Катрина: Число начала

Человек в BMW отвел глаза от приближающейся Кристины, спешно убрал телефон, поднял тонированное стекло и завел машину.

– Простите, – постучалась Кристина в стекло, нависая над его окном, – я работаю в журнале «Интересная жизнь». Мне нужно задать вам несколько вопросов…

Но BMW резко вывернул от тротуара так, что Кристине пришлось отскочить назад.

Я придержал ее за локоть.

– Ты в порядке?

– Да, – сказала она, глядя, как BMW заворачивает за дом. – Ты видел! Понимаешь, почему он уехал? Не нравится мне все это. Разбитое лобовое стекло. Водитель выглядел подозрительно. Я прямо почувствовала от него угрозу.

– И пошла, рассказать ему, где работаешь.

– Ну, я же не думала, что он прямо возьмет и уедет. Тут дело нечисто.

– Не чисто, не лезь, – предостерег я, твердо глядя на Кристину.

– Ты запомнил номер? – настойчиво спросила Кристина, по-прежнему глядя в сторону, куда уехала машина. – Я сегодня не надела линзы.

– Я не смотрел на номер. Пойдем, есть хочется, – я легонько дернул ее за локоть. – Не забывай, ты не Лоис Лейн, рядом с тобой нет Супермена, который бы вытащил тебя из неприятностей.

Кристина окинула меня беглым взглядом и кивнула.

– Это уж точно.

– Наверняка, это был полицейский. Понятно теперь, почему дверь не опечатана. Следователи, видимо, считают, что предполагаемый преступник может вернуться в квартиру Вольского. Поэтому пасут его подъезд. Ты уверена, что не узнала водителя? Может это был один из следователей, которые приходили вчера в редакцию.

– Меня опрашивал один из них, второго я не видела, он в это время оставался в кабинете Марии Андреевны. Водитель точно не тот, кто меня опрашивал.

– Пойдем! – снова позвал я и двинулся в сторону, откуда мы пришли.

Я услышал, как Кристина тяжело вздохнула позади меня и зашагала вслед, шурша сбитыми ночным дождем листьями. В серых обветшалых дворах по-прежнему не было людей. На ветках пустых деревьев громко каркали вороны, и карканье эхом разносилось по округе. Небо становилось все тяжелее, предвещая очередную грозу.

Мы перешли дорогу, нашли среди рыночных ларьков скромную забегаловку и устроились за столиком, накрытым клетчатой скатертью, под большим шатром, натянутым над четырьмя столиками. Заказали по чашке кофе, по хот-догу, стакан воды и картушку фри для меня. Стакан воды принесли сразу. Я выложил на стол пачку аспирина, выдавил две таблетки и выпил.

– Ты в порядке? – спросила Кристина.

Я подпер ноющий висок рукой, но мой ответ был не о физической боли:

– Нет.

Молодая толстенькая девушка-официантка с усталым от жизни взглядом поставила нам тарелки с хот-догами и картошку передо мной. Потом принесла кофе.

– Может пивка? – спросила она бесцветным голосом.

– В другой раз, – сказала Кристина, увидев, что я, почти отключившись, не заметил предложения официантки.

Кристина осторожно взяла дымящийся на ветру стаканчик и потянула кофе. Через минуту я тоже подтащил к себе тарелку с завтраком и с удовольствием откусил хот-дог.

Кристина потянулась к папке, достала научный доклад и начала просматривать его, не притронувшись к еде.

– Ход-дог быстро остывает, – предупредил я.

– Есть люди, которые завтракают по утрам, – улыбнулась Кристина. – Я одна из них.

Я засунул в рот последний кусочек хот-дога и принялся за хрустящую картошку.

– Могу поспорить, Вольскому потребовался не один час, чтобы разобраться во всем этом, – сказала Кристина, медленно листая страницы, потом достала из доклада вложенный тетрадный лист со смятыми краями. Ее глаза несколько раз внимательно вчитались в текст, потом она передала лист мне с застывшим лицом. – Понятия не имею, что это значит, но ничего более удивительного я не видела раньше.

Написанные от руки в хаотичном порядке по листу были разбросаны записи: «Двойственные показатели массы. Проекция на внешнюю плоскость. Двойственная масса, заключенная в веществе, сжатая в преломленном пространстве алгебры V3. Параллельная теория. Переобразование энергии в вещество. Механика начал. Начало – величина?»

– Это почерк Вольского? – спросила Кристина.

– Нет, наверное, это записи профессора.

– Думаешь, об этом статья Вольского?

– Может быть.

– Сложно представить, чтобы наш журнал опубликовал такой материал.

Кристина взяла у меня лист, еще раз просмотрела его, вложила в доклад и бережно вернула бумаги в папку.

– Так значит, ты собираешься копаться во всей неразберихе под носом у следователей? А в финале будет шокирующее разоблачение, как это бывает в детективных романах?

– Возможно, все окажется намного проще. Для начала выполню поручение Марии Андреевны, поищу родственников, друзей, врагов Вольского. Потом позвоню редактору газеты «Известия дня», узнаю, не продал ли Вольский свою статью им, выйду на профессора, который написал эту тарабарщину, – она постучала ноготком по папке. – Побеседую с ним. Свяжусь со следователями и уточню у них все, что останется неясным по поводу смерти Вольского, и тому подобное. И если ничего не нарою, тогда сяду дома с кружкой горячего чая и успокоюсь, поняв, что сделала всё что могла.

– А ты сама в какую версию веришь? Думаешь, Вольского убили, или он сам справился?

– Если подумать, даже за профессиональную деятельность Вольского незачем убивать. Наш журнал не профилирован на громкие злободневные статьи. Мы расширяем кругозор читателей, рассказываем об интересных событиях и людях, у наших журналистов меньше врагов, чем у свободных блогеров. Так что разумом понимаю, что Вольский, как ты говоришь, мог сам справиться. Но чутье мне подсказывает, что в этом деле нужно покопаться. За сегодняшний день я не раз в этом убеждалась. А там посмотрим.

– Часто чутье молчит, когда мы нуждаемся в нем больше всего и бьет тревогу на пустом месте, – сказал я и допил остывший кофе.

– Может быть, – задумчиво проговорила Кристина, глядя вдаль, на рынок и людей, заторопившихся после того, как в небе гулко разлился гром. – А может, не нужно заливать чутье выпивкой, тогда и молчать не будет, и аспирин пить не придется.

– Какой выпивкой?

– Да ладно тебе, я еще в редакции уловила твой перегар. Ну, теперь-то я хотя бы понимаю, почему ты пил.

– Пойдем, Шерлок, дождь сейчас начнется, намочит твое пальтишко, – сказал я, вставая из-за столика.

Кристина допила кофе, взяла папку со стола и хитро взглянула на меня.

– Ну, пойдем. Когда я узнаю какую-нибудь страшную тайну про Вольского, я тебе позвоню и все расскажу, чтобы ты знал, что был неправ.

– Да, только этого и не хватало для счастья. Ладно, договорились, – проговорил я в полной уверенности, что этого не случится.

Получше запахнувшись от ветра, мы двинулись к остановке.

Когда мы вернулись в редакцию, каждый отправился заниматься своей работой. Вот только я уже через несколько минут отправил фотографию Вольского для верстки и освободился, а Кристина все печатала и печатала, когда я возвращал Марии Андреевне аспирин. Кристина лишь устало улыбнулась мне и вернулась к работе.

Мария Андреевна не удивилась, что мне не удалось найти статью Вольского.

– Вряд ли он вообще ее начал писать, – сказала она, просматривая служебные сообщения в своем смартфоне и добавила, что я могу возвращаться к своим делам.

Дел у меня больше не было, я вернулся в дизайнерский отдел и остаток дня провел над душой у Тима, который проявлял старые фотографии. Рассказал ему о поездке в квартиру Вольского.

– Вот и хорошо! – решительно сказал Тим, согнувшись над лотком с жидкостью для проявки, где на дне плавала бумага с явно не удавшимися фотографиями. – Пусть Боголюбова не поет тебе про высший долг. У самой-то, наверное, есть какой-нибудь должок, – ехидно процедил Тим, – но она на него забила, а другим парит мозг. Знаешь, как люди, бывает, подают нищим милостыню не от великой заботы о ближнем, а лишь бы заткнуть свою совесть, которая все зудит совсем по иным причинам.

– Нет, Кристина прирожденный борец за правду. Когда-нибудь она построит хорошую журналистскую карьеру, если будет двигаться в том же направлении. Но сейчас она готова наивно рыть на ровном месте. Все в молодости наивны.

– Как скажешь, старичок, – проворчал Тим, вешая фотографию для просушки. – Сам вчера пялился на ту красотку брюнетку в баре, как ботаник на выпускном.

– Кстати, она мне снилась сегодня.

Тим даже отвлекся от работы, застыв, и посмотрел на меня с видом гения, который постиг непостижимое.

– Ты смотри! И жаркий был сон? – лукаво спросил он. Выражение его засвеченного красным светом лица было как у искусителя. Он сделал шаг вперед, вопросительно таращась исподлобья.

– Тим, как друг должен тебе признаться, что ты меня пугаешь. Тебе известно, что долгое пребывание в помещениях с красным освещением плохо действует на психику? Кстати, что ты делаешь?

– Сам не знаю. Воронин пишет очерк об истории города, поэтому Лидия припарила меня сделать для его статьи фото из архивных пленок. Нет, я серьезно. Она тебе так понравилась, что приснилась этой же ночью?

– Ну… это был кошмар, вообще-то. Она там ползала по стене моей спальни. Не знаю, почему она приснилась мне, но прошу тебя, не пытайся сказать, что я увлекся какой-то девушкой в день, когда похоронил Марину. Кем бы ни была эта девушка из бара, ни она, ни другая не заменит Марину.

– Причем здесь замена, Марк! Не подаваться же тебе в монахи. Никто и не должен заменять Марину, просто у нормального мужика должны быть отношения.

– Да, ты прав, – согласился я, – Но я только вчера видел, как крышка гроба навсегда закрыла лицо моей любимой, Тим. Мне нужно время.

Глава 4. Вопросы

Хорошую информацию трудно добыть. Сделать с ней что-нибудь – еще труднее.

Р. Л. Асприн«Мифические персоны»

Мне было сложно переступить порог этой квартиры и страшно покидать ее пределы.

После работы мы с Тимом отправились в квартиру Марины. Там остались все мои вещи. По пути заехали в пиццерию, перекусили. На улице вновь начался дождь, лишь усилившийся с того времени, как мы решили переждать, когда он закончится.

Опель Тима остановился возле высокого здания, стоящего углом на перекрестке на одной из центральных улиц. К горлу подступил комок. Возвращаться сюда всегда было так привычно. Но только не сегодня. Я оглядел дом через зеленоватое окно машины. Вчера мне казалось, что я никогда не вернусь в квартиру на пятом этаже, что вдоль по лестничному коридору направо. И вот уже сегодня возвращаюсь за своими вещами, хотя думал, что без Марины мне больше ничего не нужно. Даже жизнь.

А теперь мне нужна моя одежда, еда, крыша над головой, пусть любая, но мне это нужно. Существование каким-то образом продолжается. Я не могу просто заставить себя не дышать, как это сделал Вольский. Выходит, мне нужна жизнь. Без Марины. Значит – да. Но какое оно, будущее без любимого человека?

Мы поднялись на стареньком скрипучем лифте внутри решетчатой шахты на темный пятый этаж. Единственный источник света, узенькое отжелтевшее окошко в конце коридора, отблесками отражалось в крашенных зеленоватых стенах между дверей. Тим и я прошли мимо трех дверей и остановились возле квартиры 67. Я запустил руку в холодный карман мокрой куртки, достал ключи и понял, что это ключи от моей квартиры. Сунул их обратно, достал ключи из другого кармана. Они, зацепившись за шов куртки, выпали и со звоном упали возле мокрого следа рядом с дверью. Я поднял ключи, подставил ногу и сравнил размер своего ботинка со следом возле двери. На глаз размер одинаковый, но след сплошной, как от туфлей, а я в ботинках.

– Тим, – я указал на пол.

– Хочешь сказать, что это не твой?

Я кивнул и толкнул входную дверь, и она поддалась. Медленно и без скрипа дверь отворилась полностью, открыв вид на светлый широкий коридор с бежевыми стенами и лаковым паркетом, на котором поблескивали те же мокрые следы, уходящие и в кухню, и в зал, и в остальные комнаты.

Я сделал жест рукой, чтобы Тим проверил кухню, а сам направился в зал. У стены стоял сложенный черный зонт. Я шагнул в комнату и увидел стоящего возле стола высокого плотноватого мужчину в темном деловом костюме. Он листал большой фотоальбом в промозглом дневном свете. Заметив краем глаза движение, он повернул голову ко мне.

– Здравствуйте, Марк, – сказал крестный Марины и закрыл альбом.

Мне было известно, что он очень любил свою крестницу. Видел его вчера на похоронах. Тогда мы не обменялись ни словом. Нам не о чем разговаривать. Разве что разрывать и без того болящую рану в душе. Поэтому и сейчас мы оба остались молчать.

В комнату вошел Тим. Он вопросительно посмотрел на меня, а затем указал глазами в сторону крестного Марины.

– Тим, это Сергей Геннадиевич Варфоломеев, – представил я, – Сергей Геннадиевич, это мой друг и коллега Тимофей Короленко.

Они пожали друг другу руки. Сергей Геннадиевич – с деловой исполнительностью, а Тим – с осторожной вежливостью.

– Очень приятно, – бесцветно сказал Сергей Геннадиевич. – Тимофей, можно я поговорю с Марком наедине? Не против? Это займет всего пару минут.

Тим увидел по выражению лица, что я не возражаю.

– Подожду в кухне, – сказал он и вышел.

Сергей Геннадиевич вернулся к столу. Видимо думал с чего начать. Его взгляд остановился на телефоне с автоответчиком. Потом он посмотрел на меня.

– Как у вас дела, Марк?

Я сел в кресло рядом с входом, облокотившись локтями на колени, и протерев лицо ладонями.

– А что?

– Я беспокоюсь за вас.

– Спасибо, не нужно.

– В самом деле? – медленно проговорил Сергей Геннадиевич. Он смотрел в одну точку все более застывающим взглядом. Потом неожиданно сказал: – Если у вас все нормально, Марк, – и нажал на кнопку автоответчика, – то, что это?

Раздался фон телефонной линии, зазвучал мужской голос:

– Здравствуйте, меня зовут Петр Игоревич Ленский, капитан уголовного розыска. Мы никак не можем застать вас, ни дома, ни на работе, гражданин Меерсон, а нам бы очень хотелось побеседовать с вами о Павле Вольском. Позвоните, пожалуйста, когда прослушаете это сообщение.

Он назвал номер, и сообщение закончилось.

Теперь Сергей Геннадиевич смотрел на меня, словно упрекая или ожидая моих оправданий. Как бывает у начальника, подозревающего своего подчиненного в финансовых махинациях, из-за которых его фирма терпит колоссальные убытки. Такая сценка ему, наверняка, знакома, у него есть собственная компания по поставке запчастей.

– Сергей Геннадиевич, – начал я, – как это относится к вам?

– Как же, Марк? Капитан уголовного розыска не может найти вас. Я посчитал, что нужно сказать вам об этом.

– Спасибо, но это ведь не ваш автоответчик.

Он понял суть моего недовольства и многозначительно добавил:

– Да, конечно. Но и не ваш.

– К чему вы ведете?

– Эта квартира оформлена на отца Марины. Мы собираемся ее продавать.

И хотя я не намеревался здесь жить, я привык к этому месту как к своему дому. Слова крестного Марины прозвучали резко. Дальнейших разъяснений не требовалось.

– Вы хотите, чтобы я убрался отсюда поскорее, – озвучил оставшееся недосказанным я.

– Вы правильно меня поняли, – его глаза вдруг стали непреклонны.

– Так за этим я и приехал. Точнее, за своими вещами. Но не нужно лезть в мою жизнь. Раз мы друг друга поняли, думаю, разговор закончен.

Сергей Геннадиевич коротко кивнул.

– Уверен, у вас еще много дел, – я встал с кресла, – Тем более вам, должно быть, сложно здесь находиться, ведь это квартира вашей любимой покойной крестницы.

Он спрятал за улыбкой свою злость, но самообладания не потерял. Утрата Марины нисколько не объединяла, а лишь увеличила пропасть между нами.

– Вы правы, мне уже пора.

Он невозмутимо вышел из комнаты, взял зонт и покинул эту квартиру, не попрощавшись.

Тим выглянул из кухни и вопросительно посмотрел на меня. Я закрывал дверь за Сергеем Геннадиевичем.

– Я почти все слышал, – сказал он. – Похоже, этот мужик тебя не очень жалует.

– Это взаимно. Ладно, давай соберем мои вещи да поедем отсюда.

Моих вещей здесь было много. На чердаке над мариныной квартирой я нашел несколько картонных коробок, пригодных чтобы вместить одежду и другие вещи. Сорвал со стены фотографии, сделанные мной в том далеком прошлом, где счастье весило больше чем просто слово. Целую вечность назад.

Фото, которые украшало лицо Марины, я складывал в отдельную папку. Выбирал из общей массы ее фотографии и чувствовал, как к горлу с ломотой подступают слезы, от этого я работал быстрее, чтобы перестать видеть ее лицо на фотографиях. Поспешно затолкав их в папку и закрыв, я швырнул ее на стену, и папка упала на стол.

Во мне разгорелась нестерпимая злость к самому себе. Я возненавидел себя из-за того, что не могу вынести потери, и буду ненавидеть, если вынесу. Выходит, я больше не могу видеть лица Марины? Оно мне невыносимо? Вот во что превращается любовь после утраты?

Я с силой ударил ботинком по столу и услышал звон бьющегося стекла внутри. Твою мать! Из щелок под дверцами стола полились струйки растворов для проявки.

С лестницы заскочил настороженный Тим. Он беглым взглядом окинул все помещение, при этом задержав его на открытой двери на крышу, где бушевала стихия, и остановил взгляд на мне.

– Что, Тим? – устало спросил я.

– Что здесь грохочет?

– Полоумный фотограф-психопат.

– Зачем?

– Потому, что он полоумный, Тим.

– Все так плохо?

– Всё в порядке. Вот, возьми, – я протянул коробку с фото. – Я сейчас спущусь.

Он кивнул, взял коробку и вышел на лестницу.

Некоторое время я стоял и ничего не делал. В душе кипел гнев. Потом я направился к выходу на крышу. По мере моего приближения к открытой двери, разноголосый шум капель, ударяющихся об антенны, металлический карниз и залитую смолой крышу, усиливался, становясь громче и разборчивее. В лицо врезался сырой холодный воздух. Я накинул капюшон куртки и шагнул под дождь. Крупные капли тяжело забили в одежду.

Отсюда открывался чудесный вид на город. Где-то в сизой завесе уходящего дня уже горели огни, хотя темнота еще не торопилась наступать. Здесь сильный ветер срывал мой гнев. Я подошел ближе к краю крыши, вглядываясь в мокрую улицу внизу. Смотрел на город и не узнавал его. Вид, который я снимал много раз в прошлом, сейчас стал пустым и незнакомым. Дождь крал с этих улиц десятки лет, делая дома старыми, унылыми и обветшалыми. Темные подтеки сползали с фасадов к тротуарам, покрывая Калининград мрачной вуалью. Передо мной простерся новый темный мир, о котором я что-то плел Тиму вчера в баре. Мир без моей Марины.

В последний раз я бросил взгляд вниз. Выхватывая фарами блестящий штрих утихающего дождя, по улице ехала серая иномарка, напомнившая мне о BMW возле дома Вольского. Машина припарковалась на противоположной стороне улицы, а я вернулся в чердак и спустился вниз.

Тим разбирал компьютер, когда я зашел в спальню.

– Сейчас дождь вроде немного поубавился, может, отвезешь компьютер и несколько коробок ко мне в квартиру? Оставь прямо в коридоре и возвращайся, а я здесь к тому времени соберу остальные вещи.

– Да, это можно, – Тим выпрямился с системным блоком в руках и направился к выходу. – Так и сделаем.

Погрузив коробки в Опель и отдав свои ключи Тиму, я вернулся в квартиру Марины.

Теперь, когда здесь не звучало голосов, комнаты сделались пусты как никогда.

Окинул взглядом спальню, зная, что в скором времени больше не увижу эту комнату. В шкафу лежала моя спортивная сумка, я побросал в нее футболки, джинсы и еще несколько мелочей. Остановился. С болью и тоской взглянул на сарафаны и топы Марины. Снимал с вешалок свои вещи и складывал в коробки, приготовленные для одежды. Поставил спортивную сумку на пол рядом с входной дверью.

Голова снова начинала гудеть. Нашарив в ящике в ванной анальгетик, я выпил пару таблеток с водой из крана. После дневной порции аспирина должно помочь. Из зеркала на меня посмотрел похудевший небритый человек с кругами под уставшими глазами, чьи мысли были где-то не здесь. Где-то далеко, они с тоской склонились над каменным надгробьем. Взгляд человека в отражении был взглядом, видевшим больше, чем полагается за 28 лет. Я бы отшатнулся, увидев его, если бы не узнал в нем себя. Вчера в баре, среди других людей мое отражение не казалось настолько потрепанным.

Раздался звонок в дверь.

Тим только минут десять как уехал и не мог вернуться так скоро. Может быть, Сергей Геннадьевич что-то забыл.

Я подошел к двери и глянул в глазок. Лестничный коридор теперь освещала зажегшаяся с наступлением темноты люминесцентная лампа. Перед дверью стояли двое мужчин примерно одного роста, один из них похудее и в кожаном пиджаке, а другой в чем-то сером. Они позвонили еще раз. Я начал открывать дверь. Тот, что был в кожаном пиджаке, заглянул в щель.

– Марк Меерсон? – спросил он.

– Я могу вам чем-то помочь? – отозвался я.

– Хорошо, что мы застали вас дома, – вежливо улыбнулся тот. – Я оставлял вам сообщение на автоответчике. Я капитан Ленский, уголовный розыск. Это мой коллега, – он указал на своего безмолвного спутника, разглядывавшего двери соседних квартир, – капитан Стромнилов. Мы можем поговорить внутри?

Я кивнул со смутным чувством недоверия и отступил в сторону, открывая дверь шире. Оба зашли осматриваясь. От Стромнилова пахнуло густым сигаретным дымом. Он оказался крупнее, чем выглядел в глазке. Ленский, успел заметить мою сумку возле входной двери. Потолкавшись в коридоре, они прошли в зал. Закрыв входную дверь, я проследовал за капитанами.

Стромнилов разглядывал книги, стоящие на полках за стеклянными дверцами мебельной стенки, окинул взглядом комнату, прошел к окну и выглянул, протиснувшись для этого сбоку стола, на котором лежал фотоальбом, оставленный Сергеем Геннадьевичем. Ленский не так интересовался окружающей обстановкой, он тут же повернулся ко мне.

– Вы уезжаете куда-то? – спросил он, изобразив перед этим минуту раздумий, хотя было ясно, что этот вопрос назрел у него в голове еще, когда он увидел сумку с вещами в прихожей.

– Надеюсь, я не под подозрением? – поинтересовался я, усаживаясь в кресло и жестом приглашая сесть гостей. Но те не обратили внимания и остались стоять.

– Почему-то все об этом спрашивают, когда к ним приходят из полиции, – саркастически проговорил Стромнилов, продолжая смотреть в окно.

– Так вы уезжаете из города? – спросил Ленский.

– Нет. Но я думал, речь пойдет о Вольском. Вы предполагаете, что его убили?

– Нет, мы знаем, что его убили, – ответил Ленский и прошелся по комнате к выходу и обратно. – Обстоятельства его смерти довольно запутаны. Для разрешения ряда вопросов, которые у нас есть, мы хотим видеть картину последних дней его жизни в целом. Мы должны поговорить и о вас, и о Вольском, и о вашей совместной работе. Скажите, какие именно обязанности вы выполняете в качестве редакционного фотографа?

– В основном фотографирую. Отбираю на первичном этапе наиболее удачные кадры. Обсуждаю с журналистами подходящие для их материала снимки.

– Кто назначает темы для ваших фотографий?

– Редактор, главный редактор и журналисты.

– Правильно я понимаю, вы работаете одновременно с журналистами, выезжаете с ними, они вам говорят, что нужно снять?

– Иногда я выезжаю отдельно. Это производственный процесс, зависит от обстоятельств.

– Как давно вы знаете Павла Вольского?

– Примерно три года.

– Часто ли вы работали с ним?

– Да.

– За время совместной работы Вольский стал вашим другом?

– Скорее оставался хорошим знакомым.

– Вы работали с ним над его последней статьей? – задал вопрос Ленский и замер, наблюдая за моей реакцией.

– Нет. Он только вскользь упоминал о ней.

Стромнилов и Ленский переглянулись. Это был первый раз, когда Стромнилов оторвался от окна.

– Вы не были задействованы в работе над статьей? – внимательно вглядевшись в мое лицо, переспросил Ленский и затем вновь обменялся взглядом со Стромниловым.

– Как я уже и сказал. Не был.

– Что вам о ней известно?

– Да ничего не известно.

– Она ведь посвящена научному открытию?

– Что-то в этом роде, – согласился я.

– А конкретнее?

– Ничего конкретнее мне об этом не известно.

Похоже, этот ответ не очень их устраивал. Ленский озадачено помолчал. Стромнилов смотрел через комнату на меня.

– Вы считаете, произошедшее с Павлом как-то связано с профессиональной деятельностью? – спросил я.

Ленский кивнул, давая понять, что услышал мой вопрос, но вместо ответа продолжил задавать свои:

– К этому мы вернемся позже. Кто еще знал, что Вольский работает над статьей?

– Без понятия.

– Он просил вас держать втайне от коллег и знакомых его работу над последней статьей?