Великий хиропрактик

Стоило пойти мимо прогнившей охраняемой сторожки с покосившейся крышей, охранники сочувствующе похлопали меня по плечу и, пожелав сил и терпения, распахнули, словно перед каретой скорой помощи, главные ворота, выпуская на временную вольную волю.

Следующее утро началось с обвинительнонравоучительной брани профессора Берекли все той же вчерашней направленности и того же самого содержания. Слушая повтор о сорванной мною операции, я подумал, что старик‐то совсем ку-ку и тяжко вздохнул, искренне сочувствуя его маразматической старости. Non eadem est aetas, non mens (лат. Не те уж годы, не тот уж дух).

Мой уединенный похмельный покой нарушает Беспардонная Лярва, требуя отправляться во все те же Фекально-кафельные владения Злобного Орка.

– Я тама уже был, – говорю шутки ради, – мне не понравилось.

Cave quid dicis, quando, et cui (лат. Думай, что говоришь, когда и кому). Под грозное: «Поусмехайся мне еще тут!» чуть ли не за шкирку выдворяюсь в вверенном мне направлении.

При виде радушно улыбающегося меня у Злобного Орка задергался правый глаз.

– Да что тебе тут медом намазано, что ли?! – обреченно взвывает она, хватаясь за прилизанную голову, прибранную медсестринской белоснежной приколкой.

Виновато пожимаю плечами, мол, рад бы не ходить, да профессор Берекли заставляет. Сердито ругнувшись, Злобный Орк бросает на меня насупленный взор. Вожделенно улыбаюсь и с многообещающим видом полюбовно кошусь на половую тряпку. Испуганно сглотнув, Злобный Орк устремляется к шкафчику с медицинским инвентарем для данного помещения, затем к своему письменно-продовольственному столу.

Dulce est desipere in loco (лат. Отрадно предаться безумию там, где это уместно). С нескрываемой радостью вылетаю из Фекально-кафельный владений, резко торможу возле заветной дверки туалетной комнаты и, к превеликому удивлению вовсю жмущийся и озабоченно ожидающей предоперационной публики, начинаю томно потягивать минералочку из спринцовки, предусмотрительно сняв с оной резиновой груши щедро провазелиненный наконечник. Временами бросаю гордые взгляды на остолбеневшую публику и самодовольно развожу руками. Ut ameris, amabelis esto (лат. Чтобы тебя любили, будь достоин любви).

Дохлебав спринцовку до донца, радостно скачу в свое пыльное уединение, где начинаю немедля лечить израненный подсвечник подаренным вазелином. Стоило только застегнуть брюки, как врывается какое‐то шарахнутое чудо в виде молодого санитара и заместо долгожданной уборки со всей дури вшпандоривает в мое правое запястье что‐то нестерпимо болюче-жгучее нарочито вялотекущей направленности, затем оставляет модифицированный конус Лаера в вене.

– Можете гнуть кисть, – бросает напоследок это жестокое нечто и стремительно утекает.

Минут двадцать визжу во все горло. Минут сорок ношусь как ошпаренный. Скулю битый час. Больно, страшно, да и плененная кисть вконец онемела. Сделав еще два круга по своему пыльному уединению, выбегаю наружу. Ношусь по всему коридору и кричу на всю округу, моля хоть кого освободить от пугающей иглы, на что получаю от молоденькой курвы-уборщицы насмешливое: «Да ладно тебе, носи!».

Поправив отпавшую челюсть, слышу от другой, такой же молоденькой курвыуборщицы: «Да гни ты руку, гни!».

Crede experto (лат. Верь опытному). Преодолев первый страх, пробую выполнить требуемое.

– Не рискуй, хозяин! – верезжит сгибаемое запястье.

С испуганной озадаченностью шарахаюсь в сторону, пребольно ударяясь затылком о стену. Под заливистый смех ехидных курв-уборщиц обиженно бреду восвояси. Видимо, давешние клистирные завистники меня крепко сглазили. Felicitas amat silentium (лат. Счастье любит тишину).

Правая рука у меня хоть и не шибко рабочая, однако гораздо приятнее пребывать при двух руках и вообще, как я теперича смычок держать буду при немелой руке‐то? С горькой тоской вспоминаю о скрипке, преданно ожидающей дома.

Стоило кое‐как свыкнуться с потерей своей виртуозной скрипичной игры, как является Беспардонная Лярва с явной целью опробовать в разы облегченную ей работу, однако заместо взвывающей правой руки, шпыряет в застывший, нестерпимо зудящий синяк, безжалостно дорывая намедни покалеченную вену левого запястья. Толи выработанный навык брал вверх над недалеким разумом, толи имело месту быть непринятие новизны, а скорее всего агрессия на весь белый свет зашкаливала. Как бы то ни было, на показательный вопрос: «А для чего тогда это?» Беспардонная Лярва мельком глянула на выставленный перед ее носом катетер и сердито посмотрела на меня.

– Не твое дело! – фыркнула она с полным пренебрежением.

Гениальная завуалированность своей оплошности! И главное, не подкопаешься ведь! Усилием мысли возвращаю на место отпавшую челюсть и парализованный на обе руки кое‐как усаживаюсь на пол слезно жалеть себя разнесчастного.

Крайне утомленный саможалением, отворачиваю заплаканный взор от вздувшегося запяться и настойчиво пытаюсь закурить недвижимыми пальцами. Так и не сумевши зажечь спичку, остервенело выплевываю успокаивающую сигаретку и погружаюсь в злобные раздумья. В это время заявляется вторая медсестра.

– Вам швы обрабатывать надо? – интересуется она, держа высоко над головой зажим с намотанной на конце гнойномыльной ватой.

– Да нет, – улыбчиво отвечаю.

– А… Так Вы же этот! – ошарашенно восклицает она и мигом исчезает.

– Кто «этот»? – задаюсь озадаченным вопросом.

В голову приходят две очевидные вещи. Первая – истинная, однако чересчур вне всякого понимания, ибо антинаучная! Вторая – ложная, однако вполне подходящая научному описанию. А что? Тупой осел даже звучит как диагноз!

Порешив, что данная медсестра своим испуганным возгласом имела в виду именно это определение моей исполнительнобеспрекословной персоны, тяжко вздыхаю и с досады закуриваю, мгновенно вернув былую гибкость парализованным пальцам.

Ближе к вечеру заявляется Беспардонная Лярва и всандаливает фривольно сидящему мне прямо через штанину вытянутой ноги нечто обжигающе-щиплющее. Взвывая от нестерпимой боли, обиженно потираю покалеченное бедро. Беспардонная Лярва самодовольно ухмыляется и достает из кармана другой шприц, после чего бесцеремонно отымает от моего бедра левую руку.

Невольно задумываюсь над тем: «Тварь ли я дрожащая в этих грязных застенках или, как пациентик, право имею?». Видя занесенную иглу над до сих пор движимым черным синяком умоляющего запястья, всецело склоняюсь к последнему умозаключению, которое незамедлительно озвучиваю.

Скуля над кровоточащим запястьем, хромаю иметь свое право к милым дамам. Робко размахивая плененной правой рукой, сердечно прошу оных потуже забинтовать вконец распухшее запястье.

Глава 2

Выслушав от профессора Берекли уже привычную утреннюю речь в свой адрес и очередное сетование на сорванную операцию, вновь посылаюсь в Фекальнокафельные владения Злобного Орка.

– Я там уже был… – шепчу возмущенным тоном, – Мне не понравилось…

Судя по всему, тот полупьяный шепот четко расслышался профессором Берекли. Вне себя от гнева он назначает помимо клистира еще и промывание желудка и, дав напоследок хорошего пинка для разгона, устремляет меня в вверенном направлении.

Приземлившись носом о натоптанный пол, поднимаюсь на ноги и тащусь по немытому коридору, потирая поясницу все еще кровоточащей левой рукой. Туго забинтованная правая рука мертвой тряпкой колышется в такт хромающим шагам.

– Да что тебя ко мне отправляют‐то?.. – заходится горючими слезами Злобный Орк и горько рыдает, – Когда ж тебя, наконец, прооперируют?..

– Не-е, любезнейшая, – победоносно заявляю я ей, опираясь половинками о болееменее засохший клеенчатый край клистирной кушетки, – Меня только щадященьким можно, а резать меня нельзя… Категорически нельзя!..

– Уйди с глаз моих, окаянный… – заливается безутешным плачем Злобный Орк, обиженно махая в мою сторону, – Видеть тебя не желаю!..

Что ж, желание любой дамы закон! Незамедлительно одариваю безутешную учтивым кивком почтения и устремляюсь было хорониться палате, но соблазненный болезненно корчившейся и надрывно стонущей у туалета толпой, решаю воспользоваться временем открытия жизненно необходимой комнатки, да и утку с недопитой мочой вылить не помешает приличия ради. С этой‐то самой уткой и попадаюсь в крепкие лапы матерых санитаров.

Si vis pacem, para bellum (лат. Хочешь мира – готовься к войне). Истошно голося о недозволительности пихания в мою нежную глотку остроконечных трубок, в сотый раз рыгаю себе на колени, устеленные рванной, застиранной, загвазданной пеленкой всяческих, в том числе и бурых пятен.

– Еще раз блеванешь, сам отстирывать будешь! – орет на меня грузная дама почтенных лет, – А ну пасть открыл!