Пепел и сталь

– Глупец… – прошептал я, потирая затылок. – Беседовать с деревом, как малый ребёнок с соломенным пугалом.

Вспомнив наказ старейшины: «Бери всё, что может послужить делу», я начал складывать в мешок находки из тайника. Монеты, тяжёлые и холодные, звенели, падая на дно. Одна из них выскользнула из пальцев и, упав у костра, повернулась ребром. В свете огня я разглядел символ – трезубец, вписанный в круг из звёзд. Точно такой же, как на амулете.

– Вот оно как, – пробормотал я, поднимая монету. – Хранители метили даже золото. Неудивительно, что их тени взбунтовались.

Свиток, туго свёрнутый, я уложил в сумку. Следом запихнул туда плащ хранителя, на всякий случай.

– Пора в путь, – буркнул я, вставая. – Места эти и впрямь пропитаны безумием.

Фенмарш, похоже, был спасён, но разум мой требовал покоя. Харнтон манил вдали, обещая тёплую постель и, если боги милуют, эль, что не пахнет болотной тиной.

Талион сильно устал и нуждается в отдыхе. Все характеристики уменьшены на треть.

Актуальная карта путешествия.

Выбор дальнейшего пути читателями.

Харнтон: Тихая Гавань у Энтавы (20 ход)

Перейдя мост через Энтаву – широкий, с прогнившими досками, но всё ещё крепкий, – я ступил на берег, где раскинулся Харнтон. Река здесь текла неторопливо, её воды, прозрачные у берега и тёмные на глубине, огибали деревню, словно обнимая её. Дома, сложенные из серого камня и тёмного дерева, стояли вдали от воды, окружённые огородами и низкими изгородями. Дымок из труб вился в небо, а запах свежеиспечённого хлеба смешивался с ароматом скошенной травы.

Первыми встретили меня рыбаки. Их лодки, выдолбленные из дубов, что росли здесь ещё до первого камня Харнтона, покачивались у причала. Сети, словно паутина из серебра, сушились на шестах. Старики на берегу чинили вёсла, их голоса – хриплые, как скрип уключин, – перебрасывались шутками о щуках-оборотнях, что утаскивают глупцов на дно.

– Вчера Генрих клялся, что вытащил рыбину с лицом ребёнка…

– Да брось, это он с утра эль хлещет!

Дальше, у кромки полей, земледельцы метались меж золотых волн ячменя. Женщины в шляпах, похожих на грибы-поганки, выпалывали сорняки, а дети бежали вдоль межи, гремя трещотками. Вороны взмывали в небо, каркая что-то на своём языке – может, проклятия, а может, советы.

У входа в деревню плотник Рогар вытёсывал ножку для стола. Стружка, вздымалась и падала в траву, я поймал себя на мысли, что её завитки повторяют узоры на старых свитках из Горнстеда. Его мастерская пахла смолой и потом – запахом труда, который не стареет.

Внимания на меня никто не обращал, и я углубился в деревню, в поисках места для отдыха. На одном из зданий я увидел вывеску: Таверна «Тихая Пристань». С виду это низкое здание с толстыми стенами и дубовыми столами. Я где-то слышал про эту таверну, насколько я помню здесь подавали тушёного кролика с луком и эль, который варили из ячменя, собранного с местных полей.

В доме напротив живёт старейшина Харг. Дом старейшины трудно спутать с чем-то другим, двухэтажный, с резными ставнями, он стоял на холме, откуда открывался вид на всю деревню. Харг, седобородый и мудрый, разрешал споры о границах участков и следил, чтобы никто не ловил рыбу в запретных местах. Его я хорошо знаю, он довольно часто приходил ко мне в кузницу.

Я пошёл дальше по главной улице, где жители украшали дома гирляндами из осенних листьев и пучками пшеницы. На площади возводили деревянный помост – видимо, для музыкантов или сказителей. Дети бегали с раскрашенными шишками, крича что-то о «короле урожая», а из пекарни доносился сладкий запах пирогов с ягодами.

Внезапно в меня врезался мужчина – вихрь из рыжего бархата и зелёного сукна. Его шляпа с пером съехала набок, а в руках он сжимал кружевной мешочек, пустой, как обещания пьяницы.

– О-ой, простите, добрый человек! – залепетал он, поправляя шляпу и оглядываясь, будто за ним гнались. – Я… э-э-э… ищу подарок! Совсем растерялся. Прадеду сто лет исполняется, понимаете? Сто! А я… – он развёл руками, и мешочек захлопал, как крылья пойманной птицы, – я потерял фамильную брошь! Может, у вас есть что-нибудь… э-э-э… ценное? Красивое? Куплю, не пожалею серебра!

Я нахмурился. Ко мне часто обращались – за мечами, за смертью, за правдой. Но за безделушками?

Из толпы донёсся смешок. Лора, рыжеволосая девушка с корзиной яблок, покатилась со смеху:

– Опять ты, Эомер! В прошлом году ты медвежонка на ярмарке потерял!

– Молчи, Лора! – Эомер покраснел, как маков цвет.

– А когда у вас праздник? – спросил я, отмечая, как тень Эомера дёргается, будто пытаясь убежать.

– Уже завтра празник начнётся, – он понизил голос, вдруг став серьёзным. – Вечером… Ты… э-э-э… поможешь?

– Хорошо, я решу твою проблему. Где мне тебя искать?

– В «Тихой Пристани». После заката. – он схватил мою руку, и его пальцы были холодны, как речной камень. – Ты меня очень выручишь… А здесь ничего путного не найти, один хлам…

– Сам ты хлам! – крикнула Лора, бросив яблоко ему вслед. Оно покатилось по мостовой, оставляя за собой след, похожий на змею.

Я наблюдал, как Эомер исчезает в толпе, его рыжий плащ мелькал, как язык пламени.

Талион получил новое задание.

Центральная площадь встретила меня тенью «Говорящего Дуба» – исполина, чьи корни, словно пальцы древнего великана, впились в землю так глубоко, что, говорят, достигли подземных рек. Его ветви, покрытые листьями с серебристой изнанкой, шелестели на ветру, пересказывая секреты, которые слышали за три века. Сегодня под ним сидели женщины, пряча лица от солнца под платками.

Борн, местный кузнец, стоял у наковальни, застыв в позе человека, который забыл, зачем взял молот. Его мастерская – лачуга с покосившейся крышей – пахла ржавчиной и пеплом. Он ковал подковы, кривые, как судьбы, и гвозди, которые гнулись от первого удара. Когда-то он пытался выковать меч – клинок вышел похожим на зубчатый серп, и дети дразнили его «Борн-Жнец». Теперь он лишь хмурился, слыша это, и бил по железу сильнее, будто выбивая из него ответы.

Женщины под дубом перешёптывались, перебирая шерсть для пряжи. Их голоса донеслись до меня:

– Слыхала? Горнстед сожгли… Говорят, орки пришли…

– Да ну, – ответила вторая. – Харг говорит, что это слухи. Энтава нас защитит.

Старейшина Харг, завидев незнакомца, вышел на крыльцо, опираясь на посох с набалдашником в виде рыбы. Его голос, глухой, но твёрдый, разнёсся по площади:

– Талион! Если ты с миром, в «Тихой Пристани» нальют тебе эля. Если с бедой – говори сразу.

Я кивнул старейшине, сжимая в кармане монету с трезубцем. Слухи о Горнстеде уже долетели сюда, но Харнтон упрямо верил, что его берега останутся нетронутыми. И, глядя на женщин, ткущих пряжу у порогов, на рыбаков, спорящих об улове, я почти поверил сам.

Почти.

Актуальная карта путешествия.

Выбор дальнейшего пути читателями.

В доме старейшины (21 ход)

Тени цеплялись за резной набалдашник трости, когда я поднимался к крыльцу. Рыба с янтарными глазами следила за мной – два огонька во тьме, слишком живые для деревянной резьбы. Харг стоял неподвижно, пальцы сухих рук сжимали древко посоха так, будто держали не трость, а клинок.

– Рад вас видеть, старейшина, – начал я, стараясь скрыть тревогу в голосе. – Я к вам с плохими вестями. Можем ли мы уединиться и поговорить в тишине?

Харг посмотрел на меня своими мутными, но проницательными глазами, словно взвешивая мои слова.

– Конечно, мальчик мой, проходи, – сказал он, отступая в сторону и открывая передо мной дверь.

В зале пахло сушёным чабрецом и старыми книгами – запах веков, запертых в деревянных стенах. Харг наполнял глиняные чашки отваром, медленно, словно отмеряя время до неизбежного. Его тень на стене изгибалась странно – слишком крупная для сухонького старика, с пальцами, похожими на когти.

Я молчал, глядя на пар, поднимающийся из чашки. Стоит ли рассказывать всё, как есть? Или оставить часть правды в тени?

– Говори, Талион, – мягко произнёс Харг, усаживаясь на стул. – Я вижу, что тебя что-то гложет.

Я начал рассказ. Сначала о Горнстеде – о том, как орки превратили его в пепел, о запахе гари и криках, которые до сих пор звучат в моих снах. Потом о Фенмарше, о тенях, что шептали в руинах, о шкатулке, которая оказалась Оком Ангмара. Я говорил о хранителях, о том, как их тени восстали против них, и о том, как я разрушил Око.

Но о Мире я умолчал. Не потому, что не доверял Харгу, а потому, что чувствовал – её тайна должна остаться между нами. Я лишь упомянул, что целительница из Фенмарша помогла мне советом, подчеркнув её острый ум и знания.

– …И когда я разбил артефакт, они рассыпались в прах. – Рука сама потянулась к мешку с трофеями. Монеты с трезубцами зазвенели, вываливаясь на стол.

– Рад, что ты жив, мальчик, – произнёл Харг, отодвигая в сторону монету с трезубцем. Его пальцы дрогнули едва заметно, когда он коснулся холодного металла. – Но зачем нести эту… древность в мой дом?

Я отпил глоток, давая себе время. Чай горчил полынью – старик явно добавил успокаивающих трав.

– Потому что верю: вы знаете больше, чем кажется. – Аккуратно положил на стол кольцо хранителя. Чёрный камень в оправе пульсировал тусклым светом, будто в такт нашему дыханию.

Харг встал, подошёл к окну. Его тень, удлинённая светом, легла на артефакты, и на мгновение трезубец на монете замерцал ярче.

– Целительница из Фенмарша… – он говорил в стекло, будто обращаясь к кому-то за пределами комнаты. – Говоришь, она помогла советом?

– Без её знаний я бы не нашёл слабых мест в ритуале. – Правда, вырвавшаяся полунамёком.

Старик обернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то острое – сталь под вуалью старческой рассеянности.

– Странно… – Он потянулся к полке с сушёными травами, будто проверяя их сохранность. – Мира всегда держалась особняком. Умная женщина, да. Но ум – опасный инструмент. Особенно когда прячется за чужими спинами.

Ледяная тишина повисла между нами. Где-то за дверью скрипнула половица – может, кошка, а может, не только.

– Орки – угроза простая, как топор, – Харг вернулся к столу, его голос стал тише, будто мы обсуждали урожай. – Выставлю дозоры у брода. А ты… – Он толкнул мешочек с артефактами ко мне. – Отвези это Веорнхольм.

– Почему туда? – Я нарочито медленно перевязывал шнур на мешке.

– Там живёт коллекционер редкостей. – Старик потрогал янтарный глаз рыбы на своём посохе. – Изучает… необычные явления. – Пауза. Взгляд тяжёлый, будто придавливающий к стулу. – Но будь осторожен с его вопросами.

Он встал, словно решив оборвать разговор. У камина взял кочергу, поправил угли – обыденный жест, но слишком театральный для него.

– А твоя целительница… – Голос из-за спины, намеренно бесстрастный. – Спроси её, когда вернёшься, почему в её доме нет зеркал.

Я замер, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Его последние слова растворились в скрипе половиц:

– И передай Мире, что старые грехи… имеют обыкновение настигать.

Вы получили новое задание.

Кузница Борна встретила меня запахом ржавчины и старого пепла. Воздух был густым, как будто даже пламя в горне устало от лет бездействия. Борн стоял у наковальни, его молот опускался на подкову с такой неохотой, словно металл сопротивлялся каждому удару. Подкова уже изогнулась, как змея, попавшая в капкан.

– Привет, старый пройдоха, – сказал я, переступая порог. – Как дела?

Борн обернулся, и в его глазах мелькнуло что-то – не радость, а скорее облегчение, будто я прервал немой диалог с чем-то невидимым.

– О, Талион! – Он широко улыбнулся, но улыбка была кривой, как его подкова. – Надоело заниматься своей дребеденью? Решил вкусить настоящей работы?

– Горнстед сожгли орки, – ответил я, опуская сумку на верстак. – У меня больше нет дома. Но я к тебе по другому делу. Могу я воспользоваться твоей кузницей? У меня остался только молот, а я обещал помочь Эомеру.

Борн замер, его рука с молотом зависла в воздухе.

– Эомер? – Он закатил глаза, будто вспоминая что-то неприятное. – Каждый год этот растяпа что-нибудь теряет! В прошлом году – медведя. Представляешь? Медведя!

Молот выскользнул из его рук и с грохотом ударился о стену. Борн даже не вздрогнул, словно это было обычным делом.

– Значит, ты его знаешь, – сказал я, поднимая молот и возвращая его хозяину. – Кто его прадед? Я обещал выковать брошь взамен потерянной.

Борн вздохнул, потирая ладонью щёку.

– Его прадед… – Он задумался, будто подбирая слова.

– Король урожая. Все его так зовут. В сотню лет он всё ещё работает на полях, и его урожаи – самые богатые в округе. Никто не знает, как он это делает. Говорит, что просто любит свою работу.

– Король урожая, – повторил я, вспоминая вывеску на площади. – Значит, это про него.

– Да, Талион, его обожают все. – Борн усмехнулся, но в его глазах не было радости. – Думаешь выковать брошь в форме поля ржи?

– Не совсем, – ответил я, раздувая горн. – Но твоя мысль толкает меня вперёд.

Борн кивнул, его взгляд скользнул к окну, где ветви вяза скреблись по ставням.

– Бери всё, что нужно, – сказал он, отходя к двери. – Мне пора немного отдохнуть. Всю ночь не спал – мерещилось, что тень за мной следит. Сущий ужас. Только под утро понял, что это вяз за окном так отбрасывал тень под светом луны.

Я кивнул, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

– Я тебя прекрасно понимаю, – сказал я, опуская раскалённый металл на наковальню. – Сам чуть не обделался… Но это не сейчас. Пора за работу.

Борн засмеялся, но смех его звучал глухо, как эхо из колодца.

– Удачи, старый друг. – Он вышел, оставив дверь приоткрытой.

Я ударил молотом по металлу, и звон разнёсся по кузнице.

«Король урожая», – подумал я, разглядывая в серебре отражение.

К вечеру брошь была готова. Не просто украшение – сплетение серебряных колосьев, чьи изгибы напоминали то ли змеиные кольца, то ли древние руны. Она лежала на ладони холодным грузом, словно впитала в себя тяжесть вопросов, на которые я не находил ответов.

Таверна «Тихая Пристань» встретила меня гулом голосов и запахом подгоревшего жира. Эомер сидел в углу, его рыжий плащ сливался с отсветами огня в камине. Когда я положил брошь на стол, он замер, будто перед ним лежала не безделушка, а отрубленная голова врага.

– Ты сделал это… – прошептал он, не сводя глаз с металла. – Я не верил, что кто-то…

– Пей, – перебил я, отодвигая кружку эля. Усталость обволакивала сознание, как паутина, но его вопрос пробился сквозь неё, острый и неудобный:

– Зачем? – Эомер впился в меня взглядом, словно пытаясь прочесть тайные знаки на моём лице. – Я мог обмануть. Или подставить. Почему ты?..

Пламя в камине дёрнулось, отбрасывая на стену наши тени – его, сгорбленную, мою, сжатую в кулак.

– Помощь – это не сделка, – сказал я, вращая кружку в руках. – Ты спрашиваешь, будто добро нужно взвешивать на весах.

– Но люди так и делают! – Он ударил кулаком по столу, брошь подпрыгнула, сверкнув. – Одни помогают за монеты, другие – из страха. Ты… ты словно выковал это из воздуха.

Я откинулся на спинку скамьи, вспоминая Горнстед. Пепел на ветру. Крики, которые не смолкали даже во сне.

– Знаешь, что страшнее зла? – спросил я, глядя, как его тень на стене медленно шевелит губами. – Добро, которое требует отчёта. Эти вот… – я махнул рукой в сторону шумного зала, – они готовы помочь, но только если им назовут причину. «Ты мне друг?», «А что я получу?», «А вдруг ты враг?». Как будто добро – это меч, который можно воткнуть в ножны после боя.

Эомер замер, его пальцы сжали брошь так, что побелели костяшки.

– А ты не боишься ошибиться? – Голос его дрогнул. – Вдруг я использую твою помощь, чтобы…

– Тогда это будет мой выбор, – перебил я. – А твой – твой.

Тишина повисла между нами, густая, как дым. Где-то за спиной упала кружка, чей-то хохот взметнулся к потолку.

– Люди, которые ищут причины для отказа, – продолжал я, – они как раз те, кто хочет помочь. Но боятся. Боятся, что их добро обернётся клинком в спину. И потому бесконечно ждут «правильного момента», «верного знака»… – Я ткнул пальцем в брошь. – А жизнь – не кузня. Здесь нет идеально ровных заготовок.

– Значит, ты просто… молот? Бьёшь, не думая?

– Нет. – Я встал, отбрасывая тень, которая накрыла его целиком. – Я просто помню, каково это – остаться в пепле. Без чьей-либо помощи.

Поднимаясь в комнату, я услышал, как он шепчет броши что-то, будто заклинание. А может, извинение.

Наверху, глядя в потрескавшееся зеркало, я поймал себя на мысли: а что, если добро – это не свет, а тень? Та, что всегда с нами, даже когда мы её не замечаем. И лишь в моменты, подобные этому, она обретает форму – серебряную брошь, протянутую руку, тихий разговор в дымной таверне…

Я лёг на кровать и закрыл глаза…

Талион выполнил задание "Помочь Эомеру найти подарок на праздник" и получил новый уровень!

Актуальная карта путешествия.

Определяемся с прокачкой героя.

Выбор дальнейшего пути читателями.

Утро в Харнтоне (22 ход)

Утро ворвалось в окна ярким светом, будто пытаясь выжечь из меня остатки ночных сомнений. Я спустился вниз, где Эомер уже восседал за столом. Его рука взметнулась в приветствии. Я кивнул, но сел напротив. Он заказал еды – гору, грубую и щедрую, как сама земля этих мест. Яичница, мясо, пропитанное дымом костра… Аромат хлеба, ещё тёплого, врезался в сознание, напоминая, что жизнь – это не только тени и клинки. Желудок заурчал, будто пробуждаясь от долгого сна. Я ел жадно, почти зверино, пока насыщение не разлилось тягучей тяжестью под рёбрами.

Потом я потянулся к рюкзаку – проверить припасы. Старая привычка: открыл, вдохнул, и чуть не скривился. Запах. Тот самый – сладковато-кислый, как дыхание заброшенного погреба. Хлеб, завёрнутый ещё неделю назад, покрылся сизым пушком. Мясо, аккуратно упакованное в вощёную бумагу, превратилось в склизкую массу. Время. Оно не враг – просто равнодушный свидетель. Я вытряхнул испорченное в ведро у стойки, даже не глядя.

– Не сегодня, – пробормотал я, заворачивая в чистую холстину то, что не доел. Свежий хлеб, ломтики мяса, кусок сыра с дымчатым ароматом. Припасы теперь пахли жизнью, а не тленом. Рюкзак захлопнулся с глухим звуком, будто одобряя замену.

– Ноги скажут спасибо, – усмехнулся я про себя. – Мёртвый груз хуже предателя – тянет вниз, но не признаётся, пока не станет поздно.

Фенмарш ждал. Но сначала – кузница. Всегда сначала кузница.

Борн встретил меня грохотом молота, будто выковывая ярость собственной персоной. Искры лизали его закопчённый фартук, а удары отдавались в каменном полу, словно эхо подземных толчков.

– Борн! – крикнул я, перекрывая лязг наковальни.

– Не сегодня, Талион! – рявкнул он, даже не обернувшись. – Подковы должны быть готовы до заката!

– Помогу. Взамен – твоя мастерская.

Он замер, молот застыл в воздухе. Плечи дрогнули. – Полторы дюжины подков, – бросил он. – Сделаешь и кузница твоя.

Работа поглотила меня, как всегда. Металл – странная субстанция. Он помнит. Помнит огонь, который его рождал, руки, которые ковали, боль, когда его гнут. Подковы выходили аккуратными и прочными – именно такими, какими любит Борн, правда сам он выковать их такими не может. Пара часов, и я закончил. Он кивнул, бросив взгляд на груду железа:

– Смерти научили тебя спешить, кузнец?

– Смерти учат только одному – ценить время, – ответил я, уже снимая фартук.

Кузница опустела, но жар ещё витал в воздухе, смешиваясь с запахом масла и старой древесины. Мой молот – удлинённая рукоять, баланс, смещённый к навершию… Я прикрыл глаза, позволяя пальцам вспомнить. Металл пел под ударами, вибрируя в такт пульсу. Не просто инструмент – продолжение руки. Оружие, которое держит дистанцию. Как и я.

Но кузнец – всегда немного алхимик. В пламя я бросил осколок лунного камня, найденного в куче старого хлама Борна. Металл впитывал его синеву, становясь холоднее. Может, это безумие – смешивать магию с железом. Но разве мир вокруг не соткан из безумия?

К полудню молот был готов (Базовый урон молота увеличен на 1). На площади бушевал «Король урожая» – пьяные крики, визг скрипок, топот ног. Я стоял в тени арки, наблюдая, как кружится в танце девушка в платье цвета спелой сливы. Она смеялась. Настоящим смехом. На миг захотелось шагнуть в этот шум, раствориться…

Мира. Лунный Звёздник. Друаданский лес. Эльдред. Веорнхольм. Коллекционер… Имена прокручивались в голове, как заклинания. Каждый выбор – развилка, где одна дорога залита светом, другая – поглощена туманом.

Староста Торнвика… Может он что-то знает?

Я потрогал рукоять молота. Холодная. Как и должно быть. Праздник на площади казался теперь чужим сном – ярким, но не моим.

– Ты всё ещё стоишь меж двух огней, кузнец, – прошептал я, отрываясь от стены. – Но пора выбирать, какой металл закалить.

Ветер донёс запах грозы. Или пепла.

Актуальная карта.

Выбор дальнейшего пути.

Дорога в Веорнхольм (23 Ход)

Дорога в Веорнхольм.

Тучи сгущались над землёй, словно тяжёлые своды древнего храма, накренившиеся под собственной громадой. Гроза была уже в пути – её дыхание чувствовалось в каждом порыве ветра, её голос эхом отдавался в далёком громе. Но откладывать дорогу я не собирался. Угроза приближалась, это было ясно, но любопытство жгло сильнее. Мне не терпелось разобраться с находками из руин, ощутить в руках их тайную суть, понять, почему судьба вывела меня к ним.

Веорнхольм звал. А ещё друаданский лес, где я должен был отыскать Лунный Звёздник для Миры. Эта встреча была неизбежной, как первый удар молота по раскалённому железу. Вопрос лишь в том, кто окажется в роли наковальни.

– Лошадь. Мне нужна лошадь. Или хотя бы осёл, готовый терпеть моё общество, – пробормотал я себе под нос, прислушиваясь к своим ногам, которые уже подрагивали от усталости.

Но пока компаньона не было и приходилось рассчитывать только на себя. Я выбрал короткий путь – вдоль реки, по тропе, которой не пользовались уже несколько лет. Энтава неслась навстречу, пенясь, будто она злилась на небо за то, что оно не проливает на неё достаточно дождя. Но дождь шёл, и с каждой минутой земля под ногами становилась тяжелее. Грязь липла к сапогам, превращая каждый шаг в испытание. Дорога высасывала силы. (Сила уменьшена на 4 единицы на 2 хода)

Когда я увидел впереди каменную площадку, усталость навалилась так резко, что ноги сами направили меня к ней. Рядом раскинулось огромное дерево, ветви которого протянулись к небу, словно пытаясь остановить грозу. Его корни уходили глубоко в землю, обвивая камень, словно древний страж, который пережил века. Я медленно опустился под сень раскидистой кроны, ощущая, как покой, хоть на мгновение, окутывает меня.

Энтава бурлила, её вода, тяжёлая, вздыбленная ветром, билась о камни с упрямством дикого зверя. Я смотрел на реку, наблюдал, как стихия проявляет свою неукротимую силу, и в этот момент осознал, насколько ничтожны люди перед лицом природы. Мы строим стены, куём клинки, но одна буря может смыть всё, что мы создали. Мы думаем, что управляем миром, но мир даже не замечает нас.