Иван Дорога

      Столпившись у дверей, мы судорожно и торопливо взялись обсуждать, что петь, но впопыхах ничего нового не сообразили, кроме все того же бесовского «изгиба гитары желтой…». Наташа вдруг сказала, что не понятно, отчего забыла все приличные частушки, и теперь в голове только матерщина. Но Надя, только усмехнулась и нажала звонок.

      На веранде включился свет, и послышался мягкий женский голос:

– Кто там?

      Секунду все молчали пока Катя не саданула своим маленьким кулачком Саню в спину.

– Эй, хозяин, отворяй – пироги нам отдавай! – хрипло и слегка нервно выдал Саня, а мы дружно уставились на Надю.

      За дверью послышался скрип, и тот же голос, но теперь звучащий приглушенно: «Девочки, к нам шуликане пришли!», – на него отозвались тонкоголосые крики и частая возня, которую могут создать только дети.

      Дверь открылась, и кудрявая полноватая женщина лет шестидесяти, оглядела нас и сказала:

– Ух, хорошие! Проходите!

      Мы ввалились в дверь, пихая вперед нашего музыканта. Последней зашла хозяйка, заперев за собой дверь. Она протиснулась через нашу толпу и подозвала двух девочек лет пяти-шести, несмело выглядывающих из-за угла прихожей. Они подошли к женщине и с интересом уставились на нас.

      Саня осмотрелся и завел свой «изгиб», но не выдав и куплета, заглох. Женщина аккуратно поинтересовалась, нет ли чего-нибудь детского в нашем репертуаре, на что Саня как настоящий профессионал моментально стал играть «в траве сидел кузнечик». Дети в ту же секунду стали приплясывать и подпевать.

– А что вы нам принесли? – неожиданно спросила одна из девочек.

– Мы пришли забрать у вас конфеты! – не растерявшись, сказала Надя, чуть понизив голос и протянув вперед руки. Девочки переглянулись и рассмеялись.

      Тем временем в прихожую вышел жующий что-то прокурор, следом его жена, а за ними еще две семейные парочки: представители смежных ведомств. Заместитель начальника милиции и его супруга, инспектор по делам несовершеннолетних, и заместитель главы администрации по культуре с мужем, кажется, занятым на службе в районо (отдел образования и науки).

– А у вас чего-нибудь покультурней нет! – брезгливо поинтересовалась замглавы по культуре.

      Все замолчали, и с сомнением посмотрели на нее. Тут меня словно за шиворот кто-то взял, или литературная шлея под хвост попала. Я шагнул вперед, совершенно бессмысленно снял свою ушанку и начал:

– Выхожу один я дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…

      Я продолжал читать, совершенно не представляя каким образом и откуда взялось это стихотворение в моей голове целиком. Меж тем ответственные лица напротив с каждой строчкой все сильней наполнялись каким-то смятением. Дети прижались к ногам бабушки, и округлили без того большие глаза. Наверное, так и получают детские травмы? Еще бы, ведь не каждый взрослый выдержит экспрессивное прочтение Лермонтова не проронив чувства, а тут дети… Притом что декламатор – горилла в валенках и тулупе наизнанку.

      Закончив читать, я отступил назад и осмотрел окаменевшие лица внимающих, когда спустя несколько секунд тяжелой тишины прокурор покашлял и стал хлопать, а вслед за ним и остальные. Честно говоря, я ни черта тогда не понял: почему хлопают? что на меня нашло?

      Саня как настоящий артист не стал впадать в рефлексию, вместо этого воспользовался моментом. Повесил гитару на плечо, достал пакет, раскрыл его и сказал:

– Тот, кто слушал наш куплет – подавай сюда конфет!

      Вдруг прокурор бросил хлопать и исчез за дверью, но спустя полминуты вынес стеклянную чашку с конфетами и высыпал ее в пакет. Наша компания двинулась на выход, а прокурор окликнул меня:

– Как фамилия?

      Я с малых лет имел привычку врать на любые вопросы представителей власти. По силе действия она могла сравниться с инстинктом самосохранения. Она не подвела меня и теперь, и я без паузы и дрожи четко ответил:

– Гориллкин!

      Тут захохотали дети, а прокурор, кивая за спину, с улыбкой сказал:

– Даже они не верят! Хотя не важно, вот тебе от меня лично! – и протянул сто рублей. Покосившись на представителя районо, с усмешкой вложил мне в ладонь еще и апельсин, добавив, – а это – от науки! – и стал хохотать.

      Я сказал: «Спасибо» и вышел вслед за нашей «нечестивой шайкой», уже стоящей у ворот.

– Ну, Иван! – качая головой начал Саня, уже сдвинувший маску на затылок и закуривший сигарету, – не знал, что ты так читаешь – хоть стекло режь!

– Я сам не знал! – отгоняя странное чувство отстраненности, ответил я.

      Надя подняла свою маску и ни с того ни с сего взялась меня обнимать. Я стянул с себя гориллью голову и уставился Наде в глаза. Но она так же внезапно оттолкнула меня и с каким-то поддельным разочарованием сказала:

– У тебя лицо мокрое, – и отошла к остальным.

      Что там лицо, незаметно для себя я вспотел весь целиком, так что скользнувший под тулуп ветер заставил меня вздрогнуть.

      Саня радостно тряс добытыми конфетами, вереща, что это первый случай в истории, когда прокурор поделился тем, что не вызвало общественных возражений. А я пока размышлял, куда вложить полученные средства – «в носок» или прогулять со всеми вместе? но ничего лучше, чем «…куплю блок красного L&M-а!», не нашел.

      Пока я перекуривал, вывернув маску, протирал ее рукавом кофты, наши двинулись вниз по улице, не дожидаясь меня. Догнав остальных уже на перекрестке, я поинтересовался, в чем тут дело, и получил странный ответ, будто они уже решили куда идти, а мое мнение не учли в наказание за экспромт. Завистники таланта временно отлучили меня от участия в коллективном волеизъявлении. Хотя чему удивляться в компании «маньяка», «русской-народной гейши» и парочки «свиней»!

– Теперь ты можешь выступать сольно! – неожиданно едко, громко сказала Надя.

      Быстро бросив намерение что-то объяснить, я поддался направлению толпы, еще пытаясь поддеть «бунтовщиков» колким «горилльим» словом.

– Смотри! – вдруг крикнул Саня, указывая на плохо освещенный двор на углу Мичуринской и Базарной.

      Из темноты послышался топот, и набор приглушенных неразборчивых голосов сменился длинным выкриком: «Противень оставьте!». Дощатая калитка распахнулась, и на улицу высыпали совсем мелкие ряженые. Когда они пробегали под уличным фонарем, стало ясно видно, что первый из них (с нейлоновым чулком на голове) держал на вытянутых руках противень с источающими пар пирогами, а весь остальной десяток спринтеров, часто оглядываясь, подгонял его.

– Брось противень, сволочь! – крикнула выскочившая из калитки старуха. – Пироги забирай – противень брось! – но свора мелкой нечисти только ускорила бег, пока не скрылась в темноте переулков, вскрикивая и улюлюкая.

      Мы, не сговариваясь, переждали в тени придорожного тополя, пока старуха, тихо бранясь, не вернулась в дом (а то, черт ее знает, еще и на нас накинется). После свернули на Базарную и спустя несколько минут наткнулись на другую толпу ряженых.

      У того самого адреса, от выбора которого меня отстранили, толкались, наверное, человек пятнадцать, примерно нашего возраста. Я на первых порах растерялся в попытке определить, кто есть кто. Но рассмотрев самого толстого наряженного в черную искусственную шубу и красную маску черта из папье-маше, четко определил Сечкина Антона – единственного на всю округу с такой комплекцией.

– Антоха! – тоже справившись с опознанием, крикнул Саня и ткнул «красного беса» пальцем в мохнатый живот.

      Вместе с Темой тут же была распознана основная масса народа вокруг. Это были центровские (в нашем поселке молодежная среда в стремлении к самоопределению делилась на условные районы: совхоз, центр, гора, кирзавод. У нас как представителей кирзавода с центровскими никаких особенных конфликтов не было, и поэтому наша случайная встреча ознаменовалась приветствием и обменом парой колких фраз.

      Нужно сказать, что я не мог не отметить очень приличное исполнение костюмов, особенно у некоторых из этой толпы. Чего стоили, например: «смерть» в широком плаще с капюшоном и анатомически верной маской черепа. «Леший» с синеватым лицом с белой бородой и сучками-рожками, словно растущими из головы. Прочие хоть отставали в визуальной правдоподобности, но брали разнообразием. Здесь были и кот, и ворон, и волк, и свинья (кстати, получше двух наших) и один маленький, но заметный – с большой головой быка из папье-маше.

      За этой трепотней я только теперь вспомнил, кто живет по этому адресу. И вместе с тем сообразил, почему Саня и девчонки пошли именно сюда.

      Хозяином этого дома был Тарас Колунов – предприниматель среднего звена с барскими закидонами века, наверное, восемнадцатого. В качестве оснований для такой репутации, определяющими факторами, можно было считать повсеместную болезненную тягу к старорусскому стилю. К тому же в его дворе на постоянной основе работало три человека, шутили, что он в крепостном праве упражняется, но правда зарплаты платит. Кроме ненастоящих крепостных он вообще не ровно дышал к старинному купеческому колориту. Носил бороду, катался на зимние праздники в тройке лошадей, запряженной в сани, иногда швырял прохожим подарки, наряжался в тулуп и шапку и прочее в том же роде, на что хватало представлений.

      Так вот, зайти на шули́кины к Тарасу и, хорошо сплясав или исполнив частушку, выйти от него недовольным дарами, было почти невозможно. И на этой почве теперь назревала борьба за то, кто войдет первым.

      Естественно, стали ругаться. Мы с Саней попеременно кричали, что их толпа слишком большая, и если они войдут первыми, то нам ничего не останется. А Антон и еще несколько глоток вопили, что если пропустят нас вперед, то мы соберем все «сливки», а им достанутся только какие-нибудь баранки. Только подступили к порогу, за которым все решает численность спорщиков, как двор Колунова озарился светом, и спустя минуту перед нами открылись двустворчатые ворота.

– Проходите, гости дорогие! – сказала встретившая нас старушка в черной шубе и белом платке и торопливо пошла к дому.

      Все молча уставились в створ ворот. Посреди двора горел большой костер, освещая все вокруг. Рядом с крыльцом стоял стол, заваленный всякой съестной всячиной. У стола стоял Тарас в своем купеческом наряде, а рядом с ним его домочадцы: жена, две дочки и маленький сын, одетый в точности как папаша. Женская часть семейства, наряженная в очень похожие друг на друга длинные широкие юбки, короткие сюртуки с меховой оторочкой и черные, в цветах платки, ожидающе улыбалась.

– Ну! Чего у ворот толчетесь!? – рявкнул Колунов. – Заходи! – и исчерпавшая предмет спора толпа, чуть помедлив, ввалилась во двор.

      Мы столпились у костра, Тарас оглядел нашу пеструю ватагу и сказал:

– В общем так, граждане ряженые, я предлагаю такую вещь! Для порядка и чтоб стол раньше времени не разграбили, встаем полукругом у костра по одному или по два, выходим к столу и поем! А! Как?!

      Толпа, не особенно протестуя, растянулась вокруг костра полумесяцем. Сейчас уж точно каждый был сам за себя. Я теперь стоял между «смертью» и «вороной», а, допустим, Надя с Наташей между «красным чертом» и «котом».

– Ну давай! – рявкнул Колунов. – Кто начнет тому большую шоколадку!

      Тут «леший» пихнул вперед того самого маленького, с большой бычьей головой на плечах. Он замер и робко огляделся: «Ну!» – улыбнувшись подгонял Тарас, и «бык» начал нервно орать:

– Из-за леса выезжала конная милиция!..

– Стоять! – прервал Тарас. – На шоколадку – иди. Так! Дальше без матерщины, у меня тут дети! – кивнул на тихо смеющихся дочек.

      Теперь пошло повеселее. Уже друг за другом и почти без пауз менялись местами «звериные морды». Пели или просто плясали, получали угощение и отступали в сторону. Вслед за «смертью», исполнившей какой-то жизнеутверждающий стишок, настала моя очередь. Я шагнул вперед и вновь как ошалелый стал читать стихотворение, опять непонятно откуда взявшееся в закромах моей памяти. На этот раз вспомнился Есенин:

– Не жалею, не зову, не плачу, все пройдет как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный я не буду больше молодым…

– Бошка то черная! Какое тут увядание золота? – вклинился Тарас, и на это его замечание рассмеялась только старушка в белом платке. – А ты братец в кого ряжен?! – бойко спросил он и, не дожидаясь ответа, растолковал сам, – на сторожа с автобазы похож – тоже черный как сажа! – тут уж расхохотались все.

      Мне вручили пригоршню шоколадных конфет и батончик и на мое место встал «ворон», тут же взявшийся ловко и бойко отплясывать вприсядку. Вообще все это действо, стоило ему набрать обороты, закружилось очень живой силой. Притягивало и играло, моментально сглаживая и смешивая любое слово и эмоцию в единую круговерть. Сквозь дыры маски, теперь вся эта пляска виделась мне абсолютно сказочной, ненастоящей, иллюзорной. Казалось, что вот-вот, и вслед за очередным танцором или частушечником и пламя костра выскочит из костровища и тоже исполнит что-нибудь на свой лад. И ряженые, сняв маски, окажутся именно теми, кого они теперь изображают.

      Я отступил в сторону и, рассовав конфеты по карманам, вышел за ворота. Задрал маску и закурил. Странное чувство наполняло меня: не усталость и не похмелье, скорее нечто вроде опустошенности. Вдруг стало зябко и как-то непривычно трезво – ушел кураж.

      Дождавшись, когда Колунов раздал остатки угощения, и толпа вышла из ворот, я еще раз покурил со всеми вместе. Уже было собрался уходить, как с Надей что-то, случилось. Она ни с того ни с сего взялась бегать по кругу и с каким-то нервным хохотом стаскивать маски с лиц. Хотя тут беспокоился только я, а остальные, довольные пляской и подарками, только отмахивались и смеялись, и скоро совсем разошлись.

      Я уже объяснил себе ее нервный выпад распаленным, но не израсходованным во время песен и танцев баловством и только хотел подумать, что теперь-то оно наконец иссякло, но… Уже по дороге домой Надя несколько раз рвалась сдирать маски с первых встреченных ряженых, и каждый раз приходилось ее от них оттаскивать. А в попытке поговорить с ней на эту тему, она кричала одно и то же: «У него не было маски! У него не было маски!»

      В конце концов, уже у самого дома, она пришла в себя и стала рассказывать, что в толпе пляшущих, кроме людей в масках, был еще кто-то. Он не выходил петь и только толкался в кругу у костра. На мой вопрос, как он выглядел, Надя ответила: «Высокий, узкоплечий, в черном плаще конусом и с головой птицы… и это была не маска…»

      Я со свой стороны предлагал такой вариант развития событий, в котором ее фантазия и праздничная эйфория сложили вместе плащ «смерти», с маской вороны – вот и померещилось. Надя, кажется, версию приняла, слегка успокоилась, на том и простились.

      К этому времени пошел снег крупными густыми хлопьями. Я озяб и вывернул тулуп меховой стороной внутрь и даже не знаю почему, но опять нацепил свою гориллью маску.

      Я плелся домой, а в голове мысли скручивались в хаотичный комок: «Надя? …я, похоже, ее совсем не знаю? Где она, та, и кто эта? Птичья голова! – выдумала тоже! И эти молодцы – кто такой толпой на этот праздник ходит? Хотя… ничего не боятся! А Колунов?! Это же бред какой-то старорусский! Ну кто его такого всерьез воспринимать станет? Хотя воспринимают же! А как семейство его это терпит!? Дети ладно… но жена? Или такая же? …хотя что там – дети есть, дом, деньги, что еще?! Любит наверно? А прокурор, видно этого из районо не долюбливает?» Я нащупал в кармане апельсин и улыбнулся.

      Когда шел по своей улице, рассматривая заборы со снятыми калитками на некоторых, то улыбался еще больше. Представлял, как шкодливые мелкие шуликане не получив конфет от хозяина дома, судорожно оглядываясь снимают с петель калитку и бегут с ней подальше, чтобы зарыть в какой-нибудь сугроб. Мы и сами так делали в раннем детстве. Я уже зашел в свой двор, когда заметил, как тихо теперь вокруг. Слышно малейший шорох, и то, как ссыпается снег с перегруженных веток яблони. Нет ни скрипа дверных петель. Ни собачьего лая. Ни машин на улице. Только плавная густая стена снега в своем равномерном безветрии ползет вниз.

      Я снял маску и прислушался, не переставая удивляться такой странной тишине. Вдруг боковым зрением заметил какое-то темное пятно на дороге. Я уставился в снежную стену и увидел медленно идущую сквозь нее тонкую фигуру с большой птичьей головой. На секунду задержав дыхание и не отрывая глаз от дороги, я ощупал карманы и на выдохе швырнул подаренный прокурором апельсин в снежную мглу. Послышался глухой удар и громкий возглас:

– Ваня, ты что?!

      Я зажмурил глаза, тряхнул головой, вновь уставился на дорогу и выдохнул:

– Тьфу ты, черт!

      Теперь образ странного существа превратился в фигуру отца, а птичья голова в его шапку ушанку. Отец зашел в калитку и, глядя вперед, отряхнул плечо, всмотрелся в мои ошалелые глаза и спросил:

– Ваня, ты чего кидаешься… выпил? И кстати, чем?

– Ничего я не пил – просто показалось.

– Что бросал? – с намеком на улыбку сказал он, не отрывая глаз от моего лица.

– Прокурорский апельсин, – задумчиво ответил я.

– Точно не пил?

– Точно, точно! А ты сам чего по ночам бродишь?

– У меня сегодня смена, а в военкомате с отоплением беда. Не знаю, то ли уголь им плохой привезли, то ли в системе засорилось что-то? Дело естественное – кто ж знал, что у нас зима бывает! В общем. я не готов ночевать в помещении с температурой воздуха плюс пять, вот и бегаю несколько раз за ночь, проверяю все ли в порядке… На днях обещали исправить. Ладно, это все так – привычные неприятности… пойдем лучше чай пить! Не знаю, что тебе там показалось, но один только прокурорский апельсин, если это не метафора, уже требует застольной беседы, – разглядывая маску в моей руке, по обыкновению деликатно заметил отец.

      За чаем просидели допоздна. Отец рассказывал какие-то байки из собственной молодости, как полагается – привирая, а я все думал о Наде. Ее дебют в качестве ряженой можно было считать состоявшимся. Хотя если вдруг она изменит свое мнение обо мне как инициаторе досуга, то в общем-то будет иметь на это свое право. А впрочем, может быть, она и примет то, где временная потеря такой основы как здравый смысл вполне может быть оправдана требованиями традиций. Ведь есть же место в русском фольклоре и языке такому празднику как старый Новый год и ничего. Никаких увечий на теле лингвистики и культуры в целом никто по этому поводу не отмечает – просто традиция, подкрепленная историческим фактом и не более того.

Глава 6

      Нет, не знаю, после того ли праздничного забега в масках или позже, но общение с Надей пошло на спад. Остаток зимы и весна растянулись в странный марафон с ускорением, где расстояние между нами росло в пропорции к количеству пустых претензий. И в мае, еще раз обменявшись набором неуместно-резких упреков, мы прекратили встречаться. А дальше небо потемнело, на лицо наползло сиротское выражение, и к горлу подкатил комок… шучу – вообще ничего! Ни малейшего намека на сожаление. Я тогда даже подозревал некую эмоциональную атрофию, потому как примеры окружающих показывали, что расставаться порой действительно сложно. И тем сложнее, чем дольше были вместе. И это примеры уже взрослых, казалось бы, устойчивых к потерям людей. А уж если брать мой возраст, то слезы в три ручья, трясущиеся конечности и общий подавленный вид при таких делах оценивались как норма.

      На первых порах прекращения встреч с Надей, мне сложно было понять, почему некоторые знакомые смотрят на меня с такой горестью. И только какое-то время спустя вспомнил об общепринятой реакции на чужое расставание. Я все думал, какого черта им надо? Есть ведь своя жизнь – живите ее! И что мне делать с вашими трагическими взглядами? Не ровен час, и соболезнования высказывать начнут! Такое ощущение, что это обществу нужно дать время для того, чтобы прийти в себя, а не мне с Надей. Хотя мы как раз в нем и не нуждались.

      Кстати, Надя, судя по ее посылу, не только не переживала по нашему общему поводу, но и выглядела так, словно давно этого хотела (женщины умеют так выглядеть). И дай ты бог, если не прикидывалась. И хорошо бы, чтобы получилось, как у меня – все обошлось запоздалой тенью скуки, с которой новые заботы расправляются на раз-два. Тем более что Надя в тот год закончила школу и скоро укатила в город поступать в университет, так что этих самых забот должна была получить в достатке.

      Я тем временем окончил второй курс, и накрывшаяся известной металлической посудой личная жизнь, оставила мне уйму свободного времени. Новое лето совсем не хотелось тратить на лежание в гамаке. Тем более что наступившее еще весной совершеннолетие открывало возможность легального заработка. Моя нужда в деньгах никак не влияла на успех в поиске работы. Куда бы я не обращался, везде требовали хотя бы маломальский рабочий стаж, что не удивительно. Так что спустя две недели поисков из доступных вакансий обозначились: вязальщик дранки, на частной пилораме – 1550 рублей в месяц, «проредитель сосновых лесопосадок» в лесхозе – 1207 рублей в месяц и еще более беспощадное занятие – «охранник кабеля». Последнее дело требует более конкретных пояснений! В закрытии вакансии охранника кабеля нуждалось местное дорожно-строительное управление. Дело состояло в том, что кандидат на должность обязан сопровождать выездную бригаду ремонтников и посильно охранять кабель. Его протягивали от автономного электрогенератора к месту работ. Особую бдительность требовалось проявлять во время обеда, когда, исходя из прошлого опыта, чаще всего он и пропадал. Сами рабочие отказывались нести за него ответственность, потому как стоил он дорого, а крали его несколько раз за сезон. Так что руководство управления решило выделить лишние две тысячи рублей в месяц на охранника вместо того, чтобы снова покупать новый кабель. Он стоил не то двенадцать, не то семнадцать тысяч рублей, при том, что в его очередной пропаже никто не сомневался.

      Вакансии, конечно, одна другой краше! И если вязальщик дранки и прорядитель сосновых лесопосадок это еще туда-сюда (и дело даже не в нищенской зарплате), но перспектива целый день пялиться на кабель отдавала явной бесовщиной. После такого наверняка пришлось бы реабилитироваться перед собственной психикой, богом и людьми.

      В общем, я уже было разочаровался в себе как в рабочем человеке и приготовился валять бедного дурака, как вдруг случайно наткнулся на одного знакомого. Его звали Олег, до класса седьмого мы с ним учились на одной параллели в школе, а после он исчез из поля моего зрения.

      В другой раз я бы прошел мимо, и, может быть, просто отметил его в числе прочих прохожих. Мы никогда не дружили и общались только по случаю и в компаниях, но он поздоровался первым и ни с того ни сего поинтересовался как мои дела. Я не то чтобы удивился такой участливости, но так или иначе никакого секрета из своего положения не делал и сказал, что теперь ищу работу. Он понимающе кивал на упоминания тех профессий, которым соответствует моя сегодняшняя квалификация. Как вдруг сказал, что сам последние два месяца работает на мясокомбинате, чем вполне доволен. Говорил, что на первых порах эта работа не требует особенной подготовки и предложил попробовать устроиться туда же. Я, конечно, согласился – в конце концов стоит ли отказываться от удачи, когда она сама идет в руки, но только совершенно не представлял, как для этого действовать? И Олег тут же объяснил мне пошаговую инструкцию, в лучших традициях русской народной сказки.

– Значит, смотри – в семь тридцать, в любой будний день выйдешь на перекресток Новой и Объездной, подойдет серый автобус с широкой зеленой полосой на боку – это мясокомбинатовский… Скорее всего, будут пассажиры кроме тебя – садись с ними вместе! Водитель спросит: «Кто такой?», скажи: «Устраиваться!» – и доедешь. Потом народ на второй этаж пойдет, ты не ходи – жди внизу. Ровно в восемь приезжает местная управляющая Анна Семеновна – мощная баба со странной прической, сразу поймешь. Она по телефону всем отказывает в устройстве, а тех, кто приезжает опрашивает сама. В общем, не теряйся, наплети чего-нибудь вроде: исполнительный, работать умею, быстро учусь… Даже если не возьмут – в девять автобус обратно в поселок поедет, так что ничего не потеряешь. Удачи!

      «Ну вот и хорошо, и замечательно, стоило только перестать искать работу, как она нашла меня сама!» – подумал тогда и непонятно почему проболтался впустую еще два дня, прежде чем поехать. Что за натура!?

      Наконец, собравшись с духом, сделал все, как сказал Олег. В восемь утра в узкий коридор административной части здания мясокомбината вошла Анна Семеновна. Да, о прическе Олег не соврал – она была похожа на слегка сдувшийся шар с широкой прищепкой на затылке, и насчет остального тоже. Анна Семеновна и правда отличалась ростом и крупным телосложением, но при этом лицо ее было непропорционально узким.