Песня о братьях

Алексей Порвин

Песня о братьях

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

П59

Предисловие Е. Захаркив

Алексей Порвин

Песня о братьях / Алексей Порвин. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Новая поэзия»).

Поэзия Алексея Порвина получила широкое признание как самобытный сплав европейской традиции с авангардным письмом, при этом художественная система, создаваемая автором, далека от того, чтобы застыть в однажды достигнутой точке. В новой книге одним из важнейших измерений оказывается политическое, которое нельзя понимать в отрыве от истории современной России – так, «Ямбы-2021», являясь своеобразной вариацией античного обличительного жанра, преломленного через метафизическую оптику, в то же время отсылают к остро публицистическим ямбам А. Шенье, а поэма «Песня о братьях» исследует маскулинность и преобразующую силу (в том числе поэтического) зрения, в точках соприкосновения личного и политического обнаруживая ресурс для сопротивления машине насилия через освобождаемую сексуальность. Алексей Порвин родился в 1982 году в Ленинграде. Поэт, переводчик, литературный критик. Стихи и эссе публиковались в журналах «Нева», «Дружба народов», «Воздух», «Новая Юность», «Носорог», «Урал», «НЛО» и др. Автор стихотворных книг «Темнота бела» (2009), «Стихотворения» (2011), Live By Fire (Cold Hub Press, 2011), «Солнце подробного ребра» (2013), «Поэма обращения. Поэма определения» (2017), «Радость наша Сесиль» (2023). Стихи переведены на английский, немецкий, французский, итальянский, финский, чешский и китайский языки. Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2012), входил в шорт-лист Премии Андрея Белого в номинации «Поэзия» (2011, 2014). Живет в Санкт-Петербурге.

ISBN 978-5-4448-2453-5

© А. Порвин, 2024

© Е. Захаркив, предисловие, 2024

© Т. Антонюк, фото, 2024

© В. Ковалевич, фото на обложке, 2024

© И. Дик, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Дорогой читатель, дорогая читательница

Может быть, стоит попробовать подступиться к разговору о сложной, непрозрачной поэзии Алексея Порвина через набросок читательского образа, подчеркнув, что этот образ – лишь условная модель. Читатель – это тот, кто относительно отчетливо определяется в поле «рассеянной субъектности» (или так называемой бессубъектности1) самой поэтики Порвина. Здесь «рассеянность субъекта» связана с растворением в собственном объекте наблюдения2, то есть с пристальным вниманием к миру во всей его детальности.

Наш читатель обладает глубокими познаниями – особенно в области мировой истории литературы, начиная с древнегреческих истоков, с которыми связана своего рода мифологическая система умолчаний («он весь замолчан мифом»). Речь идет об аллюзиях, не требующих или больше не поддающихся однозначной расшифровке. Например, в цикле «Ямбы-2021» в галерее чтения выставлены животные и птицы, разнообразная утварь, портреты людей, невозможные пейзажи, фрагменты домашнего быта и городской жизни, механистические «детали» и «шестеренки», а также образы библейского рая и древнегреческого космоса. В этом подвижном комплексе каждый изображенный объект является знаком скрытых законов мироздания, как будто, опять же, известных по умолчанию и за счет этого умолчания уже далеко не очевидных. Такой таинственный ассамбляж присущ мифу, что сам по себе – особая непрерывность, то есть синхронная конфигурация обломков исторического и внеисторического происхождения3.

Самым красноречивым умолчанием и вместе с тем самым конституирующим элементом выступает поэтический размер стихотворений, вошедших в сборник, который можно обозначить как свободный дериват античной метрики, создающий ауру античности. В своей книге «Возвращение Адама. Миф или современность архаики» Михаил Ямпольский указывает на обязательное условие современного ревизионизма мифов – их деформацию, достигаемую за счет других источников, своеобразных промежуточных инстанций между исходным мифом и окончательным текстом ревизии4. Например, «Ямбы» Порвина отсылают к остро публицистическим «Ямбам» Андре Шенье и через них – к античному обличительному жанру, совпадающему в названии с метром. Представляется, что обращение «темного поэта» Порвина к производным от античного стиха – жест его специфической гражданственности, выразившейся в виде своего рода спаянности образного (объекта репрезентации) и дискурсивного (объекта рефлексии, в том числе политической): «Портрет протеста вправлен в раму / оконную, и всякий выходящий / из дому погружается в пейзаж / от лозунга едва ли отличимый…».

Познания порвинского читателя не научно отстранены и не политически ожесточены, его отличает большая, если не сказать патологическая, любовь к слову, которая возносит его до высшего регистра – поэтической формы, нуждающейся в чистовике («поэзия – ты форма очищения»). Фило-логия, а точнее сказать – лого-филия, практикуется как повседневность, нечто неотъемлемое от существования.

В концепции филологии Вернера Хамахера подчеркивается затруднение, вызванное невозможностью обладать своим объектом исследования, от которого филология отдаляется, едва приблизившись. Это можно объяснить мотком референций, разрастающимся по мере попытки его распутывания. На значении, форме, смысле языкового высказывания невозможно задержаться, так как каждый упомянутый аспект отсылает дальше – к комплексу форм, к приметам современности, к идее и так далее. Поэзия как то, что производит филолог-логофил, облаченный в античные одеяния, стремится найти себя в чем-то, каждый раз отличном от себя же самой, руководствуясь фило-логикой свободного и вместе с тем одинокого отклонения от себя же. Как у любви (philia) нет и не может быть универсального определения, а только множащиеся формулы, так и у слова (logos) нет и не может быть зафиксированного значения, его семантика представляет собой беспрерывное смещение. Особенно если слово и есть любовь – в текстах Порвина между ними поставлен авторский знак равенства в виде двух параллельных векторов, направленных «от слова к слову / от любви к любви».

В поэме «Песня о братьях» рассказывается про двух братьев-призывников (один из которых «вроде как был девочкой»), отправившихся по воле фатума на условную и одновременно известную нам войну где-то между Элладой и Эротиадой5, хотя и в современной России – тоже. В преддверии их плавания по военной повестке вдоль возможностей гендера, пола и сложноустроенной сексуальности возникает фигура читательницы:

проведя ладоньюпо спине читательницы, Пелеоглий стирает в пыльсвоё знание о различиях

С ее появления берет свое начало рассуждение о женственности одного из братьев, Пелеоглия, чьи мысли, по мнению персонажа поэмы – школьного учителя – представляют собой «сомкнутую узость, таящую неизвестно что / Скорее всего, сырость, мрак, / готовность впускать в себя и обхватывать / что угодно». В то время как «Перебирая облака, словно шаблоны для желания, / грезит Геловроний», демонстрируя, что для его желания есть готовая метафора. Хотя оба брата противостоят предначертанной им нормативной гетеросексуальности и маскулинности, запустившей машину войны и насилия, «мужская» версия (Геловроний) все же представлена как концепт, вмещающий всеобщность, конкретику, универсальное знание и др. Тогда как сущность-женщина (женское, Пелеоглий) занята «чем-то неопределенным» и расположена в зазоре – даже соединение основ в словообразовании названо «женской промежностью».

Поэма наполнена эротизированной лексикой, образами и намеками. Параллельно с этим разворачивается история современной России, что формально повторяет устройство бинокулярного зрения поэтического субъекта. В одном из фрагментов он полностью проявлен через местоимение первого лица «я» и рассказ о его временной (эдипальной?) слепоте. Этот окулярный недуг, пережитый в детстве, как раз и повлек за собой дальнейшее раздвоение зрения на мужской и женский глаз (можно смотреть одним братом) и на два нарратива – условно личный и политический (исследование желания и сексуальности соседствуют с выдержками из новостей, публичных интервью и злободневными реалиями). О такой расщепленности и стремлении к различным дискурсивным напластованиям в этой части рассуждения можно подумать через понятие клиторального чтения Катрин Малабу6.

Философия, как говорит об этом сама исследовательница, вызвала сомнения в идее о женственности, и вместо этого предложила помыслить возможность «гендерной множественности». Согласно Малабу, клиторальное чтение, связанное со сложной процессуальностью наслаждения, доступно любому7. Поэтому к поэзии Алексея Порвина была приглашена читательница (не женщина, но женское, присущее любому полу), чтобы открыться для любого, то есть любителя или любительницы. Чтобы придать тексту способность будоражить, вдохновляя на познание, наделить его правом приносить удовольствие без всякой иной прагматики. Читательница идет об руку с философией и рассеивает чтение по всему развернутому тексту, позволяя признавать одну реальность без отвержения другой:

По вечерам братья, выбравшись из мужскогоименования, образа мысли и способа чувства,наблюдают за памятником: сквозь негопрорастает нечто, раздвигая атомыБратья не сразу понимают – это росткиих восприятия…

Такая множественность (социальная, сексуальная вариативность) обладает политическим потенциалом. Она формирует особый способ восприятия, в котором неопределенность, непрозрачность – это анархическое движение, борющееся с доминированием прямого конкретного смысла и одновременно дополняющее его.

Екатерина Захаркив

Ямбы-2021

*Не исчезало зрение, но уходилов простор обменный, загрудинный:спускалось, как шахтёр, в биеньепластов, таящих вечные запасывозобновленья мира – и оттудатак ясен взгляд, что не о чем молчать.*Не исчезало зрение, но поднималось —пари́ть над головой, приделав крылья,шуршащие истоком надсловесным,где всякое перо приравнено к тебе,покой белеющий: вот сброшенный покров,и не на что указывать иное —творись, в веках прославленная линька.*На ярмарке подрагивают клетис домашней птицей, и торговые рядывеселием змеятся, где звенят чешуйкив раздутых кошельках погоды,пришедшей выбирать другое имя,а прежнее сдавать в сияющий утиль.Трепещут на ветру поношенные шкурки,не ощущая прежнего скрепленьяс горячей кровью и звериной мглой.*Линяет мрамор, и его частицыв дыхание набились, норовяпроникнуть глубже в грудь,касанием щекотным ободритьлюдское сердце, что глядит на время,не признавая выползок в минуте;в ладонях, потемнелых от угля,пригрет рассказ про переходы зреньято вверх, то вниз.*Пустые древки обрастают мракомупругим, как резина, знающим наотмашь,какие листья избежали варки:считайте сахаром – белейший голос,но белизна мгновенно уступает,почуяв натиск соков перекисших.Изображение – каким бы ни было оно —с пустотами сравнится вряд ли,хоть восприятье, сданное в музей,под стёклами нежданно шевельнётся,экскурсионный ступор вызвав.*Устроить в сердце галереюи рассуждать о технике мазка:забрызган воздух раскаленной алычой,для кухонного вдоха столько чистыхполотен, что даемся диву: развекто выберет шипящую мазню,что стекленеет мутной пенкойслюды плодовой?*Портрет протеста вправлен в рамуоконную, и всякий выходящийиз дому погружается в пейзаж,от лозунга едва ли отличимый.Варенье флаговое нужно остудить,разлить в глазницы, чтобы скрасить зренье:так, словно зренье – одиночество: да-давсяк зрящий перезрелую свободу —толпой себе подобных одинок.*Купальщик столь поспешен, что одеждаопомниться не успевает и храниттугие очертанья тела, раздуваясьсмиренным ветром, что пришёл с линкораразведать, чем песчинки золотят округу(не купольным ли блеском) – не забыть бы звон,на палубу заплёснутый карманом;вдали лотками оттесняя горечь,торговля нагревает воздух.*Канализаций покорённые ветвленьяне верят в корень, созданный людскимжеланием двухвесельным: о левомвесле сказало чистое биенье,для правого не нужно слов, когдаволна оттолкнута поближе к песне,несомой птицами к базарному теплу;от отпуска останься, целлулоид,жди – часа своего, как время – нас.*Касанием приливным проявив монету,признать – она есть микро-люкв обитель сточных вод, в туннельный сумракразменных смыслов, помнящих ладони:подковырнёшь блестящую кругляшку —и хлынут нечистоты дивной простоты;покажется сладчайшей всякая продажа,а речь продолжится, сближаяморское плаванье и древо.*Наклеены обрывки садана стены способом послойным:сперва – газеты с добрыми словами,затем – газеты с бессловесной вестью,а после – лиственное придыханье,с каким произнесён солдат:взбирайся, говор почвенный, по дням,и в сердце распознав ступень,покуда скользкий берег затаилсокровища, не принятые речью:воспет предбанник.*Вникает щётка въедливым шуршаньемв стопу, прошедшую полмира по огню,довольную лечебной слякотью, одетойлишь в цепь дурных ассоциаций;мочальное свивание беседыпогладит грязевую наготу;надорванным приветить обновленьем(оно – конверт с письмом) —погоны, лычки, звёзды, аксельбанты,что найдены в прибрежной глине(потеет глина, исторгая хладный блеск,хоть поры главные раскроются едва ли) —не выдержала лестница, мы помним,запачканных шагов, распаласьна буквы алфавита.*Пронырливую речку выводяна слово чистое, восславить ветошьна волокнистом берегу, помогшем воссиятьнебесным стёклам: эта близостьпесчаных пляжей с облаками значит:отряд, что ринулся в помывку, верит —отлична плоть от водного массива,где стало время упразднением отличий,никто не ждёт на верхней смотровой площадке.*Призывное «тай тай» адресовалосьснегам последним: налетай, сыграемв дворовый сумрак, мчащийся по следутакого же, пока крепки сосулькина пастбищах, осеменивших прозунадмирным облаком, проблеявшим зарю:банально, было много раз, но всё же —мы переводим имя за руку, внушаемнесвязанность поднадоевшей формой:кто принадлежен окончанью «а» в глаголе,а кто-то нет: но смотрят в нас, как в небо,былые боги, представляя интересдля порошка заморских рассуждений.*Застиран пах пейзажный? Да, застирандо дыр (смешок), но неустанно стадоблюдёт своё движение к просветам,что школам розданы за неименьем лучшихучебников по самым тем основамсподручной жизнедеятельности, резвосклоняющей просторык приятным компромиссам за-словарным.*Подвластны имена, готовы прикрепитьсяк любому вопреки границе: он, она —ужель ресурсы языка на том иссякли?Сыграем в догонялки во дворе, где сохнетбельё – и натыкаясь лбом на юбкуиль на мужской костюм – на миг предстанемтой мыслью, что свободы не чуралась,была и тем, и тем – и чем-то бóльшим:впитайся, влага, в лица привносяпросторный холодок, пропахший Тайдом.*Поэзия, ты – навык очищеньяот инея, осевшего в сплетеньяхкурчавых проводов, и лучше обратитьсяк пейзажу любования, а то…Как звать его – Аксесий, Идофей?Не Персефон – и слава Богу, значит, наготалегко докажет очевидное: он весьзамолчан мифом, но шерстистый куст – зацвёловечьей белизной, не греющей взрастанье;должно быть, стадо пробегало мимо,пообтерев боками цепкую натуру:душа – изъятие из пола, не иначе,но время оседает звёздным хладом в волосахбыстрей, чем слово успевает.*Война граничит с перемирьем,себя не отрицая, соблюдая луч,хранящий разделенье территорий:продлится стройка дольше,чем время, полное имён;о благородстве гаснущих металловкто вспомнит, расплескав тосолпо запчастям, душе необходимым?Гуляющий по стройке в ранний часпритаптывает время, и в пылибетонной различит едва ли крылья.Придавлен город сыростью, когдаволной влечётся пробужденьек учебнику, к последним властным главам.*Витой металл; пружинящий, как слово, блеск,верёвка, по какой взбиралось детство;полно обозначений, тщательно хранившихгорючий свет, что ржавчину повергнет:разлитой нефтью омывает моревсю память о походах к дальним ранам,каким не нужно утоленья, кромеяснейших очертанийна школьной карте.*На усилителе начертан герб – иначе,хиджабной тканью слёзы утирая,выходит пауза на свежий воздух,где стробоскопной пахотой маячатогни, по чернозему пробираясь:осталось верить, что уместится в иглу —с пластинки считанная тьма.*Предгорье вынув из кармана,в слова насыпав горечь луговыхсладчайших трав, танцуй(,)простор, пришедший обретатьночные очертанья человека,сквозь ритм к победе пробираться,толпу расталкивая.*Передвижной кавказской дискотекинам счастье брезжило, покуда с хрипотоймоторы тракторные бороздилинеясный берег музыки зацветшей,где соловьиные гортанные щелчкивключают-выключают свет надречныйи крутится зеркальный шар – составлениз всех осколков, что героя отразили,но позабыли отраженье.*Тетрадь листается прибрежным ветромвсё дальше в тишь: мы рады усложненьюучебных матерьялов, полнящихся светом,готовя развлечение для слова:покуда в клетках запертые звери(да, звери в (одно)клеточном пространстве)поют родными голосами,граничащими с музыкой высот,неявно разграфлённой.*«Я жду военных, пестую погоны,как пестуют птенцов морские скалы» —пейзаж наплечный лёгкостью своейсказал людскому телу: зрительликует, глядя на жонглированье прахом,что в гильзы расфасован тщательно, как время:воспламенись, любое знание, покудавзлетают камни, трогая крыломприли́вным человека, проверяя:на месте речь, и сердце рядом.*Всесветный штаб раскроет двери:оружие – акробатический этюд,прогиб ветвистый; золотые всплескисквозь водный обруч множащийся прыгнут,огнём не обожгутся солнечным, замрётдыхание над кочевым конспектом:душа копирует в шуршаньевлюбленный кувырок листвы.*Туман поднят строительными кранамив напевный скрип, в страну под облаками,всё выдержат златые тросы, чьёсокрыто золото под войсковым мазутом,прошедшим полстраны: пусты канистры,по ним камыш побьёт, заглядываясь наудары барабанных палок,ведущие кирпич, призвавшие цемент.*Долбили клювами, творилисквозной ответ стремленью человека:да, инструменты духовые – лучший,пожалуй, вид подзорного усилья,ведь дальше зрения – музы́ка долетит,ухватит присмирелые планиды,себя вручившие покорно восприятьюлюдскому, самовольному:не затупить бы пеньеусердным птицам.*Поймав дыхание, определивего дневное направленье, скрипнетстолетний флюгер, познаваястроенье лёгких: назначать всеобщимобменом кислородным – речь о главном —всё легче, чем – ржавея – удалятьсяот всех металлов благородных.*Какой шутник скрошил буханку хлебана бронзу? Недослушав стук глухойритмичных утолений птичьих,совпасть нельзя с движеньем звуковым,что стало небом, столь открытым взгляду:увидев дворника, следящего за чистотойпознания – кто хочет светом статьдалёких звёзд – идёт смелее,вдыхая ветер.*Что звёзды в телескопе бронзовом —ужели золотыми показались,возгонкой алхимической насытивжеланье перемен? Тряпьём протрётрука заботливая памятник победенад прежним знанием иль новым —неважно, если ветер ляжетво тьму подзорной флейты.*«Свобода – в равенстве сторон» —с причала долетела фраза,ещё чуть-чуть – родится лозунг,пока проходит по морскому днуосенний свет в толпе подобных:волной над миром восстаёт,по сердцу не стекает блюз,волной другой предстанет имялюбви невыразимой, но не ждётприпева этот дождь, пересекаяаккорды самовольной правдой.*Незанятого места холодок,телесное тепло, продлившее пейзажныйрассказ про невозможность отыграться(сюжет придуманный, ненастоящий) —азартный некто всё поставилна блеск пустых сидений;в числе счастливейших мерцанийнайти своё, подбрасывая в воздухмонету, что охотно в переплавкупойдёт во имя тишины какой-то.*По набережной двигал ветерпластмассовые стулья – и для нихцепей, должно быть, не нашлось;пристёгнутая мебель в шорох тентаподкидывала звон блестящих звеньев;ржавели якоря, не зная взлётак матерчатой беззвёздной темноте,в какой дыра любая выглядит, как солнцена потолке дрянного планетария, сто летне обновлявшего кромешность карты.Хоть линии брусчатки – внятнее, чем жизнь,природа не блюдет деленье на квадраты,пустыми стульями поставив шахпроцессу наблюденья.*В стекло витринное подышат сухофрукты,для зренья трудного стараясь пеленусоздать, пока задержано дыханьев рядах торговых, пахнущих удушьем:кто вынырнет, запомнит разноцветный порохвосточных специй, ждущих искровыхвелений дерева, что трётсяо дерево в ближайшем сквере;добычей дыма занят мелкий молодняк,у стен базарных шелестя лениво.*Повисло видимое, словнопрозрачного дождя полуслепая капля —на ветках, чьё взрастание постичьлегко, когда следишь ветвленье чувствдо самого ствола упорной вертикали:и как сказать пришедшему отрядуваш враг распался на частицы – их восприятье стало дульным,тоннельной жизнью пулиисчерпанным, но всё же их забота —с шинелей стряхивать округу,иначе сырость пробирает до костей.Покуда в травах сок живёт,они огню едва ль доступны.*Заморский отсвет на штыках играет,ныряет вглубь металла, ищет жемчугáтакого нетерпения, каким не станутзнамёна, в шорохе приливанашедшие собратьев звуковых:километровой очередью мёрзнеттолпа, пришедшая к святым мощам,исторгнувшим всю сырость: в этойпобеде дегидрации над плотьюне видит пользы караульный вдох,созревший прежде безымянных ягод;слюны восславив клейкость на краюбумаги свёрнутой в горчащий свиток,приходит время.*Какой-то свет примешан к поклоненью:не состязаться – значит, отделитьсебя от примесей, стремящихся заполнитьобъём движения телесного, и дажеу праха есть субстрат, легко определимыйкак совокупность мыслимых лучей;подковырнув историю киркой,легко узнать, вдыхая древность песен:любая вещь – спасает.*Раскопки лязгают лопатнойдушой своей призы́вной, коллективной,но отстают от графика, намеченного книжнымсближеньем шороха с боготворимой пылью,от предков перешедшей по воденебесной, пролагающей маршрутыот слова к слову, от любви к любви.*Откапывая вековые амбразуры,бетонные пустоты вызволять,вручая камни омовенью самому —владыке среди действий;сдувать песчинки с памятных глубин —в дыханье веря, словно в подношенье,не ждать награды, зная: ожиданьеесть лучший приз для всех, кто не щадитсебя в подземной гонке углублений.Отсутствие, как прежде, спасеноот сырости и темени грунтовой.*В пейзаже гладкоствольном – склонностьостаться в прошлом: небольшая дальностьстрельбы и точность небольшая —помогут сделать выбор в пользу речевыхтвердейших оборотов: свет мишенныйотрикошетить в силах, поразивстрелкá и всех, кто рядом.*Поглубже в рану запустив лучи,извлечь кусок земли, расплющенной о сердце:как славно, что не разбрелисьпо телу тёмные частицы грунта,не затерялись в сжиженной толпеяснейшей атмосферы звёздной, что слывётбессмертной кровью.*«Ожившие отломленные дульца»про земляных червей сказавший это —калибром неба, в принципе, доволен,его поверхностью блестящей, нарезной:резьба, ты – следствие спиральных восхождений,словесных: твёрдостью алмазной славясь,любой оставят метчик позади,но лучше говорить о пулях земляных,а не о кольчатом плевке подземном.*«Оживший» – значит:отломленный от смерти,ползёт на свет – и что там есть ещё.Но важно место прикрепления былого,неявный стык (его назвать бы словом «я») —он выдал слабинузаместо верного ответа;кто отвечать привыкна эту силу – видно, ошибется.*Не знает лапа правая о том,что левая ступает по людскому сердцу:кто согласует крылья с тишиной,прорвавшейся сквозь небо – станетсвободу означать, воздетую на луч;колоннам марширующим вручиликритерий, да и он вспорхнул,воссел на золотящейся ограде.*Есть птица светлая, есть тёмная: средиподробной совести, рассыпанной в пейзаже,скрипящей под ногами – жить частицамвсё большей белизны, опровергавшейснегá людского песнопенья.*У синевы внутри сироп течётзаместо крови: нечем больше объяснять,зачем стремятся трогать существа —лазурь ночными языками,не ждущими рассвета и других– не взятых птицами в певучий арсенал —попутных слов.*Где лужи заросли́ вороньим леденцом,в ходьбу полусырую втянут голубь,шаг – по воде, другой – по солнечному грунту:о сладость ничего не знать,ты отражаешься в сиянии зимыстоль хрупким образом, что стынету неба в жилах сахар.*О чувствах двунаправленных ответиткорзинное сплетение лозы:бежит по кругу, создавая ёмкостьсвоей податливости, признавая деньнежданной россыпью попутных ягод,не усидевших в темноте.*Метрическим себя насытив тленьем,восходит шорох, на стволах творитнезримые зарубки, что сочатся равнойи чистой участью – восславим хваткуотжимную, не отпустившую деревьямаршировать под сенью духотыаккордного вторжения в отгульныйзазор, от смысла отделённый.*Стебельчат брюхом поднебесный гуд,садовым дуновеньем перепончат:почуяв завязь штучную в душе,шинельные запевы распознавсчитает всё – цветком, чей стебель – зренье,направленное в землю/в небеса.*Волна и берег, разве можно цифройозначить вашу связь со временем людским —для числовых рядов есть продолженьетождественное пению, летящему с высотсады узреть, учуять грунт словесный,взрыхляемый лучом, уставшим видеть снысквозь разум человека: свет поправитдневную линзу – к темноте она едваприучена, но не страшится выбратьпрозрачность бóльшую, чем небо.*Нависнув недоспелой колыбельнойнад флагом, повзрослевшим раньше всех,чем станет голос птичий, коль плодовыхметафор, занесённых из‑за моряхватает лишь на розжиг чувства,столь нужного для чтения впотьмах —ужели возрастом приморскому пейзажу?*Настанет время арифметики несложной,ну а пока меж цифрами беспечен прочерк,стремится разрастись и с горизонтомсравняться по длине – таким стремленьямветвящихся дано благословенийпремного: «на листве родитсязаря, перенимая тихий шелести просит песню выдохнуть в золу;затеплится свободы имя…»И толкованье снов заснёт.*На цепь сажая травы полевые,какой-то недруг ищет именасебе, но облака на счастьене цедят сквозь решётчатые тениостаток света: жест прядильный,поможешь свить войну в ручную нить.*Трепанием беспривязного льнанасытилась душа, глядит на стебли:бывали измочаленной тропой,о главном шелестящей, зеленящейпросторы, что решили побледнеть —одумались, ведь означают время.*Один товарищ сталтоварищем себе, одолеваякавычки птичьих голосов,забравших речь егои удержавших в статусе чужого слова.Из плена вырвется погода.*«Ленцой встречая дуплянойпотоки воздуха, таящего дневную примесь(тележный скрип и хлебный запах) —над ворохом костричным гнётсяполесок, увлажняющий подкорьеслезами почвенными, выносякусочек неба с поля бояжеланной давности, но кто над кемодержит верх – всегда неясно».*Встречая речью камуфляжнойидею возвращения, ступаяпо грунту, вымерзающему напрочь,по всем пустотам неподъёмных нор —шаги послушать армий олицетворенья:быть может, выдастся полезный звук.*Кто стал телесным продолженьем ружей,рассыплет порох по тропинке —огню всё будет легче отыскать,ступая по крупинчатой струне,способной к музыке, но позабывшейсмычковую натянутость дождя.*Морозцем дульным проросла дубрава,зашелестела полковыми днями,с ветвей на сердце каплет небо,отыскивая правду хоть какой весны.Отпрянет от погоды тело —под руку просится жесткошёрстый ветер,размотаны клубки по небесам.*Мерцают вывески, не подтверждая:минуты выданы на имя и под росписьпечатной буквы разноцветной;осталось верить, разбирая фразы —за магазинами живёт мерцаньенаучных центров, жаждет указанийот чередующихся звуков, слов, поступков,от смены пауз в смысловых потоках.*Всё та же стирка, отмывание царапин,оставшихся от всех касаний звёздных:царапины, вы тоньше волоса – и крепче,чем нити, сшившие стезю и волю,свободу и молчание, огни и флаги.Легко сквозь память продиратьсябесплотностью, но лошадь дышит тяжко.Дрожит земля от холода подковы.*Союзник главный наш удержится в седле,хоть расцарапан бег животныйсквозь вечер сказанных кустов колючих,хватающих ветвями именное время.У всех, глядящих небом или почвой,хватило мужества – плоды сорвать,но вывески горят всё ярче.*Патрульной лошади макнётся в сумракзлатая грива, и копытным ритм-надзоромаллея обовьёт мерцание витрин;в лаборатории, невидной глазу,неутомимый некто расщепил продажу:энергии так много выделилось, чтонаполнилась мгновенно ёмкостьсловесная, грозя неявным взрывом,но взрыва не последует, не жди —течёт бесформенная масса.*Коляска детская не дрогнет, исторгаяне всхлипы, а ручную погремушку,звенит полёт всего секунду: хватити времени, и слóва – приравнять тот звонк победе сердца, к чистоте, к идее возвращенья:а всё, с чем песню мы сравнили,слетается, вплетаясь в звук метафор,как ветви – в свежий ветер.*Свет – вряд ли якорь, отчего жеего кидают в море фонари,пуская корни в грунт и даже в небогуденье ламп забросив, словно невод?Деревья-рыболовы, верно, снятсястолбам, и так удобно сочетать в себеи лодку с ловлей, и ветвление небес.*Прогулкой по причалу утомившись,вздремнула мать, и вмиг сквозь сон взошлак приливу, к становленью леской и наживкой:и вот уж не скамеечная рейкав лопатки давит, а мешок заплечныйдеревенеет, тяготясь уловом(крылом себя сочла холстина) —копеечная снасть протянута сквозь сердцеедва избывной нитью золотой.*Соударяясь, порождая звуки,всё говорили, стали называтьсяместоименьем «ты», когда решилоадресоваться время, слабо различаяв толпе частиц отдельность фразы:пейзаж, ты герметичен, кто в тебя насыпан —младенцу дарит радость, но не знаето веществе в своем составе,пока не треснет погремушка и поканаполнен пластик силой и терпеньем.*Тетрадь раскрыта, светят в серединенагие скрепки, призывая лучв креплении страниц полнееи тише отразиться, чем смогла душа:река, тебя мы любим вопрекилюбому смыслу, что таят глубины.*Непроходимой речью кто укутан,о чистых не смолчит волнах:«На водах – катером – муляжная линовка,творись для человечьих букв,для муторных лучей обвалистой приглядкойвосстанет берег, говоря пескамиследы, исполненные книжной тишины…»*Продолжить хлебной речью о себе:огонь для музыки, конечно, оживёт —втекать заместо выдоха во флейты;вода воспрянет духом, дух – водой,земля встряхнётся, но не дрогнетна словаре стоящий дом.Поспешен флагов рваный холодок.*О плоских зёрнах (каждое имеет номер),о пыльных зёрнах (так желанна пыль) —бескрайний мир, продолжи расширеньедо самой звёздной светлоты:отсчитаны круги размола,но цифры протестуют, уходяс прохладных циферблатов, измельчившихсердцá до состояния частицсловесных, смахнутых природой.*Мы не такими выскажем словамивсё счастье, а крылами мельниц,ведомых ветром в повторенье:пятно окружности, твои краястоль ровные, что зря к тебе приложены знамёна,ты рассосёшься и сольёшься с небом(как песня, не уймётся лопасть).*Поспешность приравняли к боли,страницы книг в целебный порошокперемололи жерновами забыванья:проём дверной ударен дверью,краснеет угловатый свет, болитзалиться синевой – других не нужнорассвету дефиниций.*На поле урожайном собралисьдля дела, для поживы скороспелой,охранным силам сговор предлагали,военной памятью (взошедшей прежде,чем волны в тишину плеснули,пытаясь чувство в чувство привести) —да-да, военной памятью пощекоталиполнеба, предвкушая смех и свет.*Травинкой в подреберье распрямилосьдругое время, смятое полкáми;пружинит стебель: вытолкнуть нетрудноиз тела все сомнения о хлебе,приравненном к дыханию: вот звеньяметафор, вот неоновая привязьчуть видных городов, ветвящих корнисквозь мрак подземный, чтобы выйти —помолодев, у сердца, у реки.*«Какого голода вам надо,когда нутро неотличимо отпростора…» – так они сказали,и тут же превратились в «я» и «ты» —в краю таких обозначенийограда огороду не нужна,покуда жердь в себе лелеет гвоздии перекладины собой горды́.Для бледности нет видимых причин.*На берегу рассвет делили,словесные отхватывая части;насколько позволяла звоном цепь —собака подбирала крошки,вода молчала и впивался в голосматерчатый ошейник, чьи волокнаразмягчены дождями и туманом,задобрены хозяйской речью,умаслены цветочным ароматом,жирующим на вражеских костях.*Подводной лодкой вытеснена серостьи в берег плещется: уложены лугав такие свальные высоты,что памятник любви к скотуедва ль замедлит появиться здесь —о цвете моря в силах рассказатьотдельный голос?*Прошедшиеся косами по травампропели в пустотелый дым костра:нас ждут растения родных морей —раскидистость безмолвий рыбьих,дополненное зрение волны,беззвучный перископный выпад,растрата шороха, цветущего в векáх.*Какой кусочек моря выбрантобою, перископ: пронзитьграницу между водами и ветром?Какой кусочек – неужель тот самый,следы хранящий, что легко сошлисьс небесным отражением и всякимлицом людским, глядящимся в покой?*Искали облака в рассветном небе —в каких местах проделать входлучам, желающим узреть в пейзажеоснову времени, сгустившегося в звуклюдских речей: стога укажутзапасливость, стремящуюся ввысьв порыве пьедестальном.*Кусты глядят на реку, дозреваядо облачных плодов, но всё жеоставим шелесту нагие ветви,пружинящие от людских касаний.Акация в зарю не зря впивалась:удержан миг, не впал в себя же,наполнена словесная державадоступным светом, знаньем анатомий.А кто шуршит переносным полуднем,теплом страничным тешит пальцы —побудет в шкуре чтения, и всякийпо буквам разберёт строенье тела.*Что кроме гула в сердце у игрушек —лишь снег, всё иссушающий, да омут ваты,пустынная зима уютных бутафорий:скрипучий белый пенопласт, ты – заготовкаснежка, круглеющего в детскую ладонь.Засыпан в облако всеобщий наполнитель,открытым говорением побудь, свобода.*Прожилки в листьях, обнимайте вязьюдневное зрение, освоившее сквозькак способ знания, входящего в полесок,а после – как предлог: в служебной речиесть части, что блюдут регламент бунтаи распорядок строгого восстания: о нихвека расскажут после детствав глаза, стекляннее любых сосулек.*Следы реки, три века отступившейназад, доступная продажа:здесь можно выкупить права на имяречного дна – и называться доннымскоплением предметов, ставших мутью,а можно корабельный остовберёзам навязать как образ счастья,полёт натягивая птичий, словно снасть,себя назвав пресветлый парус.*Насытятся недобрые приметыи примут дань, перебегут дорогулюбую, но не эту, проторённую с востокав слова: как славно перечень пополнитьобочин, вымытых дождём приречным:забор есть путь для размышленья,ступают мысли по жердям, вдыхаяидею разделенья, а за нимикакое время устремится следом?*Кошачий вой над рыбьими костямисгущался, призывая поединоккак принцип древний, потому неинтересныйигре лучей над гаснущим компостом —когда-то разожжённый запах тленьяпушистыми угля́ми перепрыгнетограду, скроется в соседскойбеседе, в крик переходящей;воскреснут рыбы, обрастая плотью световой.*Тряхнули на границе засыпаньяпейзажную нагретость, словно одеяло,хранящее остатки прошлых снов.Течение, конечно, многослойно:сквозняк придонный, плоскость фактов,придавленных всей водной массой —не то, чего сердцам хотелось,нырявшим в бесконечный стук.*Дыханье, станешь ножкой трона,прозрачностью престольной упирайсяв покой грудинный, в мягкость живота,в паху опору находя, в ступнях, в лодыжках:всё тело, разраставшееся смыслом —твой орган и твоя система,не ограничивайся лёгкими, небесная стезя,пока не нужно знать, куда течёт вода,пока слова неявный означают берег.*Поверхность прославляя, силу отражений,способность породить слепящий блик,скольжение щепы, опередившей время…Забыть нельзя сквозящий илом сумрак.Открыта форточка великой глубины,чихают рыбы, становясь прыжком надводным,чтоб воздух им носы утёр.*Возводится чьё тело – сном гамачнымв дневную негу, в статус эмбриона,тот счастлив положением верховным,молчальным маревом продляет грёзувсё дальше за ограду лёгкого участка,утратившего гильзы, камни, крики,следы горчащие и травы,влекущие на дно попятных чувств.*Ребёнок на плече отцовском видит:песочница бортами разрослась —там столько вырыто ходов, что хочет словохотя б один заимствовать, пласты соединить,усыпанные смехом и золой.Огня не знает полковой привал,и пища холодна, полезна.*Солдат на дерево влезает,ветвяный треск роняя прямо в грунт:взрыхлённости неважно, кем онапорождена – снарядом или плугом.Всё лучше, чем студёный кофеиз родника подземного испить,историю признавав невнятной гущей.Где сталь есть сталь – одно занятье:язык с плодов снимает пробу.В пещерный сумрак затекает сок —соседствовать со словом, привыкать к молчаньюи память высоты под сводами таить.*Своё дыханье ищут губы, не иначе,ощупывая яблоко: касание живётмгновение-другое – разве этосвободу означает, взявшую ветвямиполдневный воздух – посмотреть на всё,пейзаж прозрачностью окинуть?Печаль слежалась, и гадает небо,по целине водя людское восприятье.*Жар времени внушает переплавку,вбегая в двери голода к нутру,привыкшему к военной силе, и всеядноумение всходить зерном: ветвяный треск,твоя причина – нерожденный гром,полива ждёшь, но медлит ливень,заталкивая гарь поглубже в небеса.*Вослед баркасу, алчущему шелестпокраски в цвет рассвета,выходит из волны незримый друг —спокоен, словно сотворён людским веслом.Что сердце? Череда увеличений,где каждое, стихая, призываетритмичную способность сбросить морок,опомниться, увидеть всё как есть.*Алмазной пылью, что набилась междуслогов, легко прозрачность процарапать:царапина сквозная горизонтомвживётся в линзу укрупнения событий,и вот уже озёрный плеск – всего лишь звук,не существо, пришедшее проверитьлюдское восприятие на прочность.*Песок, несомый ветром, счиститс богов всю бронзу, обнажая золотойисток реки застывшей (звали форма) —елозит бризовый наждакпо тропам парка, по ветвям аллейным,не глядя на проделанную словомработу, для какой названья нет.*Приливом выброшена маскааквалангиста – и прильнула к почвестеклом, привыкшим быть защитойдля зрения под натиском морскойдотошной соли – станешь въедлив,когда в бескрайности волнами растворён(слова блюдут свои границы).*Всем наблюдавшим стало душно.Перебирать песок, перечислять причины:– по водам вдох пошел пройтись;– от маски отшатнулся воздух,(горчит дыхательная трубка, не иначе);– резина пористо взяла остаток кислорода…И прочее, что в словаре метафорсветлело на полях, неотличимо отбумаги бессловесной.*В глубины земляные вечноныряло небо, лишь надев защитныйкостюм, что назывался человек:у здешних облаков теперь есть маска —вглядеться в залежи, и затаив дыханье,его к свободе общей приравнять:в подземности премного затонувшихсокровищ, тыщи городов и стран,что не доплыли, а свои вручили флаги(полотнища дозвукового ритма)биению сердец.*Фарфор фамильный, костяной, тончайший —для ангельского рта, воспевшего людей,семейный герб сплетает очертаньяматерика, когда обласканная вязьв прочтение укутана, молчанием пригрета:просвечивают стенки, если свет налить.*Озёрный водопой встречает зверясияньем льда – и в самый раз отпрянутьтак, будто остротá осколочная сталазаветной кромкой и подножным хрустом,зовущим душу к бесконечной сменеодежд, пропитанных библиотечной пылью;так, будто остротá осколочная знаетвсю уязвимость языка, но зверь не дрогнет,лицом белея, словно потолок.*Охотники в свои движения впустилинеотличимость от лесных теней:хозяйствуй в тишине, не нарушаясон смысла, утомлённого погоней,здесь прежние жильцы роняли чашки,осколки мелкие вне времени блестятв полночном небе, облакá восславив.*Для отпечатка сапога солдатупотребна масса, но к чему бряцатьоружием бесплотным, если телотак незаметно перешло в игрутеней и света, что рассветный мускулзакатной коже силу сообщил?*В деревьях – гул, похожий на моторный,когда решила бронетехника таиться:не разбудить бы тягу к миру, и снарядыврывались шепотом ночным, бесстыднымв былую обоюдность: спутали еёс беспамятством спасаемой границы.*Не имут веса – ни волна, ни омут:что помнится – останется в безличномглаголе, как в просвете меж стволами,где скрылся командир, цепляя ветвинеобщим флагом – до сих пор висят обрывкиматерии, которой можно лобовое протеретьстечение прозрачности и мысли.*По берегам ступали, говорилис невнятной глиной, проясняли быль —отряды, назначая целью действие простое:озёрным шелестом крыларасширить мышечную память.*Снастей чурается и просит темноты —гудение токарного станка,осевшее в ладонях подростковых:частица объяснит любое чувствопри помощи других таких жечастиц, скопившихся у знанья на крючке,маячащих наживкой: захлебнуться нечем.*Сердечный стук переходили вброд,стопой нащупывая омут неба,легчало тело, а словесное грузило,привешенное к леске горизонта,нежданным пеньем взрослым обернулосьи повлекло к волне как форме бытия.*Играли в страны, в континенты, в города —не так, как все: вдали от общих правил(где ночь производила мирную листву)стояли, означая лишь границу;один другому называл парольна световом или другом молчании —так, словно клал свинец в нагрудные карманы.Ужели равнозначны берега – концу войныи физика вдохнёт всю нежность в губы?*Подбитый танк пробоиной обниметсвои пустоты: гусеничный лязг,исписаны твои пластинысловами лучших книг, молчанием столичными вязью самых чистых нот:что значат звенья по отдельности?*Волокна тканей камуфляжных стынутсвоей причастностью к сплетаемым лучам:в надзвёздных мастерских работавскипает на огне, рождаемом на стыкелюбви и сердца, чтобы мы вдыхали —пейзаж, рельеф, слова и прочий пар.*Коль видим с высоты вельвичию,которой поросли просветы межвоенные,и слышим пальмы, стиснутые жаром,словно погремушки —то эти реки, взмахи, траектории полётаза хворост не сойдут для общего огня:великий зов природе адресован.*Влетает ветер – потрепать знамёнаи очертанья Африки на местность этунакинуть, как брезент, дырявый от дождя:смешались капли с чем-то едким,с багряным топливом небесным,с моторным маслом ропота.*Роса на кожу ляжет, заполняясияньем силуэт сидящего в траве,песком белёсым ждёт отчизнав бумажных одинаковых пакетах:фасовка, точность веса – всё, что есть.*Проделан путь: а кто покинул жёсткостьсвекольную, прошёл переработку,толпится сладостью сыпучей:любую форму, как воде, придать нетрудно,одна надежда – спрессоваться,слежаться (хоть бы в почве),провозглашая рафинад.*Товарищ, ляжем вместе в стену,кусочки сахара – всё лучше кирпичей,мы столь же речью угловаты и красны,готовы растворяться в Иордане,нести сквозь время взвесью мутноватойтуманную идею стройки и стены.*Есть сборщик сладости, его призвать бы —несданной податью так слово тяготит,что трудно встать, отринув белую пустынюбылого пения: подводный город —для всех желающих сберечь дыханьеи сердце удержать от входа в эту речь.*Из яблок сердцевину вырезая,всыпая пыль сладчайшую в плоды– разъятые, немые, полные смиренья —в пустоты, не успевшие стемнетьвнедряя пыль, как голос истолчённый,распавшийся на блёсткие кристаллы —росяный человек зовёт пчелу.*В плодовых трещинах нет сходствасо стрćлками, что указуют мигсчастливый, но едва определимыйпо отсветам сердечным, расширявшим вдальи берег, и волну, взрыхляемую ветром.*На плеске вёсельном взрастает город,политый пóтом световых гребцов —в какой момент успели стать лучамителá, наполненные жаждой победить:определить дано по циферблатамобъёмным, дозревающим на ветках.*«Мы время раскусили» – этой фразеязык покорен, чувствуя, как сольотсеивается от морского ветра,как соль, кристальной белизной въедаясь,усиливая ясность звёзд вечерних,готовит чувства к пресным дням,что тянутся, подобно рву, вокругвеликих стен прочнейших, звуковых.*О перерыве в магазине механизмов —обеденная речь, построенная нажевке: пропитываньем слюннымтак занят был язык, что хлебный мякишпробрался незамеченным под сердце,обосновался, всё теплом обставил.*За окнами по времени побьёткрылами голубь: в клюве неподъёмнаеда иль трудно продираться взлётомсквозь память улицы о прочих птицах,хлопками проторивших вертикаль —зачёркнутое облако не скажет,ржавея на табличке «Не курить».*Что лучше, чем полёт, влекомыйпрозрачным воздухом – да многочего: сверкнёт прилавок лаком,а в порах древесины веществом особым– от плесени, от всякой гнили —молчит незримая пропитка.Так сколько крыльев нужно —прошедшее поднять?*Душа скрипела веским сном пружин,словами буксовали шестерёнки:у всех глотавших плотское смятенье —животным жиром смазано нутро(горючим жиром) – ангел чиркнетв потёмках спичкой, и ещё одно взовьётсякрыло, чтоб выжечь ересь всехизвестных истин.*Постиранные плюшевые зверишуршат капелью, побеждая всё —и холод пыльного чулана, и морозныйхарактер всякого забвения: вдохнёмнемного памяти – разгадывать взялисьузор заиндевелый на сердцах своих.*Вот, скажем, лев – прихвачен высоты прищепкой:что взгляд его? Невозмутимость Одиссея,вобравшего космический закрутотжима, певшего стиральную машину.Внутри вращается всё тот же гул: когда-топозвал в дорогу, ставшую спиральюдля восхождения сквозь время.Вода иссякла, отступила вязь.*Кто медленнее прочих сохнет —не динозавр, не кошка, не собака,а промежуток между зверем и пейзажем,зазор, залитый светом эволюций,зияние, зовущее к скачкообразныммыслительным процессам: разве трудноотдать земле всю воду? Не труднее,чем пению тянуться от ствола к стволуверёвкой – нет же, бельевой струной.Волна прихлынет, слово зазвучит.