«Кто ты?». Часть 3

– Это он нарочно так подстроил, – кричала из купе красивая женщина и громко смеялась.

– Я скажу Кубре, она ему даст, – слышался с улицы знакомый голос – и опять смех.

В какой-то книге я читал, что Кубера – это имя индийского божества богатства. Не знаю, этим ли руководствовался мой отец, называя своего первенца (мою старшую сестру) именем Кубра, или чем-то другим, но имя это было редчайшее, во всяком случае, в республике я не встречал больше женщин с таким именем. Только один раз мне довелось встретить женщину по имени Кубра, но она была индианка, и случилось это в Москве. Услышав имя своей сестры, я всё же протиснулся к окошку и увидел говорившую с улицы женщину. Я не ошибся – это была наша уборщица.

На работе обращали внимания на эту высокую, атлетического вида молодую женщину. Каждый день она приходила в одно и то же время, молча убирала свой участок и так же молча уходила домой. На работе одевалась она неряшливо: какие-то рваные полуботинки, выцветший старый халат. Но, несмотря на всё это, ей не удавалось полностью скрыть ту красоту, которая у нее была. Говорят, когда она только начала работать у нас, некоторые донжуаны пытались привлечь её внимание, но в ответ получали недвусмысленное презрение. Даже Гюлшад, этот вездесущий демон, и то при виде её как-то преображался, становился степеннее. Если бы не своеобразный бархатный голос, я ни за что не узнал бы её. Переодевшись и прихорошившись, она сияла ослепительной красотой. Мужчины и женщины, провожавшие родных и близких или просто слонявшиеся по перрону, останавливались, смотрели на нее и уходили, удивлённо покачивая головой. Я стоял у края окна, восхищённо смотрел в полутемноте на эту Рафаэлевскую Мадонну и улыбался. Она видела меня, но не подавала виду, а когда поезд тронулся, несколько раз помахала кулаком в нашу сторону. Было непонятно, кому предназначен этот жест. Постояв немного, я вышел в коридор.

Через купе о чем-то спорили. Я подошёл к открытой двери этого купе. Проводница, низкорослая, плотно сложенная женщина славянской внешности, уговаривала мужчину средних лет в милицейской форме, чтобы он уступил своё нижнее место пожилой женщине, а сам спал на второй полке. Но милиционер отказывался, ссылаясь на то, что он курящий человек, часто выходит в тамбур и такому крупному человеку, как он, совершенно неудобно каждый раз прыгать вверх-вниз. Старуха, из-за которой происходил этот сыр-бор, часто поглаживала торчащую во все стороны седину и время от времени отпускала колкости в адрес милиционера, называя его не иначе как «гирдовым», что, видимо, означало «городовой».

Подойдя поближе, я сказал проводнице, что у меня тоже нижнее место и я с удовольствием уступлю его этой почтенной даме. Слово «почтенной», видимо, не понравилось милиционеру, он глубоко вздохнул и уронил: «Да уж куда там». Обрадовавшись такому быстрому решению вопроса, проводница поменяла наши со старухой билеты, взяла её узелки и повела с собой.

– Заодно принесите, пожалуйста, мой жёлтый портфель, – попросил я её и сел напротив милиционера.

Проводница принесла мой портфель, ещё раз поблагодарила меня и, язвительно сказав: «А ещё стражи порядка называются», удалилась.

– Воф, – выругался мужик, – ежели я милиционер, так об меня и ноги можно вытирать? Там уступи, здесь уступи, везде уступи, потому что ты, как это она сказала?

– Страж порядка?

– Во-во, порядка. Как же! Сторож, тьфу! Как только не обзывают милиционеров! А теперь ещё и сторож.

По разговору я догадался, что этот товарищ – житель Кедабекского района. Люди из этого горного района обычно крупные, физически очень развитые и простодушные. Они занимаются животноводством, а из овощей сажают только картофель. Поэтому-то всех их называют «картоф-Кедабекские», что очень злит их. Характерно, что многие учёные республики – выходцы из этого района. Весьма талантливые, они продолжают жить по-простому и не теряют связь с родиной. К одному такому очень известному учёному и ехал наш милиционер. Его звали Мусеиб. Как он утверждал, сын его окончил среднюю школу, и теперь он едет к этому учёному, своему родственнику, посоветоваться, в какой институт его определить.

– Я двадцать лет работаю милиционером в своей деревне, – говорил он. – За эти двадцать лет только два раза ездил в Кировабад. Больше нигде не был – и не тянет. Теперь же вынужден ехать вон аж в столицу, и то, как вы сами видите, с приключениями.

– В дороге такие вещи бывают, – успокоил я его.

– Я, может, в чем-то и не прав, но уж очень не понравилась мне эта старуха.

– Чем же? – спросил я, улыбаясь.

– Уж больно навязчивая. Не успел я войти в купе, так кинулась на меня: почему да зачем. Не понравилось ей, что я китель и фуражку снял и везу в руках. Ну, галстук малость спущен был… Жарко, поди, а я как-никак горный человек, не привыкший к жаре.

– Ей-то какое дело до этого?

– Поди спроси. Кинулась на меня и пищит, как сверло. «Не позволю!» – говорит. Сначала-то я не понял, думал, на ногу ей наступил, что ли, но, оказывается, нет, её волновало другое. Это до меня дошло, когда она речь про Дзержинского держала.

– Про Феликса Эдмундовича?

– Детали я уж не знаю. Слыхивал пару раз, что был, мол, такой человек и являлся он главным ментом нашей страны. Ну, и она ссылается на него: дескать, и он бы не одобрил. «Я, – говорит, – старая большевичка и лично знала Дзержинского». Ну и пошло поехало, что она не менее принципиальна, чем был сам Дзержинский, и не позволит портить форму советского милиционера. Много чего воспитательного наговорила, а потом встала и начала носом по углам водить. «От тебя дурно пахнет!» – закричала и пошла в мою сторону, вытянув обе руки вперёд. Потом сказала, что якобы хотела мне галстук поправить. Откуда мне знать, что у нее на уме? Думал, задушить хочет, ведьма! Идёт этак, растопырив костлявые пальцы! Ну и двинул я малость под ребро её, почти не чувствительно, двумя пальчиками. – При этом он продемонстрировал сарделькообразные пальцы на мощной руке. – А она взяла да рухнула прямо на пол и начала закатывать истерику. Грузины-то эти, – он показал на двух пассажиров, сидящих у окна, – по-нашему не понимают, оттого и не ведают, кто из нас виноват. Словом, подняли они старуху, посадили на полку, покачивают головой в мою сторону. В молодости кто-то мне говорил, что Бог по-грузински «Гамерти», и почему-то я запомнил это. Понимаю, что они осуждают меня, а язык-то ихний я ни бум-бум. И говорю, показывая наверх, что Гамерти видел, что я не виноват. Но они, кажись, ничего не поняли и отвернулись. Долго мы ехали в тишине, никто ничего не говорил. Я уже примеривал глазами свою нару, то есть полку, и готовился полежать, как вдруг старуха как заорёт зычным голосом: «Убивают, на помощь!» Грузины недоуменно посмотрели друг на друга, крутя у лба, а я от неожиданности хотел то ли бежать из купе, то ли прыгнуть на верхнюю полку – теперь уже не соображу. Но вовремя подоспела проводница. Сама она русская, но говорит по-нашему хорошо. Короче, старуха, показывая бок, ныла, что, мол, я сломал ей ребро, а потому она ни в коем разе не может подняться на своё место, и пусть я, как виновник, поднимусь на верхнюю полку, а она займёт моё нижнее место – в качестве компенсации, дескать. Далее вы уже знаете. Нудная старуха, что там говорить! Спасибо, выручил! Я уж думал, куда бы убежать от нее. Везу я своему родственнику вместе с прочими угощениями полуторалитровый картофельный самогон. Может, тяпнем? Больно ты мне по душе пришёлся, да и от той заразы избавил.

Я поблагодарил, но от выпивки отказался. Я успокоил его, сказав, что на пути всякие люди встречаются, так что эта старуха не самый худший вариант. Он охотно согласился со мной и, кивнув в сторону грузин, спросил, почему они не спят. В вопросе звучали тревожные нотки, поэтому я успокоил, что с его вещами ничего не случится, и мы легли по своим местам отдыхать.

В смежной комнате главного управления животноводства было многолюдно. Оказывается, на коллегии Министерства обсуждаются положения дел в хозяйствах нескольких районов, а приглашают иногда из каждого района по несколько человек. Поэтому обе комнаты, где размещался главк животноводства Министерства сельского хозяйства республики, были полны мужчин того типа, что один раз показала мне чехословачка Зденка в Москве, когда хотела объяснить, как должен выглядеть зоотехник. Они шныряли по комнатам, подходили то к одному, то к другому столу, что-то показывали, что-то доказывали важно сидящим за ними работникам главка. Я отметился у одного старика – как я потом узнал, главного «кита» управления – и вышел на маленький балкон.

Отсюда открывался прекрасный пейзаж: часть моря примыкала к зелёным насаждениям прибрежного бульвара со множеством развлекательных объектов. Заканчивался бульвар величественным фуникулёром, за которым начинался парк отдыха и культуры имени Кирова. На море неистовствовали бесчисленные чайки. Под впечатлением книг Жюль Верна я полагал, что чайки летают вокруг кораблей. Но здесь кораблей не было, а чайки летали, ныряли в воду, опять поднимались в воздух – и так без конца.

Кто-то довольно грубо потрогал меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял тот самый старик, у которого я отмечался.

– Алиев из Агджабединского района вы?

– Да, – ответил я.

– Вы что, плохо слышите?

– Нет, со слухом у меня всё в порядке.

– Тогда почему не отзываетесь на мой крик?

Я молчал. Старая «болезнь» не видеть, не слышать вокруг ничего, если я задумался.

– Пойдём, нас вызывает замминистра, – сказал он и быстро ушёл.

Мы спустились на третий этаж. Замминистра – тот самый товарищ Гашимов – принял нас, поздоровался со мной за руку и предложил нам присесть.

– Товарищ Быстрицкий, – строго посмотрел он на старика, – вы знакомы с Алиевым?

– Нет, товарищ Гашимов, – скороговоркой ответил тот.

– В постановляющей части материалов коллегии вы определили Алиеву строгий выговор с последним предупреждением. Так?

– Так, товарищ Гашимов.

– Прежде чем написать эту меру наказания, вы разговаривали с Алиевым?

Старик молчал.

– Да или нет? – гремел замминистра.

– Я… я… – вставая, мямлил старик.

Но замминистра уже не слушал его. Он поднял трубку стоящего отдельно от остальных телефона красного цвета:

– Товарищ министр, коллегию надо перенести на завтра. К вечеру сегодняшнего дня уточнённый материал будет готов, а Быстрицкому за некачественную работу объявляю строгий выговор. – И положил трубку.

По другому телефону он набрал номер и сказал:

– Зайдите ко мне.

После этого он обратился к старику:

– Сорок с лишним лет вы сидите здесь и возглавляете животноводство республики, а он, – указал он на меня, – ещё месяца нет, как окончил институт. Так кому справедливее будет влепить строгача: вам или ему?

– Товарищ Гашимов…

– Пошёл вон, – перебил тот, – и учтите: если ещё раз замечу что-нибудь подобное, выгоню и не посмотрю на ваш возраст и прочее.

Быстрицкий вышел. Зашёл не менее старый, очень высокий и довольно крепкий мужчина. Замминистра поручил ему объявить всем, что коллегия перенесена на завтра.

– Возьмите материалы коллегии и ещё раз как следует отредактируйте их, вычеркнув как из текста, так и из постановляющей части всё, что написано про Агджабединский район. Окончательный вариант принесёте мне в три часа после полудня. Поняли?

– Да, товарищ Гашимов, – сказал мужчина и вышел.

После ухода товарища Сердюка (а это был он – кит второй величины после Быстрицкого, после я работал вместе с ними) замминистра ввёл меня в курс дела насчёт коллегии: что это такое, кого и зачем приглашают. Далее он отметил, что положение в животноводстве нашего района крайне неудовлетворительное и пора с этим покончить. Я высказал свои соображения по этому вопросу, перечислил основные моменты, с которых следует начинать, и заметил, что собираюсь поговорить с районным руководством обо всём этом и организовать работу. Он одобрил мою программу, но заметил, что, к сожалению, мне не придётся заниматься этими вопросами, по крайней мере в ближайшее время.

– Почему? – удивился я.

– Скоро начинаются занятия в высшей школе бонитеров в Ставрополе. Для нашей республики выделено два места, и я уже подал твою кандидатуру. Очень толковый курс. Ты там научишься много чему, что в институтских программах не учтено, особенно по племенному делу и шерстоведению.

– А кто второй? – спросил я.

– Вторым поедет тоже молодой парень, недавно окончивший сельхозинститут, из Нагорного Карабаха. Неплохой специалист.

Далее он отметил, что разберётся со всеми этими хитроумными, имея в виду руководителей нашего района по сельскому хозяйству, а мне велел погулять по городу, вернуться в район и ждать официального сообщения. «Если кто-то или что-то помешает тебе, то немедленно сообщи мне». Он отметил моё командировочное, объяснил, где ставится гербовая печать, и мы попрощались.

Так вышло, что я, не начав задуманного, был вынужден покинуть район. Думал, что временно, а получилось – навсегда.

Глава 3

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт приземляется в аэропорту столицы Советского Азербайджана города Баку. Просьба застегнуть ремни и соблюдать… – и прочее и прочее.

Прибыв в Баку, мы решили провести здесь ночь, а завтра вечером уехать на поезде в свой район. Утром следующего дня, позавтракав в буфете, мы расстались, договорившись, что вечером увидимся на железнодорожном вокзале.

Баку я почти не знал. Единственное место, которое мне было известно, это Дом правительства и территория вокруг него. Туда я и отправился. Погуляв немного по набережной, я зашёл в Дом правительства. В прошлый раз, когда я был здесь, я посещал чайхану на первом этаже, и мне понравился чай, который подавал чайханщик Ягуб из Шекинского района. Он был, как и все шекинцы, умелым кулинаром: готовил чай из смеси разных, известных только им, трав и подавал к чаю сладости, готовить которые опять-таки умеют только шекинцы. Дядя Ягуб, хозяин чайханы, был настоящим торговцем. Он запоминал всех, кто хоть раз побывал у него в чайхане, знал, кому какая заварка нравится, умел найти для каждого тему разговора и всё это требовал от своего подчинённого – молодого парня, племянника, которому собирался передать свой талант и своё хозяйство. Я диву давался терпению этого молодого человека, которого дядя Ягуб публично позорил за малейшую провинность

– Торговый работник, – говорил он, – при каком бы строе ни работал, работает на себя. Социализм ли это, или капитализм – ты работаешь для себя, и от тебя самого зависит, будешь ты в достатке или будешь жить, то есть существовать, на зарплату.

Он рассуждал так, что торговым работникам вообще не нужно давать зарплату.

– Это разлагает людей, – говорил он, – они начинают искать, где больше платят, вместо того, чтобы думать (день и ночь думать!), как обустроить своё дело, чтобы и люди вспоминали тебя добрым словом, и сам жил нормальной жизнью.

Вот и сейчас, только я появился, он встретил меня рукопожатием, спросил, как прошла учёба в Москве, поинтересовался состоянием Мавзолея, ГУМа, ЦУМа (привычные вопросы для тех, кто хоть раз побывал в Москве), указал мне место и только после этого перешёл к делу.

– Как в прошлый раз?

– А вы помните? – удивился я. – Ведь прошёл не один год.

– Обижаете, – сказал он и начал заваривать чай из чабреца и михака.

Прошло много лет. Я работал в Министерстве сельского хозяйства СССР, что на Орликовом переулке в Москве, и был командирован в Азербайджан. Жил я в люксе новой гостиницы напротив Дома правительства. В первый же день зашёл в чайхану Ягуба. Его не было. Мазахир, ученик и племянник Ягуба, возмужавший молодой человек, так же встретил меня, поинтересовался теми же объектами в Москве и спросил: «Такой же чай, как в прошлый раз, или что-то другое?» Я ответил, что как в прошлый раз, и спросил, где Ягуб. Он сник, и слезы заблестели на его глазах. Я молча выпил свой чай и ушёл. Долго после этого я в эту чайхану не заходил. Без Ягуба было не то.

После чаепития я, опять-таки от безделья, поднялся на верхние этажи Дома правительства. На третьем этаже, там, где был кабинет нашего знакомого замминистра, висела новая вывеска, сообщающая, что за дверью этого кабинета сидит первый заместитель министра сельского хозяйства республики товарищ Расизаде Ш. А. На мой вопросительный взгляд дама, находящаяся в приёмной, ответила, что уже давно товарищ Гашимов, бывший хозяин этого кабинета, является начальником главка животноводства и занимает кабинет на четвёртом этаже.

В приёмной у начальника главка никого не было. Я постучал и вошёл. После разговора на различные темы он предложил, чтобы я, не дожидаясь чего-то, не теряя времени, прямо сейчас написал заявление, и он примет меня на работу в главк.

– Если тебе нужны будут выходные, мы их предоставим. Сейчас готовится дом для сдачи работникам Министерства. Заодно получишь и квартиру. Кто знает, когда потом будет такая возможность.

В его же кабинете я написал заявление, после чего он кому-то позвонил, поговорил и затем сказал мне:

– Пойдём к товарищу Расизаде.

Расизаде был высоким, худым, без определённого возраста человеком. Он носил затемнённые очки, и вся внешность его говорила о строгости, в чем мне не раз пришлось убедиться на деле. Ознакомившись с моими документами, он спросил у Гашимова:

– Он специализировался по племенному делу и по овцеводству, а вы принимаете его в управление свиноводства. Как это понять?

– В настоящее время у нас нет других вакансий. Будет возможность – переведём, а сейчас мы примем его на ту вакансию, что у нас есть, но будем использовать как специалиста по племенному делу и овцеводству. Такое практикуется, – ответил Гашимов.

– Что же, оформляйте, я не возражаю, – сказал Расизаде, и мы вышли.

– Приказ сегодня или в крайнем случае завтра будет. Ты можешь начать работу с завтрашнего дня? – спросил меня Гашимов, когда мы поднимались по лестнице с третьего на четвёртый этаж. – На первое время тебе придётся снять комнату. Так что ты сегодня займись этим вопросом, а завтра – милости просим.

Я вышел из Дома правительства. Надо было узнать, где собираются люди по вопросу съёма квартир. Таким местом оказался сад напротив филармонии. Небольшая кучка людей шныряла кругом, подходя то к одному, то к другому и задавая одни и те же вопросы. Некоторые договаривались, тут же нанимали такси и уезжали – надо полагать, в комнату или квартиру. Только я появился поблизости от этой толпы, ко мне подошла молодая женщина с деревенской укладкой.

– Вам комнату или квартиру? – спросила она.

Заметно было, что я пришёл снимать, а не сдавать.

– Комнату, – ответил я.

– Есть у меня комната со всеми удобствами, поехали посмотрим, – дёрнула она меня за рукав.

Я решил сначала расспросить, и оказалось, что поступил правильно. Её так называемая комната находилась где-то далеко на окраине, «со всеми удобствами» – она имела в виду дверь и окно. Потом я узнал, что некие приезжие, не имея ничего: ни прописки, ни документов, кроме грязной работы, которую они находили на многочисленных нефте- или рыбодобывающих предприятиях, буквально за ночь строили себе жилье из разных попавшихся под руку материалов. Местные люди называли эти новообразования «нахалстроем». В одной из таких трущоб и предлагала та женщина комнату. Видимо, у этой женщины была слишком богатая фантазия, раз она представляла, что найдётся хоть один человек моей внешности, который согласится тесниться с ней в подобной лачуге. Ещё два-три предложения я отверг из-за расстояния и, стоя в стороне, ожидал очередного, когда увидел знакомого.

Дело в том, что первые месяцы аспирантуры я снимал комнату у вдовы погибшего на войне офицера в очень благополучном частном доме в центре Кировабада. С первого дня тётя Мунаввар (так звали хозяйку дома) относилась ко мне как к сыну. Я отвечал взаимностью и во многом помогал ей. Пока я жил у неё, два раза приезжал к ней сын – адвокат, живший в Баку. Оба раза он приезжал со своим сыном Эликом лет двенадцати-тринадцати и жил у нас около недели. За это время мы успели подружиться, особенно с Эликом (от слова Эльдар), беззаботным и шумным мальчишкой. Отец и сын были полными, оттого на вид не совсем приятными. Но, поговорив пару минут, ты совершенно переставал замечать их внешние недостатки, настолько они были искренними и остроумными собеседниками.

Отец Элика (забыл, как его звали) шёл сверху со стороны филармонии, шёл, как подобает полным людям: степенно и сосредоточенно. После нескольких дежурных фраз я коротко рассказал ему о своих хождениях после Кировабада и почему я нахожусь здесь, в этом сквере.

– Хорошую комнату или квартиру ты здесь не найдёшь, – сказал он, таща меня к чайхане, которые были здесь почти на каждом шагу. – Это дешёвки, рассчитанные на бедных студентов или на всяких временщиков.

– А где найти хорошую? – спросил я, присаживаясь за маленький стол, который указал нам чайханщик.

– Хорошее жилье можно снять или по знакомству, или по рекомендации близких хозяевам людей.

Пауза.

– Не знаю, мать тебе рассказывала или нет, отец мой был не только большим начальником, но и имел удивительную способность заводить знакомства с самыми разнообразными людьми. Познакомившись с понравившимися ему людьми, он добивался, чтобы эти знакомства приобретали семейный характер. Поэтому у него и у моей матери были многочисленные знакомые среди знатных людей. Я сам благодаря их помощи остался в столице после окончания университета, получил подходящую работу и квартиру. Многих из них теперь нет в живых, но всё же кое-кто пока ещё жив и телефоны некоторых из них у меня есть. – С этими словами он вытащил из нагрудного кармана довольно объёмистую записную книжку и, найдя нужный ему номер, пошёл в кафе, которое находилось в пяти метрах от чайханы, чтобы позвонить. Вскоре он вернулся, вырвал лист из блокнота и написал адрес. – Это здесь недалеко, всего два квартала от филармонии, – сказал он и добавил: – Окончательного согласия она не дала. Сказала, что позвонит в Кировабад, и, если моя мать подтвердит мои слова, тогда возражений не будет.

– Кто она?

– Вдова одного из друзей моего отца. Старуха, живёт одна в двухкомнатной квартире. Никого у неё нет, и ты будешь для неё просто находкой.

Посидев немного, мы попрощались. Он дал мне свой адрес и домашний телефон и строго наказал, чтобы я вечером позвонил и сообщил, как она приняла меня. А приняла она меня очень даже радушно. Пока мы сидели в чайхане, пока я разыскивал её дом, она успела позвонить в Кировабад и, по всему видно, получить похвальную характеристику относительно моей личности, с которой она и начала.

– Мунаввар очень хвалит тебя. Мы, пожилые люди, весьма скупы на похвалу. Но если это происходит, то сомнений в её достоверности и искренности не возникает. Так что будь как дома, и никаких денег за проживание я не возьму.

Это была маленькая высохшая старуха. Ей можно было дать и семьдесят, и сто семьдесят лет, но маленькие подвижные глаза и лёгкость движений говорили о большой жизненной силе, которая пока ещё у неё сохранилась.

– Я привыкла к маленькой комнате, – говорила между тем она, убирая с глаз волнистые седые волосы, – излишнее пространство угнетает меня. А ты занимай большую комнату, – с этими словами она достала из комода два ключа и отдала мне. – Большой – от входной двери, а поменьше – от комнаты, – пояснила она.

Большая кухня и комнаты – раздельные, высокие, как все старые постройки, – без излишеств были обставлены старинной и добротной мебелью.

– В шифоньерах хранится одежда покойного мужа. Один, какой хочешь, освободи для себя. Если что будет непонятно – спрашивай. А теперь давай знакомиться. Меня звать Вероника Исааковна. Молодёжь называет просто тётей Верой, так и ты зови. Я же буду называть тебя сынком. Не возражаешь?

– Нет, – ответил я.

– Я сама пропишу тебя. Слава богу, кое-кто из знакомых есть и по этой части. А умру, всё это оставлю тебе – у меня нет никого.

– Насчёт прописки, тётя Вера, можете не беспокоиться. Как мне сказали, в документах приглашённых на работу в аппарате Министерства делают отметки, равносильные прописке. А квартиру обещали дать в течение полугода.

Это сообщение, видимо, огорчило её. Она как-то сникла и тихо заметила:

– Поживём, увидим… Как бы там ни было, – добавила она опять бодрым голосом, – живи, как у себя дома. Такую квартиру вряд ли дадут рядовому работнику Министерства.

После разговора ознакомительного характера я сказал ей, что мне надо встретить зятя и, возможно, проводить его.

– Мы вчера прилетели из Москвы и собирались ехать в район. Так что надо с ним увидеться и ввести его в курс всех этих событий.

Я быстренько принял душ, написал на бумаге адрес и телефон тёти Веры, чтобы отдать зятю, натянул на себя синий спортивный костюм и вышел. Не дошёл я до угла дома, как получил довольно чувствительный удар мячом по голове. Мальчик лет двенадцати, пославший мяч в мою сторону, отделившись ото всех, стоял, приняв вызывающую позу, и был готов убежать, но не успел. Тремя мощными прыжками я настиг его и, схватив за шиворот, ударил в живот.