Усатый и полосатый

Алексей Курбак

Усатый и полосатый

Глава первая

Сегодня, в годовщину похорон старого знакомого, мне снова вспомнился давнишний разговор. Причина проста: я опять, как и в день нашей последней с ним встречи, закинул удочку в тот самый омут с того же берега. Теперь, издалека, подозрения дотошного химика не казались такими нелепыми, как поначалу, возникла даже мысль попытаться проверить, правду он рассказал тогда или малость нафантазировал.

Дядя Витя – мой бывший дачный сосед. По возрасту он мне в отцы годится… то есть годился, конечно: ведь вскоре после того дня его не стало. Умер так же, как жил – тихо, спокойно, никому не доставив хлопот. В семь утра как обычно вышел из квартиры, стал спускаться по лестнице, ибо лифта не признавал принципиально, и на полпути вниз отдал богу душу. Обнаружила его на площадке между вторым и третьим этажами бабка-собачница.

Мария Саввична, как многие пожилые люди, вставала вместе с солнцем и выводила на прогулку своего питомца. В то утро Боня повёл себя необычно: погулял всего с четверть часа и побежал назад, к дому, а там, во дворе, и вовсе устроил безобразную сцену. Спаниели славятся своим добродушием, и хозяйка была просто шокирована, когда её лохматый любимец ни с того ни с сего злобно облаял шедших неподалёку людей. Парочка то ли вышла из подъезда, то ли проходила мимо, и никакого повода для собачьей агрессии не давала.

Они, мужчина и женщина, шагали вправо, по направлению к автомобильной стоянке, а престарелая дама с собачкой вышли из-за угла слева, от скверика. Женщина оглянулась, взяла мужчину под руку и ускорила шаг. Вот тогда и началось… Боня прямо зашёлся истеричным лаем, рвался с поводка, будто какая-то цепная дворняга, и утихомирился только в подъезде. Поднявшись в лифте на третий этаж, он, словно желая возобновить прогулку, неожиданно потянул хозяйку на лестницу. Та было поупиралась, но пёсик дёргал изо всех сил, пришлось покориться.

Спустились на пролёт, и видит бабушка: торчат сбоку чьи-то ноги в поношенных кроссовках. Она сперва решила – бомж какой-то забрёл на ночлег, надо в милицию звонить или соседского парня будить, чтоб выгнали, а то лужу напустит или чего похуже натворит. И тут Боня завыл, чего в его счастливой жизни отродясь не бывало – жалобно, тоскливо… Пригляделась Саввична, а это никакой не бомж. Михалыч это, всеми уважаемый мужчина с седьмого этажа… сидит возле трубы мусоропровода, к стенке привалился. Глаза, рассказывала потом бабуля врачам «Скорой помощи», ещё глядели, а сам уже не дышал. Пока они доехали, он и глаза закрыл.

Ни сама бабушка, ни остальные жильцы подъезда первую помощь оказывать не умели, а если б и умели, ничего бы это не дало – так им потом доктора сказали. Сердце у него остановилось, и всё.

Я о его смерти узнал не сразу и на похоронах не был, ведь соседствовали мы не домами, а дачами. В нашей семье сельским хозяйством особо не увлекаются, там бываем не каждые выходные – так, скорее по привычке, чем в охотку. Я всё больше на речке с удочкой, жена занимается клумбами своими или в ближнем лесу грибками-ягодками интересуется. Хобби наши чисто для отдыха, не более: и с моей рыбалки кошку не накормишь, и её лесные походы – баловство одно.

В тот приезд я, как обычно, на бережок, а там Виктор Михайлович сидит на стульчике своём брезентовом, на поплавок поглядывает. Посидели, покурили, побалакали и разошлись. У меня последняя рабочая неделя перед отпуском пошла, потом сборы, море… вернулся – дел накопилось, не до дачи стало, а там раз-два, и зима…

Вот и узнал лишь на будущее лето, когда его жена Ангелина Петровна, ставшая вдовой, приехала их домик продавать. Зашла к нам, посидели, помянули… тут-то и вспомнилась история, показавшаяся мне, честно говоря, немножко сказочной. Там, в речном рассказе, тоже у одного человека сердце остановилось.

«…Понимаешь, Костя, я ведь мужик не суеверный, – по-стариковски неспешно начал тогда пенсионер, – Но, согласись, что-то такое непонятное всё-таки существует, разве нет?.. Бог там, не бог, а какой-то неведомый кукловод где-то наверняка сидит и всех нас за ниточки дёргает.

Ты, допускаю, посмеёшься: типа старый дуралей плетёт тут околесицу… а я, может статься, оказался тогда, если можно так выразиться, в самом эпицентре… ну, или в непосредственной близости от места преступления!.. И ничего смешного, именно так, преступления… и теперь уверен – видел преступника, убийцу, своими глазами, и говорил с ним, вот как с тобой сейчас. Не на берегу, понятно, и без удочек…

Ты покурить не хочешь?.. Давай и я с тобой за компанию. Скажу по секрету: это моя последняя сигарета. Бросаю, честное пионерское!.. Не веришь?.. А зря, я твёрдо решил, мне послезавтра на контрольный осмотр в больницу, лечащему кардиологу показаться, я ему обещал бросить, вот и отчитаюсь!.. И ему, доктору, обязательно расскажу это всё, а уж он пускай решает – поднимать на ноги милицию с прокуратурой или как. Кому решать, как не ему – ведь в его палате и было дело.

Да-а, вот такая там вышла история… Начну-ка я, пожалуй, с самого начала… или тебя время поджимает?.. нет?.. ну, правильно, у тебя ж выходной, а я так и вообще на пенсии… Клёва всё равно не предвидится, можешь мне поверить – видишь, ветерок-то стих совсем, к дождю идёт… так что будем развлекаться в меру сил. Рассказывать?..»

– Здравствуйте! – входя в темноту палаты, вполголоса сказал Лекарь, – Хотя, наверное, правильнее будет: «доброй ночи…»

По правде говоря, он вовсе не собирался кого-либо приветствовать и дежурную фразу произнес машинально, скорее для себя. Так уж заведено: пришел в чужой дом – поздоровайся.

С учетом времени суток, трудно было ожидать множества ответных приветственных возгласов. Если бы его привели сюда, в кардиологическое отделение номер два, или, по-простому, «второе инфарктное», сразу по приезде в больницу, здешние обитатели еще не успели бы уснуть, а сейчас – храпели вовсю, что и немудрено. Третий час всё-таки.

К семидесяти годам любой наблюдательный человек, а Виктор Михайлович относил себя именно к этой категории сапиенсов, твёрдо усваивает множество непреложных истин. Одна из них такова: совершенно бесшумно люди спят только в детстве и ранней молодости. Если, конечно, у них нет никаких ангин, аденоидов и прочей пакости, юный носик полностью проходим и горлышко не болит. А становясь постарше, все мы начинаем храпеть, кряхтеть, пыхтеть и тому подобное.

Итак, в кардиологию первой городской клиники он попал среди ночи. «Скорую» жена вызвала в двадцать два десять, около часа его расспрашивали, выслушивали, щупали пульс, меряли давление, кололи в ягодицы и вены, несколько раз записывали кардиограмму… В конце концов, убедившись в безрезультатности своих попыток восстановить сорвавшийся ритм, бодрый лысый толстяк в бордовой рубахе с огромными цифрами «ноль три» на груди и спине печально вздохнул и велел собираться. Этот врачебный вздох, как оказалось, был первым в длинной череде – похоже вздыхали при виде его кардиограммы практически все, что-либо понимавшие в делах сердечных.

В приёмном отделении все скоропомощные процедуры, начиная с расспросов, добросовестно повторили, с немногими, но существенными, по мнению больного, отличиями. Так, например, дома доктор Лекарь лежал на своём удобном диване, в уюте и комфорте, укрытый пушистым пледом, а здесь – на жёсткой клеёнчатой кушетке под желтоватой застиранной простынёй. Дома было прохладно, а здесь жарко. Дома медиков было всего двое – врач и фельдшерица, а здесь к нему по очереди подходили то один, то двое, то трое, а один раз и все четверо разновозрастных мужчин и женщин с врачебными бейджиками на кармашках халатов. Подойдут, пощупают пульс… «Зачем?!.. – закономерно изумлялся пациент, – Вон же на мониторе мигает лампочка и что-то пикает явно неритмично…» Пощупают, пошуршат бумажными ленточками из кардиографа, вздохнут, перекинутся малопонятными словечками типа «пролонгированный реципрокный пароксизм, полифокальная форма… элементы пируэта… консервативное купирование проблематично…», с умным видом покачают головами и снова исчезают.

Медсестёр вокруг хлопотало как минимум три, точный подсчёт затрудняла их экипировка – все девушки плотно укутаны в халаты, волосы убраны под шапочки, лица спрятаны за масками, а глаза за прозрачными щитками, как у сварщиков. По случаю пандемии поверх белых халатов персонал обрядили ещё и в полиэтиленовые балахоны. «Бедняжки, –посочувствовал химик, – Это в такую-то жару!..».

В отличие от врачей, сестрички суетились по делу: одна каждые пять минут снимала кардиограмму, другая мерила давление, температуру и колола то в плечо, то в задницу, третья поставила капельницу. Приходили ещё две аналогично упакованные барышни. Лаборантка взяла на анализ кровь из пальца и вены, а санитарка сунула под простыню стеклянную утку. Больной вежливо поблагодарил, но с этим делом решил подождать – мочиться лёжа, считал он, унизительно и потому недопустимо.

К тому же в «смотровой», где его держали добрых два часа, из кондиционера ему на голову текла холодная воздушная струя, и в совокупности с духотой получался нехороший контраст.

«Ох, простужусь я здесь, как пить дать простужусь… Обидно будет заполучить какую-нибудь пневмонию именно сейчас, посреди лета, и именно здесь, прямо в больнице… – прислушиваясь к дурацкому тарахтению в груди, думал ночной пациент, – Интересно, у них такого массового внимания удостаивается каждый или только такие, как я?.. А какой я, собственно?.. С медицинской точки зрения – наверняка ничего особенного: подумаешь, ритм сорвался у очередного старичка и давление упало… инфаркта же как будто нет?.. при инфаркте должно вроде болеть?.. не болит, ни капельки… ком какой-то под горлом и голова кружится… хотя бывают, говорят, и безболевые формы… А с точки зрения, так сказать, личностной – тоже не супер… Ну, учёный, ну, доктор наук… так не медицинских же!»

Узнав, где всю жизнь плодотворно трудился Лекарь, все его знакомые, за редкими исключениями, начинали хихикать и подкалывать: «Неужели тот самый НИИ ХУиЯ? – обычно спрашивали его, – В натуре, кроме шуток?»

Он не смеялся и терпеливо разъяснял: неприличная аббревиатура на самом деле никогда не существовала, это чья-то выдумка, не более. На самом деле всесоюзное учреждение, представленное в республике скромным филиалом, действительно занимается химической разработкой удобрений и отчасти ядов, то есть агрономических средств против вредителей, и средств действительно ядовитых. Но ведь не отравы как таковой, чтоб нехороших людишек изводить, а для борьбы с насекомыми, грибками и прочими хворями сельскохозяйственных культур.

Если упрощённо, для дураков, эти ядохимикаты призваны защищать от вредителей всё, произрастающее на полях и дающее нам зерно, картошку и другие вкусные и полезные овощи-фрукты. Парочку эффективных составов придумал и внедрил в практику сам Лекарь, на них защитился, с них и кормился. И никакими шуточками там не пахло – пахло аммиаком, формалином да иногда навозом… Умные понимали, дураки не верили и оставались при своём мнении… да и бог с ними – что с них, дураков, возьмёшь!

Очередной флакон на штативе опустел, очередная кардиограмма пошуршала в руках очередного молодого эскулапа и ничего нового не показала. Эскулап вздохнул, пощупал пульс, теперь уже сам измерил давление и ушёл. Вернулся уже не один, а в компании двух коллег постарше.

– Виктор Михайлович, – спросил самый пожилой из них, – Ритм у вас срывается, по вашим словам, в третий раз, но раньше помогали таблетки… в стационаре не бывали, так?

– Ну да, участковая назначила давным-давно… приму пару и живу себе дальше. А разве не такое мне тут капают?

– Сейчас картина посерьёзнее. Вы говорите, приступы сердцебиения замечали довольно давно. А точнее?

– Честно говоря, я тогда и не воспринимал такие штуки всерьёз – разве это не закономерно, когда волнуешься перед экзаменом или свиданием?.. Ну, и после парилки бывало, и если пробежишься или стаканчик лишний хватанёшь…

– Скажите, а ангинами часто болели, в детстве, молодости?

– Да нет, не особенно… Бывало раз-другой…

– Самого раннего детства никто, конечно, не помнит, но, возможно, мать или отец говорили… роды у матери нормально проходили, когда вы появились на свет? Я имею в виду – в каком сроке она вас родила? Беременность у неё нормально протекала?

Пациент задумался и вспомнил кое-что, чего вспоминать и о чём кому-либо рассказывать никакого желания не было. Этим «кое-чем», во что и верить не хотелось, был разговор с нею, мамой.

«…Прости меня, сыночек, – плача, рассказала она ему, уже взрослому женатому мужчине, – Я так сильно перед тобой виновата!.. Ведь ты у нас пятый уже был, а жилось в то время ох как нелегко!.. А аборты были строго-настрого запрещены, чистку делали исключительно если гинеколог назначит, по болезни, а иначе никак… Я и решила сама от тебя избавиться… Но я же не знала, что это ты будешь, а думала – ещё одна девка… ой, ну прости, я сама не знаю, что говорю… В общем, вызнала про бабку одну, говорили, будто может помочь, пошла к ней… она мне травы какой-то заварила, сказала неделю пить по две ложки три раза в день и после снова зайти, а я сразу почти всю выпила, и так меня стало корчить, думала, или сама помру, или выскочит у меня всё… Но ты молодец, удержался, не выскочил… тогда не выскочил… и я передумала, и остаток той дряни вылила, и больше к ней не пошла… надеялась, всё ещё наладится, а проносила тебя только до семи месяцев неполных, и родился ты как котёнок, крошечный и весь мохнатенький… не кричал даже и сосать сам не мог… И всё равно же вырос вон каким красивым да умным, учился хорошо, институт окончил, кандидат наук уже…»

Он не дослушал, заорал, выбежал, дверью родного дома шарахнул так, что окна забренчали… никогда ни до того, ни после не сказал при маме ни одного бранного слова, а в тот вечер сорвался. Извиниться потом хотел несколько раз, да так и не успел. При жизни её не успел, а теперь… поздновато теперь извиняться. И врачам лишнего знать ни к чему.

– Я родился немного раньше положенного срока. Мама говорила, по ходу чем-то болела, она не знала точно… и родила меня в семь месяцев, что ли… А какое это имеет значение?

Люди в белых халатах переглянулись, и старший со вздохом пояснил:

– Кое-какое значение имеет. Это бывает далеко не у всех людей, рождённых недоношенными, но бывает. Мама ваша, вполне вероятно, перенесла краснуху, корь или гепатит в лёгкой форме. И от этого у плода, то есть у вас, по-видимому, возник дефект проводящей системы сердца: основной нервный узел, где зарождаются импульсы, сформировался не совсем правильно. И проводящие пути тоже слабоваты. Пока были молоды, сердечный автоматизм держался, с возрастом пришли проблемы, а сейчас мы имеем то, что имеем. Ритм мы вам, разумеется, так или иначе восстановим, а в дальнейшем…

– Простите, доктор, что значит «так или иначе»? Как это – иначе?

Пожилой кардиолог опять терпеливо вздохнул.

– Вы о кардиоверсии или дефибрилляции когда-нибудь слышали?

– Кое-что слышал, безусловно, но…

Тут Лекарь наконец понял глупость своего поведения и остановился. С ним говорят специалисты, профессионалы, а он…

– Прошу прощения. Конечно, делайте всё, что считаете нужным.

– Сделаем, не сомневайтесь. Начнём с капельниц, укольчиков, таблеточек, а если не поможет, тогда и поговорим более предметно. Ну а в дальнейшем, вероятнее всего, вашему сердцу понадобится помощник. Я имею в виду вживление электронного кардиостимулятора. Вот сюда, – доктор ткнул пациента пальцем под левую ключицу, – Подошьём миниатюрный аппаратик, в левое предсердие и желудочек введём электроды… Всё понятно? Возражений, надеюсь, нет?

Понятно было не всё, но возражений у Лекаря не было. Было чувство обиды и несправедливости. Ох, мама, мама…

Голова кружилась, ноги держали слабовато, но от перевозки в другой корпус на пандемической коляске он отказался. Лезть в красный кокон с прозрачным пластиковым куполом и ехать, как в гробу?.. Нет уж, увольте. Лучше пусть слабыми, но своими ногами под присмотром той самой санитарки, со стеклянной уткой.

Во втором инфарктном ждала новая порция медицинского внимания. Дежурный врач, женщина средних лет с красными от недосыпания глазами, измерила давление, посчитала пульс, покачала головой, задала ставшие уже привычными вопросы, выслушала его ответы, вздохнула, послушала сердце, снова вздохнула и велела молоденькой симпатичной медсестре положить «новенького» в «аритмическую».

– Куда? – не поняла сестра.

– В двенадцатую, куда же ещё, – очередной раз устало вздохнула врачиха, – Там же сегодня освободилось место, – и напутствовала: – Постарайтесь уснуть. Спокойной ночи.

– Спасибо, и вам того же, – химик поклонился и побрёл в указанном сестрой направлении, вглядываясь в слабо различимые номера на дверях «спальных помещений». Идти пришлось метров пятьдесят. Вот и она, двенадцатая, последняя слева.

Глава вторая

– Здравствуйте!.. – не ожидая взаимности, вежливо сказал новенький, – Хотя вернее, пожалуй, будет «Спокойной ночи»?

Как ни странно, его обращение не осталось без ответа, даже нескольких.

– И вам не хворать, – прозвучало справа, где что-то смутно светилось – как оказалось, телефонный экранчик, – А насчёт спокойствия – это уж как повезёт. Вы не стесняйтесь, проходите. Свободная койка прямо по курсу, под окном. Если не видно, можно включить свет.

– Какой там… кха-а-а… покой… – прохрипело из дальнего угла слева, – Здоро́во, кха-а, кх-ха… Не, света не надо… кха… Иди прямо, не промахнёшься… только там стол и стулья, смотри не запнись… Скоро все успокоимся… Твой предшественник, тот быстро… ага… Кхр-кха-а…

Ещё двое обитателей «мужского спального помещения номер двенадцать», как следовало из таблички на двери, от слов воздержались, ограничившись храпом – из ближнего левого угла погромче, с середины комнаты потише.

– А можно туда, в угол за вами? – поинтересовался Лекарь у подсвеченного, – Или там занято?

– Сейчас узнаете, – обладатель средства связи хохотнул и поднял прибор, осветив возвышающуюся на левой угловой кровати тёмную гору.

Очевидно, там лежала укрытая с головой серым казённым одеялом человеческая туша. И, словно по его команде, гора продемонстрировала признаки жизни: оттуда донесся специфический звук, не позволявший усомниться: под одеялом кто-то мощно, протяжно пёрднул.

Темнота в помещении казалась кромешной лишь на первый взгляд. Два обширных окна впускали с улицы неяркое мерцание далёких фонарей, и пройти к месту, где кто-то «быстро успокоился», удалось легко. Свободная кровать размещалась прямо под левым окном, а обе оконные створки были широко открыты, за что новенький мысленно поблагодарил кого-то предусмотрительного. Правое окно, над серой горой, закрыто наглухо, но открыть его, не потревожив спящего толстяка, не представлялось возможным.

Судя по расположению подушки и прикроватной тумбочки, ложиться прибывшему следовало головой к серому соседу, но спать в таком положении было бы попросту опасно для жизни: гора заколыхалась и снова протрубила. Густо потянуло сероводородом.

С другой стороны тяжело дышал, хрипел и булькал кашляющий пессимист. Лекарь прикинул, выбрал меньшее из зол и переложил подушку – пусть лучше рядом кашляют, чем воняют.

Пружины под толстяком натужно проскрипели, он перевернулся на другой бок, охнул и выдал новую порцию кишечных газов.

– Ах, так же твою мать!.. с чувством высказался подсвеченный, – Когда ж ты, блин, лопнешь наконец, обжора вонючая?.. Нет, ну вы подумайте: весь день жрать и жрать, а потом всю ночь бздеть! И окно открыть не даёт, скотина – сквозит ему, видишь ли!

Будь на месте раздражённого пациента кто-либо из сотрудников института удобрений, учёный не преминул бы поправить: «Слово «обжора» – общего рода, и применительно к мужчине правильнее будет «вонючий». Однако затевать филологическую дискуссию не стал: ситуация не та. Лучше попытаться выполнить врачебную рекомендацию – поспать.

Увы, заснуть новоприбывшему в эту ночь так и не удалось, и не только из-за разнообразных шумов с запахами. Даже к неприятному трепыханию собственного сердца он почти привык. Но через открытое окно в отравленную атмосферу «двенадцатой», помимо свежего ночного воздуха, проникало кое-что ещё, вернее, ещё кое-кто. Москитные сетки на больничных окнах не предусмотрены, и окрестные комарики с довольным писком устремились на дармовое угощение. Спящим проще – их кусают и зудят над ухом, а они не слышат и не чувствуют, но если человек не спит, то и одно, и другое здорово раздражает.

Начало светать, сытая мошкара убралась восвояси, взрывы на одной соседней койке стихли, немного умерился хриплый кашель на другой. Нервный погасил свой экранчик и захрапел, относительно негромко. Весь ночной ансамбль словно перешёл в щадящий регистр, и Лекарь задремал. Но не тут-то было! Под окном раздалось шарканье дворницкой метлы, откуда-то донёсся грохот опорожняемых мусорных баков, а из коридора зазвучали бодрые женские голоса, лязг и звяканье. Пришлось смириться с мыслью: поспать не дадут – уборщицы и буфетчицы заняты своим делом, важным и жизненно необходимым, а спать полагается ночью.

Болеть – занятие скучное и малоинтересное, особенно в стационаре. Дома тоже не сахар, но есть хотя бы чем развлечься: телевизор с его новостями и рекламой, жена, дети с внуками, друзья, компьютер, телефон и много чего ещё. Не заскучаешь… Впрочем, химическому доктору в первые двое суток и здесь скучать не давали. Всевозможных анализов набрали больше десятка, к тому добавились ультразвук и рентген, зонды и магнитный резонанс. Да и на банальную кардиограмму ходил трижды в первый и второй день да ещё два раза в третий, когда сердечный ритм уже восстановился.

Произошло это в одиннадцать вечера. Он готовился к очередной мучительной ночи, насыщенной храпом, кашлем, малоприятными запахами и постоянным комариным звоном. Приобретённый женой в ближайших «Хозтоварах» репеллент под названием «Тайга» был, видимо, предназначен исключительно для отпугивания диких таёжных кровососов. Городские, рождённые в бетонных джунглях и привычные к бензиновой гари, «Тайги» не боялись. Впрочем, его почти не кусали – видимо, предпочитали пациентов пожирнее.

Да, Лекарь уже был готов к очередной муке, когда что-то изменилось – он сперва и не понял, что именно. Стало легко в груди, и лишь через минуту пришло осознание: трепыхание сердца прекратилось. Оно заработало ровно, спокойно… больной повернулся на бок, укрыл от комаров голову полотенцем и проспал до утреннего визита медсестры, ни разу не шевельнувшись. Хозяин навороченного айфона и яркой полосатой пижамы Лёша Кот позавидовал:

– Ну и ну! Вот что значит – спит как убитый… я уж подумал, наш профессор и в самом деле умер!.. Вот бы мне так…

– Ничего, кха-а… – пророчески успокоил успевший сбегать на перекур Николай, – У тебя всё впереди… Помрёшь, кха… помрёшь, никуда не денешься!..

Радоваться, однако, было рановато. Сердце, четверо суток выдававшее полторы-две сотни суетливых толчков в минуту, теперь как будто разленилось. Сколько ни считал Лекарь свой пульс, больше сорока пяти не выходило. Палатный врач Семён Аркадьевич так и сказал:

– Брадикардия, несомненно, лучше мерцания, но сильно радоваться я бы вам пока не советовал. Будем думать, что с вашим мотором делать дальше.

– Мне в приёмнике говорил один такой, пожилой… то есть примерно как я… Стимулятор какой-то, да?

– Ну да, и я с ним целиком и полностью согласен. Кардиостимулятор для вас, пожалуй, оптимальный вариант. Только с этим придётся немного подождать.

– Долго?

– Сейчас записываем на будущее полугодие. А пока ещё денька два-три подержим вас здесь, подкрепим, подберём препараты, чтобы гарантировать от повторного срыва. На работу, надеюсь, не торопитесь?

– Я уже на пенсии, доктор. Отработал своё.

– Дача есть?

– А как же!

– Грядки, огородики?.. Огурчики-картошечка?.. Банька со всеми вытекающими?

– Естественно, как же без них, родимых…

– Забудьте. То есть ездить туда, конечно, можно и нужно, но единственно ради свежего воздуха, не более. Пахать на себе я вам запрещаю – как говорится, властью, данной мне Минздравом… Ку́рите?

– Есть немного.

– Хотите жить – бросайте. Следовать примеру во-от этого вашего соседа, – кардиолог кивнул в сторону пустующей по случаю очередного перекура койки Николая, – Не советую. Между прочим, он на дачной стройке и надорвался. На отёк лёгких вышел, еле вытащили. Слышали его кашель?

– Его и глухой услышит…

– Вот-вот. И это чепуха по сравнению с тем, что звучало при поступлении. Но ведь дымит, хулиган, как паровоз… Ну что тут скажешь… каждый – хозяин своего здоровья, а хозяин, как говорится, барин. Знаете, сколько ему лет?