Невеста полоза. Пленница златых очей

И все же, засыпая, он невольно вспомнил видение в зерцале. С досадой осознал, что даже прелестница Чаруша не помогла окончательно прогнать из памяти его невесту. Эти изумленные глаза – пронзительно-зеленые, распахнутые. Точеное тело с женственными округлостями. И это бесстыжее, откровенное исподнее, что только дразнит мужской взор, а не прикрывает тело.

Он уснул, и, слава всем богам, девица на этот раз ему не снилась.

***

– А куда делось зеркало? – удивленно спросил у Радосветы брат и вновь воззрился на то место, где оно висело.

– Треснуло, – легко соврала Радосвета, и бровью не повела.

– Треснуло? С чего бы? – переспросил с сомнением Владимир.

В ответ Радосвета пожала плечами.

– Примета дурная, – молвил хмуро мужчина. – Водой святой побрызгала на него?

– Конечно, – ответила Рада, и на сей раз не солгала.

– Ты отражалась в нем, когда оно треснуло?

– Нет, – ответила девица, и невольно вздрогнула от воспоминаний – горящие золотом змеиные глаза на человеческом лице, крепкое, могучее тело, словно отлитое из стали – тело воина.

Неужели таков он – Великий Полоз?

Уж она и водой свяченой все-все в доме окропила, и знаки обережные у окон и дверей начертила. И даже двор свой по линии тына обошла, и солью заговоренной посыпала. Все в надежде защитить себя от наваждения, что стало ее спутником с того самого дня, как заглянула она в глаза полозовы. Что же они сотворили с ней? Отчего же ей покоя нет теперь, и видит она полоза во снах то змеем, то человеком?

Радосвету страшило то, что с ней происходит. Уж не предвестие ли скорой смерти? Когда человек у последней черты своего бытия, грань между миром живым и потусторонним может стираться. Толстокожие, глухие к веданию люди и не почуют может быть, а такие ведающие, как Радосвета, будут чуять каждую весточку из потустороннего мира.

Может, полоз – и есть ее вестник? Что, если смерть оказалась еще ближе, чем кажется Радосвете?

Девица украдкой посмотрела на свою почерневшую ящерку. Зеленым, как и положено быть малахиту, остался лишь кончик хвоста. Радосвета вздохнула.

– Что-то ты притихшая совсем, хмурая, – заметил ее брат. – Что случилось, Радосвета?

– Утомилась я. От болезни, от мыслей тяжких и страха за свою жизнь, от осмотров врачебных. Устала.

И не солгала ведь. Всю правду брату выложила, что таилась у нее на душе, да только самую главную, самую горькую и страшную правду – что сочтены ее дни, что недуг ее смертелен и сжигает ее день ото дня, Радосвета опять умолчала. Так и не нашла в себе силы сказать об этом брату.

Владимир подошел и обнял сестру. Его дыхание коснулось ее макушки. Как в далеком детстве.

– Ты, в самом деле, устала. Тебе отдохнуть надобно. Сил набраться. Работа у тебя такая – часть силы своей всегда отдавать, а ты сама сейчас, как фонарь потухший. Может, съездим куда-нибудь? В Аркаим, например. Помнится мне, тебе это место всегда нравилось. Да и тетушка наша заждалась нас в гости, все зовет.

– А давай, – согласилась Радосвета.

Ну как ей сказать правду брату? Как можно разбить ему сердце?

– А что это за колечко такое красивое у тебя появилось? Чей-то подарок? – полюбопытствовал Владимир, указав на палец сестры с украшением. Тем самым, от малахитницы.

– А это я у бабушки в сундуке нашла совсем недавно, представляешь? И оно мне так понравилось, что теперь всегда ношу его, – призналась девица.

– Никогда его не видел у бабушки. И почему она его прятала?

В ответ Радосвета пожала плечами.

***

Он опять у двора Ведагора. Снова вопросы, снова мыслей ворох, не дающих покоя. Он застал волхва у дверей ученической – отдельной избы, где ведагор обучал и передавал свои знания. Здесь были юноши и молодцы, девиц раз-два и обчелся, да и у тех поток колдовской силы слабый.

– Я не помешал учению? – спросил князь.

– Никак нет, – улыбнулся Ведагор. – Знаю, что по мелочам ты не приходишь. – Омойте травы ключевой водой, да на солнце разложите. Я скоро подойду к вам, – приказал волхв ученикам и поманил князя на берег реки. – Пройдемся у водицы, Драгомир, потолкуем? Что привело тебя снова? Вижу, что покоя нет тебе, уж больно вид у тебя озабоченный.

– Я все о том же, Ведагор. О невесте той уральской.

– Никак задумался о своем решении? – Ведагор подмигнул.

– Нет, – отрезал князь, и волхв вздохнул. – Я не изменю своего решения. Мало ли, что там матушка думала, лета рекой утекли, все изменилось. Мне хватает наложниц, обойдусь без невест, тем более с Земли. Да и к чему тянуть сюда умирающую? С этим решено. Только вот приходит она ко мне во снах по-прежнему. А вчера вообще диво приключилось – смотрю я в зерцало в своей почивальне, а там в отражении – девица эта стоит…

И князь рассказал волхву о том, что вчера случилось. Утаил лишь то, в каком виде девица ему привиделась. И мысли свои бесстыдные. Ведагор, слушал его, да оживился заметно.

– Любопытно, князь, очень любопытно. Но этому есть объяснение – между вами связь, раз уж вы помолвлены. Оттого и во снах ты ее видишь. И сам к ней во сне приходишь. Уверен я, что ты ей тоже снишься. А тем боле, плохо ей, хворает она, и через сны душа ее к тебе взывает. А колечко матери для вас, что одна ниточка о двух концах – держит вас, связывает.

– Почему же раньше не было этого? Отчего это недавно началось? – вопрошал Драгомир.

– А вот здесь я, князь, затрудняюсь верно ответить. Связь эта недавняя, и что-то подстегнуло к тому, что она появилась. Понять бы только, что.

– Может, обряд какой? – предположил Драгомир.

Волхв задумался.

– Не ведаю даже, – покачал он головой. – Что это за обряды такие, на расстоянии. Но, предположу, что дело все же в кольце Василины. Если она его оставила для твоей невесты много лет назад, а девица его недавно надела, то кольцо это могло стать вашей связующей ниточкой. Ворожба-то на нем какая – брачная. Вот надела невеста твоя кольцо обручальное впервые, связь и образовалась. Хотя… припозднилась она что-то. Уговор был на восемнадцатое лето. Больше двадцати уж прошло, а то и больше. Двадцать четыре, получается. Твоя невеста, князь, вековуша10 уже.

Драгомир отмахнулся с усмешкой.

– То не моего ума забота. Я думаю теперь о том, как прекратить это все. Есть какой-то способ?

Волхв покачал головой.

– Это связь между просватанными, Драгомир. Как я могу ее оборвать? Ее не станет только со смертью одного из пары. А если твоя девица хворает сильно, так и ждать тогда недолго. Умрет, и все прекратится. Потерпи, уж как-нибудь. В конце концов, это всего лишь сны, чего от них худого?

– Надоели, – проворчал в ответ Драгомир.

Не признаваться же ему, что потом, после снов этих, он то и дело возвращается мысленно к уральской невесте, и как ни старался, так и не смог отринуть думы о ней. И это князя злило.

Однако ж, впереди его ждал поход в Изворскую волость, и Драгомир втайне надеялся, что долгий путь, славная битва да хлопоты с посажением нового волостного князя прогонят из его головы всю эту блажь. У блажи этой глаза, что малахиты, да губы, подобны ягодам лесным.

Снова, снова наважденье! Клятая рыжая невеста! Скорей бы избавиться от этих мыслей, скорей бы все вернулось на круги своя! Драгомир встрепенулся, прогоняя навязчивые образы.

Завтра он со своим войском выходит в поход. Вот, о чем надобно думать.

Только ночью, едва лишь Драгомира сморил сон, он снова увидел невесту. Он лежал рядом с ней в высоких травах, голова ее покоилась на его груди, руки князя гладили ее крутые бедра, и упоительный запах малины и вереска с медом сладко кружили ему голову. На душе было так легко и отрадно, как не бывало уже давно. Ее дыхание коснулось его шеи нежной лаской.

– Я умираю, Драгомир…

Глава 6. Наваждение

Забери мою печаль,

Ветер юный,

Опусти на дно пруда

Мои думы.

YARuGA,

«Птица»

Истекли две седьмицы…

Радосвета вздрогнула, услышав громовые раскаты. Погруженная в думы о происходящем с ней, девица и не заметила приближения грозы. В последние дни она то и дело уходила в себя. Вновь и вновь вспоминала тот день, когда запамятовала бабкин строгий наказ не хаживать в лес в день Змейника, встречу с Великим Полозом, и все не могла разуметь – то ли морок это был, то ли явь?

С того самого дня Радосвета потеряла последние крохи покоя. Мало ей было дум о неминуемой смерти, так теперь еще и мысли о полозе ее не покидали. Он являлся к ней во снах, мерещился ей в зеркале, и не покидал ее мыслей даже днем, и Радосвета теперь гадала – чем же обернется для нее эта встреча?

Ей было боязно думать об этом. Но вспоминать о том, что совсем скоро ее не станет, было еще страшней. Сны с полозом ее больше не пугали. Во снах он каждый раз появлялся в человеческом облике, и лишь змеиные глаза – горящие хищные блеском, золотые, с узким зрачком, выдавали в нем не-человека. Во сне она его не боялась. Он был всегда ласков с ней и осторожен. И сны эти были овеяны томительной негой и светлой безмятежностью. Радосвета просыпалась в свою тягостную явь, словно сама не своя. Эти сны навевали тоску о том, чего ей вовек уже не изведать. Они стали ее наваждением.

В минувшую ночь ей снова снился Великий Полоз. И лежали они на теплом песке на берегу спокойной реки, он держал ее ладонь в своей ладони – широкой, чуть шероховатой. Тихо плескалась речная вода, да ветер шептался с листвой плакучей ивы, что роняла ветви в воду. Радосвета и полоз молчали, как и бывало всегда. Но в этом молчании крылось нечто красноречивое и понятное обоим без слов. Во снах она не ведала тревоги и страха, окутанная умиротворением и чувством защищенности. И чем прекрасней был сон, тем боле тяжко ей стало просыпаться.

Радосвета уже не ходила на работу, но так же неизменно принимала дома тех, кто нуждался в ее помощи ведуньи. Она решила выполнять свое дело, пока хватает сил и остатков здоровья. Ей с детства по нраву было помогать людям. В деле врача она находила себя, свое призвание, этим жила и дышала. Суета ее будней прогоняла мысли о хвори, и все же, коварный недуг не давал Радосвете забыть о том, что теперь она в плену его до самой кончины. Ей тяжело дышалось, грудь словно сжимали тиски, появлялся хриплый, надсадный кашель, и слабость стала ее постоянным спутником. Но страшней всего ей было от невыносимых болей в груди и голове.

И сейчас она снова согнулась от приступа кашля, прижала платок ко рту. Отняла его и с какой-то отрешенной обреченностью смотрела, как расцветают на светлой ткани платка пятна алой крови. Радосвета разглядывала их, и будто до конца еще не верила, что смертельно больна.

Болезненную бледность лица скрывал нарисованный утром румянец. Любила она наводить красоту. Но глаза, как бы девица их не подводила, с лихвой выдавали печаль. Весть о страшном недуге Радосветы живо разошлась по ее родной лечебнице, и на лицах тех, с кем когда-то работала, она видела жалость. Но ей не нраву было сдаваться унынию и говорить о своих тревогах, а потому, ведунья сразу отметала разговоры, что могли ее печалить, улыбалась и шутила.

Ей отчаянно хотелось, чтоб ее запомнили такой – олицетворением ее имени – светлой и радостной, смешливой. Чтоб вспоминали с теплом и добрым словом.

Оглушительно ударил гром, и девица снова вздрогнула, очнувшись от дум. По щеке скатилась одинокая слеза. Взгляд Радосветы вновь устремился туда, где на месте разбитого зеркала висело теперь другое. Полоз там ей больше не мерещился, но каждый раз, проходя мимо, она будто подспудно ожидала узреть его, и даже на ночь стала занавешивать холстиной. От мысли, что полоз может наблюдать за ней, пока она спит, не по себе становилось Радосвете. Во дворе громко скрипнула калитка, и ведунья пошла встречать своего посетителя.

Так и текли ее дни, словно река. Днем хлопоты, дела, а ночью сны, где снова ждал ее загадочный полоз в ипостаси человека. С каждым разом ведунья смелела, у теперь ей не хватало лишь объятий. Ее снедало любопытство – какой он из себя, полоз этот? Хотелось рассмотреть его лицо повнимательней, да заглянуть в глаза диковинные, пропустить светло-русую прядь через пальцы. Но каждый раз, стоило Раде помыслить об этом, и сон обрывался.

Радосвета, как ни силилась, не могла осмыслить, о чем ей молвят эти сны, о чем предупреждают. Какие знаки они несут в себе? Возможно, не будь она слабее из-за хвори, то все же задумалась бы о смысле загадочных снов, но всех ее сил нынче едва хватало на то, чтобы каждый день принимать дома нуждавшихся.

За какие-то ничтожные пару седьмиц Радосвета еще больше ослабела и потеряла в весе. Но она обещала самой себе, что будет помогать страждущим, пока ее окончательно не покинут силы. И пока Радосвета крепилась.

Три дня назад к ней домой пожаловал мужчина снимать приворот. Сильной оказалась темная ворожба, и долго над ней корпела Радосвета. Три дня подряд пришлось ей потрудиться, чтоб и следа не осталось на нем от воли чужой, порабощавшей разум. И сегодняшний день был последним. Хворая ведунья во всем теле чуяла усталость, но держалась из последних сил.

Закончив обряд, проводила она мужчину до калитки. Собиралась гроза, ветер гнал по небу сизые тучи, и Радосвета с изумлением почуяла, что ее качает от ветра. Насилу она дошла до дверей дома, и едва дойдя до узкой койки в гостиной комнате, упала на нее без сил, смежив веки.

Снова громовой раскат, и комната исчезла. Радосвета осмотрелась по сторонам. Она стояла посреди макового поля, и над ним зарождалась гроза. Прохладный ветер с запахом дождя прошелся по цветам, тронул алые лепестки. Девица застыла в неведении – где она оказалась, что ей делать, и куда ступать? А потом она услышала голос. Тихий, словно дуновение ветра в поле. Или это ветер и есть?

Смело ступай ты змеиной тропой

Слышишь ли голос мой шепотом, девица?

Очи полоза зрят за тобой!

– Кто это? – воскликнула девица, заозиралась по сторонам – никого.

Новый треск грома не смог заглушить громкий рев неведомого зверя. Радосвета испугалась, и поле накрыла огромная тень. Воздела девица к небу глаза, и вскрикнула от изумления – высоко в небе над ней пролетел огромный крылатый зверь. Полыхнула молния, на миг ослепив ведунью.

Радосвета открыла глаза. Стены родного дома, и никакого макового поля. И крылатого нечто в небе. Кто это был? Неужели дракон? «Приснится же, – усмехнулась ведунья. – Как это странно – как только я заболела, мне стали видеться такие дивные сны!»

Ее снова обуяла тоска, и чтобы в голову не лезли глупые мысли, Радосвета заняла себя пошивом нового платья. Бабушка Руслана всегда ее поучала «не будет скуки, коли заняты руки», и теперь девица точно знала, что труд не только прогоняет скуку, но и тоску. Шила она умело и на совесть, как бабушка научила ее когда-то очень давно. Когда платье это задумалось ею, Радосвета еще не ведала о том, что недуг ее смертелен. Потом она не могла смотреть на эту ткань, думая о том, что никаких уж нарядов ей теперь не надобно. А потом все же решила – дошьет. Непременно дошьет! И вышивку народную добавит по рукавам, подолу и горловине. Пусть будет это платье. Пусть.

***

До Изворска около двух дней пути, и князь вместе со своим войском остановился на новый привал. Споро расположились на берегу узенькой речушки, и мужчины разделили дела: кто-то стряпал нехитрый походный ужин, а кто-то ставил навесы для ночлега. Драгомир не раз подмечал, как задумчиво на него поглядывают то воевода, то старшие дружинники.

– Скажи ка мне, брат мой, ничего ли не случалось у тебя за последнее время? – тихо спросил у князя Белояр, улучив момент, когда рядом с Драгомиром никто не стоял, кроме самых близких бояр.

Светозар переглянулся с Белояром, будто согласился со сказанным.

– Отчего же вопросы такие? – попытался искренне изумиться Драгомир.

– Оттого, братец, что во сне ты молвишь вещи любопытные, – ответил Белояр.

– Похожие на слова из старой, забытой ныне зовущей песни полозов, – добавил Светозар.

Руки князя стиснули поводья. Значит, ему не просто приснилось…

– Что с тобой творится, Драгомир? – вопросил Изяслав. – Уж нам-то можно довериться, мы с детства прошли плечом к плечу и огонь, и воду.

Драгомир тяжело вздохнул, раздумывая. Этим трем молодцам он доверял как самому себе. И в самом деле, отчего бы не сказать? И Драгомир все рассказал, как есть – о невесте своей нежданной, о снах, о видениях в зерцале. Утаил только то, что не может отринуть мысли о ней, и не вспоминать ее не может.

– Значит, ты решил, что невеста твоя на Земле останется? – переспросил Белояр. – Не придется ли жалеть?

– Забрать хворую невесту, которую и знать не знаю, и видел один раз, чтобы наблюдать, как она будет гаснуть день ото дня, в ожидании смерти? Ну уж нет! Я не жалею о своем решении. И не пожалею, – возразил князь.

«Хватит уже с меня смертей», – додумал уже про себя.

– Воля твоя, Драгомир, – Изяслав развел руками. – Только вот что ты поделаешь с зовущей песнью, слова которой во сне произносишь? Давно уже не звучало песен этих на землях златославских, да только помнят все рассказы пращуров, что когда-то песнь эта девицу приманивала, тянуло ее на голос полоза, что пел для нее, и шла она прямиком к нему.

– Не случится такого, – ответил Драгомир. – Как она придет ко мне из иного мира? Будто неведомо вам, что только полозы да малахитницы могут пройти переход межмировой между Землей и Аркаимом. Ну, ведуньи сильные, раз уж на то пошло. Но опять-таки, сами не пройдут, им проводник нужен – малахитница иль полоз. Да и то в особый день. А она – простой человек. Ей такое не под силу.

– Странно, что ты песнь зовущую стал произносить, – подумал вслух Светозар. – Ее слова мы не забыли, раз уж передавалась она из уст в уста, как память прошлого, да только я на своем веку еще ни разу не слышал, чтобы кто-то ее произносил по-настоящему. Может, невеста твоя какая-то особая?

– Я сначала тоже так подумал, когда узнал о ней. А потом, когда узрел ее, то понял, что она, хоть и хороша собой, но ничем особым не отличается. И к чему матушка сватовство это удумала, для меня неясно. Все равно, теперь уже неважно, что там в мыслях у матери было. Моя невеста скоро умрет, и все договоренности потеряют силу.

Насущные дела отвлекли их от беседы, и к ней они больше не возвращались.

На ужин состряпали похлебку из зайчатины, и после засобирались на ночлег. Ночной сумрак опустился на остывшую землю. Драгомир всегда, наравне с дружиной назначал и себе дозорные часы, но сегодня был не его черед, и потому, он уснул, едва оказался лежащим на своей рогоже.

И снова этот запах – малина, да вересковый мед. И чтобы наяву не молвил Драгомир, а вдыхать этот запах ему хотелось. Такой притягательный и ни на что не похожий. Он пробуждал в душе сладкое томление. Так пахла только она. Его умирающая невеста, имени которой он не ведал даже. Драгомир с досадой подумал о том, что начинает привыкать к этому запаху, вдыхать его с наслаждением. Желать ощутить его на языке. Как бы не пристраститься к нему…

Она где-то рядом. Здесь, на знакомом ему берегу реки. Стоит лишь вдохнуть полной грудью ее упоительный запах, и он приведет его к ней. Драгомир всем своим существом почуял ее близость, и мягкие девичьи ладони легли на его плечи, погладили спину. Ее дыхание защекотало его кожу между лопаток, и в теле Драгомира будто дрогнула струна. Тягучее и сладостное чувство вспыхнуло внизу живота и осталось тихо тлеть, медленно растекаясь по телу. Князь выдохнул и с сожалением помыслил о том, что привыкает к этим снам. И касания девицы этой, и ее дивный запах и голос пробуждают в нем нечто жаркое и такое всеобъемлющее, что вмиг захватывало тело и разум, разжигало кровь. Коли сам ее не видел бы тогда, так и подумал бы, что ведьма, околдовала! Но князь не видел в иномирной девице ничего такого, а потому лишь, проснувшись, нахмурился, понимая, что теперь эта девица постоянная гостья его снов. И самое худое то, что Драгомир начинал привыкать. И ему это даже становилось по нраву.

«Все же после похода стоит сходить в уральские земли, да еще раз на девицу взглянуть. Дабы убедиться, что точно не ведьма», – помыслил про себя князь и снова уснул.

И виделась ему лазурная высь неба, и он лежал средь макового поля. Тихое сопение совсем рядом, тепло чужого тела и девичья ладонь покоится на его груди. От солнечных волос исходит знакомый нежный запах.

Кажется, она поселилась в его снах до конца своей короткой жизни. И отчего-то Драгомиру такие встречи больше не были в тягость. Скорей наоборот. Пора уже признаться самому себе, что когда она умрет, этих снов ему будет не хватать. Но время все исправит, присыпет воспоминания пылью лет. Он – князь Златославии. Он навеки принадлежит этой земле, и все мирское ему должно быть чуждо.

***

Ой, не робей, моя ясноглазая

Слышишь мой голос? Ступай же за мной!

Сердце твое соберу из осколков льда

Сквозь туман уведу за собой!

Тропа, сокрытая рваным туманом. Запах земли после дождя. Полумрак приглушил краски леса, размыл очертания деревьев вдали. И голос, мягкий, будто бархата прикосновение, кажется, что под кожу проникает. Зовет за собой куда-то, манит неистово. В душе такая отрада просыпается, какой она давно уже не помнит, и что хочется за голосом этим идти. Вот мелькнула знакомая фигура мужчины. Радосвета точно знала, кто это. Он обернулся, и обжег ее горячим взглядом золотых своих глаз. Это он. Снова он.

Радосвета судорожно вздохнула и открыла глаза. Выдохнула и посмотрела в окно. Там, на улице едва забрезжил рассвет. И ничего не могла она с собой поделать. Каждую ночь уральская ведунья засыпала с мыслями о том, кого видела во снах. Отчего-то, ей было ведомо, что это тот самый полоз в обличье человека, с которым встретилась она в день Змейника. Так он и снился ей с того самого дня, и так привыкла Радосвета к этим странным встречам за гранью яви, что уже не боялась их, а ночи ждала, словно утешения. Все, что было наяву, давило на нее, в уныние вгоняло, и знание о том, что ее собственная жизнь совсем скоро оборвется, причиняло еще больше душевных мук. Она винила себя в том, что не призналась брату, и все же, не могла найти в себе силы открыть ему страшную правду.

Радосвета повернулась на другой бок, желая еще поспать, но тяжкие мысли прогнали сон, и она решила, что лежать дальше уже нет смысла. Заправляя постель, она силилась вспомнить, что за слова ей слышались во сне. Даже не слова, а скорее песнь. Тот самый манящий голос будто что-то напевал, да так красиво, так дивно и заманчиво, что невозможно было устоять. Вспомнить, о чем он пел, Радосвета так и не смогла. А потом она увидела сизое перышко на половике, удивилась. Нагнулась поднять его. «С горлицы что ль», – подумалось ей. Но стоило девице выпрямиться, как мир в ее глазах померк, и Радосвета лишилась чувств.

***

Пробуждение Драгомира вышло преждевременным и донельзя тревожным. Сердце заходилось бешеным галопом, страх забрался морозом под кожу. Князь оглянулся – все еще спят, только дозорные несут свою службу. Тишина и спокойствие раннего утра перед рассветом. Отчего же ему беспокойно так? Тревога не оставляла князя, и он понял, что стало ей причиной – что-то худое стряслось с уральской невестой. Он чуял это всем свои нутром, и казалось, что сердце готово вырваться из груди, и лететь, лететь, лететь резвым соколом к невесте, чтобы укрыть ее от беды, защитить от невзгод.

Драгомир со злостью и шипением втянул воздух. «Проклятое, проклятое наваждение! Проклятая невеста, чтоб тебе провалиться! Спасу от тебя нет никакого!»

Он вскочил со своей лежанки, и быстрым шагом дошел до реки. Обернулся змеем и вошел в прохладную воду, остывшую за ночь. Объятия воды отрезали его от остального мира, стихли звуки, и сердце постепенно успокоилось. Мысли очистились от наваждения, и Драгомир вздохнул. Вода защекотала жабры. Выдох и снова вдох. Князь прямо в воде обернулся назад в человека и выплыл на поверхность. Отголоски былой тревоги еще трогали его душу, но всеобъемлющий страх за невесту прошел. «Мне все равно, что с ней станется, мне все равно! Все равно! – убеждал себя князь. «А ежели она умирает прямо сейчас? – подумалось ему вдруг. Но он тут же себя одернул: «Ежели и умирает, мне какое дело до чужачки с Земли? Я и помочь ей ничем не смогу. Коли умрет, значит время пришло. Мы не в силах со смертью спорить. На это есть воля великой Мораны».

Драгомир убеждал сам себя, и все же, в груди под сердцем словно застыла мелкая льдинка. Она не давала забыть о себе короткими уколами тоски и сожаления, но князь тут же яро отметал эти чувства со злостью дикого зверя.

Навстречу ему подошел Светозар.

– Что опять с тобой случилось? Ты чего в реку бросился, как полоумный?

– Окунуться решил поутру, – соврал Драгомир.

Не желал он признаваться в том, что наваждение его не отпускает, держит в плену и потихоньку мучает. У наваждения этого солнечные волосы и тень смерти за спиной. Эти тени в Златославии звались жнецами Мораны, и были они вестниками скорой смерти.