скачать книгу бесплатно
заметался и страшно забил передними лапами, пытаясь вырваться. Теперь
33
за жизнь уже боролся он. Набрав в легкие воздух и собрав в крике все силы, женщина рванула челюсти в разные стороны. Раздался хруст. Она продолжала держать их, пока не почувствовала, что волчьи лапы ослабели, и животное, сотрясаясь в конвульсиях, не упало с хриплым выдохом на нее. Полежав не
более мгновения, охотница, столкнув в сторону поверженного зверя, не без труда встала на колени и на ощупь нашла в снегу упавшее ружье. Расслабляться
было нельзя – вокруг могли быть другие волки. Только сейчас, протерев снегом
глаза и разглядывая убитого хищника, она почувствовала страшную боль во
всем теле…
*
В доме Софии икон не было, но иногда я видела, как старушка моли-лась, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
– Молитва – это то, что отличает нас от зверей, – говорила она мне. – И
уж коли мы стоим над ними, то должны разумно и не жестоко к ним относиться.
– А о чем ты молишься, София? – спросила я ее как–то.
– Благодарю за маму дорогую, что мне дал. И за трудности жизненные, что научили жить честно. Тому, кто трудится до пота, редко плохие мысли в
голову лезут. Некогда.
– А Вы знаете, что София означает «мудрая»!
– Какая мудрая! Неграмотная я. Книгу только на расстоянии и видела.
Даже боюсь в руки взять, а ты… мудрая! Вот шкурку отделать – это я мастерица.
Мои никогда не портятся. Секреты знаю. Вон, видишь волчью шкуру на полу?
Так ей уже лет пятьдесят. Как новая. Я с ней не расстаюсь. Напоминает о том, что в тайге надо быть всегда ко всему готовым.
– Вы его сами добыли, София? – спросила я восхищенно. – Огромный!
– Это он меня почти добыл, – усмехнулась старуха. – Зимой это случилось. Волки в это время злее. Зачем я тогда по тропам бродила, не помню.
Только прыгнул он на меня сзади. Ни шорохом себя не выдал, ни звуком. В
сугроб сразу утоптал. Хорошо, я до этого, перед выходом, глоток водки сделала.
Не для согрева, не думай. Это народ сдуру придумал, и замерзают потом, бед-ные. Просто почему-то лицо не так мерзнет от этого дыхания. Мама научила.
Так у меня от этого глотка злость откуда-то появилась звериная. Он мне плечо
грызет, к шее подбирается, надеется, кровью изойду и ослабну, а я обхватила
его туловище ногами, повисла на нем, а руками за челюсти схватила и начала
давить на них.
София сложила руки и показала, как, чтобы мне было понятней.
– Сердце у волка заколотилось бешено. Почувствовал, что конец. Тут
я ему из челюстей ножницы и сделала. Шрам на голове и на лбу, видишь? На
34
плече еще хуже. Главное при опасности – не допустить страх в мысли. И ружье
будет в руках, а не выстрелишь.
Я занималась хозяйством и не навещала Софию дня три. Отношения у
нас были очень теплые, и все же старушка иногда давала понять, что у нее своих
дел тоже хватает. Закончив с праведными домашними трудами, я, прихватив с
собой пачку индийского чая, наконец отправилась к своей замечательной под-ружке. Калитка была заперта, а это делалось только тогда, когда София куда-то уходила. У нас было множество своих знаков, по которым легко узнавалось: приходила я или кто чужой, дома ли хозяйка, куда ушла и когда будет. Дело в
том, что София панически боялась представителей власти. Тот ужас, который
передался ей с рассказами матери о жизни за проволокой, никогда не покидал
ее, и она дрожала при одной мысли о тюрьме. А тут появился новый участковый.
Молодой, неопытный, но рьяный. Когда его вызывали по поводу разборок или
поножовщины, он обычно прятался, а тут, прослышав от кого-то о «старухе из
леса без бумаг», начал неожиданно проявлять служебное рвение. Несколько раз
он тарахтел мимо нас своим мотоциклом, направляясь к старушке с визитом.
Мне София призналась, что, заслышав звук мотора, выставляла оконце, выхо-дящее в огород, и убегала в тайгу. Тогда же у нее впервые заболело сердце.
Я решила посмотреть – нет ли других знаков. Ведро, означающее, что
она ушла, не было выставлено. Значит, дома. Потрогала дверь. Не заперта.
София лежала на своем топчане лицом вверх. Я сразу поняла, что она
мертва, но, что удивительно, никогда до этого не видевшая мертвого человека, я совершенно не испугалась. Просто села рядом. Поговорила с ней. Поплакала.
Подумала… вот ведь, не зверь тебя сгубил – его ты не боялась, а человек.
Старый участковый с уважением относился к нашей семье. Уйдя на
пенсию, он перебрался к детям и внукам на Большую Землю, которой мы называли все находящееся за пределами БАМа. Соскучившись по родным местам, приехал к брату погостить. Заехал и к нам. Разговор коснулся, естественно, и
политики, и перемен в регионе, происшедших в его отсутствие. Мужчины по-сетовали на стремительный рост наркомании в связи с возросшим количеством
представителей «теплых» республик, прибывающих на БАМ за длинным ру-блем. Упомянула я и про Софию. Никогда не ожидала от этого сурового седо-го человека таких неожиданных и проникновенных слов. То, что он рассказал, меня просто поразило.
София родилась в тюрьме. Этого я не знала. Ее мать – Дарья уже провела долгие годы в заключении, когда девочка появилась на свет.
Однажды в лагере начались массовые беспорядки, и группа заключен-ных бежала. С ними и мать Софии. Некоторых поймали сразу, а Дарье удалось
уйти глубоко в тайгу и там начать новую, нелегкую жизнь. Сама построила маленькую избушку. Ближайшие поселения находились за десятки километров, и
35
Дарья ходила туда, притворяясь поселенкой из соседнего села, чтобы только
заработать на одежду, соль и инструменты. Так и жили они вдвоем, собирая
грибы, ягоды, ставя самодельные силки и капканы на мелкую живность. Хотелось бы завести и свою, но любые домашние животные немедленно вызвали бы непрестанный и опасный интерес диких зверей. А то и хуже –человека.
Когда один добрый старик, чувствуя, что отходит, отдал Дарье свою старенькую «тулку», жизнь совсем наладилась. Оказавшись прирожденной охотницей, Дарья теперь добывала еды с избытком. Что не съедали – засаливали и за-капывали в никогда не прогревающийся грунт вечной мерзлоты. После одного
похода в селение за патронами мать внезапно серьезно заболела и, с трудом
вернувшись домой, через несколько дней умерла. Софии тогда было не больше
пятнадцати. Так девочка осталась одна. Похоронив мать, она ушла на долгие
годы еще дальше в тайгу.
Что привело ее, уже пожилую к тому времени женщину, в поселок, участковый не знал. По долгу службы он посетил ее. Документов у женщины не
было никаких. Она даже не понимала, что это такое.
К ее счастью, прошедший всю войну и закончивший ее сержантом
участковый выслушал историю Софии и оставил ее в покое. Он рисковал тогда
многим, но сам, познавший достаточно боли, страданий и несправедливости в
жизни, не доложил о ней вышестоящему начальству. Женщина столько пере-жила! Как он выразился: «Долг участкового – следить за порядком и тем, чтобы
торжествовали закон и справедливость, а не наказывать детей за ошибки их
родителей».
– Вот, значит, как. Успокоилась София, – грустно сказал, качая головой, наш гость. С матерью своей теперь наконец. Она мне тогда еще сама говорила, что раз в году обязательно навещает ее могилку. А это три дня пути, не меньше.
Вот какая была. Уважал я ее. Гостей старушка не любила, так что зря ее не беспокоил. Тем более, мужчин она не жаловала, избегала всячески. Мне хватало
дел с другими поселенцами. Так, значит, девицей и померла.
– Как девицей? Да разве… – изумилась я и замолчала, вспоминая все
советы, данные мне Софией.
– Девицей! Мы тогда с ней душевно о многом поговорили. Заходила
речь и об этом. Я спрашивал ее, не из любопытства – была ли замужем. Мне
положено знать. Она сказала, что никогда.
Тогда я спросил ее:
– Вы что ни разу не любили?
Она ответила:
– Я и сейчас люблю.
– Значит, все же… познали любовь?
– Я познала Бога!
36
– И ее не смущали ваши вопросы? – удивилась я.
– Нет! Напротив! Тема была ей интересна. Она даже поделилась, что
не понимает, например, почему люди целуются. Ведь мужчина и женщина… это
чтобы дети были. Я ей объяснил, что человек испытывает при этом нежность к
другому, подготавливает его к близким отношениям. Самому аж как-то неловко
стало. На что она продолжила меня расспрашивать:
– Это обязательно?
– Нет! Это не правило. Только если чувствуют желание. И обычно женщина закрывает при этом глаза.
– Зачем?
Я, помню, засмеялся тогда:
