Поиск Анны

– Может, проще уничтожить весь мир разом? – подхватил Резнов.

Анна мрачно смотрела на поисковика. Может, и проще. Мир, в котором в овраге можно найти завернутое в полиэтилен мертвое тело младенца, не должен существовать.

– Если бы была такая возможность – я бы это сделала, – без тени улыбки произнесла Анна.

Резнов усмехнулся, но потом вновь посерьезнел.

– Это все не для тебя.

– Что – это? – резко спросила Анна.

– Трупы младенцев. Обгоревшие тела с выбитыми зубами. Женщина не должна по ночному лесу лазить, понимаешь? Ты дома должна сидеть, детей воспитывать.

– Ты вообще в курсе, что сейчас двадцать первый век и женщина уже ничего никому не должна?

– А, феминизм! Слышал. Знаешь, кто его придумал? Думаешь, женщины? Как бы не так. Феминизм создали мужчины, которые нами управляют, чтобы женщины начали работать и платить налоги.

Резнов с легкой усмешкой смотрел на нее, ожидая реакции. Анна посмотрела ему в глаза.

– Мне без разницы, кто что создал. Важно – кто разрушил. Ты хоть представляешь себе, что такое создать жизнь? Это долгий процесс, который доступен не всем. А разрушить эту жизнь можно одним движением руки.

– Я же говорю – феминизм. Женщина – созидатель, мужчина – разрушитель, – вновь усмехнулся Резнов.

– Так что ты думаешь об этом деле?

– Ты не ответила.

– Ты о чем?

– Зачем тебе это?

– Я хочу понять.

– Понять что?

Анна опустила глаза, но когда подняла их – Резнов увидел в них сталь.

– Знаешь, меня не интересует ни борьба полов, ни политика, ни модные течения. Мне не интересно ходить в театры и рестораны, ездить на море, чтобы потом хвастаться на работе фотками загорелой жопы. Мне вообще на все это плевать, – жестко сказала Смолина. – Все, что я сейчас хочу, – узнать, какой изверг убил годовалую девочку и сжег ее мать.

Резнов задумчиво посмотрел на серое небо. Оттуда все так же летела мелкая водяная пыль, оседая на его бейсболке. Обрывки облаков грязного цвета проносились над их головами с немыслимой скоростью, словно стремясь как можно скорее покинуть это мрачное место. Потом он посмотрел на Анну и кивнул, словно принял какое-то решение.

– Спрашивай.

– Почему милиция спускает дело на тормозах?

– Ты бы о таком потише кричала.

– Белочек боишься?

– У них тоже уши есть.

– Так почему?

– Нам не дано все знать, Смолина. Но если что-то происходит, значит, оно кому-то нужно.

– А кто знает?

Вместо ответа Резнов положил руку себе на грудь и замер. Затем он как-то скукожился и вдруг зашелся в приступе яростного кашля. Его согнуло пополам, и поисковик ухватился за капот машины.

– Чертовы рудники, – откашлявшись, попытался отшутиться Резнов, но Анна видела – это была не просто простуда.

– Тебе бы курить бросить!

– Да легче застрелиться! – сплюнул поисковик.

Резнов выпрямился, бросил окурок на землю и вмял сапогом в грязь.

– Значит, хочешь все знать?

– Не все. Только то, что произошло тогда, три года назад. Что за зверь способен на такое. И зачем.

– Добро, – кивнул Резнов, что-то для себя решив. – Я помогу. Но ты должна кое-что знать, прежде чем возьмешься за это дело.

– Говори.

– Ты упомянула, что человек не способен на такое, верно? Что это не человек, а зверь. На самом деле ты даже не подозреваешь, на что способны люди. Хочешь найти убийцу – добро, я помогу. Но знай: коли уж решила иметь дело со зверями, будь готова стать одной из них.

Резнов пронзительно и безжалостно взглянул в глаза Анне. Казалось, его взгляд, словно рентген, проникал так глубоко, как не могла проникнуть ни психолог Света, ни сама Анна. Смолина поежилась под его ледяным взглядом и кивнула, не найдя слов.

– Как там было? – Резнов закатил глаза, вспоминая. – Если долго глядеть в бездну, бездна скоро начнет глядеть в тебя. Имей в виду.

* * *

Несмотря на то что был только конец сентября, Анна решила украсить квартиру к Новому году заранее. В этом сером, промозглом мире так хотелось чего-то доброго и светлого, ярких оттенков и – пусть немного, пусть преждевременно, – но ощущения праздника. К тому же – так думала Анна – раз это радует ее, может, это немного поднимет настроение и вечно мрачной Лене? Будет здорово сделать ей сюрприз к возвращению из школы!

Поэтому, как только у нее на работе выдался выходной, она достала с пыльных антресолей холщовый мешок.

Делать все равно больше было нечего. Резнов пробивал Лисинцеву по своим каналам, пытаясь найти след ее тайного гостя. Что это были за «каналы» – Смолина не знала, могла только догадываться по туманной фразе самого Резнова.

– Те, кто в девяностые выжил, по ментовке да госаппарату разбрелись. Так что, как говорится, у нас везде свои люди, – подмигнул ей тогда Резнов.

Что ж, оставалось ждать. Но помимо ожидания у Анны была еще работа и домашние дела.

Осенью, в преддверии «черной пятницы», типографию заваливали заказами. Анна никогда не понимала этого идиотского ажиотажа. Купить побольше чего-то подешевле, чтобы потом повесить в шкаф и больше никогда не надевать. Зачем? Хотя, наверное, люди таким образом тоже устраивали себе короткий миг радости, как она третьим стаканчиком латте за день или вот этим преждевременным украшением квартиры.

Она впервые позволила себе так сделать. Два года назад на ее робкое «Может, нарядим елку пораньше?..» Смолину высмеял Андрей, и с тех пор она боялась даже упомянуть об этом. А до Андрея это и в голову не приходило. В ее семье не было заведено лишний раз праздновать. Отец всегда был против.

При воспоминаниях об отце почему-то стало мерзко на душе. Мир за окном потемнел и лишился остатка красок.

Анна поняла, что если срочно что-то не сделает – то окунется в такие мрачные омуты, к которым этой осенью она была категорически не готова. Даже Света говорила: психоанализом лучше заниматься в более-менее наполненном состоянии, ибо любые перемены требуют энергии. А откуда ей взяться сырой, холодной осенью, которая, словно дементоры, высасывала всю жизнь из мира?

Что делать тем, кто уже находится в глубочайшей яме, Анна не спрашивала, а Света не говорила.

Чтобы хоть как-то подбодрить себя, Анна отправилась на кухню и заварила крепкий кофе со сливками. Такой латте, как делали в ее любимой кофейне, она пока варить не научилась, но все же это было хоть какое-то топливо для стремительно угасающих углей настроения.

Немного придя в себя, Анна вернулась в комнату, но только она начала развязывать тугую завязку мешка, как в замочной скважине повернулся ключ. Смолина аж подскочила. Внезапно ей захотелось срочно затолкать мешок на законные антресоли, чтобы никто не увидел ее робкую попытку разогнать осенний сумрак этими неуместными блестяшками. Ей вдруг стало неловко от этой жалкой имитации праздника жизни.

В прихожей послышались шаги Лены. Анна замерла.

– Что ты делаешь? – всклокоченная от осенних ветров голова Лены (опять шапку не надела! – с раздражением подумала Смолина) показалась в дверном проеме.

– Да вот… – неуверенно повела рукой в сторону мешка Анна. – Подумала… может, ты хочешь – украсим квартиру? Как будто уже Новый год…

Лена молча смотрела на Анну. Смолиной внезапно захотелось, чтобы время вернулось назад. Какая же это была неловкая попытка! Нужно срочно сказать что-то другое – что она просто убиралась, что задела мешок и он свалился сверху, что на антресолях надо протереть пыль…

– Хотя, наверное, это не ко времени… – словно оправдываясь, выдавила Анна. – Я сейчас уберу его обратно.

– Не надо!

Анна уже приготовилась водрузить мешок на антресоли. Лена покраснела.

– Может, все же… – девочка смущенно уставилась в пол, – все же что-нибудь повесим? Хотя бы один шарик?

Смолина замерла с мешком в руках, а потом улыбнулась, поставила его на пол и открыла.

– Ну а чего ж тогда один шарик? Повесим все, что захотим!

Глаза Лены вдруг вспыхнули, словно бенгальские огни. Она неуверенно подошла к мешку и заглянула внутрь.

– Можно? – она вопросительно посмотрела на Анну.

– Конечно! – улыбнулась Смолина. – Выбирай.

Лена чуть ли не с головой исчезла в мешке и через некоторое время выудила оттуда большой шар в ярких искорках хрустальных снежинок. Вновь взглянула на Смолину, словно спрашивая разрешения. Анна кивнула. Внутри разлилось что-то теплое, обволакивающе-нежное.

Лена надела на палец нитку, прикрепленную к верхушке шара, и вытянула руку. Одинокий луч солнца неуверенно пробился сквозь тучи, словно заблудившийся путник.

– Как одинокий кит! – завороженно прошептала Лена, глядя на луч. – Он подает сигналы на другой частоте, и его не слышат другие киты. Так и блуждает по океану в одиночестве.

– Все одинокие души когда-то находят пару, – сказала Анна, но неуверенно – казалось, она сама не верит в то, что говорит. Не верит, но очень хочет поверить.

На стене появилось едва видимое световое пятно. Лена поднесла шар к лучу. Шар закрутился вокруг своей оси, отбрасывая на стены и лица световые зайчики. В комнате сразу стало как-то теплее. Казалось, в этом шаре сейчас встретились две одинокие души. И, может, у них получится создать тот приют в этом штормящем море жизни, который они обе так давно искали?

Лена тоже вся светилась, словно новогодняя елка.

– Не то что в детдоме! – сказала Лена. – Нам там всё запрещали, постоянно пытались контролировать.

– Я так не буду делать, – сказала Анна.

– Правда?

– Да.

– А елку мы там наряжали только за пару дней, – призналась Лена, завороженно глядя на шар. – Воспитатели строгие были. Говорили, что нечего жизнь в сплошной праздник превращать.

Анна молча посмотрела на нее, и внутри колыхнулся островок боли. Да, жизнь не праздник, моя девочка. Все так. Но, черт побери, Смолина, ты не ты будешь, если не сделаешь все, чтобы этот ребенок чаще улыбался! Анна почувствовала, как глаза становятся влажными, и спешно отвернулась.

– Ну а мы по-другому. Мы сами как захотим, так и сделаем! – проворчала она.

– Правда? – недоверчиво спросила Лена. – Как захотим?

– Угу, – Анна кивнула, потому что говорить вдруг стало сложно – к горлу подкатил ком. Лена сияла. Казалось, вот сейчас она бросится на шею Смолиной, они обнимутся и – может быть – впервые в жизни Анна услышит заветное «мама»…

Лена подняла руку с шаром повыше. Рукав кофты задрался, обнажив свежие шрамы на запястье.

Анна похолодела. Не успев толком понять, что она делает, Смолина схватила девочку за руку.

– Это что? – рявкнула Смолина.

– Пусти! – закричала Лена, пытаясь вырваться.

– Откуда это? Ты что, пыталась порезать вены?

– Я поцарапалась об арматуру на заброшке!

– Не ври мне!

Девочка с ненавистью взглянула в глаза Анне.

– А твое какое дело? – процедила Лена.

– Как какое? Я твоя мать!

– Ты врешь! Ты мне не мать! – закричала ей в лицо Лена. – Ты говорила, что ты не такая, как они, но ты точно такая же! Вы все одинаковые!

Смолина от неожиданности выпустила ее руку. Лена в сердцах бросила шар об пол, и тот разлетелся на мириады осколков.

Пока Анна завороженно смотрела на эти мерцающие искры, Лена выбежала из комнаты, с грохотом хлопнув дверью.

Руна 6

И когда заходит солнце,Нет вечерней мне отрады;Не слыхать кукушки утром.Не могу совсем понять я,Как мне быть и что мне делать?Как прожить мне в этом мире,Как скитаться в здешнем крае?«Калевала»

Бабушку Нинель назвали так в честь Ленина. Тогда было модно сокращать лозунги и имена партийных деятелей. Так появилась Гертруда – героиня труда, Элина – электрификация и индустриализация, Идлен – идеи Ленина. В бабушкином случае фамилию великого вождя революции просто перевернули, добавив мягкий знак – все-таки имя женское. В семье давно все привыкли сокращать Нинель до привычной слуху Нины, но в госучреждениях, куда бабушка частенько наведывалась, она всегда гордо представлялась полным именем.

По вечерам баба Нина говорила: «Запахни шторы! А то пойдет какой идиот с ружьем, увидит – свет в окне горит, подумает – дай стрельну, авось попаду!»

Аня откровенно не понимала, почему кто-то должен ходить по улицам с ружьем и стрелять по окнам? И только с возрастом поняла: бабушка видела войну и еще помнила Питер без единого огня на улицах и надписи на стенах «Свет в окне – помощь врагу».

Когда умер Сталин – баба Нина плакала. Слезы странно сочетались с ее монументальным профилем – бабушка сама была похожа на памятник, высеченный из мрамора. О смерти вождя она говорила редко, но всегда с тяжелым вздохом, называя его исключительно как «отец народов».

– Какой же он отец! – восклицала мать. – Тиран! Сколько людей сгубил!

– А ты молчи! – моментально вскипала бабушка. – Не смей даже упоминать Иосифа Виссарионовича!

Так начиналась обычная вечерняя ссора в семье. Мама припоминала бабушке, что та до сих пор не знает, что кроме нашей планеты есть целая Солнечная система, в которой по своим строгим орбитам вращаются еще восемь других планет. Бабушка только отмахивалась.

– И на кой черт мне это надо, планеты твои? Чего толку-то с них?

У бабы Нины было большое хозяйство под Питером – дом, двадцать соток земли, несколько коз, куры, пара поросят. Она вставала с зарей и до заката трудилась в огороде. Так делали мать и отец, а до того – их матери и отцы, а до них еще неизвестно сколько поколений. И только нерадивая дочка вдруг решила, что профессия учителя в городе престижнее, чем копаться в курином навозе в деревне.

Мама психовала и страшно стеснялась приглашать гостей в дом. Мама – преподаватель астрономии. Что скажут коллеги, если узнают, что ее мать и слышать не хочет про какие-то там Плутоны и Нептуны?

Бабушке же было это не интересно. Она не верила ни в планеты, ни в Бога, ни в дьявола. Выкованная в жерниле мартеновских печей, словно отлитая из стали, закаленная в суровых реалиях Советского Союза, она верила только в идеи коммунизма.

– Немцев не боялась, американцев не боялась, так и дьяволов ваших с богами не убоюсь, – ворчала бабушка. Мать только руками всплескивала – мнение бабушки было что памятник Ленину на Московской площади – стоял, стоит и будет стоять. И никакая сила его оттуда не сдвинет.

Баба Нина не любила свою дочь, но почти боготворила ее мужа. Почему он, выросший в глухой карельской деревне, в семье язычников, больше следует заветам Ильича, чем дочь, воспитанная в правильной атеистической семье?

Аню привозили к бабе Нине на лето и сдавали на все три месяца каникул, словно в аренду. Но Аня не жаловалась. Вместе с деревней и строгой бабушкой она получала бесконечные леса, чистейшие реки, загадочные болота и свободу.

Полной противоположностью Нинель была бабушка по отцу. Ее звали Виена, что в переводе с карельского означало «нежная». Нежной ее Аня назвать не могла, но карельская бабушка была куда сговорчивее питерской.

Про Сталина она говорила редко и называла его не иначе как «huono ihmine», что значило «плохой человек». В ней совсем не было той советской монументальности и бетонности, в которую словно упакованы принципы коммунизма и навеки запаяны, так, что никакая сила не сможет переубедить. Даже глаза бабушки Виены были другие – загадочные, погруженные куда-то, с легкой грустинкой. Ее дом стоял посреди глухой деревушки и был увешан всякими разными странностями – тряпичными куколками, связками пахучих трав, резными фигурками из дерева. В этом доме Аня словно попадала в волшебный мир, полный загадок. За каждой вещью таилась интересная история, и, казалось, если погасить свет и дождаться, пока все уснут, – они шепотом поведают ее. Нужно было только уметь слушать.

Аня слушать любила. А бабушка любила рассказывать. Делала она это не так, как баба Нина, – та, словно массивный колокол, пробивала пространство информацией, способной раздавить несформировавшийся детский разум. Бабушка Виена говорила совсем иначе – спокойно, негромко, не отвлекаясь от вязания. Аня устраивалась у ее старого кресла, на которое был накинут цветастый плед, и при свете лампады слушала истории про шелих, домовых, анчуток, дополняя рассказ присущим, таким забытым в лесах диалектом. В темные вечера, когда за окном ветер раскачивал кроны елей и они своими лапами скребли окна, бабушка Виена говорила жмущейся к ее ногам Ане: «Анчутка дерибает», что означало – черт когтями скребет. И Аня прижималась к бабушке еще сильнее. Виена верила в высшие силы, в духов и богов, в поверья и обряды, и это было так непохоже на все то, что слышала Аня в городе, что завораживало.

Иногда, когда приходила соседская Танька и они с Аней начинали слишком уж веселиться от бабушкиных историй и громко смеяться, бабушка начинала беззлобно ворчать:

– Ишь, разгаляндались!

Аня уже знала, что «разгаляндаться» означало «сильно шуметь».

Аня очень любила приезжать к бабушке Виене, но последние годы это случалось все реже и реже. Отец категорически не принимал ее веру и считал сумасшедшей.

А потом бабушки Виены не стало. Они один раз съездили к ней на могилку и больше никогда с отцом о его матери не заговаривали.

* * *

– Свет, что делать?

Анна воткнула дымящийся бычок в переполненную пепельницу и тут же прикурила новую сигарету. На кухне висел туман, плита была залита сбежавшим кофе. Анна с сожалением посмотрела в пустую кружку – она уже сбилась со счета, сколько их выпила – и сильнее сжала трубку телефона вспотевшей ладонью, словно она тонула в бурной реке, а с той стороны провода ей протягивали хрупкий прутик надежды.

– Я боюсь, что она может навредить себе.

– Селфхарм не заразен, – послышался голос Светы из трубки.

– А депрессия?

– Ань, Лене просто нужно внимание.

– Куда больше-то?

– Процесс привыкания не быстрый. Сколько она у тебя? Месяца четыре? Дай ей время.

– А как же шрамы?

– Ты уверена, что это то, что ты думаешь? – уточнила Света. – Может, действительно поцарапалась?

– Я так тоже маме говорила, – покачала головой Анна. – И уж порезы от царапин я точно отличу.

– Были какие-то странности в поведении?

– Свет, это тринадцатилетний подросток из детдома, все ее поведение странное!

– Вспомни, может, какие-то подозрительные знакомые?

– Я понятия не имею, с кем она общается. Домой она никого не приглашает. Но мне кажется, у нее кто-то есть.

– Было бы странно, если бы в таком возрасте у нее никого не было, – заметила Света. – Что еще? Сообщения, звонки?

– Да вроде нет… хотя постой. Мне показалось, что она постоянно ждет чьего-то звонка.

– Хм, ну это не зацепка. Влюбилась, вот и ждет, что парень позвонит.

– И что же делать?

– В общем, смотри. На сеанс ко мне она не пойдет, так?

– Даже предлагать не буду. Оскорбится, скажет «Что я, псих, что ли?» и вообще из дома уйдет.

– Окей. То, что я тебе предложу, не очень этично, но в данной ситуации – это единственный выход. Но ты должна быть дома одна. Она сейчас где?

– Ушла куда-то. Не спрашивай куда, она после этого случая вообще со мной не разговаривает.

– Отлично. Ну то есть это плохо, конечно! Но то, что ее нет дома, – нам на руку!

– Свет, не тяни уже, а? – взмолилась Смолина.

– Прости. В общем, твоя задача найти и прочитать ее переписки. Она же пользуется твоим компьютером?

– Да… Не знаю, что она там делает…

– Вот и узнаешь, – перебила ее Света. – Посмотри историю посещений сайтов, запросы в поисковике. Может, на форумах каких-то сидит.

– И что мне искать?

– Обращай внимание на все странное.

– Да все, что происходит в ее возрасте у ее поколения, для меня странное!

– Вот на все и обращай внимание! Если найдешь что-то – звони.

Через минуту Смолина уже сидела за компьютером. Она считала себя лесным человеком, не особо ладящим с техникой, и компьютером пользовалась только в крайнем случае для работы в типографии, поэтому разобраться поначалу было не просто. Впрочем, разбираться было и не с чем – вся история посещений в браузере была удалена.

Анна задумалась. В общем-то это не выглядело подозрительным – любая девочка-подросток будет стараться скрыть свою личную жизнь, переписки и посещаемые сайты. Если бы не следы на запястье у Лены, Смолина бы и не обратила внимания.

А может, Света права? Может, она действительно надумывает лишнее? Ведь мог же ребенок просто сильно поцарапаться? Она и сама в детстве где только не лазила…

Анна бездумно смотрела на пустую историю браузера и уже хотела выключить компьютер, когда решила напоследок посмотреть запросы в поисковике. Здесь что-то сохранилось, но это «что-то» абсолютно ни о чем не говорило Анне – какие-то аниме, что-то про культуру Карелии, а иногда встречался просто какой-то набор букв. Она пробовала вбивать их в строку браузера, но попадала на непонятные форумы с кучей тем – от обсуждения японского аниме до ссылок на скачивание пиратской музыки и фильмов. Потыкав мышкой в разные темы и не найдя ничего подозрительного, Анна на всякий случай переписала наиболее часто встречающиеся словосочетания и выключила компьютер.

* * *

Весь следующий день Анна сидела как на иголках – ждала новостей от Резнова. Положенные восемь часов тянулись нестерпимо нудно, словно жвачка, прилипшая к подошве. Как назло, день не задался: то клиент попадался дотошный, то макет на печать прислали с ошибками, то не вовремя кончалась краска в принтере. В рабочих делах Смолина совсем забыла позвонить Свете и поговорить про Лену. На самом деле она, конечно, помнила, но постаралась убедить себя, что это осеннее обострение, переросшее в приступ паранойи. Она уже почти убедила себя, что на руке Лены видела просто случайные царапины, и теперь думала, как бы загладить вину перед девочкой. Начавшие было налаживаться отношения разбились, словно шар с новогодней елки, и сейчас нужно было аккуратно склеить осколки и не наворотить еще каких делов. «Что уж говорить, Смолина, – вздохнула про себя Анна, – тактичностью ты никогда не отличалась». Она решила, что пусть не ее тактичность, так хоть «Птичье молоко» с чаем поможет наладить отношения с Ленкой – против такого девчонка точно не устоит.

– Как же достала эта работа! – устало протянула блондинка Юля за соседним столом и вытянула длинные ноги в проход. – А Дашка из бухгалтерии недавно с морей вернулась, такого понарассказывала!

– Ой не говори! Сейчас бы на Бали, в спа лежать, а не вот это все! – откликнулась Женя, устало подперев локотком милую мордашку. Они обе были как куколки, Анна даже иногда думала, что на эту работу девчонок набирали на конкурсах красоты. Только было непонятно, как она сюда затесалась. Смолина была честна с собой и понимала, что до красавиц с обложки ей было примерно как отсюда до Владивостока пешком. Впрочем, ей это было и не нужно. Она с пренебрежением смотрела на туфли на тонких шпильках и короткие топики коллег. Сама она на работу ходила так, как ей нравилось, а нравились ей камуфляжные штаны, берцы и вязаная кофта.

– Сначала макет сдайте, потом на Бали, – как из ниоткуда возник начальник – Михаил Федорович. Он шутливо погрозил девчонкам пальцем, и те хихикнули – все знали, что начальник ругается только для вида, а успокоить его легко может пара длинных ног из-под короткой юбки – а с этим у девчонок проблем не было.

– Михаил Федорович, а ну ее, эту работу! – заиграла глазками Юля. – Махнем вместе на острова!

– Ты небось за мой счет думаешь рвануть? – нахмурился начальник, но было видно, что эта идея ему нравится.

– Ань, а ты куда в отпуск ездишь? – спросила Женя.

«Туда, где нет таких кудахчущих курочек типа вас», – подумала Анна.

– Анна, я хотел поговорить с вами, – Михаил Федорович взял Смолину под руку. – Что вы всё в камуфляжных штанах на работу ходите? У нас тут не строгий дресс-код, конечно, но посмотрите на девчонок!

Анне не надо было смотреть на них, чтобы понять, о чем говорит начальник. Из-под рабочих столов Юли и Жени то и дело показывались их длинные ноги, прикрытые разве что колготками. Федорыч, как величали его девчонки за глаза, был этому только рад, поэтому всячески поддерживал стремление молодых сотрудниц обнажать как можно больше частей тела с помощью коротких юбок, топиков и декольте. В домогательствах немолодой уже начальник замечен не был, но его осуждающий взгляд, за которым притаилась похоть, частенько скользил по бедрам Смолиной. И хотя она не считала себя симпатичной, да и точеной фигуркой бог обделил (в отличие от той же Юльки), видимо, Федорыча это ни капли не смущало.

– А я, Михаил Федорович, сюда не на подиум хожу, а работу свою делать, – с вызовом сказала Смолина и мысленно добавила: «В отличие от этих телочек, которые приходят языком почесать да ногами посверкать». – Или вы что-то имеете против?

Анна хорошо знала своего шефа. Он хоть и делал вид, что строгий, на самом деле отступал при первом же нажиме. Потому не стоило волноваться, что он хоть когда-нибудь решиться перейти тонкую грань деловых отношений, проходящую между позволительными старику шутками, чуть сдобренными пошлостями, и распусканием рук.