В городе горят мосты

В этот момент Эмил испустил такой истошный крик, что у Либерти защемило в груди от горькой боли и осознания. Она притянула мальчика ближе; он зарылся в её волосы, заглушая свои вопли и плач. Либерти отказывалась верить в происходящее, не пропуская страшную новость через разум. Её трясло. В глазах чувствовалось давно забытое ощущение влаги. Опомнившись, она начала неистово гладить Эмила по голове, шепча что-то успокаивающее и бессмысленное. Арес опустился на землю около неё:

– Эмил попросил меня отвести его на Центральную площадь к Либерти Роуз. Я и не думал, что это ты. На бульваре горели торговые ряды… мы пришли слишком поздно.

– Спасибо тебе, – она кивнула мятежнику. – Спасибо, что вернул мне Эмила.

Они сидели достаточно близко, и Либерти могла рассмотреть каждую черту предводителя Буревестников. Он был чуть старше её на вид; острые черты лица притягивали внимание не меньше, чем два зелёных моря его глаз. Сложив загорелые руки на груди и позволяя ветру играть рукавами рубашки, Арес вглядывался в ночное небо. Его не хотелось прогонять: рядом с ним было спокойно. Несмотря на желание Либерти закрыть себя и Эмила от всего внешнего мира, зеленоглазый мятежник не нарушал её границы своим присутствием. В темноте площади, которую рушил лишь тусклый свет фонарей, он выглядел инородным предметом, будто свалившимся на Илитион из другого мира. Арес не был похож на тех, кого Либерти видела изо дня в день. И стоило ему появиться, как в её жизни начали происходить странные вещи.

Эмил затих, проваливаясь в болезненный и чуткий сон на руках Либерти. Она устроила рыжую макушку на своём плече, бережно поддерживая мальчика. Арес вновь взглянул на них и прошептал:

– У него… остался кто-то из близких?

– Только я.

Отчасти это было правдой. Предводитель Буревестников продолжил, и его твёрдый голос вдруг зазвучал неожиданно виновато:

– Мне знакома фамилия Флаттер. Значит, Леона…

– Его мама.

Арес кивнул:

– Теперь у Эмила действительно осталась ты одна. Что с ним будет?

– Присоединится к нашей труппе. Это единственный выход, который у меня есть. Мои начальники не изверги, они же не выгонят ребёнка на улицу…

Последние слова Либерти получились слишком неуверенными. Арес облокотился на серую стену фургона, оказываясь справа от девушки:

– История Леоны Флаттер стала для меня последней каплей. Первый бунт я устроил в день её ареста.

Либерти удивлённо повернулась к нему, стараясь не разбудить Эмила:

– Серьёзно? Сюда новости не сразу доходят. Когда я впервые услышала о Буревестниках, вы уже как месяц орудовали в столице.

– И прошёл ровно месяц с ареста Леоны.

Она попыталась восстановить в памяти события прошлого года:

– Да, верно. Вы не пытались вытащить её оттуда?

– Пробовали, и не только Леону. Это невозможно, – признался Арес. – Около тюрьмы сосредоточены лучшие части Гвардии. Лучшие после тех, которые охраняют президента Гресла, разумеется.

– Ты хочешь свергнуть его? – обсуждать мятежные планы с предводителем бунтовщиков было отчего-то легко. В голове Либерти с бешеной скоростью мелькали события последних дней, рождая совершенно непонятные и пугающие её саму мысли.

– Мы с Буревестниками пока не заглядывали настолько далеко, – улыбнулся её вопросу Арес. – Для начала нужно разбудить народ, и…

– А я хочу.

Либерти смотрела туда, где висел портрет президента. Если бы не праздники, мистер Флаттер был бы жив. Если бы не праздники, Леона была бы сейчас вместе с сыном. Если бы не праздники, на руках у Либерти не дрожал бы во сне заплаканный Эмил. Если бы не праздники, то она сама бы…

– С чего всё это началось? – спросила она не то у Ареса, не то у тёмной пустоты площади. – Все наши несчастья, откуда они?

– Но не Скай Гресл выдумал этот режим, – мягко возразил её неожиданный собеседник. – Илитион всегда, с даты своего основания, был страной солнца и праздников.

– Но он мог бы остановить это! – Либерти прожигала взглядом нарисованные серые глаза, а затем вернулась к зелёным и настоящим. – Тот, у кого есть власть! Он должен был сделать то, чем теперь занимаетесь вы, Буревестники! Он должен был пресечь режим, дать людям свободу, спасти их… у Ская Гресла был выбор. У каждого президента Илитиона был свой выбор!

– Я понимаю тебя, поверь. Но как ты объяснишь Праздным, почему они должны отказаться…

– А не надо ничего объяснять Праздным! – от сдавленного крика Либерти Эмил беспокойно зашевелился во сне. – Объясни лучше этому ребёнку, почему он должен страдать! Из-за чьей прихоти? Ради чего?! Почему, почему он?..

Арес, явно не ожидавший такого яростного всплеска эмоций, ошеломлённо оглядел танцовщицу:

– Тише, разбудишь его. Не стоит так злиться – ты всё равно не сможешь ничего изменить.

Последнюю фразу Либерти восприняла как вызов. Ей начало казаться, что предводитель проверял её на прочность. Подначивал к действию. Девушке вдруг захотелось получить высшую отметку на этом своеобразном экзамене.

– Подержи, – она осторожно передала мальчика в руки Ареса и вскочила на ноги, поднимая с земли стрелу Рей. Портрет на противоположной стороне площади продолжал будоражить нервы; Либерти устремилась прямо к нему. Самодовольное выражение президента и его безэмоциональные глаза вдруг стали чрезвычайно её раздражать – хотелось сорвать портрет с фасада и покромсать Ская Гресла на куски. Однако вместо этого Либерти подошла к нему вплотную и, размахнувшись, всадила в изображение стрелу. Наконечник остался торчать на уровне шеи президента. Либерти метила в лицо, но всё же осталась довольна. Завтра вокруг этой выходки точно поднимется шум.

Она вернулась к предводителю Буревестников. Арес оценил проделанную работу, а затем усмехнулся и бросил ей одобрительный взгляд. Либерти стало удивительно от того, насколько уверенно и непосредственно она вела себя с этим незнакомцем, которого почти вся страна считала опасным мятежником. Но глядя на то, как он медленно покачивал на руках Эмила, Либерти не могла понять, кому вообще пришло в голову назвать Ареса Марчелло опасным.

– И где этот чёртов меланхолик? – раздался над площадью бойкий голос. – Говорю тебе, он сейчас рыдает где-нибудь вместе с погорельцами, жалостливая душа!

– Это Тео, – предводитель Буревестников повернулся на шум. – Они пришли за мной.

На крыше того самого дома, где висел злосчастный портрет, появились Рей и Теодор. Последний заметил предводителя у фургона и снова заголосил на всю площадь:

– Так я и знал! Арес, пошли уже, домой охота!

– Мы закончили с пострадавшими, – в более спокойной манере отозвалась Рей, взглянув вниз. – А что моя стрела делает в сонной артерии Ская Гресла?

– Замолчите вы, оба! – беззлобно шикнул Арес. – Ночь на дворе, сейчас весь город на уши поднимете.

Раньше Либерти считала, что Буревестников связывала только общая цель. Но после их почти семейных препираний она поняла, что бунтовщики были ближе между собой, чем могло показаться на первый взгляд. Арес был для Тео и Рей не командиром, а другом.

– Кажется, тебе пора, – Либерти снова взяла на руки Эмила.

– Не стоит заставлять их ждать, – с улыбкой согласился предводитель Буревестников. – Иначе Тео точно придумает, как разбудить всю площадь. Я был рад встрече, Либерти Роуз. Судьба свела нас два раза за этот вечер. Я думаю, что неслучайно… Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, то меня несложно найти.

– Знаю, – кивнула Либерти. – Спасибо тебе и Буревестникам. За всё.

Бунтовщики покидали её, и в душе начинала пробуждаться привычная опустошённость, подпитываемая горечью утраты Эмила. Арес, казалось, почувствовал её состояние: он подался вперёд, словно желая прошептать что-то личное, но вдруг осёкся и лишь легко потрепал по волосам спящего мальчика. Либерти решила не придавать этому значения. Глаза предводителя Буревестников по-прежнему светились мягким светом спокойствия; только голова Эмила на плече девушки отделяла её от этих глаз.

– Арес, кончай уже ловеласничать! – крикнул Тео, наклоняясь вперёд и буравя их взглядом. Рей толкнула его в бок. Предводитель пропустил ёрничанье друга мимо ушей и только коротко кивнул, поднимаясь с земли:

– Прощай, Либерти Роуз.

– Прощай, – она проводила его движение взглядом. – Прощай, Арес.

Имя бунтовщика странно и знакомо зазвенело у неё в голове. Он уже пересекал площадь, и каждый удар жёсткой подошвы сапог о булыжник сопровождался глухим стуком. Фигура в белой рубашке достигла здания напротив; Арес уцепился руками за навес над крыльцом, потом подтянулся и достал до ближайшего подоконника, взобрался на него, а затем полез ещё выше, пока не очутился на крыше подле друзей. Вопрос о том, как Буревестники постоянно оказывались наверху, тут же отпал: от ловкости предводителя у Либерти захватило дух. Три человека ещё недолго помаячили над её головой и вскоре окончательно скрылись из виду.

Только теперь, оказавшись в полном одиночестве, если не считать сопевшего в её объятиях Эмила, она поняла, что окончательно продрогла на ночном ветре. Тонкая ткань платья совсем не давала тепла; Либерти грело только маленькое существо рядом. Она осторожно поднялась на ноги, удерживая мальчика навесу, и с трудом приоткрыла дверь фургона, протискиваясь внутрь. Устроив Эмила на полу, Либерти обошла всё помещение, наощупь собирая по тёмным углам простыни и тряпки. Затем она вернулась к ребёнку и укутала его с ног до головы, чтобы хотя бы чем-то восполнить отсутствие мягкости и тепла. Эмил спал крепко; по его телу изредка пробегала мелкая дрожь. Либерти легла неподалёку. Она знала, что ей понадобится ещё немало времени, чтобы свыкнуться с событиями дня. Поэтому вместо тяжёлых воспоминаний девушка настроилась на ближайшее будущее: завтра труппа должна была отправиться на окраину – репетировать и дожидаться выходных. Либерти нужно было убедить Стиллов оставить Эмила при себе и учесть тот факт, что они будут пытаться извлечь из мальчика выгоду. Ей во что бы то ни стало надо было отстоять его интересы. Мистер и миссис Стилл не могли проявить жестокость к ребёнку – до них и так уже постарались другие…

Либерти постепенно накрывала апатия. Она как будто вобрала всю боль Эмила в себя, и теперь её разрывало на части от ужаса осознания. Размышления о решении проблем неизменно возвращали разум к вопросам о том, отчего эти проблемы пришли в жизнь невинного ребёнка. Мысли лихорадочно крутились в голове, неоднократно повторяясь и вызывая невыносимую тяжесть.

У каждого представителя власти был выбор. Кто не использовал его, чтобы всё изменить к лучшему?

Скай Гресл.

Арес Марчелло, предводитель Буревестников, спросил Либерти о том, кто мешал ей быть счастливой. Он требовал имя.

Скай Гресл.

Если искать причину, то в самом корне. Кто питал клан Праздных и режим торжеств? Чей портрет покоился на площади, пронзённый стрелой ненависти Либерти?

Скай Гресл.

В один момент нашёлся человек, виновный во всех её последних злоключениях. Но если свои несчастья она привыкла терпеть, то выстоять перед несправедливостью к Эмилу просто не могла. В Либерти вдруг разгорелось давно забытое стремление к правосудию. Ей не стоило встречаться с Буревестниками. Теперь за каждую слезу Эмила должен был заплатить сам президент Илитиона.

Темнота фургона обнимала девушку со всех сторон. Разум вдруг задал вопрос, прозвучавший в голове знакомым голосом бунтовщика с изумрудными глазами: «Что ты сделаешь, Либерти Роуз? Не стоит так злиться – всё равно не сможешь ничего изменить…»

– Посмотрим, – спорить с вымышленным предводителем Буревестников оказалось легче, чем с собственным внутренним голосом. – Я пока не знаю, что именно буду делать, Арес. Но ты был прав: судьба столкнула нас неслучайно.

Кто пострадает из-за режима праздников следующим?

Скай Гресл.