СФСР

В этот момент на Ладогина навалилось ясное, болезненное осознание: его жизнь была бессмысленной и пустой. Всё, что он делал каждый день, все люди, с которыми общался, все поставленные цели – не значили ровным счётом ничего.

Луиза находилась рядом не из любви или желания, а лишь потому, что это было удобно и привычно им обоим. Эта мысль не причинила боли или обиды – лишь холодное понимание, что в его жизни давно не осталось места для искренних чувств.

Аркадий ощутил себя усталым и чужим человеком, вынужденным жить в реальности, где каждый день повторял предыдущий, а встречи были механическими повторами лишённого смысла сценария.

Он повернул голову и посмотрел на Луизу. Она дышала ровно и спокойно, словно ничего не произошло. Аркадий отвёл взгляд, понимая, что завтра проснётся тем же человеком – аккуратным и равнодушным служащим системы.

Но сейчас, в эти тихие минуты, ему было позволено полностью осознать бессмысленность своей жизни и смириться с ней. Это знание не пугало – оно просто существовало рядом, подчёркивая пустоту, в которой он жил.

Аркадий прикрыл глаза, погружаясь в знакомое равнодушие, позволяя себе немного побыть в этой ясной реальности, лишённой смысла, но такой привычной, что невозможно было представить что—то другое.

Он потянулся к пульту и включил телевизор. Экран ожил с лёгким треском. Луиза прижалась к его плечу, её глаза были ещё тёплыми от сна, кожа чуть влажной от близости. Аркадий пролистал каналы: короткие сюжеты, реклама, прогноз погоды.

– Оставь, – сказала Луиза. – Это интересно.

Диктор говорил громко и чётко, без лишнего фона:

– …В парламенте обсуждается инициатива депутата Павла Кручинина по улучшению демографической ситуации. Согласно проекту закона, каждая гражданка СФСР, не состоящая в официальном браке и не родившая к двадцати пяти годам, обязана вступить в государственную программу женского распределения. Предложение вызвало бурную реакцию в парламенте и обществе…

На экране показывали зал парламента: тяжёлые кресла, панели из глянцевого дерева, высокие потолки. За трибуной стоял Павел Кручинин с прямым взглядом и уверенным голосом. Он говорил холодно и спокойно:

– …Мы не можем больше полагаться на сознательность. Мы должны формировать общественную дисциплину. Женщина, не родившая к двадцати пяти и не вышедшая замуж, должна быть включена в государственную программу распределения. Это не насилие, это возврат долга. Это новая норма. Женщины, не выполнившие репродуктивный долг, признаются общественной собственностью. Это звучит жёстко, но лишь честные слова озвучивают честные решения. Права – привилегия, а не автоматическое благо. Если привилегиями не пользуются, они утрачивают силу.

Луиза замерла, перестав дышать на мгновение. Аркадий почувствовал, как её пальцы сжались у него на груди, но она промолчала.

На экране депутат продолжал:

– Мы не предлагаем репрессий. Мы предлагаем прозрачную, чёткую, управляемую структуру. Девушки, на которых мужчины не подали заявление в установленный срок, будут направлены в адаптационные центры. Это не наказание, а порядок. Остальные, кто не вступил в брак и не родил к двадцати пяти годам, считаются доступными для принудительного использования любым мужчиной. Это зрелое решение. Оно может шокировать, но именно такие меры делают нацию живой. Мы должны отказаться от сентиментальности, если хотим сохранить страну.

Аркадий молчал, ничуть не удивлённый. Тон Кручинина был знаком ему: чёткий, лишённый эмоций, похожий на инструкцию к новой модели жизни. Теперь этот голос проник в спальню, разлился между телами, просочился в складки простыни и повис в напряжённом молчании, вытеснив привычное тепло.

– Это шутка? – тихо спросила Луиза. Голос её был ровным, но напряжённым, как натянутая струна.

– Нет, – ответил Аркадий, не отводя глаз от экрана.

– Ты знал?

– Слышал, что обсуждают. Но не думал, что зайдут так далеко.

– А ты… – она замолчала.

На экране депутат замер, подняв глаза. В этот момент звук исчез, наступила полная тишина. Осталось только лицо Кручинина, напряжённое и выжидающее.

– Мы больше не можем позволить себе слабость, – продолжал он. – Нас становится меньше. И причина не в бедности, а в том, что мы разучились размножаться. Мы исправим это. Мы обязаны.

Аплодисменты на экране прозвучали резко и сухо. В спальне воцарилась тяжёлая тишина, в которой даже дыхание казалось неуместным. Луиза медленно убрала руку с его груди, словно разрывая нить, которая их соединяла. Она больше не лежала рядом, а просто находилась в одной постели, будто между ними пролегла граница.

Аркадий смотрел в экран, словно ища оправдание или признание, но видел только свет и пустоту.

– Это станет законом? – спросила Луиза.

– Возможно, – сказал он после паузы. – Но не сразу.

– А потом?

– Потом, Луиза… всё начнётся по—настоящему.

Тишина между ними стала другой – напряжённой и осмысленной. Девушка больше не касалась его, даже не смотрела в его сторону.

– Теперь и нас будут распределять? – её голос звучал тихо, почти ласково, но он ощутил в нём скрытую угрозу, как лезвие под простынёй.

Он молчал не от отсутствия мнения – просто любое слово сейчас казалось бы неуместным. На экране начался прогноз погоды. Ведущая говорила о прохладном фронте, будто это имело значение.

В комнате воцарилась другая погода – плотная тишина, как перед грозой. Холод между ними ощущался острее, чем на улице.

Луиза молча повернулась на спину и уставилась в потолок. Её пальцы были напряжены, словно удерживали что—то, чего уже не было. Она не моргала, и её взгляд уходил в глубину, где только начинал формироваться страх.

Аркадий выключил звук. На экране продолжал говорить ведущий, но в комнате слышалось лишь дыхание и тихий скрип матраса под их отдалёнными движениями.

– Тебе девятнадцать, – спокойно сказал он, не поворачиваясь. – У тебя ещё шесть лет. Это много. Особенно сейчас.

– Много для чего? – её голос был приглушённым. – Чтобы придумать, как мне выйти замуж?

– Чтобы всё могло измениться. Законопроекты не становятся реальностью сразу. А если и становятся, то действуют не мгновенно. Ты не в списке, ты не под прицелом. Сейчас ты просто наблюдаешь, как это приближается.

Она приподнялась, опираясь на локоть. Простыня соскользнула с плеч, но Луиза этого не заметила. Лицо её побледнело, в глазах застыл блеск человека, осознавшего, что детство закончилось – окончательно и без возврата.

– Они же сказали вслух: «принудительно», «любым мужчиной». Ты это слышал?

Аркадий медленно и уверенно кивнул:

– Слышал. Именно поэтому я выключил звук. Чтобы ты могла подумать, а не просто слушать.

– А ты? Считаешь это нормой?

– Нет, – ответил он. – Я считаю это симптомом. Когда система не справляется мягко, она действует жёстко. Это не новый путь, это попытка спастись. Значит, они ещё не победили.

Глава 2

Голова государства выступал с обращением к нации в прямом эфире, который транслировался на всех телеканалах, площадях и главных страницах интернет—ресурсов. Страна внимала словам своего руководителя, стоявшего неподвижно и величественно, словно недавно открытый памятник, слегка смущённый торжественностью момента.

За его спиной переливалось полотнище государственного знамени с изображением золотого лосося, выпрыгивающего из речных волн и символизирующего богатство и процветание. Однако взгляд рыбы казался почему—то озадаченным, будто государственный символ сомневался в происходящем.

Облачённый в безупречно сшитый костюм глубокого синего цвета, Голова государства начал речь негромко и проникновенно. Его голос звучал искренне и волнующе, однако официальные рамки этикета не позволяли проявить эмоции ярче.

Слова были чёткими и размеренными, вызывая лёгкую дрожь в сердцах одних слушателей и ироничные улыбки у других. Иногда паузы затягивались театрально долго, заставляя зрителей невольно склоняться к экранам, опасаясь упустить важную мысль.

Он говорил о высоких задачах, стоящих перед нацией, необходимости мобилизации духовных и моральных ресурсов и новых горизонтах, которые непременно будут достигнуты под его мудрым руководством. Подробности этих целей намеренно не раскрывались, оставляя простор для интерпретаций политологов.

Камера время от времени меняла ракурс, подчёркивая суровую задумчивость на лице выступающего, особенно когда речь заходила о великих предках и историческом долге нынешнего поколения.

В один из моментов он сдержанно приложил руку к сердцу и слегка склонил голову, выражая уважение чему—то незримому, но, несомненно, важному. Именно в это мгновение лосось на знамени выглядел особенно взволнованным, словно осознал важность происходящего.

Речь постепенно ускорялась и наполнялась официальным оптимизмом, патриотической убеждённостью и едва заметной таинственностью, будто за кулисами происходило нечто большее, чем просто обращение к народу.

Выступающий поблагодарил тружеников села, учёных, работников сферы безопасности, упомянул ветеранов, студенчество и матерей—одиночек. Отдельные слова благодарности прозвучали и в адрес телеведущих – «за выдержку, стиль и правильные акценты». Прозвучало это почти как шутка, хотя выражение его лица оставалось серьёзным.

Затем он перешёл к основной части выступления, указав на сложные времена, кризис и необходимость нового мышления. Было подчёркнуто, что привычные меры не работают, а ответственность больше не может оставаться частным делом.

Сделав паузу и внимательно посмотрев в камеру, Голова государства сообщил, что депутат Павел Алексеевич Кручинин предложил новый законопроект. Это было сказано почти небрежно, однако именно в этот момент зал ощутимо напрягся, полностью сосредоточившись на произносимых словах.

Инициатива была охарактеризована как «смелая, спорная, но заслуживающая обсуждения». Термин «женское распределение» он не произносил напрямую и не дал предложению прямой оценки. Вместо этого звучали аккуратные формулировки: «мера, соответствующая духу времени», «возможность пересмотреть устоявшиеся парадигмы», «вариант, требующий общественного отклика».

Речь шла о «вызовах», «кризисе репродуктивной воли», необходимости консолидации и новом взгляде на свободу «через призму коллективной судьбы». При этом постоянно подчёркивалось, что идея пока является предметом обсуждения, вопросом не решённым окончательно и требующим зрелого, национально ориентированного подхода.

Ни разу он не перешёл черту, за которой начинались бы обещания или угрозы. Менялись лишь интонации: чуть мягче, чуть жёстче, и взгляд становился чуть внимательнее или чуть отстранённее. Оставались неизменными формулировки: «в интересах народа», «ради будущих поколений», «исходя из исторической устойчивости».

В конце выступления он сказал:

– Я призываю к широкой общественной дискуссии. Без крика и лозунгов. С уважением к правде и внутренней тишине каждого.

После этих слов выступающий отступил назад и замолчал.

В зале, где находились депутаты, министры, губернаторы и общественно значимые лица, поднялась волна аплодисментов. Сперва робкая, она постепенно стала синхронной и продолжительной. Люди вставали неохотно, будто сомневаясь в уместности момента, но по мере подъёма их лица наполнялись патриотической благостью. Министр цифровой повестки слегка покраснел, склонил голову и приложил руку к груди, словно собираясь произнести торжественную клятву.

Камеры зафиксировали всё: одобрительные улыбки, сдержанные кивки, пару искренне эмоциональных взглядов и даже депутата, который в прошлом году устраивал флешмоб против «разрешения многожёнства». Теперь он аплодировал так, будто сам предложил инициативу.

Запись речи повторяли каждые полчаса на всех каналах. В новостной сетке она обозначалась как «Обр. Головы. Часть 1», хотя никакой второй части никто не анонсировал. Просто оставили свободное место, возможно, про запас.

К полудню выступление стало главной темой в социальных сетях и новостных агрегаторах: «Славтуб», «Славстаграм», «ВКонтакте», «Речник.новости», «Респект.Медиа». В заголовках не было конкретики: «Нам есть над чем подумать», «Поворот, который нужен», «Слова, которые останутся».

В «Славстаграме» за час появилось более двадцати тысяч публикаций с хэштегом #СлушаемГолову. На фотографиях – молодые женщины, чаще в белых платьях, с книгами или на фоне флагов. Часть снимков была явно постановочной – одинаковые позы, свет и лозунги. Баннер «Свободна для страны» появился одновременно в тридцати регионах.

На «Славтубе» стали публиковать патриотические ролики с выдержками из выступления: «обсуждение – это мужество», «решение – это зрелость», «доверие – это сила». Видео сопровождали кадры девушек, идущих к горизонту, а также сцены рассветов, хлебных полей и военных парадов.

Официальные телеграм—каналы выложили гифки с надписями «Время пришло» и «Женщина – опора нации». Под ними оставляли лайки даже те, кто недавно подписывал петиции против новых семейных норм. Вечером популярный стример попытался объяснить зрителям, что речь вроде бы ничего не утвердила, но при этом сказала всё.

В школах и кабинетах печатали стенгазеты. В подъездах развешивали портреты Головы государства с задумчивым полупрофилем и подписью шрифтами разных эпох: «Он просто предложил подумать».

К вечеру уже никто не уточнял, в чём конкретно заключалась инициатива Кручинина. Выражение «возможное решение» начало жить своей жизнью, превращаясь в статьи, ролики, обращения, песни, флешмобы, слоганы и, в конечном итоге, в привычку.

Хотя текст закона ещё никто не видел, общество уже начало воспринимать его как неизбежность – наподобие погоды или наступления нового времени года, которого не ждали.

Ведущие государственных каналов отреагировали мгновенно. Привычные утренние шоу изменили формат: вместо рецептов и прогноза погоды теперь обсуждалась судьба репродуктивной политики. На экранах появлялись политологи, актёры, врач—гинеколог, учительница года и писатель—фантаст. Говорили о распределении – кто с воодушевлением, кто с тревогой, но все сходились в одном: настало время действовать.

Особенно активно проявлялись так называемые «народные голоса» – блогеры—миллионники, давно освоившие риторику государственной гармонии. Они запускали опросы: «Вы за добровольное или государственное распределение?» Вели прямые эфиры из салонов красоты, где клиентки обсуждали, кто кому подойдёт, и уверяли, что лучше быть распределённой сразу, чем пребывать в неопределённости. Появились неофициальные рейтинги, вызвавшие ажиотаж. Высшим признанием стало попадание в «топ—100 желанных распределений» по версии «Славтуба».

Алина Красникова вышла в экстренный эфир своей передачи с заголовком «Будущее семьи: порядок или хаос». На фоне развевался национальный флаг, звучала напряжённая музыка. Красникова говорила быстро, эмоционально, с интимной интонацией, словно слова её касались чего—то очень личного. Она показывала графики: падение рождаемости, рост одиночества, сокращение количества свадеб и одновременное увеличение числа домашних животных. Структура выступления была логичной и тревожной: без явного устрашения, но с убедительно расставленными фактами.

Затем Красникова сменила тон и заговорила о счастье – настоящем, семейном, связанном с пользой для общества. На экране демонстрировали ролики: дети на площадках, юные пары в свадебных нарядах, старики, произносящие тост за «новую великую эпоху». В заключение ведущая сказала, что распределение – это не приказ, а забота; не ограничение, а доверие; не обязанность, а судьба.

Зрители молчали: одни по привычке, другие от растерянности, третьи – уже потому, что начали соглашаться.

В тот же вечер сеть наполнилась мемами. Самый популярный – женский силуэт с надписью «Готова к вызову» на фоне карты СФСР в форме сердца. Другой – лосось, перепрыгивающий обручальное кольцо. Третий – табличка: «Служу роду. До двадцати пяти». Люди охотно репостили, смеялись и отмечали друзей.

Флешмоб #женскийдолг начался с видео, где три девушки в белых платьях одновременно поворачивались к камере и произносили: «Я готова». Через час таких роликов стали сотни, через сутки – десятки тысяч. Участники добавляли музыку и альтернативные хештеги: #бракдо25, #настражерода, #новаямера, #всемпоформе.

Не отставали и подкасты. Самым популярным стал «Голос изнутри» с двумя ведущими: один говорил с лёгкой иронией, другой – тревожно и сдержанно. Они обсуждали, кто будет распределителем, каковы критерии, предусмотрены ли льготы выпускникам и что делать, если не хочется. Отдельный выпуск посвятили «призрачному согласию», анализируя добровольность в условиях всеобщего одобрения. Комментарии слушателей были схожи: «Не уверен, но поддерживаю», «Всё к тому шло», «Главное – порядок».

В городах появились граффити: «Двадцать пять – не шутка», «В роду – сила», «Распределение – это когда ты не один». Их размещали на заборах, будках и возле поликлиник. Некоторые надписи были аккуратными, другие – грубыми, но искренними. В центре Первопрестольска одну из надписей обвели цветами и свечами, воспринимая инициативу как личную потерю.

Страну захватила волна песен: сперва пародийных, затем лирических, наконец, героических. В одной из них хор девушек пел: «Рожать – не стыдно. Страна велела. Любовь – не выбор. Любовь – система». Маршевая мелодия легко запоминалась; школьники распевали её на переменах, часто не понимая смысла.

Телевидение включилось оперативно: появился сериал «Новая судьба» о девушке, по ошибке попавшей в распределение и осознавшей его пользу. Её избранник – военный с добрыми глазами и трагическим прошлым, умеющий чинить тракторы. Финальная сцена – свадьба, салют, общие аплодисменты и голос Головы за кадром: «Каждый выбор имеет значение». Слоган сериала – «Любовь распределена судьбой».

Соцопросы фиксировали постепенный рост одобрения. Люди отвечали: «Сначала было странно, теперь – нормально», «Государству виднее», «Уже подал заявку». Никто не уточнял, куда именно подавались заявки, но факт подачи стал формой социального участия.

Банки предлагали кредиты под распределение. Магазины давали скидки на постельное бельё при предъявлении справки о статусе. В такси шутили: «К месту распределения?» Никто не обижался – все либо смеялись, либо делали вид.

Голова государства молчал. Его портрет с цитатой «Я призываю подумать» украшал витрины и остановки. Продавались ежедневники с его фразами. Люди покупали их, записывая рецепты, списки дел, иногда – мечты или фамилии.

На этом этапе реальность уже не сопротивлялась. Она адаптировалась, приобрела форму и стиль. Происходящее напоминало карнавал, за которым формировалась новая структура. Веселье переходило в повиновение, ирония – в повторение, повторение – в привычку, а привычка становилась законом.

Тем временем на Славтубе стремительно набирал просмотры ролик «Топ—10 причин, почему новый закон – благо». Видео, снятое подростками, выглядело любительским, но убедительным: яркие плашки с цифрами, мультяшные вставки и неожиданные спецэффекты. Голоса за кадром звучали звонко и задорно, словно участники открыли невероятный секрет.

Причины шли одна за другой: «больше свадеб – больше праздников», «меньше разводов – стабильнее экономика», «каждая женщина знает своё место – всем спокойнее». На седьмой причине – «знакомиться больше не страшно: государство поможет!» – экран заполнила картинка лосося, прыгающего через обручальное кольцо под звуки марша. Эпизод вызвал восторг в комментариях; его цитировали, отправляли друзьям как «идеальное объяснение ситуации».

Комментарии под видео быстро наполнялись искренним энтузиазмом. Пользователи горячо поддерживали каждую причину, дополняя примерами из жизни и рассуждениями. Популярностью пользовались фразы: «Пора наводить порядок!», «Хватит играть в либералов!», «Власть начала думать о людях!». Один из зрителей предложил одиннадцатую причину – «Чтобы блогерам было о чём снимать контент». Предложение сразу же собрало тысячи лайков и восторженных реплик.

Алгоритмы Славтуба и других соцсетей отдавали предпочтение материалам в поддержку закона, вытесняя противоположные мнения далеко вниз. Комментарии с сомнениями тонули в потоке сердечек и приветственных эмодзи. Даже нейтральные сообщения выглядели бледно на фоне общей восторженности, и пользователи постепенно переставали выражать сомнения, боясь оказаться неуместными.

Аркадий Ладогин смотрел на экран планшета в полумраке служебного кабинета. Настольная лампа светила приглушённо, словно стесняясь происходящего. В руке – почти остывший чай в кружке с логотипом Министерства репродуктивного развития. На столе лежала забытая папка с надписью «Особое мнение». На экране мелькало знакомое подростковое видео, появляющееся в ленте чаще протоколов совещаний.

Дети улыбались, жестикулировали, с радостным возбуждением произносили прописные истины нового порядка. Они будто участвовали в празднике, смысл которого взрослым уже был непонятен. С каждой фразой и восторженным комментарием Аркадий ощущал, как его дистанция от происходящего растёт – словно он стоял на перроне, а поезд с названием «Будущее» уже набрал скорость.

Юные лица, задорные голоса и радостная наивность выглядели живыми и яркими, но полностью лишёнными сомнений. Аркадий слушал их, словно смотрел плохо поставленный спектакль: вежливо, с лёгким смущением и надеждой на скорый занавес.

Он отставил чашку на край стола и перевёл взгляд к окну. За мутным стеклом медленно плыл вечерний Первопрестольск. Лампочки в окнах казались выстроенными по правилам какой—то новой геометрии – правильной, аккуратной и странно неестественной.

Ладогин понял, что впервые за долгое время чувствует себя посторонним. Не просто несогласным, а именно лишним. Будто вагон, в котором он ехал много лет, резко изменил направление, а остальные пассажиры повернулись в другую сторону. Он остался сидеть, не повернув головы.

Мысль эта была одновременно тревожной и освобождающей. Теперь ему не нужно ничего объяснять – ни себе, ни другим. Всё происходящее за окнами и на экране больше не требовало его участия. Общество радостно принимало новый облик, не замечая отсутствия его аплодисментов.

Закрыв планшет, Аркадий положил его на папку и откинулся в кресле. В комнате царила тишина архивного коридора. Из соседнего кабинета доносились редкие щелчки мышки и шелест отчёта. В остальном – только гул вентиляции и приглушённое электрическое дыхание города.

Он усмехнулся. Тихо, без осуждения, просто отметив для себя: всё стало таким, каким и должно было стать. Не страшным, не героическим – просто удобным, оформленным и подписанным, словно акт выполненных работ.

Вечерний коридор телеканала напоминал шумный муравейник: суетились ассистенты, переговаривались редакторы, из аппаратных доносились взволнованные голоса и обрывки фраз о последних рейтингах. Повсюду было много света, немного спешки и чуть больше искусственного веселья, чем требовалось. Сквозь оживлённую атмосферу чувствовалось едва уловимое напряжение, будто все были в курсе общей тайны, но предпочитали её не обсуждать.

Аркадий медленно шёл по коридору, просматривая сообщения на служебном планшете. В телецентр он приехал для согласования новостных блоков и проверки готовности к трансляции очередного правительственного обращения.

В этот момент его чуть не сбила с ног Алина Красникова, стремительно вышедшая из студии с довольной улыбкой после эфира. Она резко остановилась, ловко удержав равновесие на высоких каблуках, и приветливо всплеснула руками:

– Аркадий Григорьевич, как хорошо, что встретила именно вас! Смотрели эфир? Как вам? Мне кажется, всё прошло отлично!

Ладогин поднял голову, спокойно улыбнулся и слегка кивнул, стараясь говорить ровно и нейтрально:

– Конечно, смотрел, Алина. Всё было убедительно, на высоте, как всегда профессионально.

Алина чуть наклонила голову, принимая комплимент, и стала ещё увереннее:

– Спасибо, Аркадий Григорьевич. Главное, чтобы зритель нас услышал и понял, что новая инициатива – не прихоть, а необходимый шаг. Вы ведь согласны?

Аркадий помолчал секунду, подбирая слова, затем осторожно ответил, выдерживая официальный тон:

– Безусловно, инициатива важная, и её уже активно приняли. Но, если позволите, хотел бы уточнить деталь. Вы уверены, что общество готово принять её сразу и без вопросов? Тема всё же очень щепетильная, требует особого подхода.

Алина слегка удивилась такому вопросу, но улыбнулась ещё шире и доверительно ответила, словно делясь секретом успеха:

– Аркадий Григорьевич, вы лучше других знаете, как быстро общество адаптируется, если правильно и вовремя преподнести информацию. Главное – правильно расставить акценты. Сейчас никто не думает о каких—то сомнениях, людям нужна ясность и уверенность. Именно это мы и даём.

Ладогин кивнул, признавая её логику, хотя в глубине души его терзали неясные сомнения. Однако он осторожно заметил: