Глубинный мир. Эпоха первая. Книга шестая

«Стремительный», словно тень, устремился к зияющей чёрной пасти разлома «Харон». Стены пропасти уходили вниз, в непроглядную тьму, лишь кое-где освещаемую тусклым красным светом термальных источников на дне. Течения бились о скалы, создавая водовороты, способные разорвать корпус. А где-то там, внизу, ждал «Нептун» – островок отчаяния в море боли. И что-то ещё. Что-то, привлечённое этой болью, чей голод ощущал Джеф сквозь толщу воды и искажающее поле «Точки Зеро». Лабиринт теней сужался, ведя их к сердцу кошмара. Предупреждение в виде обломков «Элизиума» висело за кормой, немым напоминанием о цене ошибки. Путь назад был отрезан. Оставалось только вперёд – в пасть «Харона».

Глава 7: «Нептун»: Последний Рубеж

Разлом «Харон» был не просто пропастью. Это была рана в теле планеты, извергающая ад. «Стремительный», словно комар, пробирающийся по трещине в нарыве, дрожал от рева встречных течений, вырывавшихся из термальных жерл на дне. Вода здесь была мутной от взвеси, кипящей от перепадов температур; иллюминаторы застилал едкий пар, прорывающийся сквозь трещины в скалах. Датчики зашкаливали от тепла, давления и хаотичной энергии, пробивающейся сквозь искажённое поле «Точки Зеро». Красноватое сияние снизу бросало зловещие тени на стены разлома, похожие на скрюченные ребра гигантского скелета.

«Близко… – голос Джефа в канале связи был напряжённым, искажённым болью. Он чувствовал не только физические параметры, но и агонию пространства. – Боль… концентрация… впереди. Справа по борту. За скальным выступом. И… голод. Он рядом. Очень близко. Скрывается в тепловых потоках».

«Вижу его!» – крикнул Андрей Липов, его импланты позволили ему раньше других различить контуры в клубящемся хаосе. На экранах тактического сканирования вырисовался силуэт.

«Нептун».

Картина была хуже самых мрачных предчувствий. Ковчег, некогда символ прагматичной мощи, теперь походил на изувеченного кита, севшего на мель посреди инфернальных скал. Его корпус был частично разрушен – огромная вмятина в кормовой части, словно от удара титаническим молотом, несколько секторов полностью смяты, разорваны. Но не это было самым ужасным. Весь видимый корпус «Нептуна» был покрыт пульсирующей, живой пеленой. Не просто тиной или ржавчиной. Это была биолюминесцентная слизь. Она мерцала нездоровым фиолетово-зелёным светом, пульсируя в такт, который Джеф тут же идентифицировал как эхо искажённого поля «Точки Зеро». Слизь стекала толстыми, живыми наплывами по швам корпуса, заплывала в пробоины, пульсировала на иллюминаторах, словно гигантская, больная плацента, обволакивающая умирающее тело.

«Боже… – выдохнула Анна, её рука инстинктивно прикрыла рот. – Это… это как на „Адонисе“… но хуже».

«Ставь на якорь у уцелевшего шлюзового модуля, носовой сектор, – приказала Воронцова, её голос был ледяным, но пальцы слегка дрожали на штурвале. – Борис, готовь шлюз. Максимальная защита. Анна, сканируй эфир внутри – ищи хоть какие-то признаки контроля. Андрей, держи сенсоры на том… „голоде“, что чувствует Джеф».

«Стремительный», борясь с бешеными течениями, причалил к относительно целой части корпуса «Нептуна». Шлюзовой модуль был деформирован, его механизм заклинило, но внешний люк, чудом, поддался грубой силе Егорова и гидравлическим домкратам. Когда герметичный проход открылся, их ударил волна запаха.

Это была не просто вонь разложения. Это был коктейль из гниющей органики, едкого химического дыма, озона и чего-то сладковато-приторного, знакомого Альме по самым мрачным экспериментам с мутировавшими культурами. Запах болезни. Запах безумия.

Внутри царил полумрак. Аварийное освещение мигало или было погашено. Основной свет исходил от той самой пульсирующей слизи, покрывавшей стены, потолки, пол. Она светилась зловеще, отбрасывая мерцающие тени. Воздух был густым, влажным, тяжёлым для дыхания даже в скафандрах.

Первое, что они увидели, – тела. Не разорванные, а… оставленные. Люди в изодранной униформе «Нептуна» лежали в коридорах, прислонённые к стенам, сидящие в креслах. Некоторые были мертвы, их лица застыли в гримасах немого ужаса или пустого блаженства. Другие – ещё живы. Они шевелились, бормотали что-то невнятное, их глаза, широко раскрытые, светились тем же нездоровым фиолетовым оттенком, что и слизь на стенах. Они не обращали внимания на пришельцев. Они были погружены в свои кошмары. Один человек яростно царапал стену, сдирая кожу с пальцев до кости, шепча о «голосах в стенах». Другая женщина сидела, обняв колени, и монотонно смеялась, глядя в пустоту. Третий бился в конвульсиях, изо рта у него шла пена странного, светящегося оттенка.

«Штамм… – прошептал Джеф в их шлемы. Его голос был полон отвращения и понимания. – Модифицированный… усиленный… Он не только мутирует тело… Он жжёт разум… Разрушает барьер между сознанием и… полем Бездны… Или чем-то хуже». Он чувствовал этот хаос напрямую – как визг тысяч обезумевших нейронов, сливающийся с пульсацией слизи и искажённым гулом «Точки Зеро».

«Коридор чист… до перекрёстка, – доложил Егоров, его тяжёлый бластер был наготове, но направлен вниз. – Живых… мало. И те не в себе. Болезнь… она везде».

Они продвигались медленно, как по минному полю, минуя островки безумия и смерти. Слизь местами образовывала толстые наплывы, пульсирующие, словно живые; приходилось их обходить. Вдруг из бокового коридора вывалился человек в офицерской форме, его лицо было искажено яростью и страхом. Он заорал что-то нечленораздельное и бросился на Егорова с ножом, выхваченным из ножен. Рефлекс бойца сработал быстрее мысли – короткая очередь из бластера сбила нападающего с ног. Человек забился, светясь изнутри фиолетовым светом, потом затих. Егоров смотрел на него, его лицо под забралом шлема было бледным. «Не его вина… – пробормотал он. – Это… зараза».

Наконец они достигли относительно уцелевшего командного отсека. Двери были забаррикадированы изнутри. Егоров взломал их гидравлическим клином. Внутри было темно, лишь слабый свет аварийной лампы и тусклое мерцание нескольких экранов. Воздух был чуть чище, но всё равно пропитан болезнью.

За центральным столом, прислонившись к креслу, сидел адмирал Рострок. Некогда грозный и прагматичный лидер был тенью себя. Его лицо осунулось, покрытое сетью тёмных, пульсирующих прожилок, похожих на корни под кожей. Один глаз был закрыт воспалённым веком, из-под повязки на боку сочилась тёмная, почти чёрная жидкость. В руке он сжимал пистолет. Увидев их, он не поднял оружия. Лишь слабо махнул рукой.

«Хранители… – его голос был хриплым шёпотом, прерываемым кашлем. – Или… галлюцинация? Неважно…» Он попытался встать, но рухнул обратно. Егоров шагнул к нему, поддержал.

«Адмирал. Мы эвакуируем вас. Где другие? Ключевые специалисты?»

Рострок слабо усмехнулся, обнажив зубы, на которых были видны тёмные пятна. «Другие? Умерли… Сошли с ума… Убиты друг другом… или… им». Он кивнул в сторону коридора. «Остались… немногие. В лазарете… заперлись. Там… доктор Эрлих… знает…» Он закашлялся, тёмная жидкость выступила у него на губах.

«Роарк… – выдохнул он, его единственный открытый глаз горел ненавистью и ужасом. – Он… не просто строит… Он испытывает. Нас…» Рострок судорожно схватил руку Егорова. «„Штамм безумия“… с „Адониса“… Он его… модифицировал. Слил с… вирусами „Элизиума“. Сделал… оружие. Не для людей…» Его дыхание стало прерывистым. «Для Бездны! Чтобы подавить… её сопротивление! Чтобы… парализовать волю Системы… пока его „Узурпатор“ вгрызается в „Структуру“!»

Он указал слабой рукой на один из мерцающих экранов. На нём – схема сложного вирусного агента, рядом – графики его взаимодействия с моделями биополей, похожими на сигнатуры Бездны. «Данные… флешка… в столе… Возьмите… Может… поможет… вам…» Рострок снова закашлялся, его тело сотрясали конвульсии. Фиолетовые прожилки на лице вспыхнули ярче. «Он… знает ваши частоты… Джеф… ваш Мост… он цель…»

Последние слова повисли в воздухе, леденящие по своему смыслу. Рострок потерял сознание.

«Лазарет! Быстро! – скомандовала Воронцова. – Борис, забери данные и адмирала! Андрей, прикрывай! Анна, свяжись с лазаретом, предупреди!»

Они двинулись по знакомым Ростроку координатам. Лазарет оказался настоящим последним рубежом. Двери были укреплены импровизированными баррикадами из мебели и оборудования, на них виднелись следы отчаянной обороны. Внутри, при тусклом свете фонарей на батарейках, копошились несколько уцелевших медиков и техников. Они были измождёнными, напуганными, у некоторых уже проявлялись ранние симптомы болезни – нервный тик, нездоровый блеск в глазах. Среди них выделялся доктор Эрлих – пожилой мужчина с безумно умными глазами за толстыми линзами, его руки дрожали, но он продолжал делать уколы успокоительного тем, кто бился в припадках.

«Спасибо… – прошептал он, увидев их. – Мы… не надеялись. Роарк… он выпустил это… как испытание. Адмирал?»

«Жив. Тяжело, – коротко ответил Егоров, укладывая Рострока на свободные носилки. – Кто может идти? Только ключевые! По приказу!»

Началась мучительная сортировка. Ключевые – это носители знаний: доктор Эрлих (вирусолог), инженер Кроу (системы связи и защиты «Нептуна») и два техника, работавших с глубинными сенсорами. Остальные – раненые, больные, те, кто уже был на грани безумия – смотрели на них умоляюще, понимая, что их оставят. Одна женщина, с фиолетовыми прожилками на шее, тихо заплакала. Мужчина в углу засмеялся – высоким, истеричным смехом.

«Время… – предупредил Джеф. Его голос звучал натянуто, как струна. – Голод… он проснулся. Двигается. К нам. Скорость… высокая».

«Выносим! Сейчас же!» – рявкнула Воронцова.

Они бросились назад, к шлюзу. Егоров нёс на спине ослабевшего Кроу, Воронцова поддерживала доктора Эрлиха, Андрей и Анна вели техников. Рострока несли на импровизированных носилках. За спиной оставался плач, смех, крики отчаяния и пульсирующий свет слизи, сжимающийся вокруг последнего островка разума на «Нептуне».

Они уже почти достигли шлюза, когда стена коридора справа взорвалась. Не взрывом, а сокрушительным ударом. Камни, металл и клубы кипящей воды смешались с огромным, тёмным силуэтом, ворвавшимся внутрь. Это было нечто вроде гигантского, слепого червя с кольчатой бронёй, но его голова представляла собой не пасть, а сплошной веер щупалец, светящихся тем же фиолетовым светом, что и слизь. «Голод». Он был заражён. Искажён. Его огромное тело пульсировало, слизь стекала с него потоками. Он ревел – звук низкий, вибрационный, сводящий с ума.

«БЕЖАТЬ!» – заорал Егоров, отталкивая Кроу к Воронцовой. Он развернулся, его тяжёлый бластер заурчал, посылая сгустки энергии в чудовище. Снаряды оставляли дымящиеся кратеры на броне, но не останавливали его. Щупальца метнулись вперёд.

Егоров успел крикнуть: «Закрывай шлюз!» – прежде чем одно из щупалец обхватило его, подняло и с хрустом сжало. Его крик оборвался. Воронцова, с лицом, застывшим в маске ярости и горя, рванула рычаг аварийного закрытия внутреннего шлюза «Стремительного». Тяжёлая дверь стала опускаться, отсекая вид ужаса – гибнущего Егорова, ревущего чудовища и мерцающий ад «Нептуна».

«Стремительный» отчалил с ревом двигателей, уходя от разлома «Харон», увозя в своём чреве лишь горстку выживших – адмирала Рострока, доктора Эрлиха, инженера Кроу и двух техников. На борту царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами раненого адмирала и прерывистым дыханием спасённых. Анна сжимала флешку с данными, переданную Ростроком, как святыню, оплаченную кровью Егорова и оставленных на «Нептуне». Андрей молча вёл субмарину сквозь адские течения обратно.

В ЦОД «Прометея» Джеф содрогнулся, отключаясь от сенсоров «Стремительного». Его лицо покрылось испариной, голубые узоры под кожей пульсировали хаотично. Он чувствовал последний крик Егорова. Чувствовал торжество заражённого чудовища. Чувствовал угасающие огоньки безумия и отчаяния на «Нептуне». И он чувствовал нечто ещё – холодный, целенаправленный интерес, скользнувший по сети в момент гибели бойца и захвата данных. Интерес Роарка. Цель – Джеф – была обозначена. Миссия «Мост» выполнила свою задачу, заплатив страшную цену. Теперь они везли не только выживших. Они везли знание о биологическом оружии Роарка и предупреждение: «Мост» стал мишенью.

Глава 8: Вирус Хаоса

Возвращение «Стремительного» в гавань «Прометея» не было триумфом. Оно было похоже на ввоз чумы. Субмарина, израненная, покрытая слоем чужеродной грязи и биолюминесцентных пятен, причалила в специальный карантинный док, изолированный многослойными биополимерными мембранами и полями стерилизации. Воздух в доке гудел от работы дезинфекционных установок, наполняясь резким запахом озона и антисептиков, который не мог перебить сладковатый, гнилостный шлейф, тянувшийся от корабля и его пассажиров.

Альма встретила их в полном биозащитном скафандре, её лицо за толстым забралом было бледным и напряжённым. Рядом с ней – Ванн, мрачная как грозовая туча, и группа медиков «Симбиоза» в таких же скафандрах, похожих на призраков. Они молча наблюдали, как шлюз «Стремительного» открылся, выпустив волну отравленного воздуха. Первым вынесли адмирала Рострока на носилках. Он был без сознания, его лицо под кислородной маской было испещрено теми самыми тёмными, пульсирующими прожилками. За ним – доктор Эрлих, шатающийся, но пытающийся сохранить вид учёного, инженер Кроу, опирающийся на плечо медика, и двое техников, чьи глаза бегали по сторонам с животным страхом.

«Борис?» – спросила Альма, её голос через динамик звучал чужим.

Воронцова, выйдя последней, сняла шлем. Её лицо было покрыто сажей и усталостью, но в глазах горел холодный огонь. «Остался. Чтобы дать нам шанс уйти». Больше объяснений не требовалось. Альма кивнула, сжав губы. Потерю Егорова они почувствуют позже. Сейчас – биологический фронт.

«Карантинный блок „Дедал“, – приказала Альма медикам. – Максимальная изоляция. Полное сканирование. Все биоматериалы – в лабораторию „Симбиоза“ уровня 4. Ничего не вскрывать без моего прямого приказа». Её взгляд упал на Анну, которая передавала флешку с данными сквозь шлюз в герметичном контейнере. «Это – приоритет номер один».

Первые часы были наполнены лихорадочной деятельностью и призрачной надеждой. Лаборатории «Симбиоза» работали на пределе. Доктор Эрлих, несмотря на слабость, под капельницей и в изолирующем боксе, диктовал всё, что знал о вирусе, его симптомах, его предполагаемом механизме действия. Данные с флешки Рострока расшифровывались – сложные генетические схемы, записи о модификациях штамма «Адониса» с использованием технологий «Элизиума», графики его взаимодействия с биополями, напоминающими сигнатуру Бездны. Альма лично курировала анализ, её мозг работал как суперкомпьютер, сопоставляя данные, ища слабое место, ключ к антивирусу. «Симбиоз» должен был сработать. Он был создан для гармонии, для защиты. Он должен был.

Надежда умерла на третий день.

Первым сломался один из техников с «Нептуна». В своём изолированном боксе он внезапно начал биться головой о прозрачную стену, крича что-то о «голосах в свете». Его глаза залило тем же нездоровым фиолетовым сиянием. Медики «Симбиоза» ввели седативные, применили стандартные протоколы подавления нейровоспалений, использовали биорезонансные частоты «Кода ЧБ» – то, что всегда успокаивало мутации, вызванные Бездной. На этот раз ничего не помогло. Техник вырвался, сломал два пальца, пытаясь пробить стену, прежде чем его удалось обездвижить. Анализы показали экспоненциальный рост вирусной нагрузки. Его нейронные связи буквально горели на сканах.

Затем – доктор Эрлих. Он боролся дольше, его сильный разум пытался противостоять натиску. Он диктовал наблюдения о своём собственном состоянии: «Давление… в височных долях… как стальные тиски… Звуки… не звуки… вибрации… превращаются в… крики…» Потом его речь стала бессвязной. Он начал рисовать на столе сложные, безумные схемы, смешивая биологические символы с геометрическими фигурами, которые вызывали у наблюдавших чувство тошноты. Его прожилки пульсировали ярче. Стандартные антивирусные коктейли «Симбиоза» давали лишь кратковременное облегчение, словно вирус мгновенно адаптировался, мутировал, обходил защиту.

Адмирал Рострок умер в тишине. Его сердце просто остановилось под натиском вируса и ран. Но перед смертью его единственный открытый глаз зафиксировался на камере наблюдения. В нём не было страха. Только леденящее понимание и предупреждение.

И тогда вирус вырвался.

Не через нарушение протокола. Через воздух. Через вентиляцию, которую считали абсолютно надёжной. Через микротрещины в биополимерах, которые вирус, как живая кислота, научился разъедать. Первыми заболели медики карантинного блока «Дедал». Затем – инженеры, обслуживавшие системы. Потом – жители секторов, примыкавших к доковой зоне.

«Прометей» заболел.

Болезнь распространялась не как эпидемия. Она расползалась как пятно безумия. Один за другим люди начинали жаловаться на головную боль, звон в ушах, искажение зрения – видение движущихся теней, мерцающих огоньков. Затем приходила агрессия. Сначала – раздражительность, вспышки гнева по пустякам. Потом – немотивированные нападения. Старший техник в реакторном отсеке ударил гаечным ключом помощника за «слишком громкое дыхание». Группа детей в школе устроила жестокую потасовку из-за карандаша. В столовой десятого сектора произошла массовая драка, спровоцированная ничем – просто взглядом, жестом. Появились первые убитые.

Паника, настоящая, слепая, заразительная паника, охватила колонию. Сирены «Симбиоза», обычно успокаивающие, теперь ревели как предвестники апокалипсиса. Толпы людей метались по коридорам, пытаясь добраться до «безопасных» секторов, которых не существовало. Биосенсорные сети колонии, обычно передававшие успокаивающий гул жизни, теперь визжали тревожными сигналами очагов агрессии, скачков адреналина, массовых панических атак. Живая броня стен «Прометея» местами покрывалась странными, пульсирующими наростами, похожими на те, что были на «Нептуне», реагируя на вирусный фон.

Альма стояла в Центре Управления «Симбиоза», превратившемся в штаб по борьбе с чумой. Экраны показывали хаос: карты очагов заражения, вспыхивающие красным; записи с камер – драки, баррикады, люди с безумными глазами; данные о падении эффективности систем жизнеобеспечения. Рядом с ней Ванн отдавала резкие приказы по военному каналу: блокировать сектора, применять не летальные средства подавления (газовые гранаты со снотворным, сети), эвакуировать детей в максимально изолированные зоны. Но каждый приказ был игрой в догонялки. Вирус распространялся быстрее.

«Статистика?» – спросила Альма, её голос был хриплым от усталости и напряжения. Она не спала более двух суток.

«Тридцать семь подтверждённых случаев с явной симптоматикой, – ответил один из немногих пока здоровых операторов. Его руки дрожали. – Ещё двести – под подозрением. Шесть… смертей от насилия. Два самоубийства. Одиннадцать тяжелораненых». Он замолчал, глотая ком. «Стандартные протоколы „Симбиоза“… дают эффект не более чем на час. Потом – рецидив. Вирус… он учится. Быстро».

Альма сжала кулаки. Отчаяние, холодное и липкое, подползало к горлу. Они сражались с тенью, с ядом, впрыснутым прямо в нервную систему их мира. Все их знания о Бездне, о «Коде ЧБ», о гармонизации – разбивались о холодную, расчётливую жестокость творения Роарка. Этот вирус был не просто болезнью. Он был оружием информационной войны, биологическим трояном, взламывающим не иммунитет, а саму волю, связь между разумом и телом, между людьми и защитной сетью «Симбиоза».

«Он нацелен на основу, – прошептала она, глядя на схему вируса с флешки Рострока, выведенную на главный экран. Сложная молекула, гибрид биологического агента и неких нанокристаллических структур, явно искусственного происхождения. – На частоты. На фундаментальные ритмы, которые „Симбиоз“ использует для стабилизации. Он… перехватывает их. Извращает. Превращает гармонию в какофонию боли и безумия».

Ванн подошла, её лицо было каменным, но в глазах читалась та же беспомощность. «Мы теряем контроль, Альма. Сектора блокируются, но люди внутри… они как звери в клетках. Скоро начнутся попытки прорыва. Или… массовые суициды». Она кивнула на экран, где показывали толпу, бьющуюся о заблокированные гермоворота в секторе G-7. «Нужно что-то радикальное. Или…» Она не договорила. Или признать поражение.

«Радикальное есть, – резко сказала Альма, поворачиваясь к ней. В её глазах горел огонь последней надежды и отчаянной решимости. – Ключ. Нам нужен ключ! Чистый образец вируса, не подвергшийся мутации в носителе. Или…» Она ткнула пальцем в схему. «…понимание его истоков. Как Роарк его создал? Что он использовал? Он украл данные у „Нептуна“, но основу… основу он взял из Бездны. Из „Кода ЧБ“. Он его извратил. Значит, ключ к антивирусу – в оригинале! В чистом сигнале успокоения!»

Ванн нахмурилась. «Ты говоришь об Артефакте? О контакте? Альма, это…»

«Это единственный шанс! – перебила она. – Без понимания первоисточника этого… вируса хаоса… мы слепые! „Симбиоз“ борется со следствием, а не с причиной! Нам нужно прочитать оригинальный код! Ту самую базовую частоту, которую Роарк исковеркал!»

В этот момент дверь в ЦУ «Симбиоза» распахнулась. Вошёл Джеф. Он выглядел бледным, синие узоры под его кожей светились тревожным, неровным светом. Он не был в скафандре.

«Джеф! Что ты…» – начала Альма, но он поднял руку.

«Я был в карантинном боксе. С Эрлихом. Перед тем, как он… окончательно потерял связь».

Альма почувствовала, как кровь отхлынула от лица. «Ты сошёл с ума?! Ты мог заразиться!»

Джеф покачал головой. Его глаза, странно яркие, встретились с её взглядом. «Я… чувствовал его. Вирус. Через сеть. Он… жужжит. Как статический разряд на фоне „Кода ЧБ“. Грязный. Резкий». Он сделал паузу, как бы прислушиваясь к чему-то внутри. «Но он… не тронул меня. Не смог».

В Центре воцарилась гробовая тишина. Даже Ванн замерла. Альма смотрела на Джефа, на мерцающие узоры на его лице, на его странные, слишком осознанные глаза.

«Что ты хочешь сказать?» – спросила она тихо.

«Я подключился… неглубоко. К его биополю. К хаосу в его нейронах. Я чувствовал, как вирус плетёт свою сеть… как он ищет резонанс с базовыми частотами сознания… и с ритмами Бездны, которые пронизывают колонию». Джеф подошёл к главному экрану, к схеме вируса. «Он не нашёл этого резонанса… во мне. Мои частоты… они другие теперь. После Артефакта. После контакта. Они… глубже. Или… защищены». Он обернулся к Альме. «Ты права. Ключ – в основе. В чистом „Коде ЧБ“. Этот вирус… он его тёмное отражение. Его антипод. Чтобы победить его… нужно противопоставить ему оригинал. Нужно прочитать то, что Роарк исказил».

Надежда, острая и опасная, как бритва, блеснула в глазах Альмы. Джеф был невосприимчив. Он был живым ключом. Мостом к источнику. Но цена использования этого ключа… Она посмотрела на экраны, на вспышки красного, на лица людей, превращающихся в зверей. На колонию, медленно погружающуюся в вирусный хаос. Выбора не было.

«Готовь оборудование, – тихо сказала она Джефу, потом громче, обращаясь к Ванн и операторам. – Максимально сдерживаем распространение. Эвакуируем здоровых в ядро колонии. И… готовим камеру интерфейса. И Артефакт». Она посмотрела на Джефа. «Мы идём в самое сердце Бездны. За нашим спасением. И за нашим проклятием».

Риск контакта, о котором они так долго боялись думать, стал единственной нитью, за которую можно было ухватиться в этом бушующем море безумия. Вирус Хаоса требовал жертвоприношения. Им предстояло принести его на алтарь древней, спящей мощи.

Глава 9: Отчаяние и Надежда

Лаборатория «Симбиоза» уровня 4 напоминала святилище на краю ада. За толстыми прозрачными стенами из биоактивного полимера, мерцавшими слабым голубым светом защитных полей, бушевал хаос «Прометея». Приглушённые крики, гул сирен, отдалённые звуки борьбы – всё это проникало сюда как навязчивый, больной пульс умирающего гиганта. Внутри же царила неестественная, напряжённая тишина, нарушаемая лишь мягким жужжанием приборов и прерывистым дыханием Джефа.

Он сидел в центре лаборатории, подключённый к сети кабелями и оптоволокном, словно паук в паутине из света и данных. Его тело было бледным, капли пота стекали по вискам, а под кожей синие узоры плясали в тревожном, непредсказуемом ритме. Перед ним, проецируясь в объёмном поле, парили два кошмара. Слева – сложнейшая молекулярная модель вируса, привезённого с «Нептуна», гибрид органики и нанокристаллов, пульсирующий зловещим фиолетовым свечением. Её структура постоянно менялась, мутировала на глазах, подстраиваясь под попытки анализа. Справа – волновые паттерны, снятые с заражённых: хаотичные всплески мозговой активности, искажённые частоты биополей, кривая, напоминающая предсмертную агонию ума.

Альма стояла рядом, не в скафандре – время строжайших мер предосторожности прошло, вирус уже был везде, – но в защитном биокостюме. Её глаза, запавшие от бессонницы, были прикованы к проекциям. Она видела, как Джеф буквально вгрызается в данные, его сознание, усиленное имплантами и остаточной связью с Артефактом, просеивало терабайты информации: геном вируса, медицинские записи Эрлиха, данные о нейротрансмиттерах у больных, фоновые колебания Бездны, записанные сенсорами колонии. Его пальцы иногда судорожно дёргались над сенсорной панелью, внося коррективы в алгоритмы.