Струны пространства

– Никуда, – сплюнул я на пол.

Надежда Ивановна поморщилась.

– Никита, у тебя одни прогулы и двойки. После восьмилетки ты обещал мне исправиться. Ты не представляешь, как я уговаривала педагогов, чтобы они пожалели тебя, ради памяти твоей бабушки, моей подруги и великолепного учителя, и дали окончить тебе десятилетку. Что же я вижу через два года? Что ты меня подвел?

Я смотрел в окно. Мне было все равно. Главное, что приближался конец ненавистному пребыванию в школьных стенах.

– Мне извиниться, что не сдержал обещания? Что вы сейчас от меня хотите?

– Оставь свои хамские замашки, на меня они никакого впечатления не производят. Мы в кабинете совершенно одни, и ты можешь быть просто собой. Нормальным человеком, с которым можно поговорить.

– О чем? – изумился я.

– Куда ты будешь поступать, – Надежда Ивановна не отрывалась от проверки тетрадей. Она не смотрела на меня, и я знал, что это тактично делалось для того, чтобы поговорить со мной по-хорошему. Если бы она развернулась ко мне и, глядя в глаза, учинила бы «допрос» высокомерным учительским тоном, то я, скорее всего, хлопнул бы дверью и ушел. Поэтому Надежда Ивановна делала вид, что сосредоточенно проверяет тетради, а раз уж я оказался в классе, то она, исключительно, как классный руководитель, интересуется моим будущим.

– Я же сказал – никуда, – за распахнутым окном качались ветви берез, подрагивая подросшими листьями. Воздух после утренней грозы под жаркими солнечными лучами был восхитительно приятен, точно обладал медовым липовым вкусом. Долгие годы я не обращал внимания, как прекрасна земля в разные времена года. Для меня существовали только два признака погоды: «нормально» и «противно». Но в этом году ко мне вернулось детское ощущение ожидания чуда, потому что эта весна должна была стать последней. Скоро у меня начнется новая жизнь, и все будет по-другому. Так, как я захочу.

– Я не из праздного любопытства интересуюсь. Может быть, я постараюсь как-нибудь поговорить с учителями. Ведь ты не выдержишь экзамены.

Я молчал. Надежда Ивановна замолчала тоже. В класс вбежали девчонки, нарядные, в белых фартуках с белыми бантами. Последний день учебы. Потом только экзамены. Девчонки стайкой склонились над учительским столом и защебетали с Надеждой Ивановной по поводу украшения актового зала. Я терпеливо стоял, пригвозденный к полу. Несмотря на то, что появился удачный момент улизнуть из кабинета, я его не использовал. Вместо этого я любовался на Аленку, на ее пшеничные волосы, которые сейчас отливали золотом, потому что на них падал солнечный луч, на ее стройные ноги в светлых гольфах, на подол короткого платья, на пояс фартука, завязанного сзади бантом и стягивающего и без того узкую талию. Наверное, это все, что останется мне от школьного десятка лет – третья парта у окна и Аленкина голова, которая иногда нет-нет, да и обернется, скользнув по мне беглым теплым взглядом. Мне было интересно, а если бы я стоял у доски, Аленка смотрела бы на меня, не стесняясь, или наоборот, отвернулась бы в окно, а может быть, смущенно опустила бы глаза в учебник? Но к доске меня никто из-за моего поведения не вызывал. Учителя старались меня не замечать. Я был черным пятном класса, шпаной и хулиганом. Это я понимал и школу посещал редко. В основном в конце четвертей и года, чтобы написать контрольные. Писал я их на твердые тройки, но учителя и их неохотно ставили, считая, что работы мною списаны.

– По три шарика вешать или по пять на столб? – спросила Аленка и внезапно оглянулась. Мимолетная полуулыбка розовых губ.

«А поцелуй я, конечно же, из памяти сотру. Спокойно он мне жить не даст», – нахмурился я. Мне так хотелось пойти в актовый зал и смотреть на Аленку: как она разговаривает, как смеется, как командует, куда вешать шары и плакаты, но…

Но там я был никому не нужен.

– Что же мне с тобой делать-то? – горестно спросила Надежда Ивановна, и тут только я заметил, что в кабинете мы опять одни.

– Да отстаньте вы от меня! – искренне предложил я. – И вам спокойнее будет, и мне.

– Душа у меня за тебя болит, бестолочь!!! – крикнула она в сердцах. – Иди отсюда с глаз долой. Постой. Вот на листочке расписание экзаменов написала. Не опаздывай. С собой ручку и чистую тетрадку. Если забудешь, забежишь ко мне, я дам. Рубашка белая. Есть?

– Есть, – с недовольством ответил я, потому что рубашка была мне уже маловата. Но я тут же подумал, что можно не застегивать верхнюю пуговицу, а рукава закатать по локоть и будет не так заметно. Тратить деньги на новую рубашку, которая мне пригодится на несколько экзаменов, мне не хотелось.

– Давай, куплю? Или деньги возьми, сам купишь? – прошептала Надежда Ивановна почти умоляюще.

В ответ я размашистыми шагами направился к двери и демонстративно ее за собой захлопнул, чтобы все три этажа школы услышали мое возмущение.

Эмиль

– Никита, – тормошила меня Марина.

– Что? – разлепил я глаза, и зажмурился от яркого света люстры. За окном вечерело.

– Я купила себе пальто!!! Деньги взяла в долг. До получки твоей, – Марина задернула плотные шторы. Обернулась, заметила на письменном столе цветы. Аккуратно приподняла букет. Подвинула на место свои тюбики и баночки. – И еще мне теперь нужны витамины. Фрукты надо есть.

– Ешь, – отозвался я, вставая.

– А ты их купил? – неприятно взвизгнула Марина.

– Завтра куплю, – послушно произнес я и направился в ванную. Прикрыв за собою дверь, я устало прислонился к косяку. Почему-то мне захотелось повеситься или хотя бы уйти на работу в институт.

Из-за двери доносился недовольный голос Марины:

– Почему цветы нельзя было поставить в вазу? Или оставить их на кухне? Чуть флакон духов мне не разлил. А рубашку сложно сразу повесить на вешалку? Хлеб не купил! Ботинки я просила убирать с дороги. Можно подумать, я в служанки нанималась. Иди ужинать!!! Я разогревать не буду по сто раз. Почему я должна ходить за тобой, как за ребенком? Это ты должен теперь мне во всем помогать…

За ужином Марина о чем-то говорила, но я ее почти не слушал, находясь в какой-то прострации.

– Завтра суббота. Бери служебную машину, поедем к моим родителям, как договаривались. Мне необходимы свежие овощи и зелень. На работе позже шести не задерживайся. Нам надо переклеить обои и передвинуть мебель. Ума не приложу, куда поставить детскую кроватку. У Эмиля вроде подросли дети, попроси у него? Никита!!!

– Что? – я растерянно посмотрел на ее лицо, обрамленное короткой стрижкой, на густые, черные брови, на круглые щеки и чуть курносый нос.

«Что же я в тебе нашел?» – думал я, глядя на ее полную белую шею.

– Попроси у Эмиля кровать! – раздраженно повторила Марина.

– Какую кровать? – переспросил я, потеряв нить разговора.

– Детскую!!! – крикнула она. – Скоро появится ребенок!

Даня

Небо укрыла темно-серая пелена, которая рвалась и вновь соединялась, роняя крупные капли на землю. Я утер слезы и поднялся с высохшей за лето соломенной травы. Побрел домой.

Ни земля, ни трава, ни небо, ни исчезнувшее солнце не собирались возвращать мне бабушку.

Но, может быть, мне вернут ее люди, которые увезли ее от меня? Я опрометью помчался к дому, сообразив, что проревел целый день, валяясь в траве на пустыре. А вдруг бабушка пришла домой, а меня там нет?

С кухни раздавались громкие голоса, смех и звон посуды. Стеклянной посуды. Граненых стаканов. Я прошмыгнул по коридору в маленькую комнатку. Я надеялся, что бабушка вернулась, и оттого на кухне весело.

Пройдя в маленькую комнату, я остановился.

На письменном столе больше не было книг. На нем стопками высились квадратики и прямоугольники из свернутой ткани, а сам стол был застелен зачем-то белой простыней.

Моя любимая настольная лампа, которая придавала уют вечерам, перекочевала со стола на облупившийся широкий подоконник.

К бабушкиной железной кровати сбоку была привязана веревочная сетка. А на кровати лежал большой сверток. Я в недоумении заглянул внутрь, отогнув край кружева, и отшатнулся: внутри лежала кукла. В такие куклы играли девчонки во дворе. Они их пеленали, приставляли к их ртам бутылочки и забавно трясли на руках. Смысл их игры до меня так и не дошел. Так же, как и то, зачем здесь оставили девчачью игрушку. Я сначала подумал, что к нам пришли гости с какой-нибудь девочкой, и эта кукла принадлежит ей.

У куклы – открытый лоб, еле заметные светлые брови, длинные черные реснички, круглые щеки и маленькие розовые губы.

Но, когда кукла неожиданно наморщила нос, у меня внутри все похолодело: игрушка оказалась живой.

Я в растерянности сел на свою табуретку и стал ждать.

Эмиль

– Господи, – простонала Марина. – Да когда это кончится?

На часах было без пятнадцати шесть утра, а в квартире настойчиво разрывался телефон. Я улыбнулся, чувствуя, что Эмилю необходимо срочно поделиться со мной своей мыслью, иначе она его способна разорвать изнутри. До Марины, Эмиль чаще непосредственно сам прилетал ко мне и нетерпеливо пинал дверь, пугая соседей.

Я потянулся к трубке, перегибаясь через Марину, но она вдруг вырвала телефонную вилку из розетки.

– Хватит. Надоел твой Эмиль.

– Марин, перестань, – я хотел перезвонить ему, но Марина вытянула руку с проводом в сторону так, чтобы я не достал.

– Спать! – скомандовала она мне. – Мне нужен покой и сон для здоровья ребенка. Отныне телефон будет выключаться в восемь вечера и включаться тоже в восемь.

Немного ошарашенный ее тоном, я опять потянулся за проводом, однако Марина вскочила с дивана и схватила телефонный аппарат.

– Я выкину его сейчас из окна, – пригрозила она.

– Дура!!! Безмозглая дура! – я нервно сдернул брюки со спинки стула.

Марина метнулась в коридор, прижимая к себе телефонный аппарат.

– И к нему ты не пойдешь!!!

– Тебя забыл спросить, – я надел рубашку и подошел к шкафу, чтобы найти носки. Марина стояла у входной двери, наблюдая за мной.

Я оделся и вышел в коридор. Всунул ноги в ботинки.

– Отойди, – сказал я спокойно, стоя перед Мариной.

– Не отойду.

Она заслоняла входную дверь собой. Я взял Марину за плечо и решительно сдвинул ее с места, несмотря на ее сопротивления.

Как я и догадался, направившись к Эмилю, ко мне навстречу уже шел он.

– Я вот что подумал! – закричал он и тут же вжал голову в плечи, оглядываясь на окна домов.

Именно с этой фразы и начиналось каждое новое безумство. Меня словно волной обдало. Я и не подозревал, как переживаю за Эмиля в связи с последними событиями, и как я хочу видеть прежнего Эмиля с горящими глазами, а не с поникшими плечами и не с обидой в душе.

– Ну? – закурил я.

Пошли мы, естественно, в институт. По дороге я думал, как Эмиля поражают идеи: вынашивает ли он их, пока в голове не сложится четкая картина, или они поражают его мозг внезапно, как молния…

– Если задействовать волновую поверхность пространства? – Эмиль разложил передо мной бумагу и быстро набросал схему.

Я молчал, пока несколько сотен страниц рабочих тетрадей не перевернулись в моем сознании. Эмиль взахлеб рассказывал и вдохновенно дорисовывал детали на схеме, обозначая их символами, попутно делая сноски формул внизу.

– Тихо.

Эмиль умолк, терпеливо ожидая моего ответа.

– Вот здесь, – я показал карандашом. – Не состыкуется быстро. У нас нет графика поведения кривой в магнитном поле. Сначала мы выводим ее, а потом используем ее, как приближенную модель на этом участке. Если нам удастся расширить фазу колебаний до одной целой и четырех десятых и оставить ее постоянной, то все.

– Что все? – испуганно прошептал Эмиль.

– Это будет круто, а остальное – формальная доводка до нужных коэффициентов.

Эмиль вытер вспотевший лоб.

– Ух, – смотрел он на схему.

– Ух, – подтвердил я.

– А мощности сколько даст? – Эмиль опустился на стул и с восторгом заглянул мне в глаза.

– Не скажу.

– Никита!

– Сначала идем поэтапно. Может, это дохлая идея? Зачем себя сразу обнадеживать?

– Никита, – умоляюще проговорил он. – Скажи! Я не буду ни на что надеяться. Сразу буду на провал рассчитывать. Скажи?

– До трехсот процентов.

– Е, – екнул Эмиль, пораженный масштабами.

– Зря я сказал, – притворно горестно обронил я. И мы рассмеялись.

– Так, – Эмиль перевернул ватман. – Что нам нужно, и что есть в институте?

Мы начали скрупулезный подсчет требуемого оборудования и деталей. К закату мы поняли, что влетаем на крупную сумму, которую не одобрит ни одна комиссия. Слишком рискованная была затея, которая грозила провалом с вероятностью до семидесяти процентов.

– Я удивляюсь, – раздумывал Эмиль. – Неужели до этого никто не додумывался и не делал опыты раньше?!

– Может и делал, – пожал я плечами. – А потом похоронили его труды, как наши. Три шкафа у нас забиты полузаготовками неоформленных решений.

– Кстати, – Эмиль извлек из сумки несколько листов. – Твой экземпляр. Номера карандашом ставлю, потому что, чувствую, буду по мере написания возвращаться и существенно дополнять.

– Когда успел?

– Ночью поработал немного. Не брошу я свои опыты больше ни в какой архив.

Архив нашего института хранился в подвале. Много тысяч талантливых работ студентов и профессоров хранились в пыльных отсыревших коробках. Бесценная кладезь изысканий превращалась в мрачное кладбище макулатуры.

– Эмиль?

– М-мм?

– Давай на фотоаппарат щелкать каждую страницу? – я вертел в руках отпечатанные листы, где формулы, уравнения, цифры и прочие символы, которых не было на пишущей машинке, Эмиль тщательно выводил чернильной ручкой. А у меня перед глазами стоял подвал с коробками. Часть давнишних проектов валялась под ногами, и невозможно было разобрать ни строчки на листах, которые не пожалело ни время, ни капающая вода с труб, ни чьи-то ботинки, втоптавшие бумагу в земляной пол. – На пленке удобнее хранить.

– А у тебя есть? – тотчас загорелся Эмиль.

– Не-а.

– Я знаю, у кого можно купить.

– В универмаге.

– Нет! – вскочил Эмиль. – Живет тут один мужик, говорят, в органах раньше работал криминалистом. У него классные аппараты. Профессиональные. Со службы остались. Он их сам настраивает.

– Вот еще, барахло старое брать, – отказался я.

– Этот мужик чокнулся немного, – продолжал Эмиль. – Один мой знакомый утверждает, что этот мужик фотографирует призраков на какую-то сверхчувствительную пленку.

Я выругался:

– Это ты чокнулся. Собираешь бабьи сплетни.

– Ты не понимаешь! У него все фотографы тусуются. Он по своим каналам старым заграничные модели может достать. Любые.

– Такое ощущение, что тебе надо не скопировать страницу, а увидеть молекулы в капле росы.

– Короче, – прервал меня Эмиль, роясь в карманах. – Что у нас с деньгами?

– Ничего хорошего, – я вывернул свои наизнанку и достал пятерку.

Эмиль прибавил трешку и нервно зашагал по комнате. Резко остановился и округлил глаза:

– Пошли в бухгалтерию! Может под расписку дадут получку раньше?

– Пошли, – мы торопливо стали спускаться на первый этаж. Бухгалтерия, как и столовая, располагалась в желтом крыле здания института. Пролетая мимо вахтера, мы возбужденно решали, сколько попросить.

– Эй, сумасшедшие! – окликнул нас вахтер. – Сегодня суббота. Кроме меня и вас за целый день ни души не было в институте. На часах одиннадцать вечера. Замыкать мне пора ворота. Из-за вас двоих вечно не сплю. Как оглашенные, с рассвета до рассвета носитесь. Что будень, что выходной. Это где такое видано?

Я впал в ступор. В стекла смотрела ночь. Суббота. Маринины родители со свежими овощами, о которых я напрочь позабыл, купленное пальто в счет будущей получки, рассвет, когда я, отпихнув Марину, вылетел из дома…

– Эмиль, звонила твоя жена час назад, – продолжал злорадно ворчать вахтер. – Просила передать, чтобы ты домой больше не возвращался и переезжал в институт. Вот что я вам скажу, дорогие мои. Я в понедельник иду к начальству и пишу на вас жалобу. Есть дисциплина, есть рабочее время, законом установленное. Кто это придумал, что вы имеете право бегать, когда взбредет? Нечего правила нарушать. На частная вам тут лавочка! И, Никита, я в курсе, что ты куришь в кабинете. Инженер по безопасности труда тоже об этом узнает. Это же надо: союз им построили, войны нет, так все равно чего-то вам не хватает. Суббота! С семьями сидите! Отдыхайте! Нормы рабочего графика не дураками разрабатывались. Так нет же! В четверг вы ушли за полночь, в пятницу пришли на рассвете, а потом и вовсе ушли до обеда. И я знаю, куда вы пошли. Шофер сказал, откуда вас пьяных грузил. А потом еще и цветы по вашей просьбе покупал. Где это видано, днем не работать, а пить? Вот каких работничков бог-то дал. Казенные деньги вот куда уходят! Сегодня зачем явились? Похмеляться? И опять в бухгалтерию намылились? Все мало вам? Куда смотрит начальство?!

Вахтер сотрясал кривым узловатым указательным пальцем. Мы стояли, потупив головы, как нашкодившие мальчишки. Я представлял, какой скандал меня ожидает дома. Эмиля, думаю, беспокоил больше не купленный фотоаппарат и новый проект, который даст триста процентов мощности против ста, но который требовал больших вложений, и кардинальной перестройки в дальнейшем всех ГЭС. Не знаю, почему я смолчал. Старческое лицо с выпученными глазами, трясущимися губами и желтыми зубами меня раздражало. Эмиль, понятно, почему молчал, ожидая конца монолога. Эмиль никогда ни с кем не спорил и не вступал в бессмысленные диалоги по двум причинам: не хотел распалять человека и распаляться сам, чтобы не наговорить лишнего сгоряча, или в такие моменты он отключался, углубляясь в свои мысли, которые уж точно были интереснее праздного выяснения человеческих отношений.

Пристыженные собственным поведением, на которое нам указали, мы медленно побрели прочь.

– Как ты домой сейчас? – спросил я.

– Нормально. В первый раз, что ли, – отмахнулся Эмиль и беспечно рассмеялся: – Однажды, на самом деле, не пустила. Я посидел на ступеньках с полчаса и назад в институт пошел.

– Приходи ко мне, если не пустит, – я улыбнулся его хорошему настроению. Эмиля, действительно, не могло ничто затронуть, кроме работы. Он легко относился к любым условиям, лишь бы они не мешали с головой окунаться в любимую им энергию электрического поля. – Потому что я уверен, что вахтер тебя сегодня тоже не пустит. Противный старикашка! Ему что за дело, когда мы работаем? Разгневался, будто шпану гоняет. Вот свинья какая! Интересно, а почему он про Коростылева молчит? Тот, ведь, тоже бродит неприкаянный по институту днем и ночью?

– Коростылев у него почетный гость, – ответил Эмиль. – Коростылев не обходит вахтера вниманием. То посидит с ним, выслушав его беспокойства, то спустившись на обед в столовую, непременно занесет ему стакан компота с булкой. Вроде того, что уважает этот почетный труд на посту. То машину служебную даст ему в город смотаться. У вахтера-то угла нет, он тут и живет в своей будке. А иногда надо и вещь купить, и в баню сходить. Академик за него сидит. Коростылев крайне ненавязчиво умеет выстраивать отношения со всеми. Думаю, это у него врожденное: думать о тех, кто рядом. Не важно, вошь это или человек, директор или сторож. Я читал, что земля является седьмым домом. Домом партнерства. То есть, глубочайшие счастья и страдания приносят только отношения.

– Да нам-то некогда с этим вахтером стоять и разговаривать. И не о чем! – возразил я, пропустив мимо ушей последние слова Эмиля. Конфликтовать со стариком мне не хотелось, но и набиваться в мнимые товарищи – тоже.

– И не надо, – согласился Эмиль. – Ты просто не забывай, что этот старик более обездолен, чем мы. Разве можно злиться на него? Он же слабее!

– Я не могу, как ты, – признался я. – Мне это и в голову не приходит, когда кто-то выводит меня из себя. Меня раздражает, что они, видите ли, правы и знают, как лучше я должен поступать.

– Все так думают, – похлопал меня по плечу Эмиль. – Явно или подсознательно, но все.

– И ты? – поразился я.

– И я, – со смехом подтвердил Эмиль. – Я тоже думаю, что они, наверное, правы и знают, как лучше. Я, к примеру, совсем не знаю, как было бы лучше. Пока!

– Приходи, если выгонят! – крикнул я в темноту, куда нырнул Эмиль.

А дома меня ждал сюрприз из родителей Марины.

Она с порога начала реветь. Такой артистки еще поискать. И, пока я разулся, она успела довести себя до исступления.

– Хорошая партия? – Марина выразительно представила меня. Ее мать засуетилась на кухне, звеня посудой и раскладывая на тарелки еду. – Полюбуйтесь, с кем я должна связать свою судьбу! Это вы восхищались им! Какой умный, перспективный, порядочный!

– Никита, мой руки и иди к столу, – пригласила меня Маринина мать.

– К какому столу, мама! Пусть ел бы там, где шлялся! Эта сволочь сбежала из дома на рассвете! – вскричала Марина. И обратилась ко мне: – Ты понимаешь, что родители настолько встревожились, когда мы не приехали, что полетели к нам, боясь, что с нами произошло что-нибудь страшное. По какому праву ты, скотина, заставляешь пожилых людей волноваться?

Я набрал воздуха в грудь и стал вспоминать слова Эмиля о несчастных и обездоленных, которым хуже, чем мне, и только поэтому я не смею говорить им что-то поперек. Но Марина такого впечатления никак не производила. Но все-таки эти мысли меня немного отвлекли и приглушили Маринин крик в моих ушах. Я смог виновато протиснуться к столу, чтобы утолить разбушевавшийся голод.

Но на тарелках лежало то, что я есть не мог. На широком блюде лоснились куски жира с легких налетом мяса на них. Домашняя колбаса в кишках отвратно смахивала на дерьмо, тыквенная каша с пшеном и жаренными баклажанами походила на то, что кого-то стошнило в мою тарелку. Из съедобного был только хлеб.

Подташнивать стало и меня. Я не знал, как отвертеться от еды под внимательным взглядом Марининой матери на шести метрах крохотной кухни.

– Мои старики! – расходилась Марина. На этих словах передо мной возник противный вахтер с трясущимся кривым пальцем и веснушчатым черепом, который покрывали редкие волоски. – Сколько продуктов привезли на себе. А у тебя есть возможность взять машину! Как тебе не стыдно!

Я смирно сидел перед тарелкой, жуя ломоть хлеба и представляя себе, что я партизан, и меня пытают едой, чтобы я выдал все идеи Эмиля. Я уже увидел разочарованное выражение его светло-карих глаз, когда он узнает о моем предательстве, и даже смог взять вилку в руки. Но тут мать Марины поставила передо мной стакан разнокалиберных хлопьев, плавающих в белой неоднородной жидкости.

– Домашний кефир! Настоящий, – с гордостью подвинула она ко мне стакан. – Такого-то не пробовал никогда.

Я вылетел в туалет. Партизан оказался из меня никудышный. Меня вытошнило. В тот момент я думал, что больше есть никогда не смогу. Зато это спасло меня от еды. Мне спешно заварили горячего крепкого чаю и дали горсть сухарей из белого хлеба.

– Боже, – презрительно скривила Марина губы. – Токсикоз у тебя?

– Поговорить надо нам, по-мужски, – подал голос Маринин отец. – Идем в зал, Никита.

Я с удовольствием покинул тесную кухню, где еще витали ароматы деревенских угощений.

– Марина у нас одна. Поэтому я не позволю тебе ее обижать. Поскольку ты привел ее к себе в дом… – начал мужчина.

«Кто ее приводил? – мысленно ответил я. – Гуляли у меня, она и осталась. Попроси она ее проводить, я б не пикнул».

– То должен нести за нее ответственность, – продолжил он. – Особенно теперь, в ее положении.

У меня сосало под ложечкой, потому что мы с Эмилем за целый день чашки чая не выпили, позабыв о времени. И сейчас мое положение с гудящей головой, крикливой Мариной, «домашними яствами», однокомнатной квартирой, где останутся ночевать двое чужих мне людей, а в скором поселится какой-то ребенок, мне виделось гораздо плачевнее, чем Маринино будущее, за которое я буду нести ответственность.

– Свадьбу соберем у нас. Родственники помогут организовать стол. Когда родится ребенок, мать переедет к вам, чтобы помогать Марише. Если Мариночке будет трудно, мать приедет пораньше. До родов.

Я растерянно оглядел комнату. Мое плачевное «положение» упало совсем.

– В институте Марина берет академический отпуск. Ей нужно заботиться о себе и о ребенке уже сейчас.

«Как вовремя. Иначе бы ее и так отчислили. Столько «хвостов» даже у дракона не бывает, – поразился я Марининым маневрам. – Эта нотация надолго?»

– Я долго разговаривать не хочу, – отец наклонился ко мне. – Но ты имей ввиду, что за Марину отверну тебе голову.

«Ваша Марина как сыр в масле катается! – мне понравилось мысленно отвечать. Так я не нарывался на скандал. Все-таки, ее родители тут не причем. Даже показалось, что отец Марины поразительным образом отвечал мне. – Любопытно, Эмиля по той же причине вечно дома не бывает?»