Цвет иных миров

Резкий стук будит меня. Ещё, ещё – и тишина. Потом – удаляющиеся шаги. Я открываю дверь и вижу свёрток. Несу его к столу, разворачиваю. Золотые обложки карт. Её карты.

– Теперь ты вспомнишь… – слышу её голос внутри.

Пальцы дрожат. Я перебираю их снова и снова. Последняя карта – Жрица. Девушка в красно-чёрном платье, с тёмными волосами.

Я оборачиваюсь, и имя срывается с губ:

– Ванесса.

Пора домой

Поезд на перроне издаёт протяжный гудок, возвещая о том, что время отправления неизбежно настигло реальность. Я вижу лица пассажиров за окнами: служащие, врачи, учителя, туристы – те, кто приезжает сюда в начале сезона. Сколько лиц я вижу день за днём? Десятки? Сотни? Тысячи? Я уже перестала различать их черты – лица сливаются в бесформенную серую массу.

Я смотрю человеку в глаза только тогда, когда приходится заговорить. И уже давно я не говорю с людьми просто так – не по работе, не по необходимости. Ни о чём личном, ни о душе, ни о том, что меня волнует.

Ты никогда не станешь «своим» – как бы хорошо ни выучил язык, сколько бы ни сделал для местных, как бы глубоко ни знал их культуру. Здесь ты – никто. Иммигрант может служить обществу, но никогда не станет его частью. А ведь я так хотела… очень хотела жить здесь. За спиной – пять лет упорного труда: учила язык, пыталась найти нормальную работу, сохранить любимое хобби.

Ничего. Вот и весь ответ. Что у меня есть сейчас?

Дорога из ниоткуда в никуда. Пустой причал, к которому больше не вернётся разбитый корабль. Внутри меня – дыра, из которой сочится тьма и боль. Даже хозяин бара заметил, что я на грани срыва.

– Эй, девчонка! – сказал он в прошлую смену. – Ходишь с угрюмым видом и распугиваешь клиентов! Улыбнись хоть немного! И не приходи в бар с таким лицом, будто кого-то похоронила!

Спросят – и я отвечу. Чем стал опыт прошедших пяти лет?

Упорный труд? Я живу в маленьком бунгало на краю района, где по вечерам шатаются бедняки. Денег хватает только на еду, одежду и кое-какие принадлежности для черчения.

Нормальная работа? Я мечтала проектировать мосты, помогать развитию страны. А кто я теперь? Жалкая официантка в забегаловке.

Любимое хобби? Я мечтала каждый вечер приходить к океану и кататься на доске. Теперь у меня нет денег даже на доску. В первый год я действительно приходила к морю – почти каждый день. А теперь… ненавижу море. Не могу на него смотреть: оно напоминает мне обо всём потерянном. Ненавижу этот город, бар, работу… Зачем я здесь?

Меня не отпускает мысль: не пора ли вернуться?

Друзья? Я пыталась завести знакомства, но здесь ты никому не нужен, если не богат и не можешь быть полезен. Приезжих в глубинке почти нет. Что у меня есть здесь, кроме боли и одиночества?

Семья? Любимый человек? Нет. Я бросила всё, чтобы уехать, надеясь найти себя. Но оставила нечто бесценное – там, на родине. В маленьком пригороде большого города, где всё было знакомо.

Иногда я закрываю глаза – и будто снова гуляю по улицам детства. Залезаю на крыши домов, где меня уже никогда не будет. Меня там больше нет. Остались только воспоминания о маленьком двухэтажном доме, где всегда горел свет. Где меня ждали.

Там у меня была семья. Пусть дом был тесным, пусть не хватало места – но я не была одна. Меня любили, и я любила. Обо мне заботились, и я заботилась.

Я отдала часть своей жизни, надеясь построить что-то новое. А получила – страх, фобии, бесконечные попытки найти путь там, где его, возможно, никогда и не было.

Любимый человек? Пожалуй, я уже забыла, как доверять. Как делить радость и боль. Как не бояться прикосновений. Здесь доверять нельзя – особенно мужчинам. Для них ты лишь объект желания. Им неинтересно, как прошёл твой день, какую книгу ты читала, о чём мечтаешь. Хотя, если честно, и местным девушкам стоит быть не менее осторожными.

О, нравы! О, страна! Пейзажи – словно из снов, а общество будто лишено цивилизованности. Когда я уезжала, мне казалось, что это место – воплощение мечты. Мир, куда не докатилась антиутопия потребления. Прекрасный край на берегу Индийского океана, прогулки под звёздным небом, беззаботное будущее…

А теперь я хочу домой. Мысль, которая не оставляет ни на минуту. Но где он – мой дом? Куда я хочу вернуться? Какие глаза хочу увидеть, в каком месте проснуться завтра утром?

Берег, которого нет. Размытый горизонт. Из рук на песок падает книга. Я часто прихожу сюда, на отшиб, просто почитать в тишине. Отсюда не видно моря, но слышно. Шум волн успокаивает… и я плачу. Здесь никто не видит моих слёз. Никто не назовёт меня слабой. Никто не услышит мою боль. Никто не сможет причинить вред.

Мне некого обнять, не на чьём плече поплакать. Здесь у меня никого нет. А может, и там – уже тоже нет.

Иногда я вспоминаю их лица и улыбаюсь сквозь слёзы.

– Зачем ты плачешь, глупая? – спрашиваю себя. – Не ты ли собрала вещи пять лет назад и купила билет в один конец? Зачем жалеешь себя? – вопросов много, ответов нет. Я просто хочу домой.

«Вшух… вшух…» – прислушиваюсь к шуму волн. Становится чуть легче. С подветренной стороны виден город – огни чужого города, где живёт чужая любовь и чужой мир. Мир, в котором для меня нет места.

Сколько ещё времени уйдёт на отчаянные попытки вернуться? И что, если там меня уже не ждут?

Мысль не отпускает: пора домой. Расстояние не лечит. Никогда не лечило.

Я видела так много дорог. Здесь дороги соединяют деревни с пляжами, джунгли с жилыми кварталами, пристани с рынками. Сотни троп к храмам и плантациям – пыльных, разбитых, едва заметных. Но есть ли среди них дорога, которая приведёт меня домой?..

Лучший друг

– Марина! Марина! – голос пробивается сквозь полусон, и по ногам проходит дрожь. В кабинете холодно. Мысли постепенно возвращаются, и я начинаю понимать, где нахожусь. Третий сеанс. Кажется, стало легче.

Доктор встаёт со стула напротив, подходит к окну и распахивает шторы. С глухим звуком открывает створку – прохладный воздух помогает прийти в себя. Затем он подходит к столу, включает чайник и через несколько минут возвращается, протягивая мне кружку с тёплой водой.

– Свежий воздух и чай – чтобы вам стало легче. Думаю, на следующей неделе отменим таблетки. Пару сеансов – и, возможно, они уже не понадобятся.

– Да, мне и правда легче. Настроение скачет меньше, особенно после того, как мы разобрали первый «якорь».

– Их три, – спокойно отвечает он. – Вам нужно пройти через все. Пережить, осознать и научиться с ними жить.

Я поджимаю губы, пытаясь убедить себя, что осталось совсем немного. Доктор хороший, и после первого сеанса гипноза действительно стало легче. Главное – пройти остальные и, наконец, справиться с паниками.

– Я не хотела вспоминать, если честно. Говорить об этом сложно, – говорю я, и он понимающе кивает.

– Постарайтесь рассказать главное.

– Почему вы называете самые тяжёлые воспоминания «якорями»?

Доктор наливает себе чай и, чуть улыбнувшись, отвечает:

– «Якорь» – это сильнейший отклик в сознании человека. Он вызывает реакции тела – страх, тревогу, радость. Ваши панические атаки связаны с тремя такими якорями. Но память, защищая вас, прячет боль. И когда в жизни случаются похожие ситуации, вы непроизвольно задействуете тот самый якорь – и он запускает панику. Если мы примем и осознаем эти воспоминания, – дело в шляпе.

– Хорошо, тогда я попробую рассказать…

Каждое лето мы с родителями ездили отдыхать на озеро. Вместе с нами всегда собирались их друзья – шумная, весёлая компания. Папа дружил с ними ещё со школы: дядя Глеб, дядя Вадим, дядя Павел и дядя Егор.

Особенно близок он был с дядей Егором – своим лучшим другом с детства. Они жили по соседству, потом вместе прошли войну. После Афгана не все смогли сохранить дружбу, между ними случались мелкие обиды, недопонимания. Но папа всегда пытался их помирить, и в том году ему это удалось. Мы решили поехать все вместе – целой компанией, на четырёх машинах, к Селигеру.

Папа был невероятно счастлив. Говорил, что давно не чувствовал себя так легко.

Мы приехали днём – усталые, но довольные. Взрослые занялись лагерем, костром, ужином. А мы, дети, носились по поляне, которая спускалась прямо к воде. Селигер – место удивительное: высокие сосны, синее небо, целые поля черники. Даже цаплю видели у берега.

Взрослые сидели у костра с гитарами, смеялись, вспоминали прошлое. Мама время от времени звала меня поесть, но мне хотелось только бегать и играть.

От лагеря до воды было метров десять, но спуск – крутой, и у самого низа – небольшой обрыв.

Я до сих пор помню тот момент. Мы играли с сыном дяди Егора – Кириллом. Он кинул мяч, а я побежала за ним, смеясь. Рядом бежала Лиза – старшая дочь дяди Вадима. Я добежала первой, но ударила по мячу неудачно – он отлетел в сторону и, отскочив от дерева, полетел прямо в воду.

– Кирилл! Что теперь делать? Я не полезу туда! – возмутилась я.

Взрослые заметили, что мы стоим у обрыва. Папа, дядя Егор и родители Лизы подошли.

– Ну и как вы умудрились его туда закинуть? – усмехнулся папа.

– Ерунда! – отмахнулся дядя Егор. – Сейчас достану. Заодно искупаюсь!

– Афган прошёл – и тут справишься, да? – поддел его дядя Вадим.

– Плохая шутка, Вадим, – ответил Егор, но улыбнулся. – Всего-то пара метров!

Он снял футболку, ботинки, разбежался и прыгнул. Вода всплеснула, но почти сразу послышался глухой удар.

На секунду повисла тишина. Я подошла к краю – и увидела его спину, торчащую из воды. Голова не поднималась. Мне показалось, что он просто ныряет, но папа уже рванул вниз, скользя по склону, и бросился в воду.

А я стояла, не понимая до конца, что происходит. Только когда мама закричала, я сорвалась и зарыдала. Он перевернул друга, прижал к себе, потащил к берегу.

Прошло семнадцать лет.

А боль того дня всё ещё не отпускает.

Яхтовые записки

17 июня. Вторник. Прошли Рыбинское водохранилище под двигателем. Ветер – N3b. Вся команда благополучно проспала. В 10:00 были в Череповце. Команда разделилась – часть пошла по магазинам, часть – в музей. Долго и упорно добирались до музея Верещагина. Потом в Тузике (маленькой лодочке) переправились обратно на яхту. После обеда отправились вниз по реке Шексне до Шекснинского шлюза. На яхту напала банда маньяков! Вымогали у нас деньги, но денег им никто не дал – потому что у нас у самих их не было. Спас нас только шлюз. Ночью шли до Гориц, в 5:00 были уже там.

18 июня. Среда. Все, кроме капитана, отправились на экскурсию – на гору Муара, на которой некоторые из нас были в прошлом году. Потом бедных детей потащили в Горицкий монастырь, в котором, опять же, мы уже были в прошлом году. Чего туда вообще ходить? Дорога к монастырю была трудной – через ряды сувенирных лавок. Там были куплены носки. Зашли в магазин – кончилась водка. Вернулись на яхту. А потом была экскурсия на остров «Кладбище». Когда вышли из Тузика, первое, что увидели, – челюсть и кучу костей! Пошли за корягами, там же и купались. Вода была тёплая. Купались тётя Мила и тётя Света, а я только по лодыжки – но зато в купальнике! Остальные купались голышом – прямо перед туристическим лайнером. Из-за волн все в Тузике промокли по возвращении на яхту. В пять вечера вышли в Белое озеро – там были огромные волны, и мы плыли на одном боку, да ещё и подпрыгивая. Поначалу было всё нормально, но потом, когда я спустилась вниз с палубы, выпила таблетку и забралась в «гроб» (пространство под кормой), думала, что усну, но не уснула. Меня начало выворачивать наизнанку и рвать. Сначала я блеванула раз или два в свой пакет, потом мне принесли целое ведро – блюй, сколько хочешь! Через час стало плохо и Кате – её тоже рвало. Теперь у нас было одно ведро на двоих. Нам раздали леденцы – все съели. Вечером Кате снова было плохо, и только к утру она пришла в стабильное состояние.

19 июня. Четверг. Пошли к Вытегорским шлюзам. У первого шлюза пришвартовались рядом со старыми причалами, где жили чайки с птенцами. Капитан сказал: «Чайки – дуры! Берега им мало, и они гнёзда на шпалах делают». Потом обозвал чаек курицами. Потом капитан (Виктор Иванович) поплыл на шлюз – «давать взятку диспетчеру», чтобы нас пропустили. Ему там сказали ждать туристического лайнера, и мы просидели до вечера. Но неожиданно диспетчером оказалась Валюша – та самая, у которой капитан когда-то покупал молоко, а у её мужа – солярку. Она замолвила за нас словечко, и нас пустили шлюзоваться одних. К шлюзу №5 подошли уже поздно. Солярку покупали у мужика с зубами, как у Бабы-яги. Все легли спать.

20 июня. Пятница. Утром собрались завтракать, как вдруг та самая злая тётка-диспетчер (по словам капитана – «стерва»), что вчера не хотела нас пускать, связалась и сказала, что будем шлюзоваться с баржей. С этой баржей проплыли до самой Вытегры. Пришвартовались у старого корабля. Пошли на почту вчетвером, капитан сказал, что подойдёт позже. И зачем-то попёрлись на другой конец города! Когда наконец добрались до почты, капитан уже стоял в телефонной будке и вызывал спецназ – на тот самый шлюз, где «маньяки-уголовники стадами ходят». Вернулись к яхте. Тётя Мила и тётя Света пошли в музей Кобыляева – конечно, не попали, зато сфотографировались у таблички, где он жил. По возвращении долго решали, куда плыть дальше – к Оленям или в Кижи. В итоге поплыли на Южный Олень. На Онеге было много лосося, но, как сказал капитан: «Они под камнями сидят, у моря погоды ждут». Чтобы нас с Катей снова не выворачивало, нам дали таблетки, и мы уснули.

21 июня. Суббота. В 7:00 утра были на Оленях. Оказалось, что этот остров – один большой камень. Почти у всех взрослых было похмелье, и почти все пошли спать. Нам с сестрой дали персональное задание – сварить кашу. После дегустации тётя Света сказала, что мы сварили мало. Видимо, после дегустации её стало ещё меньше. Дядя Коля пошёл ловить рыбу. Поймал шесть штук, а ещё четыре ему подарил местный рыбак. Дядя Коля уверял, что поймал всех сам, но правда всплыла наружу! Потом пошли копать червей. Капитан сказал: «Их там видимо-невидимо!» Перекопали всю деревню – накопали десять червяков. По одному червяку в час! Но потом они все выползли гулять по палубе. Пошли гулять по берегу – в лес с клещами. Видели красивые камни, рельсы и старый пункт таможенного контроля. А ещё с утра потерялась тётя Мила – оказалось, она по берегам изучала какой-то помёт, а мы думали, что её медведь съел. В 7 утра нас разбудили какие-то «немцы». Собрали вещи и вышли в Кижи. Все говорили, что это змеиный остров – змеи там, как по паркету, ползают. Потом тётя Мила, тётя Света и Катя ушли купаться голышом – на другой конец света, прямо на глазах у местных коров. Я пошла на яхту, ноги были квадратными от долгой ходьбы. Взрослые снова ушли в запой, когда начался обед. Тётя Света утверждала, что не пьёт – «а то превращаюсь в головореза, который таскает сумки – любые, свои и чужие». Скоро мы уедем на «комете». Вот сейчас дядя Коля выпьет литра три-четыре пива, пройдёт фейс-допинг-контроль – и поедем. На ракету все прошли фейс-допинг-контроль. Хотели проехать «зайцами», чтобы сэкономить, но не получилось. Все оказались не зайцами, а просто баранами. В Петрозаводске до автобусной остановки шли с сумками – как цыгане. А Катя опять загуляла – на этот раз с таксистом, который предлагал ей поехать с ним в сауну! Поймали другое такси – у бедного водителя чуть инфаркт не случился при виде всех этих сумок. На вокзале дядя Коля побежал «за одной бутылочкой пива», но на самом деле купил десять и никому не сказал. Хотел всё сам выпить, но я его сдала. В поезде дядя Коля смотрел косо на тётю Свету – как она у него пиво ворует. А ведь говорила, что не пьёт! На самом деле она самогон бутылками глушит. Но потом мы пили чай с тортиком – это был лёгкий полдник.

Система

Человеческая личность давно уже могла быть записана и перенесена на носитель – любая искра индивидуальности теперь считалась уязвимостью. Двое пришли из разных эпох, но их встреча казалась неизбежной: они не могли пройти мимо друг друга.

Неоновый свет рвал пространство между мирами, внизу ревел тёмный океан, волны били по платформе. Её залило белой пеной, с лестницы, ведущей к порталу, капали бирюзовые капли плазмы перехода. Темноту резали всполохи спасательных фонарей и одинокий прожектор под платформой. Рев океана заглушал сирену.

Последний Вестник сидел на краю, сжимая пистолет у него в руке. Плащ промок насквозь, он напряжённо всматривался в бездну портала. На нём была простая стёганая куртка объединения и удобные чёрные штаны; он в который раз достаёт зажигалку и бессмысленно пытается поджечь мокрую сигарету. Сколько бы тел он ни сменил – зависимость от никотина оставалась с ним.

Внезапно портал вспыхнул яркой вспышкой.

– Время перерождения мёртвых, да? – тихо бормочет Вестник. – Почему завод по восстановлению тел нельзя было устроить где-нибудь поприличнее? В кабаре, например. Или в баре.

Портал дрогнул и погас. Вестник выкинул так и не зажжённую сигарету и поднялся – перед ним открылся шлюз. Океан, бурливший через время и пространство, на миг замер.

– Итак… ты ждал здесь кого-то, правильно? Почему именно я? – послышался спокойный, но холодный мужской голос.

Сирена стихла, и океан словно затаил дыхание. Худощавый мужчина в белой рубашке и тёмных льняных брюках сделал шаг вниз. Длинные, поседевшие волосы развевал ветер; на лице у него почти не было эмоций, лишь лёгкое презрение и улыбка.

– А ты умеешь эффектно появляться. Но раз уж я открыл проход и запустил принтер, использовав твою биометрию для восстановления, жаловаться не стану, – отвечал Вестник.

– Привет. Какой сейчас год? – спросил пришедший, его голос был ровен и бесстрастен.

– Год – не главное, – ответил Вестник. – Но раз ты упомянул время… любопытный ты человек.

Незнакомец улыбнулся – улыбка тихая, хладная. Его способность сохранять внутреннее спокойствие в любой ситуации бросалась в глаза. Но под этой маской скрывались и другие более сложные мотивы: человек, которого знали как организатора взрывов и хаоса в старом мире, человек, бросивший вызов Системе, считавшей людей её собственностью. Он пал, прежде чем довёл своё дело до конца.

– Зачем тогда спрашивать про год? Ты думаешь, что здесь всё связано с той сетью Надзора и с твоим прошлым? – продолжил он.

Вестник убирает пистолет в кобуру; он ещё не доверяет человеку, восстановленному по найденному образцу ДНК.

– Сеть Надзора на этой планете была уничтожена сто лет назад, – сказал Вестник. – И многое из этого было делом твоих сторонников.

Незнакомец рассмеялся и крутил в пальцах складную бритву.

– Ты прячешь её слишком часто, – усмехнулся Вестник, не успев заметить, как лезвие выскочило из кармана.

– Это не суть. Ты задаёшь не те вопросы, – произнёс пришедший и сел на ступеньку, глядя в темноту океана. – Не верю, что ты тащил мой генетический профиль через полкосмоса просто чтобы выяснить дату и место. Ты ведь не ради этого наверняка пришёл. И не ради любопытства. Что хочешь… Точнее. Кого ты ищешь? – он улыбнулся снова, теперь с оттенком вызова.

– Кира мертва. Ты знал её задолго до того, как появились способы хранить память. – В голосе Вестника слышалась усталость и тепло к имени, которое он произнёс тихо.

Незнакомец убрал лезвие в карман и положил взгляд на горизонт. – Знал. Она была блестящим учёным и хотела уйти от власти Системы не меньше, чем я. Её решения – её собственные. Люди ценны, лишь когда действуют по собственной воле. Она хотела сломать контроль, а не стать частью его. В этом она была права. И способ у неё был… свой.

Вестник – человек, прошедший через бесчисленные смены тел и битвы в поисках утраченной любви, – помнил многое. Она оставила ему надежду и идею: если у человека есть средства, он может продлевать жизнь, перенося сознание на носитель. Но вместе с этим возникло другое зло – те, кто управляет такими носителями, становятся хозяевами судеб живых. Человеческая воля должна была снова принадлежать самому человеку.

– Скажи прямо, что мне нужно сделать, чтобы уничтожить верховную власть? – голос Вестника дрогнул от печали и решимости. – Всё это ради неё. Она не сможет жить в покое, пока Система существует.

– Ты действительно хочешь этого? Это путь мести, – тихо спросил пришедший из принтереа. – Ты уверен, что никакой другой дороги нет?

– Да. – Ответ был твёрдым. – В мире, где чужая воля решает за тебя, она никогда не будет свободна. Я видел, как она умирала на моих руках слишком много раз.

Человек, сидевший напротив, знал: он – единственный, кто мог когда-то серьёзно подорвать инфраструктуру Системы Надзора. Он сам разрушал узлы контроля и почти уничтожил центральные механизмы. Смерть прервала его тогда, но теперь – с новой формой и с новой возможностью – всё можно завершить.

– Тогда будем действовать вместе. – Глаза пришедшего сверкнули решимостью. – Сеть, Надзор и их картели – неважно, как они называют себя в новом мире. Мы рождены, чтобы жить. Если система контролирует нашу жизнь и смерть, мы перестаём быть людьми и превращаемся в скот. Скотовод не признает скот равным себе – это и есть аксиома, которую нам надо уничтожить раз и навсегда.