Порох и яд

Алексей Котейко

Порох и яд

Глава 1. Замок Клермон

Кабинет помещался на четвёртом, верхнем этаже башни, и все три его узких стрельчатых окна смотрели на море. На западе, над лесом, ещё догорали последние отблески заката, но здесь, на прибрежных скалах, уже легли глубокие синеватые тени. Они съели острые очертания утёса, на котором стоял замок, и размыли белые барашки волн, тяжело ворочающихся у его подножья. Тени длинными цепкими пальцами протянулись вдоль бухты, превратив могучие ели на её берегах в косматых злобных великанов – и казалось, что те вот-вот двинутся с места, подступят к древним стенам и ударами палиц обрушат их.

У стола, подперев ладонью правой руки лоб, сидел человек лет тридцати. Перо в его левой руке стремительно металось над листом бумаги, оставляя за собой мешанину линий, букв и цифр. Погружённый в свои расчёты, человек не замечал ни подступивших сумерек, ни большого ворона, сидевшего на каминной полке и время от времени переминавшегося с лапы на лапу.

Тонкие черты лица, горбатый нос, острая бородка клинышком и аккуратно подстриженные, завитые на концах усы, выдавали в хозяине кабинета потомка «дворян шпаги». Поколения и поколения династических браков, межевых войн, разрастания владений – и служения трону. Легко можно было представить, как эти умные, хотя сейчас и покрасневшие от усталости глаза, всматриваются в поле боя сквозь пороховой дым; как хмурятся тонкие, иронично изогнутые брови, следя за манёврами неприятеля. И как голос – сорванный до хрипоты, надтреснутый – перекрывает грохоты выстрелов и лязг стали, отдавая приказы терциям.

Однако одежда человека говорила скорее о его принадлежности к «дворянству мантии»: бурая накидка и маленькая круглая шапочка ей в тон, украшенная вышитым символом Триединства – вписанным в круг равносторонним треугольником. Правда, вместо традиционного для Зимних Братьев шнура, хозяин кабинета использовал широкий кожаный пояс, усыпанный множеством крохотных медных гвоздиков, а грубым сандалиям на деревянной подошве предпочёл высокие кавалерийские сапоги.

Ворон на камине в очередной раз переступил с лапы на лапу, потом поднял правую и когтём постучал по стеклу стоявших на полке часов.

– Запаздывает, – отчётливо проворчала птица. – Стоят они у тебя, что ли?

– Часы в порядке, – отозвался человек, не поднимая головы от листка.

– Когда-то я знавал одного мудреца, – задумчиво заметил ворон, – который тоже имел привычку работать в сумерках, не зажигая свечей.

– И?

– Он, знаешь ли, ослеп.

Хозяин кабинета вздохнул, отложил перо и потёр пальцами глаза. Потом взял со стола колокольчик на деревянной ручке и позвонил. В дверь тотчас просунулась голова слуги.

– Огня.

– Да, ваша милость.

Человек поднялся из-за стола и потянулся, разминая затёкшее от неподвижности тело. Росту он был выше среднего, худощавый и жилистый, с гордой осанкой, которую не испортила даже необходимость много работать с бумагами. Повернувшись к ближайшему окну, хозяин кабинета левой рукой машинально провёл по шее, тронув тройную витую цепочку, уходящую под мантию. Посмотрел в окно и, заложив руки за спину, неспешно пошёл вокруг стола к камину.

– Впрочем, – продолжил рассуждения ворон, – темнота, говорят, очень способствует появлению самых неожиданных и мудрых мыслей. Что ты решил?

– Я приму предложение короля. Если только ты не ошибся, – человек чуть приподнял правую бровь, явно поддразнивая птицу. Ворон раскрыл клюв, изображая смесь возмущения и обиды:

– Я?! Да когда такое было? Говорю же – что-то с часами. Или, – тут он побарабанил когтями по каминной полке, – курьера перехватили.

– Всё может быть, – спокойно заметил человек, шагая дальше, мимо двери, вдоль уставленной книжными шкафами стены и обратно к столу. – Хотя это было бы глупо. Смерть курьера ровным счётом ничего не изменит, лишь отстрочит назначение.

– В их положении даже лишний день – это день, – заметил ворон.

В дверь осторожно постучали, и вслед за тем слуга внёс два массивных пятисвечника с уже зажжёнными свечами. Синеватые сумерки разом отпрянули, тени стянулись в углы кабинета и стали словно плотнее. Поставив пятисвечники на две колонки по бокам от стола, слуга поклонился хозяину:

– Ваша милость, к вам гонец из столицы.

– Веди.

Прошло минуты две, и за неплотно прикрытой дверью послышалось позвякивание шпор: кто-то торопливо шёл по каменному переходу, соединявшему четвёртый этаж башни с главным зданием. Слуга, поспешивший вперёд, придержал для курьера дверь, ещё раз поклонился хозяину и удалился.

Гонец снял широкополую шляпу с пером и посмотрел на человека в мантии.

– Ваше величество!

– Тише, герцог, – курьер, которому на вид было не больше двадцати, невольно оглянулся на дверь. – Или вы вполне доверяете своим людям? Хотя… – по его губам скользнула печальная улыбка. – Вы всегда умели выбирать тех, кто служит из любви, а не из корысти.

– Вам тоже служат из любви, сир, – дипломатично заметил хозяин кабинета.

– Действительно, – согласился король, проходя мимо собеседника и тяжело опускаясь в кресло перед столом. – Только сейчас те, кто так поступает, умирают на лесных дорогах между Дрё и Клермоном, – он устало откинулся на спинку кресла. – Вы ведь знаете, зачем я здесь?

– Да, сир, – человек в бурой мантии низко поклонился. – И для меня будет большой честью принять вашу волю. Однако если вы считаете, что моё назначение окажется во вред вашим отношениям с матерью…

– Ай, герцог, оставьте церемонии! Достаточно я потакал матушкиной воле. Она так и не усвоила, что её власть регента подошла к концу – значит, придётся объяснить это более доходчиво.

– Это война, сир, – уточнил герцог.

– Ещё бы, чёрт меня возьми! – король оскалился в усмешке, и красивое лицо его, хоть и несколько полноватое, стало на секунду чем-то похоже на морду волка, подступающего к добыче. – Вы готовы сражаться вместе со мной?

Человек в бурой мантии молча склонил голову. Монарх поднялся из кресла, снял крышку с подвешенной у пояса кожаной трубки и вынул оттуда перевитый шнуром лист пергамента.

– Рене Гийом, герцог де Тартас, сеньор де Клермон, вы назначаетесь первым министром Тарна, верховным адмиралом флота и главнокомандующим наших армий, – он протянул собеседнику свиток. Человек в бурой мантии почтительно принял документ, сломал сургучную печать и, развернув пергамент, пробежал его глазами. Затем аккуратно свернул, вновь перевязал шнуром и, обойдя стол, спрятал документ в верхний ящик.

– Что вы уже предприняли, сир? – деловито поинтересовался он.

– Граф Ло послан собрать ополчение в Озёрном крае. Герцог Ош отбыл в Северные Марки. Аверрон, Ларибар и Гизе присягнули нам в верности.

– Стало быть, море для королевы-матери недоступно, – уголки губ первого министра изогнула улыбка.

– Её это не остановит, – скривился король. – К тому же на юге полный бардак, а карпианцы только и ждут удобного момента. Они с радостью поддержат матушку, если она попросит у них помощи.

– Что сейчас в Дрё? Раз вы здесь, в столице, видимо, не безопасно…

– Уличные бои. Все три больших бастиона – Святого Луи, Святой Эсмеральды и Святого Гуго – на нашей стороне. У них достаточно припасов, чтобы выстоять против бунтующих горожан хоть целый год. Но если подойдёт тяжёлая осадная артиллерия, долго сопротивляться без поддержки они не смогут.

– А малые бастионы?

– Их мы оставили

– Вместе с пушками, сир?

Король усмехнулся:

– Неделю тому назад я тайком распорядился доставить все пушки с малых бастионов в Арсенал. Сегодня их вместе с запасами пороха вывезли из города мои пешие гвардейцы, – монарх недобро сощурился. – Это дорого нам обошлось, и Дрё ещё придётся расплатиться за пролитую кровь.

– Куда отошли гвардейцы, ваше величество?

– В Сен-Берг.

– Вы доверяете барону Антру? – поинтересовался герцог.

– Сегодня утром к барону прибыли посланники королевы-матери, с предложением присоединиться к ней. Барон Антр приказал раздеть гонцов донага и всыпать каждому по дюжине розог по заднице, как провинившимся школярам. Потом вручил им по корзинке с куриным помётом и велел доставить «ответ» хозяйке, – в глазах короля блеснул озорной огонёк.

– Их род всегда славился буйным нравом, – усмехнулся герцог. – Однако это ещё не говорит о лояльности.

– Мы встретились днём на полпути между Дрё и Сен-Бергом, и барон лично присягнул мне.

Рене мельком взглянул на каминную полку. Ворон дремал, прикрыв глаза и склонив голову.

– В конце концов, – продолжил король, задумчиво глядя перед собой, – нельзя же вовсе никому не доверять.

– Ваша правда, сир.

– Ну а вы, герцог? – осведомился монарх, поднимая голову и глядя на своего первого министра. – Мне, конечно, рассказывали, что вы сидите затворником и пишите мемуары. Только я ни на йоту в это не верю. Мне думается, вы узнали о своём назначении немногим позже, чем эта идея пришла мне в голову. А, может, сами внушили её мне? – король подмигнул своему собеседнику.

Де Клермон улыбнулся и взял со стола листок со своими записями:

– И снова ваша правда, сир. Я имею в виду – в том, что касается мемуаров. По-моему, для более-менее приличной книги у меня пока не набралось достойных дел.

– Врёте, – в королевском голосе слышалась добродушная насмешка.

– Я позволил себе прикинуть расстановку сил, сир. Разумеется, с теми данными, что были у меня. К примеру, барона Антра я не учитывал как союзника, а ведь через Сен-Берг лежит самый короткий и самый удобный путь в Северные Марки. Это позволяет не только доставить оттуда свежие силы, но и, при необходимости, провести наемников из Схирланда. Кроме того, ваше величество, вы не упомянули Заозёрье, а ведь тамошние гарнизоны почти сплошь укомплектованы ветеранами, которые знали ещё вашего отца и остались верны ему. Правда, много людей снять с границы нельзя, но такие солдаты дорогого стоят.

Король, сведя перед собой кончики пальцев и внимательно слушая собеседника, время от времени коротко кивал, соглашаясь с герцогом.

– Я бы не хотел впутывать в наши внутренние семейные раздоры соседей, – заметил монарх. – Что до Заозёрья – мысль хорошая, но на дорогу туда гонцу потребуется неделя. При условии, что его не прирежут где-нибудь по дороге сторонники моей матушки или просто разбойники.

– У меня есть посланник, который доставит приказ быстрее и без опасности быть убитым.

Король быстро взглянул на первого министра, и на этот раз где-то на донце королевских глаз на мгновение мелькнул уже неподдельный страх – правда, смешанный с изрядной долей любопытства.

– Ах, эта ваша изумительная орденская почта… – многозначительно заметил он.

– «Молчание да хранит нас», – ответил девизом Зимних Братьев Рене и склонил голову с извиняющейся улыбкой.

– Да-да. Конечно. Что ж, если вы уверены в успехе – безусловно, отправляйте своего курьера. Пусть Заозёрье выставит столько бойцов, сколько сможет.

– Как пожелаете, сир. Теперь, что касается юга, – герцог подошёл к одному из книжных шкафов и снял с полки свёрнутую трубкой карту. Расстелив её на столе, он прижал лист по краям чернильницей, банкой с песком и парой книг. – Я практически уверен, ваше величество, что королева-мать воспользуется помощью карпианцев. Предположим, что их войска были подготовлены заранее, и смогут выдвинуться в ближайшие дни. В таком случае…

За стрельчатыми окнами сгустилась тьма: чернильно-чёрная пониже, у воды и берега, чуть сероватая – выше, где на небе начали загораться первые звёзды. Время от времени во дворе замка раздавалась команда и слышался лязг цепей: это часовые открывали ворота. Королевские конные стрелки, прикрывавшие отход из столицы и дравшиеся на лесных дорогах, группами стягивались к Клермону.

В казармах герцогских солдат было многолюдно и шумно, из длинного приземистого здания кухни доносился запах готовящейся еды. Усталые, покрытые пылью и кровью люди стаскивали жёсткие колеты из бычьей кожи, отводили лошадей к коновязям; крутили ворот, поднимая из колодца вёдра с водой. Замок превратился в военный лагерь, и то один, то другой обитатель этого лагеря оборачивался на круглую массивную башню, выдвинутую на скалистый мыс, к внешней стене, и соединенную с главным зданием каменным переходом. Тогда разговор на мгновение смолкал, рука со щёткой замирала над лошадиным боком, а глаза и новобранцев, и ветеранов загорались надеждой.

Король был жив. Король был здесь. И с королём был его самый верный союзник.

* * *

Шарль д'Озье, капитан Шалонской роты аркебузиров, проснулся мгновенно – привычка эта выработалась у него за годы пограничной службы. В Заозёрье тот, кто вздрагивал, бормотал или плохо соображал спросонья, рисковал распрощаться с жизнью раньше, чем поймёт, что его, собственно, прикончило.

В комнате было темно, тихо и – для ранней осени – довольно зябко. Видимо, с вечера успел подняться туман, нередкий в этих лесистых краях, и укутал постоялый двор, где в эту ночь остался капитан. Два, а то и три раза в неделю, Шарль ночевал здесь, в «Крикливом гусе», в нежных объятиях Аннетты.

Д'Озье осторожно шевельнул кончиками пальцев, и тут же почувствовал под левой рукой тепло женского тела. Шарль чуть согнул правую руку, стараясь, чтобы движение это было как можно незаметнее под плотным стёганым одеялом. Кинжал лежал под подушкой, а на сундуке возле кровати дожидались в своих кобурах пистолеты.

– А чего ты крадёшься? – послышался в темноте насмешливый голос.

Капитан скатился с кровати, уже выдёргивая из-под подушки кинжал, а, оказавшись на полу, мгновенно нашарил на сундуке один из пистолетов. В комнате отчётливо прозвучал щелчок пальцев, и на столе вспыхнули фитильки оставшихся с ужина масляных ламп. В их тусклом свете обрисовалась фигура человека в дублете и лихо заломленном набок берете. Человек чуть откинулся назад на стуле, и лампы высветили его лицо; блеснул на берете знак королевских курьеров.

– Тьфу на тебя! – выругался сквозь зубы д'Озье, поднимаясь на ноги. Аннетта продолжала безмятежно спать. Сидящий у стола покосился на разметавшиеся по подушке тёмные волосы и выступавшие над краем одеяла смуглые плечи.

– Красивая.

– Не знал, что ты интересуешься женщинами, – проворчал Шарль, направляясь к столу.

– С эстетической точки зрения. Красота – это всегда красота.

Капитан прошлёпал босыми ногами по холодным доскам пола, переступил на один из домотканых половичков и потянулся через стол за пузатой бутылкой. Вылил в кружку остатки вина, сделал большой глоток, довольно крякнул и только после этого снова посмотрел на визитёра:

– У нас проблемы? – тон его говорил о том, что это не вопрос, а утверждение.

– Большие, – спокойно кивнул курьер. – Королева-мать выступила против его величества Генриха Шестого. В Дрё идут уличные бои. Заговорщики собирают войска в провинциях и, по слухам, не сегодня-завтра пригласят в страну «гостей» из Карпии.

– А король? – поинтересовался д'Озье, беря с тарелки кусочек копчёной грудинки.

– Благополучно прибыл вчера вечером в замок Клермон.

– Ага, – капитан жевал, задумчиво глядя перед собой. – Стало быть, Рене теперь…

– Первый министр, верховный адмирал и главнокомандующий.

– Мои поздравления.

– Непременно передам.

– Ну, раз ты здесь, то герцог, видимо, хочет получить подкрепления из Заозёрья?

– Всех, кого только можно.

– Никого не можно, – Шарль хмуро посмотрел на курьера. – В лесах неспокойно, было несколько нападений на отдалённые фермы. Есть подозрение, что сетены готовят большой поход.

– Готовить – не значит выступить.

– Хорошо рассуждать, сидя в безопасности на другом конце страны.

– Ты прав. В окрестностях Дрё сейчас такая благодать, – насмешливо отозвался гость.

Капитан яростно ткнул двузубой вилкой в маринованный гриб и с прежним хмурым видом принялся жевать, сосредоточенно о чём-то размышляя.

– Ты только по мою душу явился? – наконец поинтересовался он.

– Ну почему же. Просто ты – первый. К остальным я прибуду в приличном виде. Ты ведь одолжишь мне лошадку, правда?

– С возвратом, – уточнил д'Озье.

– Само собой, – расплылся в улыбке курьер. – Буду беречь как свою собственную!

– Лучше береги её как мою собственную, – проворчал Шарль, подцепляя на вилку второй гриб. – Хорошо. Дам пятьдесят человек, но это всё.

– Из ветеранов, пожалуйста.

Капитан недовольно засопел, потом безнадёжно махнул рукой:

– Ладно. Пусть будут ветераны. А кого мне пришлют взамен?

Вместо курьера на стуле уже сидел большой ворон. Он вспорхнул, перелетел на подоконник небольшого, похожего скорее на бойницу, оконца, и лапой открыл застеклённую створку. В комнату тотчас потянуло сыростью, запахом прелой листвы и пожухлой травы.

– Всех, кто останется жив после взятия Дрё, – пообещал ворон.

– Прекрасно, – скептически заметил сам себе капитан, делая ещё один глоток из кружки.

Птица протиснулась в оконце и исчезла, пронзительно каркнув на прощание. На постели шевельнулась и что-то пробормотала во сне Аннетта.

Глава 2. Дела столичные

Жители славного Дрё по праву считались первыми смутьянами в королевстве. Примерно семь из десяти всевозможных бунтов и погромов происходили именно в столице Тарна, причём поводом к недовольству мог стать сущий пустяк. Здесь же нередко начинались восстания, поскольку горожане рассматривали саму возможность взяться за оружие как одну из своих вековых привилегий.

Король Генрих самостоятельно правил лишь второй год, и не успел ещё заработать себе репутацию в народе. Вдовствующая королева Беатрис, напротив, воспринималась как супруга покойного Гвидо Четвёртого, прозванного в стране «Добрым», и за её плечами были тринадцать лет регентства. Слава Гвидо, словно невидимый плащ, окутывала и его жену, а королева-мать не торопилась развеивать сложившееся у подданных впечатление.

Король Гвидо был задирой, любителем хороших застолий и красивых женщин, отцом как минимум двух дюжин бастардов – не считая трёх законных сыновей и четырёх дочерей – и любимцем Тарна. При нём государство шагнуло за озёра, в край вековых лесов, тесня их исконных обитателей, сетенов. При нём получила взбучку заносчивая Карпия. При нём был собран флот, завоевавший для королевства Острова Блаженных в Восточном океане.

Добрый король окружил себя людьми дела, действительно ставившими величие и процветание Тарна выше личных амбиций – однако это не уберегло его. Скоротечная неизвестная болезнь, слухи о яде, многотысячная траурная процессия, которая сутки напролёт тянулась мимо установленного на самом высоком холме Дрё обелиска – и Гвидо стал историей. Началось правление королевы Беатрис при семилетнем Генрихе. Когда же подошёл срок передать трон законному наследнику, соблазн власти оказался слишком велик.

Королева-мать не сразу поняла, что её сын, по характеру совершенная противоположность отцу, всё-таки унаследовал от Гвидо одну черту, но зато черту самую важную: упрямство. Мальчик видел, как ликовал народ, когда добрый король на вороном коне показывался на улицах Дрё. Мальчик хорошо усвоил уроки недавней истории, а стараниями доброжелателей узнал немало и о тех планах, которые Гвидо не успел осуществить. Мальчик имел все задатки, чтобы стать достойным преемником своего отца – и когда Генрих вырос в молчаливого, серьёзного юношу, вопрос был лишь в том, как скоро он избавится от амбициозной материнской опеки.

* * *

Филипп Шаброль, студент колледжа Святой Магдалины, раздобыл себе протазан, а на пояс подвесил мясницкий топорик. Он с удовольствием обзавёлся бы мушкетом, пистолем, или хотя бы старой аркебузой, но такая роскошь была недоступна для человека, жившего в столице на три медных турна в день.

Впрочем, финансовое положение Филиппа, как и его приятелей, за минувшие сутки несколько поправилось. Для компании студентов разгоравшийся бунт был щекочущим нервы приключением и одновременно возможностью под шумок ловить рыбку в мутной воде. Кто в итоге окажется на троне, их решительно не волновало. Однако сейчас в Дрё грабили дома сторонников короля – и потому, грозно лязгая своим вооружением, ватага семнадцатилетних оболтусов спешила на улицу Белого Петуха, где, по слухам, самые расторопные горожане уже выломали ворота в усадьбу графа Берто.

– Дорогу! – вопил коротышка Анри, бежавший впереди и размахивавший ржавой алебардой. – Дорогу!

Немногочисленные безоружные прохожие шарахались в стороны, а те, кто считал себя участником восстания, присоединялись к спешащим на грабёж студентам. Когда Филипп и остальные миновали последний перекрёсток и, свернув влево, оказались возле владения графа Берто, их отряд уже насчитывал человек пятьдесят.

Ворота усадьбы в самом деле были высажены, а двор затянут пороховым дымом. В этой пелене где-то на уровне второго этажа то и дело коротко вспыхивали язычки пламени, сопровождаемые грохотом мушкетных выстрелов. Внизу, во дворе, копошилась в дыму человеческая масса. Масса эта стреляла в ответ – хотя не так интенсивно и явно менее успешно – вопила, ругалась, чертыхалась, божилась, и время от времени выплёскивала обратно на улицу отдельных окровавленных личностей.

– Что там такое? – поинтересовался Шаброль, перехватив какого-то верзилу, зажимавшего правый глаз. Щека здоровяка была залита кровью.

– Королевские прихвостни! – процедил тот. – Тряпка есть?

– В «Свинье и дудочке», – посоветовал кто-то из толпы, махнув рукой назад. – Папаша Мартен обрабатывает раненых и наливает каждому стаканчик за счёт заведения.

Во дворе трескуче прокатился слаженный залп, в ответ послышались вопли и хрипы.

– Чтоб их черти взяли, – проворчал Этьен, своими косматыми бровями и глубоко посаженными глазами очень походивший на сетена. – Что будем делать?

– Я думал, тут давно уже закончили, – неуверенно подал голос ещё один студент.

– Закончат, – задумчиво заметил Филипп. – А закончат – так нас к делёжке не позовут. Дело жаркое, кто не участвовал – проходи мимо.

– Пулю словить недолго, – заметил тот же доброжелатель, что рассказывал про «Свинью и дудочку».

Анри, запрокинув голову, огляделся по сторонам.

– Нужны доски, – заявил он.

– На что?

– Перекинуть с крыши на крышу. Оттуда на галерею второго этажа. Граф вряд ли ждёт, что мы заявимся сверху.

Отряд рассыпался по окрестным дворам, выдирая доски из хлипких заборов и вытаскивая из домов оторванные столешницы. Где-то слева послышался звон бьющегося стекла и женский вскрик, справа залился плачем младенец. Разгорячённые нетерпением, несколько повстанцев скрылись в ближайшем к усадьбе доме, а спустя две-три минуты уже показались на крыше, сбрасывая товарищам внизу верёвки. Вверх поползли приготовленные для перелаза средства, в дом повалила оставшаяся часть отряда.

– Жаль, с нами ни одного стрелка, – пропыхтел Этьен, топая по лестнице перед Шабролем.

– Ничего, – отозвался Анри. – Как посыплемся им на головы, будет не до пальбы.

Одобрительный гул голосов поддержал коротышку, уже нырявшего в выбитое слуховое окно. Филипп, замешкавшись со своим протазаном, пропустил вперёд Этьена и ещё двоих горожан, затем полез следом.

Улица проходила в верхней части одного из городских холмов, и с крыши был прекрасно виден расположенный неподалёку бастион Святого Гуго, встроенный в кольцо городских стен. Небольшая площадь перед ним, со стороны внутренних ворот, была усеяна неподвижными телами – последствия вечерней бездумной атаки восставших. На расстоянии они напоминали брошенных ребенком тряпичных куколок, и такие же куколки то и дело мелькали между зубцами стены, у жерл направленных на площадь пушек. Филиппу показалось, что он даже различает поднимающиеся к небу тонюсенькие струйки дыма от тлеющих пальников.

– Не спи! – хлопнул его кто-то по плечу. Десяток повстанцев уже пристраивали самые длинные доски над узеньким проулком, отделявшим дом от усадьбы. Анри, приняв от кого-то столешницу, торопливо уложил её у самого края, потом подхватил вторую и, осторожно продвинувшись вперёд, пристроил чуть дальше. Усилиями предвкушающих успех и добычу людей импровизированный мост быстро протянулся от крыши до крыши.

– По одному! – предупредил Анри, забирая свою алебарду и первым ступая на переправу.

Один за другим люди перебирались на противоположную сторону. Филипп, в этот раз опередивший Этьена, оказался рядом с Анри. Они подползли к коньку и осторожно заглянули за него. Во дворе всё ещё шло сражение, но огонь со стороны повстанцев стал совсем редким, а стрелки графа, похоже, берегли порох. Дом был выстроен покоем, протянув к улице свои короткие боковые крылья, и галерея тянулась вдоль всего второго этажа. Теперь дым понемногу рассеивался, так что можно было уже смутно различить копошащиеся за бочками и мешками силуэты людей.