Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

Бедный Пушкин поневоле как бы дирижировал этой камарильей, и было видно, как ему это занятие нравится. Талант! Талантище! Супер-чилаэк!

Осматривая причудливую картину выкликания Исмуса из Назарета, Алесь Хидляр задумался и мигом улетел мыслями так далеко, как не улетал никогда.

Он очутился на незнаемой планете, XIV-A-IVS, до отказа кишашей коммунистами-бомбометателями и попами, как труп прокажённого червями. Планета была экспериментальной, и на неё только недавно запустили людей – революционеров и попов.

– Это вы, Ярокимчук? – спросил меж тем слепой, раненый комиссар Гафно, полулежавший в бинтах на лавочке у крыльца дома абсолютно глухого жреца Лада Свиярцева, в миру Мирона Тихохмиркова, – Давайте подзорвём этот мир! Этот подлый мир! А? Кто это там поёт? Это что за жизус такой? Это о ком так? Как больно! Дайте воды!

Как будто не знал таких важных вещей, какие знают даже дети.

Комиссару Гафно выкололи глаза подлые беляки ещё аж в девятнадцатом годе, и он смотрел на мир теперь пятой точкой. Гуру! Он умирал уже не первый день, ныл, требовал уважения, и всем до смерти надоела как его уходящая жизнь, так и предстоящая смерть.

– Это что, опять ты, злой..здун? – ответствовали яму прямо в пятак в крайнем раздражении, как будто волк проорал из норы.

А министр безопасности верный Нил Свешников, кравшийся вдоль забора, тайно услышал их разговор, несказанно удивился, невменяемо пьяный дошёл вдруг до дома и притом совершенно ничего не сказал супруге. Такова была планета XIV-A-IVS, находившаяся в созвезди Альдебарана, левее Больших Медвежьих протуберанцев, в Седьмом квадратиусе. Что бы это значило?

И всё. Планета удалилась мгновенно, померкла и исчезла среди мириадов других звёзд, заполонивших ночное небо. Молчала вселенная! Только Альдебаран и Земля оглашались в это время пьяными криками матросов. А Алесь Хидляр в это время тихо ёрничал в восточной полушарии планеты Земля, ёрничал, ибо у него был повод:

«Вопреки всему этому бедламу я встал рано утром и первым делом зарядил в розетку мой розовый революсионный бумбокс. Было пол – седьмого утра. Утро прекрасного летнего воскресного дня. Время подводить итоги прошедшего дня и строить грандиозные планы на будущее. Время работать не по децки! Время осмысления своего места в извечном мироздании. Время дерзаний. Время поисков своего сакрального Я. Это не шутки какие-нибудь! Не фуфло майское! Солнце вставало над дровяными домами во всей своей первозданной красе. Сосед давно угомонился и спал в кроватке, свесив волосистую ногу в восточном направлении. Я на секунду задумался о своей печальной судьбе на этой как бы, нах, родине и врубил «Дойче зольдатен унде официрен» – мою любимую песню. Святую песню. Кррутую! Сильную! Незабываемую! Я посвящал это эсклюзивное исполнение моему соседу, негоцианту и сутенёру! Спишь, мудлон? Проснись! Не время спать! Не время! Время петушиных боёв! А раз не время спать, то получи, приятель, фашизтзкую гранатку в тёплую буржуйскую постельку! На, брат, держи!!

Короче, я врубил музон на полную катушку! Классный немецкий хор проревел песню так сильно и слаженно, как никогда. Эти Тевтолийцы хорошо потренировались для этого исполнения, да и оркестр не подвёл! Грянули, ахнули не за страх, а за совесть! Руку даю на отсечение, я не лгу, я знаю эту песнь до мельчайших деталей – точно, это было новое исполнение! Я отпал! Если вы тоже любите брутальные немецкие хоры, вы меня поймёте! Поняли, ну молодцы! Это чудо, а не песни!

«Вот идут солдаты, а им девушки машут из окон платочками!» – пелось в песне. Слова обычные, мирные! А звучало это так: «Не подходи, враг, яйца оторву!»

Многие считают эту песню чуть ли не гимном нацизма, а она родилась ещё в дни наполеоновских войн! И слова в ней довольно мирные, как вы уже угадали. Мол, «вот идут солдаты и девушки машут им платочками и кричат из окон». Да-а! Что и говорить, я был расстроган таким невиданным исполнением, что неожиданно для себя прослезился. Уже через две минуты внезапно пробудившийся сосед, осознав происходящее, начал как божья птица-дрозд биться в мою дверь, жалобно голося, что «надо остановить музыку», а не то он «покалечит и убьёт всех». О да, он понял мой мессидж, и уже не заботясь о своём имидже, полыхал, оскорблённый в самых сильных, самых интимных своих чувствах!

Сквозь глазок я заметил, что он в одних трусах ко мне заявился, бедолага! А для чего же он ко мне заявился? А заявился он ко мне для того, чтобы не согласиться ни с текстом моей лучшей песни, ни со словами, и что всего хуже – не согласиться с её исполнением! Солдаты ему, видите ли идущие не по нутру! Ха! Деушки, оказыватца, ему не нужны! Платочки их крахмальные ему не пондравились! Ах, ты гад! Предатель! Вражина!

– Прекратить диверсию! Иначе я за себя не отвечаю! – орал он, как резаный гренландский бегемот, а потом выдал писклявым голоском уж такую педерастически интеллигентскую фразу, что я заржал: «Мне не нравится, – пискнул он, что в моём микрорайоне (вы слышали, что он сказал: в микрорайоне!) звучит такая музыка, вызывающая такие эмоции у ветеранов чего-то такого!»

Ему не понравилось! О как! О как страшно стало жить! Человек мирным жителям кровь хочет пустить только за то, что они слушают песню про девушек и платочек! А мне его полночная музыка понравилась? Все эти «вставай да поднимайся» мне понравились, я спрашиваю? Этот подонок не просто ничего не понимал в хорошей музыке, так он ещё был неисправимый эгоист! Великан-эгоист! О как! Нет! Музыку остановить нельзя, товарищ! Мы же взрослые люди! Музыку можно останавливать только в случае, если его девушка танцует с другим! С немилым! Когда я прокручу эту прекрасную песню в тысячный раз, он признает свою ошибку! Я знаю это! И примет эту прекрасную песню, как родную! Убьёт!? Ха! А теперь он хочет убить нас! Даже не на выбор, а сразу всех и гуртом! Злодей! Убийца! Киллер! Вор! Маньяк! Преступник! Гламурный партизан Печкин! Славное Солнце Поднебесной! Фундамент Наших Вечных Побед! Хищный Глаз, Смотрящий Вдаль Истории! Сокол Непоколебимой Правды! Армавил Кривой Коготь!

Нет! Так нельзя жить! Нельзя! Я не люблю тебя, малыш! Не люблю! Тебя не любит никто! Разбей своё холодное, злое сердце о мою дверь! Испорти себе печень и селезёнку завистью и поношением! Бди! Убейся головой о притолоку! Вывернись наизнаку! Напейся, как свинья!! Ходи вниз головой! Делай что хочешь! Я не заплачу! Я прощу! Иссзыдь! А Музыку ты будешь слушать! Финифть коцаная! Пионер!!

Я ему сказал нежно: «Иди на …!», – и отошёл от двери.

По истошным крикам я понял, что его ещё больше проняло. Он уже бился лысиной по паркету, показывая всё своё недовольство. Завершив благодарственную молитву словами: «Гусары в дерьме не тонут!», я снова пошёл спать.

Сон мой был благ. Он был таков.

Мне приснилась победа Империи в Великой войне и растущее и крепнущее величие Европы под руководством Единой Гурмании. На вновь отстроенной площади Империи в Борлене, перед своими войсками и соединениями союзников Вождь Гурманского Государства Торф Зиглинг произносит парадную речь по случаю великой победы. И все люди по всей Европе прильнули к динамикам, ловя каждое слово величайшего оратора, философа и пророка. Всем ясно значение этой минуты. Европа входит в эру Порядка, Свободы и Справедливости. Явно волнуясь и долго подбирая слова, сначала медленно и серьёзно, а потом всё более эмоционально и раскованно великий Гурманский Вождь говорит о том, что благодаря Провидению и Богу героическим вермахом одержана величайшая победа из всех, какие начиная с античных времён знал мир, таким образом, страшная война, затеянная большевилами и заправилами с Уолл-Стрит, война, продолжавшаяся пять долгих лет, теперь позади, позади страдания и жертвы мецкого народа, других союзных с Тевтолией народов, и теперь Единая Европа воссияет в мире и двинется вперёд по правильному, единственно верному пути – пути национального возрождения. В Европе ход истории изменён. В Фиглелэнда положен конец анарейско – большевильскому бреду. Счёт преступлениям этого мерзкого режима неисчислим. Ещё предстоит осмыслить масштаб этих неописуемых преступлений! Векам Харистового бреда в течение считанных месяцев будет положен конец, и лично он, Зиглинг, клянётся, что этот вопрос для него – дело чести. Он не будет арестовывать святош и взрывать церковные строения, он лишь отдаст давно ожидаемое всем народом распоряжение привести налоги с церковных владений и латифундий к законному уровню. Это давно следовало сделать, но у государства ввиду экстренных обстоятельств военного времени просто не доходили до этого руки. Церковники должны жить по общим законам, и если они занимаются хозяйственной деятельностью и торговлишкой, получают прибыль со свечей, а иногда и сверхприбыль, то должны платить все положенные налоги. Сами люди, уверен он, наконец-то стали понимать, в каком бреду воспитывала их харистовая церковь! Теперь дело за малым – за консолидацией этих настроений среди повзрослевшего и ставшего в годы войны зрелым нашего европейского сообщества. Вне всяких сомнений, скоро сами люди попросят церковных мышей убираться из домов! Мы должны очиститься от предрассудков и ханжества, убивавших нас веками! Новое Время сулит нам новые возможности и перспективы! Навсегда будут сметены межгосударственные и таможенные барьеры. Больше не будет позволено преступным сообществам разворовывать национальное достояние под видом демокрадии и плюрализма! Рационализация наших трудовых усилий ставится теперь во главу угла! И новые времена, последовавшие вслед за столетиями разбоя и несправедливости, теперь уже на тысячу лет, на тысячелетия будут временами мира, справедливости, правды и процветания. Кровь неисчислымых жертв, павших в борьбе за правое дело национального возрождения и антибольшевилизма прорастёт будущим долгим и крепким миром на всей планете Земля. Правильное устройство мира – это не абстракция, не фантом профессорских мозгов, но единственный способ дать всем жителям земли спокойную, человеческую жизнь. Далее он говорит о том, что Жук и Сталл – всемирные военно-политические преступники, давно разыскиваемые на оккупированных территориях, изверги рода человеческого, на чьих руках кровь тысяч емцев и десятков миллионов славян, были наконец выслежены, изолированы  и дегустировали крысиные деликатесы в подземной норе под городом Чмошск, что на Хотче. Возможно, их умертвили их ретивые слуги, вышедшие из повиновения хозяев. Пауки в большевильской банке пережрали друг друга, предварительно высосав и обескровив свой бедный, наивный жертвенный народ! Такой конец подлости и лжи! Они использовали славян в своих гнусных, преступных целях, использовали, как презерватив; методом обмана и жестокого, невиданного в истории принуждения заставили сопротивляться освободительной миссии нашей армии. Итак, злодеи мертвы! Это хорошо, ибо расчищен путь новым людям вести свои народы к нормальному европейскому правлению. Это прискорбный факт, ибо, загнувшись в бозе, признанные всеми злодеи ушли от Международного Суда Справедливости и скрылись в аду! Был найден мёртвым в штольнях Оклахомы и последний президент САШ деланый Рузен Фульд, попытавшийся скрыться от возмездия в безлюдных и диких местах Оклахомы. Не получилось! Даже у индейцев с их умением маскироваться не удалось этим пентюхам научиться искусству скрываться от возмездия Провидения! Наверно до нашего появления он ел там акриды, питался диким мёдом и маной и читал святые книги своего великого народа?? Этим дряным людишкам уже нечего делать на земле, бог им не помогает, и они сами убираются с неё в ад! Там, где есть мы, там им нет места! (шквал аплодисментов) Хороших котлов им и горячей смолы, счастья в аду, друзья!

Специальной комиссии, в задачу которой входит сбор материалов о преступлениях большевилов на Востоке и саксонов на Западе для Международного Трибунала Справедливости, который будет обязательно проведён в прекрасном Норнберге, предъявлены трупы этих отпетых политических преступников…

Всё было хорошо! Это была великая речь, сказанная великим человеком. И сама речь была хороша и все слова, которые были в ней. Всё было так, как должно быть! Новый мир, бескрайнее поле счастливого времени расстилалось перед усталыми людьми. А ещё я увидел соседа – его, заплаканного, в мокрых штанах провели по площади среди других пленных.

«Сам уканаю тебя, сука! попрошусь канать таких, как ты! Попрошусь!» – сказал я ему…

И показал ему средний палец!

Он отвернулся.

И я тоже, как малыш, заплакал во сне от радости. Мой Фюр, неужели мы могли жить без тебя?

Глава 9

посвящённая видному Нежнотраховскому проходимцу Лёпе Дурновскому и его изумительным похождениях в науке и жизни.

– Скажи мне, Билл, ты знаешь что-нибудь о Сарданапале?

– Почти ничего! Только то, что он был очень музыкален и талантлив!

– Как Эльза Бо?

– Как Эльза!

– Как Маргин Чик?

– Как Маргин!

– А ну их всех на…

…А потом я проснулся, загрустил, ибо вспомнилось мне история, которую я долго гнал из головы…

Это была история человека, чьи способности были направлены на лёгкое уцелевание в мире. Такие истории очень часто встречаются в мире, несть им числа. В общем, история банальная – Я доверился человеку, и он меня подвёл и нагло обманул – что может быть обыденнее такой истории. Я был обманут так подло и неправедно, что даже теперь при воспоминании о моём позоре мне становится дурно за себя-дурака и за этих бессовестных людей. Я уверен, что провидение позаботиться о возмездии этим подлюкам. У… их всех с чадами и домочадцами!

Глава 10

Продолжающая повествание о местечковом Проходимце Дурновском и его прикольным похождениям по Срединной Фиглелэнда в мокрых штанах.

В некоем году нового тысячелетия на рынке довольно жлобовского города Нежнотрахова произошла весьма знаменательная встреча. Произошла она прямо при выходе из рынка на довольно большую площадь, примыкавшую к рынку. Первым, который только заходил на рынок с довольно объёмистой сумкой, был Алесь Хитляр, как мы уже хорошо знаем, среднего роста человек с начинающей седеть шевелюрой. Второй, который на некоторое время задержался у газетного лотка, был старый анурей с белокурой, потрёпанной временем копной на голове, одетый надо сказать с иголочки – в светлую очень приличную кукртку и такие же брюки. Вид его говорил о довольстве жизнью и о годах, прожитых без малейшлих угрызений совести. Это был плут Лёпа ибн Мокей Дурновский, долгое время промышлявший преподаванием какой-то херни в одном из вузов родного города.

Есть бедные люди! Но есть здесь и весьма состоятельное отребье, вот хотя бы наш кучерявенький Леопольд Кмокшеевич Дурновский. Нет-нет! Вы не туда смотрите! Он здесь на предметном столике! Понаблюдаем за ним сквозь наш отменный чешской микроскоп! Да-с! Картина, достойная внимания, хочу заметить!

Сразу скажу вам, дорогой читатель, что он большой оригинал. Когда видишь его, то кажется, что он дышит не воздухом, а дерьмом!

Сегодня под утро Дурновскому приснился сон: будто он с молоденькой клевреткой Соней барахтается в своей королевской кровати, пытаясь изобразить невозможную эрекцию, и некто, как ангел всё происходящее освещает фонариком. И как будто бы нет неумолимой чугунной плиты семидесяти с лишним лет, давящей на его героические плечи, как будто бы крылья юности снова расцвели за его кошерной спинкой, и как будто бы вчера была пятница, а сегодня – не суббота, и он таким образом, как правоверный ворей, обманул опять-таки мировую историю. Надо сказать, клевретка оказалась очень миленькой и страсть аж какой живенькой. Он её и так, и этак, и ах и ох, и фонариком в такт туда-сюда подмахивает, и с великим удовольствием минут через десять арию и приключение как бы закончил. Тут, ба, разом врубается свет, прожектора прямо на них, толпа скандирует, ревёт и хлопает: «Бис!» Бис! Браво!», а голос через трубу бойко объявляет: «Господа! Вы на сцене! поприветствуем наших номинантов! Номер семь представлял престарелый юнга Леопольд Дурновский и студентка Наташа Вовкина с сексуальной композицией «Морской бриз»! Его хватило на семь минут прелюдии и две минуты довольно-таки квёлых фрикций! Судей прошу ставить оценки!!! Госпожа Буратинская! Ваше слово! Поаплодируем нашему юному конкурсанту и его юной напарнице!»

И Дурновский проснулся в поту.

Итак, читаетль уже получил первое впечатление о нашем новом персонаже и готов дальше глотать информацию.

Старость у мерзопакостного старикана не была ни бедной, ни голодной, ни наполненной заслуженными угрызениями совести, и автор просто вынужден обратиться к Богу: «Господи! Если Ты есть, и если Ты уважаешь себя, то когда же ты уберёшь с лица земли эту грязную мразь?»

Вот сейчас наш Леопольд ползёт вдоль своей Технокосмополической Академии, где когда-то друшлял не по-хилому! Вы не знаете Леопольда Дурновского? Ба! Большая потеря! Честное слово – великая потеря! Я не шучу! Нет, это не король Польши и не герцог Франции! Нет! Уж куда дальше! Отребье из отребьев! А вежливый, вкрадчивый какой! Манеры мягкие, речь не без приятности, знакомства завязывает на месте! Белая баранья шевелюра на голове! Красота неимоверная, готовая спасать мир! Настоящий интеррнационалист! Старый сучок! Он и сынка свого назвал не то Мариком, не то ещё мерзее в честь ресторана во Франции, о котором всю жизнь небось мечтал и в который путь ему, старому гниде, был полностью заказан. Фигу вам, суки! Фигу! Если такие сволочи будут в этом ресторане жрать, значит Бога на свете точно нет!

Ну, это я так, из себя вышел, потому что мне вспоминать это отродье – всё равно что перед зрителями сколопендр целый день есть! Я сначала не хотел об этом типе рассказывать, а потом подумал: «Если такие типы существуют, прекрасно устраиваются в жизни, рушат жизни других, то либо мы слишком добры, либо…? Но долг исполнить надо и – запечатлеть этот незабываемый тип нерусских людей на скользких скрижалях истории, дабы другим неповадно было.

Итак…

29 июня 200 какого-то года в купе пассажирского поезда Нежнотрахов – Нусеква, отправлявшегося каждый божий день по назначению, совершенно произошла встреча бывших одноклассников. Они не виделись тридцать два года, поэтому прежде чем обрадоваться, несказанно удивились и только потом, когда их беседа зашла далеко за полночь, почувствовали, что по-настоящему рады друг другу. Один ехал в Москву по делам своей строительной конторы, не то подписывать договора о поставке партии резиновых шпутцеров для вновь вводимого объекта «Центр Досуга и Отдыха Проституток», «ЦДИОП» кратко, другой ехал развлечься одним днём, ибо на службу не ходил. Когда они учились в школе, давление школьных казематов, железные указки учителей, весь этот дух казённого подчинения ужасал их, пригибал головы и того, и другого, теперь же, по мере того, как стук колёс становился привычным, они по-новому и более глубоко переживали произошедшее с ними и вспоминали свою жизнь. Им было что сказать друг другу, Сначала их вопросы, их ответы были почти сумбурными, первая доза алкоголя фейерверком пронеслась в их головах, и только потом их рассказы стали довольно плавными. Мы застали их за второй частью разговора, и совершенно не жалко, что первая часть его канет в лету, не найдя своего Светония. Зато вторая не пропадёт даром! А она стоит того! И вот о чём поведали нам разговоры этих двух достойнейших из смертных:

.Некогда, в тусклые и очень тяжёлые времена, последовавшие за чудовищной и крайне прискорбной революцией, в Одессе жил маленький курчавый мальчик. Звали мальчика Лёпа Дурновский. Его предком был знаменитый польский проходимец и вор Арапиздонт Дурновский, который не только отличился шкурничеством во времена правления Ольбрыхских и Маневичей, но и сам попал в тюрьму. На его самоуважении и понимании роли в мировом анарействе пребывание в тюрьме никакого влияния не оказало, и он гордо носил Имя и Отчество Абрахам Мойкевич. В детстве, как многие представители его семейства, он был толст, неприятен на вид, неряшлив, что в дальнейшем прослеживалось неоднократно в развитии особей этой семейки, имел довольно уродливое лицо, широкий таз и короткие ноги, но в юности неожиданно похорошел, приобрёл выправку и стройность, позволившую ему нравиться с определённого времени разным девушкам. Его родители были из самого низкого местечкового сословия, и поэтому революция, свернувшая столько русских судеб в сугроб, им пошла только на пользу, открыв невиданные ранее возможности. Мать его была толстой глупой домохозяйкой, а отец по понятной причине, связанной с его причудливой национальностью был не то комиссаром в армии, не то пропагандистом в тылу, не то ещё невесть чем. Подлинно известно то, что в итоге этих протрубаций, в начале Континентальной войны он уже неистово сокрушал измену в СМЕРШе, а попросту гнобил бедных славян, уставших от войны и начинавших вякать о своих печалях. У Лёпы была сестра, младшенькая Лифа. Мальчик он был резвый, с раннего возраста себе на уме и, надо отдать ему должное, не без некоторых талантов, или вернее, сноровки, нередких в небогатых анарейских местечковых семействах. Тяжкие годы войны, при вспоможествовании нехилых отцовских пайков, он проскочил согласно возрасту, почти не заметив чудачеств истории, и по окончаниии великой бойни в армии из-за слабости зрения не побывал, о чём совершенно не жалел, а потом и вовсе нигде не служил из-за того же плохого зрения и не ахти какой наследственности.

Пропустим годы обучения в одесском Незнамокаковском училище, куда он поступил довольно легко и где выковывался его характер и особая очень приятная манера общения с людьми, так помогавшая плутоватому Лёпе уцелевать на спутанных жизненных полустанках.

Тут наш рассказ накрывает лёгкое облачко неизвестности, и когда оно рассеивается, мы наконец видим нашего потрясающего героя уже в Нежнотрахове, в Технической Академии, где он, успешно защитив кандидатскую диссертацию на тему «Механические свойства натяжных лифчиков», вот уже третий год доцентствует на кафедре «Понятийного Программирования и Общей Технической Селекции». Здесь он уважаемый кадр и с увидимым удовольствием предаётся научной работе, сочетая общественно полезное с осторожны блудом со студентками. Одновременно молодой специалист и живёт с молодой женой Бертой, работающей в больнице номер семь штатным гинекологом. В общем он катается как сыр в совдеповском масле, не зная ещё о перепитиях будущего сильнейшего скандала и появившегося на горизонте расставания с семьёй и избранницей.

Тут надо сказать, что любовь приходила и уходила, а кушать противному Лёпе хотелось всегда.

Карьера Дурновского в замшелом вузе была бы необычным делом для представителя той воистину богоизбранной нации, к которой он всецело и осознанно принадлежал, если не учитывать время, в которое он жил. Живи он до Праховой революции, так был и торговал в своём куцем Бердичеве по следам набожного дедушки Ахрама жалким скобяным товаром или широкополыми крашеными соломенными шляпами типи аля-уфри, но революция распорядилась по иному. В революцию его героико-прош… вский народец вдруг, совершенно неожиданно захватил всю власть в Гнилоурии и ещё долго тютюшкал её, баюкал и нежил, не зная доподлинно, что с ней можно делать после полного разворовывания народных активов, пока грузинский крокодил почти не положил этому конец. Крокодил тоже умел воровать, и как рачительный вор не мог дозволить, чтобы воровали другие! Торговать в Бердичеве, когда его соплеменники жадными кучками устремились в столичную элиту, не хотелось. Пришлось в духе времени срочно становиться интелигентом. К тому располагало всё – и приятные манеры, и почти умное, продолговатое лицо с правильными чертами и голубыми глазками, и сладкая, вкрадчивая речь, просто опрокидывавшая своей приятностью женщин, и сутенёристые манеры и шапка совершено белых, как у альбиноса курчавых волос, и непременные профессорские роговые очки – всё было один к одному. Перед нами был как бы передовой, как бы умный, где-то начитаный и донельзя свойский человек – не человек, а кладезь мирской, как тогда это понимали. Всё было в нём к месту! Всё говорило о надёжной карьере средней величины!

Короче, мало находилось людей, которые в присутствии этого человека могли не терять здравый рассудок и не злоупотребляли горячими уверениями, что Леопольд Мойкевич просто прекрасный человек, удивительный человек. Автор тоже вынужден признаться, что долгие года, пока поступки Лёпы не поколебали такую невесть на чём основанную высокую репутацию, он фанатично верил в порядочность Дурновского, и скажи ему кто-либо: «Да ты что, не видишь, что это всего лишь ушлый подонок, приученный уцелевать любыми методами?», автор дал бы такому человеку по роже. Что ж, все мы заблуждаемся. Иногда жестоко. Впрочем, это тот случай, когда нас специально заставляли заблуждаться, ибо и мягкие манеры, и вежливость, и благородный вид в данном случае были хорошо осознанными и тщательно отрепетированными способами уцелевания. И ничем больше. Они были обычной мимикрией!