Фабрика бабочек

Ирис глубоко вдохнула, подавляя новый приступ тошноты – уже не от отвращения, а от осознания, что точка невозврата пройдена. Она ступила в синеватые сумерки коридора, держась теней, превращаясь из сияющей «Бабочки» в тень, скользящую к свободе или гибели. Танец с Теньей только начинался, и партнером в нем была сама Смерть. Но теперь у нее были ключ и карта. Остальное зависело от скорости, удачи и той яростной воли к жизни, что горела в ней ярче, чем угасающее сияние кожи.

Глава 9: Кровь на хрустале

Воздух в вентиляционной шахте был густым, как бульон из пыли, масла и чего-то кислого – запах внутренностей безупречного на вид Института. Ирис ползла на четвереньках, ее серебристое платье превратилось в серую тряпку, волосы слиплись от пота и грязи. Каждый толчок локтя или колена отдавался жгучей болью в суставах – неполная доза «Эликсира» мстила за каждый час задержки. Карта «Морского Тумана», скомканная в ее кулаке, была больше не нужна – они уже давно свернули с обозначенных на ней «Змеиных труб» в ответвление, наспех выбранное «Изумрудной Каплей».

«Капля» (№11) шла первой. Хрупкая, с большими, умными глазами цвета весенней листвы, она была тихой, наблюдательной. Именно она в ужасе прошептала Ирис о подозрениях после смерти Инея, именно она первой откликнулась на безумный шепот о побеге. Ее «нестабильность» проявлялась в панических атаках, но сейчас, в этой адской трубе, она двигалась с сосредоточенной точностью, словно читала невидимые знаки на стенах. Она выбрала этот путь – узкий, круто уходящий вниз, мимо шумящих агрегатов. «Теплообменники, – прошептала она тогда. – Выходят к сервисному доку на нижнем уровне. Шанс есть».

«Алый Восход» (№5) замыкала шествие. Ее огненно-рыжие волосы были стянуты в тугой узел, скулы горели румянцем даже под слоем грязи. Она была импульсивна, вспыльчива, ее сияние было самым «горячим» в когорте. Она согласилась бежать не из страха, а из ярости – ярости на Систему, убившую Инея. «Если умирать, то с боем, а не как крыса в клетке!» – прошипела она тогда, и в ее глазах горел настоящий огонь. Сейчас она тяжело дышала, ее платье зацепилось за острый выступ, но она оторвала его с яростным рывком. «Двигайтесь быстрее!» – ее шепот звучал как приглушенный крик.

Ирис чувствовала их страх – он витал в воздухе гуще пыли. Но сильнее страха была общая воля к жизни, к свободе. Они были тремя тенями, скользящими по артериям монстра, надеясь выбраться до того, как он их переварит. Внизу, сквозь решетку, виднелись тусклые огни сервисной зоны. Воздух стал чуть свежее, пахнущий металлом и машинным маслом. Надежда, острая и болезненная, кольнула Ирис в грудь. Почти…

Резкий, металлический скрежет! Решетка под «Изумрудной Каплей» внезапно подломилась! Она вскрикнула – коротко, отрывисто – и рухнула вниз, в темноту, с глухим стуком.

«Капля!» – Ирис бросилась вперед, к зияющему отверстию.

Внизу, в слабо освещенном помещении, заставленном ящиками и цистернами, «Изумрудная Капля» лежала на бетоне, неестественно скрючившись. Она пыталась подняться, ее лицо, испачканное грязью, было искажено болью. Ирис увидела неестественный угол ее ноги. Перелом.

И тут из тени между цистернами шагнули двое. Не охранники. Ловцы. Они были в матово-черных, облегающих костюмах, скрывающих лица за шлемами с темными визорами. Бесшумные, как тени, вооруженные компактными карабинами с глушителями. Их появление было внезапным и абсолютно безэмоциональным. Машины для возврата утерянного имущества.

«Объект 11. Изумрудная Капля. Вернитесь в зону содержания. Немедленно,» – голос из динамика одного из них был лишен интонаций, как у Системы.

«Капля! Держись!» – закричала Ирис сверху, отчаянно оглядываясь, как помочь.

«Ирис, беги!» – прохрипела снизу «Капля», пытаясь отползти. Ее глаза, полные ужаса, встретились с глазами Ирис. «Они… они…»

Ловец поднял карабин. Не для устрашения. Для исполнения протокола. Возврат живого образца был предпочтителен, но нестабильный, сопротивляющийся объект мог быть дестабилизирован до состояния, не угрожающего персоналу или другим образцам. Пуля с глухим «пфффф» ударила «Изумрудную Каплю» в плечо. Она вскрикнула, дернулась. Кровь, алая и шокирующе живая на фоне грязного пола и ее серой одежды, расплылась пятном.

Ярость. Белая, всепоглощающая ярость обожгла Ирис. Ее страх перед болью, перед Ловцами, растворился в этом адском пламени. Они стреляли! Стреляли в беззащитную, в упавшую, в ее подругу! «НЕТ!» – заревела она, не свойственным ей, хриплым голосом зверя.

В этот момент «Алый Восход» действовала. Не думая. Ярость Ирис нашла отклик в ее собственной. С диким, нечеловеческим криком, смесью ярости и отчаяния, она спрыгнула вниз, прямо на ближайшего Ловца. Она не была бойцом. Но она была «Бабочкой», чье тело, даже без полной дозы «Эликсира», обладало генетически усиленной скоростью и гибкостью. Она впилась в него ногтями, как кошка, пытаясь сбить с ног, вырвать оружие. Это было хаотично, отчаянно, смертельно опасно.

Хаос. Второй Ловец развернул карабин, но его напарник и «Восход» свалились в клубок, мешая прицелу. «Изумрудная Капля», истекая кровью, пыталась отползти, оставляя кровавый след.

Ирис увидела свой шанс. И свою обязанность. «Капля» была ранена. «Восход» отвлекала. К выходу! Она спрыгнула вниз, приземлившись на согнутые колени (боль пронзила их, как ножом), и бросилась к огромным, роллетным воротам сервисного дока. Они были приоткрыты сантиметров на тридцать – достаточно, чтобы пропустить воздуховоды. Ворота в Нижний Город! Надежда!

Она оглянулась. Картина была ужасающей. Один Ловец уже поднялся, отшвырнув «Алого Восхода» как тряпку. Она ударилась о цистерну, застонав. Ловец направил карабин на нее. Его напарник прицелился в ползущую «Изумрудную Каплю».

«Выход! Ирис! ИДИ!» – закричала «Алый Восход», поднимаясь на локтях. Кровь текла из ее носа, но в глазах горел тот самый огонь – ярость и безумная решимость. Она увидела направленный на себя ствол, увидела Ирис у щели в воротах. И поняла. Поняла, что только одна из них может уйти. И выбрала.

С последним криком, криком триумфа и прощания: «ЛЕТИ, БАБОЧКА!» – «Алый Восход» бросилась не в сторону, а на Ловца, который целился в «Каплю». Она вцепилась в него, сбивая прицел, обвивая его руками и ногами, как смертоносная лиана. Это была не атака, чтобы победить. Это была жертва. Живой щит. Живая помеха.

«Пфффф!» Глухой выстрел. Тело «Алого Восхода» дернулось. Ее глаза, широко открытые, встретились с глазами Ирис. В них не было боли. Было лишь дикое ликование и… приказ. Беги.

Ирис не помнила, как протиснулась в узкую щель под роллетными воротами. Она не помнила, как упала на грязный асфальт снаружи, в колючий, промозглый воздух ночи Нижнего Города. Она помнила последний взгляд «Алого Восхода» – огненный, полный свободы даже в смерти. Помнила тело «Изумрудной Капли», обмякшее после второго выстрела Ловца, уже не целившегося в нее через помеху. Помнила алую кровь на сером бетоне, на черных костюмах Ловцов, на своих собственных руках и платье.

Она лежала на холодном асфальте, дрожа всем телом, задыхаясь от вони мусора и выхлопов. Боль в суставах слилась с болью в душе. В ушах стоял гул – то ли от выстрелов, то ли от ярости, то ли от ужаса. Она была одна. «Изумрудная Капля» и «Алый Восход» остались там, в сервисном доке, превратившемся в скотобойню. Их кровь заплатила за ее свободу.

Она подняла окровавленные руки. Кровь подруг. Кровь Ловцов (один из них, тот, в кого вцепилась «Восход», возможно, тоже был ранен ее ногтями в отчаянной схватке). Кровь на хрустальной иллюзии ее прежней жизни. Хрусталь был разбит вдребезги. Заляпан кровью и грязью.

Ирис поднялась. Шатаясь. Где-то позади, в Институте, возможно, уже завыла тревога. Ловцы могли быть уже на выходе. Она огляделась. Мрак. Грязь. Чужой, враждебный мир. Она была ранена – физически болью, морально утратой, духовно – ужасом содеянного и увиденного. Но она была жива. И свободна.

Ценой крови на хрустале.

Она сделала первый шаг в темноту Нижнего Города, оставляя за спиной сияющий склеп «Эстетики» и могилы двух сестер. Ярость и скорбь горели в ней, как факел, освещая путь в неизвестность. Она была больше не «Лимонной Каймой». Она была Ирис. Выжившей. И ей предстояло научиться выживать здесь. Или умереть, как они. Но умереть свободной.

Глава 10: Чужой мир

Воздух ударил по лицу первым. Не стерильным холодом Института, а густой, тяжелой волной – смесью гниющих отходов, человеческих испражнений, дешевого химического топлива и чего-то острого, металлического. Ирис закашлялась, едва не вырвало. Она стояла, прислонившись к холодной, облупившейся стене какого-то здания, дрожа всем телом. Позади, за высокими, глухими стенами комплекса «Эстетика», возможно, уже завывали сирены, но здесь, в Нижнем Городе, их не было слышно. Их заглушал гул – постоянный, многослойный, как дыхание спящего зверя. Грохот проезжающих где-то вдалеке грузовиков, визг тормозов, приглушенные крики, лай собак, грохочущая музыка из какого-то притона, непрекращающийся гомон тысяч голосов, сливавшихся в один бессмысленный, угрожающий рокот. Ирис зажмурилась. Шум бил по вискам, раскалывая голову. В Институте царила тишина – священная или гнетущая, но тишина. Здесь был хаос звуков, обрушившийся на ее непривыкшие уши.

Она открыла глаза. Сумерки сгущались в настоящую ночь, но Нижний Город не спал. Он жил в вечном полумраке, освещаемый тусклыми, мигающими неоновыми вывесками («Чистка!», «Синт-Бар «Дыра», «Ремонт Всего»), коптящими фонарями и светом из окон – редких, грязных, зарешеченных. Узкие улочки-просветы между нависающими, покосившимися зданиями были завалены мусором. Пластик, битое стекло, обрывки синтетической ткани, тухлые остатки еды – все это гнило под ногами, хлюпало, издавая тошнотворный запах. Воздух был влажным, липким, обволакивающим, как грязная тряпка.

Ирис посмотрела на свои руки. Они были в грязи, в крови «Алого Восхода», возможно, в ее собственной крови от царапин, полученных при падении и протискивании через ворота. Ее роскошное серебристое платье превратилось в лохмотья, пропитанные вонью и копотью. Волосы, когда-то сияющий каскад, были спутанными, покрытыми пылью и чем-то жирным. Но даже сквозь слой грязи, даже в полумраке, ее кожа, ее черты, ее само существо излучали что-то чужеродное. Нечеловеческую гладкость кожи. Неестественную гармонию пропорций. Остатки сияния, которое не могло погаснуть мгновенно, делали ее похожей на призрака из другого мира, забредшего в самую грязную реальность.

И мир заметил.

Первыми были дети. Грязные, полураздетые, с острыми, как у крыс, лицами. Они высыпали из темного прохода, остановились и уставились. Потом захихикали. Хихиканье перешло в открытый смех, грубый, лишенный детской невинности.

«Гляньте! Фарфоровая кукла в помойке!»

«Она блестит! Как жук вонючий!»

«Платьице рваное! Ха-ха!»

Они тыкали в нее пальцами, кривлялись. Ирис отшатнулась, прижавшись к стене. В Институте на нее смотрели с восхищением, похотью, холодной оценкой. Никогда – с насмешкой. Это было унизительнее удара.

Потом пришли взрослые. Мужчина в засаленной куртке, с пустым взглядом и бутылкой в руке, остановился, уставился. Его взгляд скользнул по ее фигуре, задержался на открытых, все еще совершенных линиях шеи, декольте, скрытого под грязными лоскутьями платья. В его глазах вспыхнул не интерес, не восхищение, а похоть. Голая, хищная, примитивная. Он лизнул губы, сделал шаг к ней.

«Эй, фарфорочка… потерялась? Пойдем, я тебя… согрею…» – его голос был хриплым, пропитанным синтетическим алкоголем. От него пахло потом и перегаром.

Ирис почувствовала ледяной укол страха в животе. Она попыталась отойти, но путь ей преградила другая фигура – женщина с изможденным лицом и глазами, полными зависти и злобы.

«Куда это такая чистюля прется? Ищешь клиентов? Здесь наши мужики дешево не платят!» – она плюнула на асфальт у ног Ирис. Плевок был густой, желтоватый.

К Ирис приближались. Дети смеялись громче. Пьяный мужчина протянул руку, чтобы схватить ее за локоть. Запах его, его взгляд, его намерения были осязаемы. Это была не презентация перед Хранителями, где она контролировала ситуацию. Это была угроза. Грязная, физическая, не знающая правил.

Агрессия. Не сдерживаемая ничем. Ирис, движимая чистейшим инстинктом самосохранения, рванулась вперед, проскочив между пьяным и женщиной. Она бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о мусор, чувствуя, как грязь прилипает к босым ногам (ее безупречные туфли остались где-то в вентиляции). За спиной раздались крики, смех, пьяное ругательство. Камень шлепнулся в лужу рядом с ней. Ее не преследовали всерьез – она была лишь диковинкой, развлечением на вечер. Но ощущение того, что она – предмет, объект насмешек, похоти и агрессии, впилось в нее глубже камня.

Она бежала, пока не уперлась в глухую стену какого-то склада. Спряталась в глубокую, вонючую нишу, заваленную мусорными мешками. Дышала прерывисто, сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди. Физическая слабость, которую она сдерживала адреналином побега и яростью схватки, накрыла ее с новой силой. Жгучая боль вернулась в суставы – локти, колени, пальцы горели, будто их натирали наждаком. Каждый вдох давался с трудом, легкие горели от грязного воздуха. Голова кружилась. Она чувствовала, как ее волосы, потускневшие и грязные, словно стали тяжелее. Как кожа под слоем грязи теряла последние следы упругости, становясь просто… кожей. Хрупкой, уязвимой.

Она посмотрела на свои руки, сжатые в кулаки. Микротрещины на ногтях казались глубже, темнее. Фаза 1 была в полном разгаре. Без «Эликсира» ее тело неумолимо начинало разрушать себя. И здесь, в этом враждебном мире, не было Стабилизационного Зала. Не было Опекающих с их шприцами. Не было спасения. Только боль, страх и гниющая вокруг реальность.

Ирис прижалась лбом к холодной, влажной стене. Запах плесени и гнили заполнил ноздри. Шум Нижнего Города обрушивался на нее со всех сторон – грохот, крики, музыка, вой сирен где-то вдалеке. Это был не Эдем Хранителей. Это был ад. Ад для тех, кто не принадлежал к элите. Ад для таких, как она теперь.

Она была «Лимонной Каймой» в мире грязи. Сияющим артефактом на помойке. И ее сияние, ее главное оружие и проклятие, здесь привлекало только насмешки, похоть и камни. А тело, ее искусственно созданное, совершенное тело, предавало ее, медленно разваливаясь изнутри.

Первые слезы, горячие и горькие, смешались с грязью на ее щеках. Это были слезы не только страха и боли. Это были слезы абсолютной потерянности. Она вырвалась из золотой клетки, чтобы оказаться в клетке из грязи, страха и собственной умирающей плоти. Мир за стенами «Эстетики» оказался не свободой, а другим видом тюрьмы. Более жестоким. Более реальным. И, возможно, более смертоносным.

Глава 11: Знак «Мотылька»

Время в нише тянулось каплями боли. Каждый вдох обжигал легкие грязью и отчаянием. Каждое движение отзывалось жгучим ножом в суставах. Шум Нижнего Города превратился в сплошной, давящий гул – фон для нарастающей симфонии разрушения внутри нее. Ирис сидела, подтянув колени к груди, спрятав лицо в грязные ладони. Слезы давно высохли, оставив после себя стянутость кожи и пустоту, глубже любой пропасти. Мысли путались, цепляясь за обрывки ужаса: кровь «Алого Восхода», хрип умирающей в «Ледяном Шкафу», алчные глаза пьяного, насмешки детей… И поверх всего – неумолимая, жгучая боль, ползущая из костей, напоминающая: Ты умираешь. Медленно. Без «Эликсира».

Она подняла голову, упираясь затылком в холодную, влажную стену. Взгляд скользнул по груде мусорных мешков, по заляпанному граффити фасаду напротив. И вдруг… зацепился. В луче тусклого, мигающего фонаря с соседней улицы, на облупившейся стене, чуть выше уровня глаз, было нарисовано что-то. Не похабный рисунок, не кричащая реклама синтетика. Стилизованное крыло. Простое, почти схематичное, выведенное быстрой рукой черной краской. Оно было похоже на крыло бабочки… или опаленного мотылька.

Ирис замерла. Знак. Тот самый знак, о котором шептались в последние дни перед побегом, как о призрачной надежде для сбежавших «Бабочек». «Ищи крыло», – прошептала однажды «Изумрудная Капля», услышавшая это от кого-то из старших. «Оно ведет к Убежищу».

Сердце Ирис едва не вырвалось из груди. Не от радости – от последнего, отчаянного всплеска надежды, такой же хрупкой, как само это нарисованное крыло. Она впилась в граффити взглядом, как утопающий в соломинку. Это могло быть все, что угодно. Просто чей-то рисунок. Ловушка «Ловцов». Но другого выбора не было. Сидеть здесь означало превратиться в то, что осталось от женщины в «Ледяном Шкафу», только на улице, на глазах у насмехающихся обитателей Нижнего Города.

Она собрала последние силы, встала, опираясь на стену. Каждое движение суставов было пыткой. Она шагнула из ниши, к стене с крылом. И замерла, не зная, куда идти дальше. Знак был один. Указания – никаких. Она огляделась по сторонам – грязный переулок, мусор, закрытые двери. Ни души. Отчаяние снова накатило волной.

И тут из тени глубокого дверного проема напротив вышла фигура. Невысокая, закутанная в темный, поношенный плащ с капюшоном. Движения были быстрыми, осторожными, как у животного, выходящего на водопой. Фигура остановилась в паре метров от Ирис, капюшон был натянут так, что лица не было видно, только бледный подбородок.

Ирис напряглась, готовая к новой угрозе. К похоти, к насмешкам, к удару. Но фигура не двигалась. Она достала что-то из складок плаща – небольшой, плоский прибор, похожий на старый сканер. Направила его на Ирис. Прибор тихо запищал, на его маленьком экране замигали красные и желтые полосы.

Голос из-под капюшона был низким, спокойным, лишенным интонаций, но не враждебным. Женским.

«Штамм „Цитрусовая Эссенция“. Фаза 1.8, пограничная с Фазой 2. Сильное подавление иммунитета, нейротрансмиттерный дисбаланс. Когерентность сияния… падает критически.» Капюшон чуть приподнялся. Пара острых, умных глаз, серых как сталь, внимательно изучила Ирис, от грязных волос до босых, израненных ног. «Ты новенькая. Совсем свеженькая из клетки. И почти сгоревшая.»

Ирис не могла говорить. Она стояла, дрожа, чувствуя себя как под микроскопом. Этот прибор, эти слова… они знали. Знают, что она такое. Знают, что с ней происходит.