительно социальных амбиций. Я трактую социальные амбиции как вынужденную проекцию метафизических. Говоря на устаревшем-упрощённом, где нет воли к власти, там нет и проблемы, а соответственно, не может быть той самой травмы. Вообще, термин «травма» некорректен, слишком софт, слишком инфантильно-гуманистический, чтоб уважающий себя субъект терпел в отношении себя такие уменьшительно-ласкательные лингвистическо-смысловые проекции и, соответственно, всё, что из них следует. Подобная терминология делает вас безвольным объектом игры злых сил, внешних воздействий.

Преодолеть архетип

Надо было не только убить «бога», но и начисто стереть архетип, ибо всякий архетип импринтингованного человека – богоцентричен (демиургичен, что одно). Вместо же традиционных архетипов – дать волю хаотической индивидуалистской (субъектной) фантазии – навсегда заменить мозаику устаревших образов, складывающихся каждый раз в один и тот же безысходный сансарный сюжет.

Таким образом, мы придём к новой цивилизации – цивилизации победившей субъектности, царству свободы и индивидуализма, где невозможно будет уже ни прямое принуждение, ни бесструктурное управление, ибо все нити бесструктурного управления тянутся к указующему персту «демиурга» – галлюцинаторной общественной фикции.

Осознание

Я бы заменила термин «подсознание» на Осознание. Я не знаю, что я могла бы скрыть в себе (от себя), утаить, не проанализировать, что было бы в чужой компетенции, а если таковое и есть – чтоб оно имело радикальное значение. Мне ясны все движущие мотивы своих действий, от высших до самых простейших. Психоанализ кажется мне большой аферой, нацеленной на человека, попавшего в «щель между мирами»: он уже не «традиционный» (архетипический) человек, но ещё не современный (рациональный). Это последняя попытка старого мира вернуться к бесструктурному управлению, где в роли поводыря выступает аферист-психоаналитик.

Власть

Власть в понимании субъекта не нуждается в дальнейших интерпретациях и трактовках. Это абсолютное понятие, – в отличие от всех прочих, относительных. Поэтому вопрос «Зачем кому-то власть?» априори некорректен. Власть есть прямое проявление воли, власть – это «высшая магия» той реальности, в которой субъект себя обнаружил либо в которой он себя осознал (то есть пришёл к осознанию). Вопрос «Зачем тебе власть?» для субъекта звучит примерно как вопрос «А зачем тебе дышать?» для обычного человека. Но именно субъекты и двигают историю, а все остальные люди так или иначе встраиваются в их сценарии в качестве активно-вспомогательной, нейтрально-поддерживающей либо противоборствующей силы.

Мораль как целесообразность

У Мамлеева есть любопытная мысль: где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину так. И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс. Цивилизация – вот имя истинного Блага или, напротив, подлинного инферно. Хотя, на мой нескромный, нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов. С этой точки зрения высшая мораль есть целесообразность – она и есть общественное благо.

Литература как практика бесстыдства

Я стала терять интерес к художественной литературе (ещё в детстве), когда поняла, что не могу идентифицировать себя ни с кем из героев. Все их мысли, действия, мотивации мне были понятны лишь теоретически. Мне, в сущности, нечего было с ними разделить, нечего примерить на себя. Они не обладали опытом, которым я могла бы воспользоваться. Впрочем, я в этом и не нуждалась.

Радикальный субъектный опыт тем и отличается от общечеловеческого, что его переживает только сам субъект. Аналогов ему нет.

С тех пор художественная литература интересовала меня лишь с точки зрения качества текста и резонансности, рейтингов, возможностей продаж, славы как таковой.

Часто текст делает популярным непристойная банальность или такая же непристойная аморальность (внеморальность), некорректность, профессионально смакуемая оборотная сторона бытия (всё притягательное и чудовищное). С этой точки зрения литература всегда – практика бесстыдства.

Моногамный кошмар

Есть в скрепостной моногамии какая-то смертообречённость. Не зря же шутят про «любовь до гроба». Регламентированность отношений, гендерная ролевая безысходность (как принято в дикой патерналистской России, я имею в виду окраины, конечно, в центре возможно и дозволено всё).

Меня всегда страшила мысль о том, что нечто – навсегда. Продекларировать и легализовать нечто навсегда – фактически быть впаяным в смерть, иметь с нею (смертью) какие-то инфернальные бюрократическо-договорные отношения, обещать будто бы что-то некоему некроростовщику с обратной стороны бытия, этакому всепоглощающему чёрту.

И страшна в этой обречённости, в этой парно-бинарной механике, прежде всего добровольность. Как будто ты отдаёшь самое себя, своё естество на пропитание матричной утробушке, не своей уже лжизни, некой сущности, пусть и с лицом и телом красавицы (или красавца). А бывает, что и не красавицы (красавца) вовсе, а кого-то средненького да унылого, настолько невзрачного – просто до порнографического неприличия. Видится мне в этом полурелигиозное какое-то отчаяние, латентный мазохизм, безобразное самоотречение.

Быть выгодным

Люди продолжают настаивать, что желают быть любимыми. Это целая психоиндустрия любви – от Фрейда до профанатора Фромма, чья слащавая «гуманистичность» явилась следствием общественного заказа, призванного нивелировать ужасы и жестокость Второй Мировой войны, не более.

Однако никто не скажет, что хочет быть выгодным. Выгодный человек воистину незаменим. Именно он – получатель всех гешефтов и гештальтов. Кто же мечтает о любви – отдаётся иллюзии, приправленной изрядной долей социального принуждения.

В основе декларируемых желаний – всегда социальный моралистский диктат и лицемерие, помноженные на общественно одобряемую благоглупость.

Цена власти

По сети бродит такой профанический афоризм, приписанный какому-то известному автору, но похожий на народное творчество: «Какая польза человеку получить весь мир, если в результате у него язва желудка, опухоль простаты и что-то там ещё». Дословно не помню.

Здесь мы имеем дело с нехитрой обывательской подменой. Безусловно, кто владеет миром, имеет больше шансов излечить себя, чем любой другой человек. Также безусловно, что всё имеет цену. И за власть можно пожертвовать здоровьем, и не только им.

Но и сама идея здоровья как проловского абсолюта, как алхимической почти фикции, как критерия нормы или счастья – идея интеллектуально увечная и ничем не оправданная. Здоровье как «вещь в себе» фактически ничего не стоит. Оно стоит только вкупе с иными свойствами, дающими некий результат. Парадоксально, но этот же, а то и больший результат может давать болезнь.

В случае со здоровьем мы имеем дело с тем же, что и в случае с позитивным мышлением – структурированной и осознанной жизнью и разнообразными коуч-тренингами, вплоть до избавления от прокрастинации, о которой прекрасная Василина Орлова скептически воскликнула: «Ну и что? Как? Где результат? Уже написана «Критика чистого разума?» Ау! Нет ответа.

Геронтофобия, или Инфан-фаталь

Геронтофобия набирает обороты. Можно назвать это возрастным фашизмом, но я прибегну к термину покорректней. Довольно часто появляются посты о декларируемом страхе работать рядом с зрелыми женщинами (добавлю от себя – мужчинами).

О да, это прекрасная Цивилизация с её культом молодости, гламурности, красоты – всё, как я люблю! Любопытный парадокс, что настоящими инфантилами здесь выступают так называемые взрослые, которые, затормозившись в своём развитии, словно инерциальные социальные големы, не имеют ни воли, ни желания – не взрослеть. Они пятятся и опадают в старость, ибо старости ведом тот кошмарный комфорт, от которого пахнет отутюженной, аляповатой, асексуальной ночнушкой, валокординовым предсмертием и бабушкиным монпансье, рассыпанным на дне то ли сундука, то ли уже гроба. Смерть похожа на леденцы. Да.

Нищие

Конечно, никаких нищих духом не существует. Есть просто нищие. Все религиозные конструкты – для них.

Ницше и зеркало

Некоторые извлекли из Ницше только лишь «Всё дозволено», совершенно позабыв о «Смотря кому». А всего-то стоило – в зеркало посмотреть.