Если любишь – молчи…

– У тебя хороший рассказ, – отвечает на мой взгляд Вера Степановна. – Но над ним нужно ещё поработать. Ты написала то, что хотели бы прочитать взрослые, а не то, что лежит у тебя на сердце. Такой текст словно лишён дыхания жизни. Подумай, что тебя волнует? Что болит? Слова сами найдутся.

Упираюсь взглядом в свой текст. Он весь исписан зелёным – я всегда помечаю ошибки зелёным. Не красным же. Здесь не школа! Буквы начинают дрожать, лист расплывается перед глазами. И мне кажется, будто мой рассказ покрыт плесенью.

Успеваю смахнуть слёзы, пока никто не видит.

– Вера Степановна, я пойду. Мне на-до… – беру сумку и бегу прочь.

– Аля! Алечка!

Вера Степановна встаёт. Тянется вперёд, чтобы остановить меня. Но она слишком медленная.

Выбегаю в коридор. Забираю одежду из раздевалки. Застёгиваюсь, прищемив молнией подбородок. Так больно, что искры из глаз! Вот не везёт…

Вылетаю в морозный февраль. Ветер бросается в лицо, как бешеный. Хлещет по щекам. Швыряет в глаза мелкие колючие градины.

Натягиваю шарф на нос. Бегу по улице.

Скорее! Домой! Под одеяло!

Нет – в ванную!

Пытаюсь представить горячую воду и пышную пену. Чашечку чая на краю ванной и музыку. Но мысли тянутся обратно, в книжную утробу библиотеки. Вспоминаю Веру Степановну. Её добрый взгляд из-за толстых стёкол очков. Пухлые пальцы, державшие чашку. И улыбчивый рот. Удивительно, как она могла так ранить меня словами? Я же всегда ей нравилась! Вера Степановна хвалила меня постоянно!

Пена, музыка, чай… И ещё шоколадка. Да, лучше думать об этом.

Я иду всё быстрее. Мимо кафе и зоомагазина. Поворачиваю, чтобы срезать дорогу через сквер. Спешу по аллее навстречу ветру. И вдруг вижу их.

Никита и Таня. Под фонарём.

Держат друг друга за руки и, кажется, говорят о чём-то. Или молчат. Они словно отгорожены какой-то незримой стеной, за которую никто и ничто не может проникнуть. Даже злая февральская вьюга.

Вдруг Никита наклоняется к Тане. И они стоят лицом к лицу. Минуту, а может, вечность – сложно понять. Меня обдаёт жаром. Потом холодом. Снова бросает в жар.

Первый поцелуй.

Не со мной.

Обхожу этих двоих по узкой тропинке. Забегаю в магазин. Беру шоколадку. Ещё одну. «От сладкого – прыщи!» – бунтует Севин голос в моей голове.

Отмахиваюсь: отстань! В такой день можно.

Бегу домой, стараясь удержать слёзы. Плакать – дома. Такое правило. Поворачиваю ключ в замке. Горячая вода, музыка, чай… Но вместо ванной бреду в свою комнату и валюсь на кровать, как мешок с картошкой. Реву.

Подушка лишь немного заглушает мои вопли. Мне надо выкричать свою боль. Выкричать обиду и ярость. Иначе лопну. Но злости не становится меньше. Она расползается чёрным ядовитым облаком по нутру.

Она сжигает. Похоже, скоро от меня ничего не останется. Одна оболочка.

Мне хочется крушить всё вокруг. И я молочу кулаками подушку.

Проклятый, самый худший день! Худший месяц!

Враль-февраль! Отнял у меня самое дорогое! А-а-а!

Если бы у меня была мама, она обняла бы меня и, покачивая из стороны в сторону, сказала, что я самая хорошая дочка на всём белом свете. Но мамы нет. Она умерла в тот день, когда я родилась. Моя семья – это двое мужчин: программист и кикбоксер. Они прибегают на крики. И ни один из них не знает, что делать с ревущей девочкой.

Папа идёт на кухню – налить воды.

Сева садится рядом и шепчет:

– Опять Арс? Приставал, да? Я ему башку вырву с корнем, чтоб новая не отросла!

Мотаю головой.

– Что тогда? – Сева не понимает.

Папа приносит воду. Делаю глоток. Ещё один. Да, так лучше…

– Что случилось?

Папа тоже садится рядом. Теперь я между папой и Севой. Как сосиска между булочками. Они напирают с обеих сторон. Но мне не тесно. Уютно даже.

– Ну и? – Папа хочет услышать ответ.

Снова мотаю головой: не сейчас.

– Ладно. – Папа не спорит. – Поговорим позже. Приляг.

Он уходит. И я знаю – папа не вернётся. Начнёт работать, да и забудет обо всём на свете. Забудет обо мне. Но от Севы так просто не отделаться.

– Точно не Арс? Может, ты боишься сказать?.. Мне всё можно сказать, ты же знаешь!

Как будто в мире нет других причин горевать.

– Да нет же, не он, – отвечаю. – Слушай, когда тренировка?

– Какая тренировка? – Сева смотрит с недоумением. – По кикбоксингу, что ли?

– Ну да! Когда?

Получается почти стих. Надо запомнить, а потом использовать… Хотя зачем? Не стоит мне больше писать. Я бездарь.

– Э-э-э… – тянет Сева. – Завтра.

– С тобой пойду.

– Серьёзно? – Сева улыбается одними уголками губ. – С чего вдруг?

Пожимаю плечами. Просто чувствую – мне нужен кикбоксинг! Чтобы бить, бить, бить! Кого угодно!

– Ладно, отдохни, что ли…

Раздеваюсь, иду в ванную.

Шоколад, музыка и горячая вода. Я смою с себя этот проклятый день. Пусть стечёт в канализацию. Вместе с моими слезами, которые горят на щеках.

Я больше не хочу плакать.

Глава 5. Литература на боксе

– Аль, скоро ты? – Сева уже на пороге. – Опоздаем!

– Да тут идти десять минут. – Я перебираю футболки. – Подожди.

Нельзя явиться на первую тренировку в чём попало! Так, в этой я толстая, эта – слишком короткая, эта…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Персонаж сатирического романа французского писателя XVI века Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», отличавшийся необычайным обжорством.

2

Перевод А. Кривцова.