Запретные дали. Том 1

Вконец пристыженный Себастьян послушно лег, морщась от очередного приступа тупой боли, но при этом радуясь, что хотя бы его позорный казус остался до сих пор незамеченным.

Тем временем Мартин принялся всматриваться в его больной бок, видимо силился понять не разъехались ли те самые швы на пару с загадочными лигатурами, за которые он так сильно переживал.

– Нет, – вдруг подал голос он, что-то старательно прощупывая и нащупывая, расхаживаться-то, безусловно, надобно, но осторожненько, мягонько… Venit morbus eques, suevit abire pedes (лат. Болезнь наступает верхом на коне, а отступает пешком), угусь?..

Себастьян тактично молчал, так как был сильно занять, а именно старательно изображал из себя живой труп, боясь пошевелиться и лишний раз вдохнуть.

– Ложись, как удобненько, – вскоре произнес Мартин неожиданно-мягким тоном, но стоило Себастьяну облегченно выдохнуть, как тотчас же зазвучали нотки ехидства, – Что это ты сегодня какой-то тихенькой… А чегося это мы не истерим? Чегося воды не просим?

Не зная, что на это ответить, Себастьян лишь смущенно пожал плечами и виновато опустил глаза.

– Никак полегчало тебе, бестолочь истерическая? – продолжилось ехидство.

Себастьян виновато кивнул, Мартин же со словами: «О, santi innocentia (лат. О, святая невинность)!» бесцеремонно оголил ему ноги по самое некуда и принялся ловко разматывать тугие бинты, тем самым вгоняя в неловкую озадаченность, но резко замер, впериваясь ярко-синими глазами.

– Погоди-ка, дружочек, – раздался озабоченный тон, – и все же, где ты потерял свое былое красноречие?

Себастьян лишь смущенно пожал плечами, однако на вопрос может ли он вообще говорить, внятно пискнул кроткое «Да», тем самым вводя Мартина в отрешенную задумчивость.

Накрутив пару прядей, Мартин по-кошачьи сощурил синие глаза и лукаво заулыбался, а затем поинтересовался, доводилось ли Себастьяну когда-либо прежде пребывать в больницах. Получив вместо внятного ответа лишь размытую тишину наряду со все тем же смущенным пожиманием плеч, он ехидно захихикал, а после произнес громогласно-бесовское: «Primum est baptismus» (лат. «Первое крещение»)! с участливо-восторженным «Gratulor tibi» (лат. «Поздравляю тебя»)! совершенно по-дружески хлопнул Себастьяна по плечу и накинул простыню обратно.

С нескрываемой радостью Себастьян прикрылся ею по самую шею, не забыв пару раз ойкнуть от внезапной боли, и испуганно вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию». Глядя на все это, Мартин по новой усмехнулся и выразительно закатил пронзительно-синие глаза.

– Слушай-ка сюда, бестолочь моя ты истерическая… – заслышалась мягкая интонация, – Для начала перестаем смущаться и нервничать, договорились?

Получив вместо внятного ответа очередной кивок виноватого смущения, Мартин тяжело вздохнул и посмотрел на Себастьяна как на безнадежного.

– Все самое страшное уже позади, – продолжил он, – сейчас приведем тебя в должный порядочек, постельку поменяем, а дальше… Дальше строго следуем моим врачебным указаниям, соблюдаем постельный режим и встаем только в случае сильной надобности, не делая при том никаких резких движений…

Он загадочно кивнул в сторону узенькой дверки, где, скорее всего, находился туалет, затем вновь устремил на Себастьяна пристально-синий взгляд, получив очередной кивок понимания.

– Воспринимай все это как должный отдых, – принялся наставлять Мартин, – ежели спинка затечет, то ложимся на правый бочок… На левый стараемся не ложиться… Руки высоко не подымаем, впрочем, ты и не сможешь… По первости будут досаждать тупые боли крайне неприятного характера…

Вполне терпимые, но, если что, могу уколоть – проси не стесняйся, мне не жалко!.. А вот острые боли наряду с нестерпимыми резями категорически не допустимы. В таком случае не мешкаем, а кричим во весь голос: «Караул, умираю! Мартин миленький, выручай родненький!..». Немедля прибегу и помогу, усек?

Себастьян, несказанно обрадованный тем, что наконец-то узнал, как именно следует обращаться к этому, так называемому, лечащему врачу, закивал более оживленно. Лукаво улыбнувшись, Мартин хотел было еще что-то сказать, но тут послышался громкий стук в дверь.

– Это еще кого принесла нелегкая? – произнес он озадаченным тоном и небрежно махнул рукой, – Подождут покамест, я сейчас крайне занят…

Далее вниманию Себастьяна было представлено странное песнопение.

– В ночи ветер завыл, лил дождь си-и-ильный, – вполголоса напевал Мартин, – в дверь постуча-а-али, а я не открыл.

Тут он резко оборвался и участливо подмигнул, самодовольно усмехнулся и артистично пожал плечами, вызвав улыбку у Себастьяна.

Меж тем громкий стук в разы усилился, а вскоре подкрепился настойчивыми требованиями открыть, причем не в самой почтительной манере. Навострив уши, Мартин принялся узнавать о себе много нового, затем прижав указательным палец к губам, заговорчески глянул на Себастьяна, скользнул к окошку и робко выглянул за шторку.

– Этому-то чего опять надобно?! – испуганно произнес он и обратился к Себастьяну каким-то извиняющимся тоном, – Придется выходить, а то покоя не даст, так и будет тарабанить. Эх!..

Тяжко вздохнув, Мартин одарил Себастьяна кратким кивком услужливой почтительности и поспешил из комнаты.

– А там на улице был мой аре-е-ендодатель, – заслышалось внезапное продолжение сказки, – продрогший, промо-о-окший!.. Его не пустил.

На этом сказка закончилась, но вскоре вниманию Себастьяна был представлен аудиоспектакль, в котором привычный ранее распорядок голосов кардинально поменялся: лукавый голосок звучал с заметным заиканием, явно конфузясь перед сердитым баритоном. Как вскоре выяснилось, речь шла о нарушении должной тишины в ночное время.

– До каких пор я должен терпеть эти постоянные жалобы?! – ревел сердитый баритон, – Вся округа не спала этой ночью!

Далее последовала череда довольно оскорбительных эпитетов и весьма фантастических метафор, определяющих истинную суть «строгой врачебной интеллигенции», а следом пошла весьма длинная и весьма запутанная оправдательная речь уже со стороны самого Мартина, обильно напичканная почтенными обращениями, извинительными фразами и клятвенными обещаниями в том, что «подобное недоразуменьице» было в последний раз, и впредь такого больше никогда не повториться. Однако этот сюрреалистический словесный винегрет не очень убедил сердитый баритон, который, в свою очередь, спустился на оглушающий крик, в самой доходчивой форме обещая в скором времени прикрыть эту «чертову конторку» вместе с ее сомнительной деятельностью. В ответ на это послышалось категорично-визгливое «Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!», и целый фонтан очередных клятвенных заверений на двух языках одновременно.

Тут Себастьян внезапно догадался, что именно он и никто другой является истинным виновником данного скандала, потому что именно его отчаянные криками переполошил всю округу. Нет, никакого чувства раскаяния Себастьян не испытывал, ведь любой другой на его месте повел бы себя точно так и никак иначе, а вот чувство страха Себастьян испытывал по полной программе, и все ждал, с ужасом ждал окончания данной беседы, за которой обязательно последует другая беседа, которая, скорее всего, закончится для него довольно печальным финалом.

Меж тем Мартин уже выпроваживал незваного гостя, сердечно прощаясь с ним как с родным сотоварищем. Заслышав это, Себастьян уже с замиранием сердца принялся ждать взбучки, которую, возможно и действительно заслужил, однако эгоизм настойчиво вторил за невиновность, отвергая обвинения совести и рисуя все новые и новые оправдания, делая виноватой именно «строгую врачебную интеллигенцию».

Пока Себастьян, слушая настойчивый эгоизм, взвешивал вину обоих сторон, с громогласной фразой: «Hugiena arnica valetudi nis (лат. Гигиена – подруга здоровья)!» в дверях появился Мартин. Перед собой он нес большой дымящийся таз, а на идеально ровном плече красовалось большое белоснежное полотенце.

Разом забыв о скорой взбучке, Себастьян нервно дрогнул, невольно ойкнул от приступа внезапной боли, и подозрительно покосившись на дымящийся таз, мертвой хваткой вцепился в простыню.

– Вот чегося приперся нервы трепать, спрашивается? – принялся ворчать Мартин, ставя таз на пол, – Раз жена не дает, то нече, нече на других злобы срывать!.. А раз завидуешь, то, будь добренький, завидуй молча!.. Ну разве не так?

Огромные ярко-синие глаза выразительно устремились на Себастьяна, а секундой позже Мартин отнял у Себастьяна его единственную одежду и принялся созерцать «ароматную картину».

– Опять уделался на славу! – раздался укоризненный тон, – Вторая простыня за сутки, не считая целой горы пеленок, которые я замучился то и дело из-под тебя менять!..

– Я нечаянно! – испуганно пискнул Себастьян и густо покраснел.

Это нелепое оправдание вызвало бурный хохот со стороны «строгой врачебной интеллигенции». Насмеявшись вдоволь, Мартин с серьезным видом достал из таза большую губку, отжал ее и велел Себастьяну лежать «смирненько».

– Это все от наркоза, – заговорил он, старательно обтирая лицо и руки Себастьяну, – мы же не опорожнили тебя должным образом, вот и получился результат со всеми вытекающими последствиями.

Себастьян и без того был готов сейчас сквозь землю провалиться, а Мартин продолжал сгущать краски.

– Тряпочки он испугался, видите ли! – ворчал тот, тыча губкой в лицо Себастьяна, – Надо было не истерить, а в туалет попроситься… Предоставил бы я тебе уточку!.. Чегось постеснялся-то?.. Эх, ты!.. Где не надо мы кричим, где надо молчим!.. Так еще и кашеварить на неделю вперед горазды!

Эти пристыжения сильно задели самолюбие Себастьяна и теперь он из последних сил он держался, чтобы не заткнуть себе уши.

– Хотя можно было тебе сифонную поставить, – меж тем рассуждал Мартин, – времени бы вполне хватило, но… Factum est factum (лат. Что сделано, то сделано).

Что такое «сифонная» Себастьян понятия не имел, но вдаваться в подробности не стал.

– На пару-тройку дней твой кишечник полностью опорожнен, – продолжал глаголить Мартин, – а когда на двор приспичит, то живот шибко не напрягай, ко мне обращайся – помогу тебе с этим делом…

– Касторкой? – боязливо пискнул Себастьян, сразу вспомнив о противном слабительном масле.

– Водичкой!.. – заявил Мартин и, мотнув взъерошенной головой в сторону большой резиновой груши, одарил Себастьяна многообещающим взглядом с лукавой усмешкой.

– «Этого еще не хватало!» – подумал про себя Себастьян и твердо решил, что лучше умрет от страшного «заворота кишок», которым обычно пугала мама, заставляя пить касторку, чем подвергнется столь греховному унижению.

Тем временем Мартин с видом заботливой мамаши продолжил свое несуразное обтирание.

– Пропотел, бедненький… – ласково приговаривал он, – Ну, ничего, ничегось, сейчас скверну с тебя смоем, чистенький будешь, свеженький, а там и на поправочку пойдешь… Миленький Мартин тебя моментиком вылечит…

Закончив обтирать и сюсюкаться, «строгая врачебная интеллигенция», вооружившись престранными ножницами с намотанной ватой, принялась старательно промакивать, присмиревший было левый бок какой-то невыносимо щиплющей жидкостью, едва ли не заставив взвыть от троекратной боли.

– Когда будешь сам мыться, – сказал Мартин строгим тоном, – то аккуратнее со швами, промакивай их до суха и не вздумай расчесывать, усек?

Не став дожидаться ответа в виде уже привычного кивка, он накинул на Себастьяна огромное полотенце, затем с предельной осторожностью поднял на ноги и принялся проворно менять постель.

Следы отхожей жизнедеятельности уже не так сильно смутили Себастьяна, а вот пятна на тонюсеньком подобии подушки заставили невольно передернуться от воспоминания о «страшном».

– Стошнило тебя от хлороформа, – принялся глаголить Мартин, меняя наволочку, – вполне себе нормальная реакция на резкое наркотическое опьянение.

Прогоняя прочь от себя стремительно возникшее ощущение привкуса железа во рту, головокружение от «смертоносной марли», а также образ «чудовищных орудий пыток», Себастьян вдруг увидел те самые жуткие кожаные ремешки, кровожадно свисающие с краев кровати. Вне себя от ужаса он, испуганно взвизгнув, резко отпрянул в сторону и, схватившись за левый бок, протяжно застонал от очередного приступа сильной боли.

– Не делаем резких движений! – тотчас же прикрикнул на него Мартин, – Радость внезапной встречи с приятелями, с которыми ты давеча завязал крепкую дружбу вовсе не повод нарушать моих врачебных указаний!.. Посерьезнее относимся, te rogo (лат. прошу тебя)…

Он тотчас же скрыл страшные оковы за длинными краями свежей белоснежной простыни, после чего облачил Себастьяна в длинную ночную сорочку, тонкая защита которой была воспринята с детским ликованием, вызвав очередную лукавую усмешку со стороны «строгой врачебной интеллигенции».

– Теперича отдыхаем, – произнес Мартин, – набираемся сил и потихонечку пытаемся есть, а начнем мы с того самого стакана воды, который ты так настойчиво требовал накануне, не зная, как меня уже назвать и куда еще послать! Чтоб впредь голоса на меня повышал!.. Относимся с должным уважением!

Наградив напоследок суровым темно-синим взглядом, «строгая врачебная интеллигенция» умчалась прочь из комнаты, оставив после себя довольно смятенные чувства, а вскоре вернулась с обещанным стаканом воды и железной миской, из которой торчала столовая ложка.

Наконец-то напившись, Себастьян начал «потихонечку есть», однако под пристальным контролем пронзительно-синих глаз пресно-водянистая крахмальная мешанина, то и дело застревала комком в горле, никак не желая проглатываться.

После того, как Себастьян с грехом пополам все-таки полностью заглотил «полезный супчик», Мартин еще долгое время не выходил из комнаты, очевидно, боясь незамедлительного отравления, однако внезапный стук в дверь, заставил его учтиво откланяться с обещанием зайти попозже.

Оставшись один, Себастьян облегченно выдохнул и, вольготно развалившись на свежей постели, приступил к выполнению «врачебных указаний». Внезапно его посетила мысль о наступлении долгожданного отпуска, о котором он даже и мечтать не смел в самый разгар рабочего периода.

Ликуя от радости, Себастьян возблагодарил Всемилостивого Господа, и принялся было наслаждаться ниспосланной благодатью, однако провалявшись полдня в постели, вдруг понял, что просто так лежать без дела очень даже тяжело, да к тому же довольно скучно. Заняться было совершенно нечем, и книгу со стола лечащий врач куда-то умыкнул. Расстроенный этим фактом, Себастьян принялся придумывать себе хоть какое-то занятие, жадно прислушиваясь к происходящему за пределами комнаты, но оттуда доносились звуки «врачебного приема» малозанимательного содержания.

Немного помучившись бездельем, Себастьян решил разнообразить свою скуку рискованным предприятием и осторожно выглянул за дверь.

Вскоре он убедился, что пребывает в самом обычном доме, причем, данная планировка поражала своим несусветным убожеством, состоящим всего из двух противоположных друг другу комнат, да жалкого подобия кухни, где за шторкой находилась видавшая все виды старенькая ванна. Комната Себастьяна была смежной с туалетом, во второй комнате, с прибитой к двери табличкой «Кабинет», теперь уже шумно и визгливо принимал пациентов Мартин.

Вынырнув из кухни-ванной, Себастьян крадучись поспешил восвояси, но прямо по коридору он завидел черный взъерошенный силуэт. Поняв, что разведка все-таки не прошла незамеченной, он испуганно сглотнул и начал медленно приближаться к источнику теперь уже крайне повышенной опасности, однако оказавшись в двух шагах, так и замер, пораженный неимоверной высотой той статной фигуры.

Задирая голову высоко вверх и привставая на цыпочки, Себастьян, удивленно присвистнул, озадаченно потирая себе лоб, но тотчас же спохватился и прекратил тянуться к запредельным высотам. Стоило ему резко пасть с цыпочек обратно на пол, как сильная боль обжигающей волной заявила о себе.

Громко ойкнув, Себастьян схватился за левый бок и протяжно застонал, едва сдерживая слезы.

– Что такое? – поинтересовался Мартин и озабоченно склонился над Себастьяном.

Разом забыв о боли, а заодно и потеряв дар речи, Себастьян поспешил все объяснить единственным доходчивым образом невербального общения.

Скептически покачав растрепанной головой, Мартин перешел на язык жестов, строго указывая пальцем на дверь, а потом показал команду, которая явно значила «соблюдаем постельный режим».

Нервно закивав, Себастьян проскользнул мимо, вторично поражаясь двухметровой высоте, и принялся с двойным усердием выполнять вверенную команду, подкрепив ее на всякий случай еще и командой «Умри!».

Вскоре освободившись от обильного потока пациентов, «лечащий врач» заглянул к Себастьяну.

– Если чегось приключилось, – молвил Мартин, пребольно прощупывая левый бок, – то просто кликни… Даже с улицы я тебя услышу… Впрочем, отлучаюсь я крайне редко и не на этой недели точно, и вообще нечего шлындать по холодному полу, застудишься еще ненароком! Итак, вон, воспаленьице идет полным ходом! Только оттемпературил! Дай тебя на ноги поставить, а застужаться уже дома сколь угодно при родной маменьке будешь!.. Слышишь? При родной маменьке дома застужаться, а при миленьком Мартине не сметь!..

Далее он поспешно объяснил, что, мол, не надобно шлындать по коридору, в часы приема пациентиков, нарушая тем самым больничный устав Частной лавочки.

Пообещав пренепременно предоставить для ознакомления тот самый устав, Мартин, как видно, в наказание, заставил бесконечное время гонять во рту противное подсолнечное масло, затем целую вечность полоскать рот и горло, потом последовал отравительный ужин в виде все того же «полезного супчика». Финальным аккордом этим чудовищным пыткам послужило мытье перед сном. На этот раз в ванной, но без воды, все той же губкой из тазика, но с дополнением в виде чистки зубов и, судя по всему, именно зубной щеткой самого Мартина.

Вконец замученный столь обширным наказание, Себастьян очутился в спасительной кровати, где безропотно принял упорное прощупывание, героически стерпел обжигающее промазывание по линии жжения, после чего, видимо, уже в награду, был, наконец-то, предоставлен самому себе.

Наблюдая за тем, как вечерний сумрак медленно проникает в комнату, Себастьян с унылым видом размышлял над тем, что совершенно не таким ему грезился долгожданный «отпуск», а еще, что соблюдать «врачебные рекомендации» на самом деле непосильная задача. К тому же, если каждый его шаг будет контролироваться этим длиннющим нечто, то он в скором времени сойдет с ума.

Пока Себастьян старательно накручивал себя, из вне послышались звуки очередного «врачебного приема» и, судя по сгущающемуся сумраку, то это была уже ночная смена, а если учитывать громкую возню, подкрепленную истошными женскими криками, то был, скорее всего, какой-то экстренный случай, причем крайне тяжелого характера.

Вдруг в комнату влетел всклокоченный Мартин. Достав из застекленного шкафчика какой-то пузырек, он отдал Себастьяну кроткую команду «Спать!» и убежал оказывать помощь умирающей.

Слушая оглушительные отзвуки, ужасающего характера, Себастьян впервые в жизни ощутил, что такое мигрень, а также что собой представляет нервное потрясение.

Просмаковав до утра эти новые ощущения, он пришел к выводу что неминуемое сумасшествие наступит намного раньше предполагаемого срока. Меж тем раздались стремительно удаляющиеся шаги женских каблучков, а вскоре наступила гробовая тишина.

Облегченно выдохнув, Себастьян попытался заснуть, как вскоре заслышалась витиеватая музыка мистического характера.

– Лучше здесь, чем дома… Лучше здесь, чем дома… – зашептал он, затыкая уши.

Битый час слушая «заутренний концерт», Себастьян принялся усердно вспоминать самые тяжелые работы в полях и самые неприятные на огороде. Таким вот странным образом ему все же удалось заснуть.

Утром же Себастьян узнал, что помимо «постельного режима» и больничного устава «Частной лавочки» в его прямые обязанности входит еще и соблюдение «наистрожайшего больничного режима».

Режим тот включал в себя два обязательных врачебных осмотра, именуемыми «утренний и вечерний обход», трехразовое питание, прием лекарств, рассасывание перед ужином подсолнечного масла, а также мытье на ночь.

Все это проходило строго по часам. По всей видимости, Мартин являлся весьма пунктуальной личностью, а также ценил дисциплину и порядок. Одним словом, несмотря на полное отсутствие какой-либо занятости, расслабляться Себастьяну было некогда.

Помимо всего вышеперечисленного, Себастьяну приходилось учиться выполнять команды, на озвучивание которых Мартин не жалел визгливого горла. Ключевым моментом в основе данных команд было «Готовимся!».

Оглушённый визгливым криком, Себастьян мгновенно научился готовиться сразу ко всему: ко врачебному осмотру, к приему пищи, к приему лекарств и прочему, на что хватало бурной фантазии у его полоумного лечащего врача.

Мартин навещал Себастьяна по сто раз на дню. Он делал это внезапно, с истошными криками «Просыпаемся!». Подобного рода «дрессура» всякий раз приводила Себастьяна в предынфарктное состояние с элементами легкого шока, но, к счастью, чаще всего Мартин заскакивал просто молча, выставив руку в предупредительном жесте и с крайне озабоченным видом пролетал мимо, устремляясь прямиком к заветной комнатке за узенькой дверцей.

Утренний осмотр начинался с прелюдии унизительного типа, а именно, с наполнения баночки.

Оглушенный командой «Идем наполнять!», Себастьян долго соображал, куда следует идти и чем вообще наполнять, приведя тем самым Мартина в полное смятение откровенной озадаченности. Объяснения с десятого Себастьян все-таки понял, что от него требуется и с крайне задумчивым видом побрел в туалет.

После передачи наполненной баночки, следовала команда «Готовимся к осмотру!».

Пока что Себастьян восстанавливал потерю слуха, Мартин занимался тщательным изучением теплого желтого содержимого, пристально рассматривая со всех сторон, старательно нюхая и смакуя на язык.

После изучения «крайне важного материала», начинался уже сам врачебный осмотр, во время которого Себастьян, раздетый по пояс, с градусником во рту, стойко терпел безжалостную пытку в виде тщательного ощупывания, прощупывания, простукивания и смазывания линии жжения все тем же невыносимо щиплющим.

Далее ему предоставлялся щедрый отдых, во время которого Мартин пристально вперивал свой нечеловеческий взор в тонкую шкалу градусника, да так и замирал минут на пятнадцать-двадцать. Толи он изображал крайнюю степень повышенной сосредоточенности, то ли действительно не мог разглядеть, а скорее всего, просто засыпал на это время с открытыми глазами.

Однажды Себастьян решил вспугнуть «строгую врачебную интеллигенцию» и громко гаркнул. Реакция превзошла все мыслимые и немыслимые ожидания. Отпаиваясь сердечными каплями Мартин, попросил впредь больше такого не делать, если он, конечно, хочет лечиться при наличие все-таки живого врача.

После изучения шкалы градусника, шел подсчет пульса. Тогда уже засыпал Себастьян, убаюканный монотонным счетом, подкрепляемым выстукиванием сбивчивого такта мыском звонкой туфли.

Несколько раз подряд прогнав по кругу убаюкивающий подсчет и звонкий такт, Мартин впадал в озадаченный ступор, а после будил циклом каверзных вопросов, напрямую касаемых самочувствия. Тут Себастьян терял всякую способность членораздельно изъясняться и лишь виновато пожимал плечами.

После всего этого кошмара наступало умывание и завтрак. Особыми кулинарными изысками Мартин не баловал. Меню состояло всего из трех блюд. По утрам была овсяная каша, сваренной на воде; в обед Себастьян получал какую-то жидкую бурды из сильно переваренного картофеля; на ужин подавалась все та же «картофельная бурда», но с добавлением овсяной каши.

Судя по всему, Мартин или экономил на Себастьяне, или экономил вообще, а может быть, просто обладал довольно скудной кулинарной фантазией.

Правда, один раз, видимо в честь какого-то праздника, появилась жареная картошка и даже на масле. Себастьян с жадностью накинулся на нее, невольно подумав, что на сале было бы в разы вкуснее, но о сале он теперь мог только мечтать, впрочем, как и о мясе, хлебе и прочей нормальной пище.

После еды, следовал, обязательный прием «должных лекарств», в виде горьких порошков, противной микстуры, а также ромашкового отвара. Последний играл в этом доме огромную роль, потому как одновременно являлся и целительным отваром, и заменителем чая, а также средством личной гигиены.

Мыла, как оказалось, здесь и в помине не было, наряду с зубным порошком, заменой которому служил уголь, а зола являлась единственным средством для мытья волос.

Каждый вечер Мартин впихивал в Себастьяна столовую ложку душистого подсолнечного масла и заставлял рассасывать это «чудо-средство от воспалительного процессика» нескончаемое количество времени, потом следовало тщательное полоскание рта, ужин и мытье перед сном.