Трещина в «Пятничном слоне»

И тут я услышал звук. Тихий скрип сверху. Как будто кто-то прошелся по полу на втором этаже. Но в «Пятничном Слоне» не было второго этажа. Над баром была старая, заброшенная квартира, куда никто не поднимался уже много лет. Лестница туда была заколочена. Я посмотрел на потолок. Темные балки, паутина в углах. Ничего необычного. Но скрип повторился. Более отчетливо. Шаги. Медленные, тяжелые шаги над головой. Мое сердце заколотилось.

– Вы слышали? – прошептал я, поворачиваясь к Кори.

Она прислушалась, нахмурившись.

– Что?

– Шаги. Наверху.

Она покачала головой.

– Там никого нет. Потолок скрипит от старости. Или крысы.

Но это не было похоже на скрип старого дерева или возню грызунов. Это были именно шаги. Чьи-то шаги. Там, где никого не могло быть. Я снова посмотрел на потолок. И мне показалось, что тень в углу, там, где балка соединялась со стеной, шевельнулась. Сгустилась, приняла на мгновение очертания чего-то высокого и сутулого. Потом снова стала просто тенью. Я заставил себя отвести взгляд. Мое воображение разыгралось. Пыль, лицо на стойке, холод, шаги, тени… Все это было слишком похоже на дешевый фильм ужасов. Но страх был настоящим. Первобытный ужас перед необъяснимым, перед тем, что нарушает привычный порядок вещей. Бар «Пятничный Слон» всегда был моим убежищем, местом, где время текло медленно и ничего не происходило. Теперь же он превращался в нечто иное. В ловушку? В сцену для разыгрывающегося кошмара?

Я посмотрел на Судзуки-сана. Он стоял неподвижно, глядя куда-то в пространство перед собой. Выражение его лица было странным – не испуганным, но… настороженным. Словно он тоже чувствовал это изменение, это вторжение чего-то чуждого. Словно он знал больше, чем показывал. Я снова почувствовал ледяное дыхание на своей шее. Обернулся. Никого. Только пустые стулья и тени, которые казались гуще, чем обычно. Что-то было здесь. В этом баре. Что-то невидимое, холодное и наблюдающее. И оно было связано с Октавом. С его исчезновением. С трещиной, о которой он говорил. И оно начало проявлять себя.

Часть 1.7: Бегство к Морю, Бегство от Себя

– Пойдем отсюда, – внезапно сказала Кори, резко затушив сигарету в пепельнице. Ее голос был твердым, решительным. – Я не могу здесь больше находиться. Воздух… он душит.

Я был согласен. Атмосфера в баре стала невыносимой. Страх, холод, необъяснимые звуки, ощущение чьего-то невидимого присутствия – все это давило, сжимало грудь. «Пятничный Слон» перестал быть убежищем. Он стал эпицентром чего-то неправильного, зловещего.

Мы встали. Судзуки-сан молча наблюдал за нами. Я бросил на стойку несколько купюр – больше, чем обычно. Не хотелось задерживаться ни на секунду. Бармен кивнул, не пересчитывая. В его глазах я на миг уловил что-то похожее на… сочувствие? Или предостережение? Мы вышли из бара, толкнув тяжелую дубовую дверь. Колокольчик звякнул на прощание, на этот раз как-то глухо, словно нехотя отпуская нас. Переулок встретил нас сырой прохладой и запахом мокрого асфальта. Дождь прекратился, но небо было затянуто низкими, свинцовыми тучами. Мы пошли не в сторону оживленных улиц, а в противоположном направлении – туда, где город сходил на нет, уступая место порту и морю. Мы шли молча, погруженные каждый в свои мысли, но объединенные общим чувством – желанием уйти как можно дальше от бара, от той гнетущей атмосферы, что воцарилась в нем. Шаги гулко отдавались в пустом переулке. Фонари отбрасывали на мокрый асфальт размытые желтые пятна света, в которых плясали тени. Мне казалось, что эти тени следуют за нами, вытягиваются, пытаются схватить за пятки. Я оглянулся. Никого. Только пустая улица и темные окна домов. Но ощущение преследования не проходило.

Мы вышли на набережную. Ветер с моря ударил в лицо, резкий и соленый. Он принес с собой шум прибоя – могучий, ровный гул, который перекрывал все остальные звуки. Море было темным, почти черным, лишь у берега волны взрывались белой пеной, разбиваясь о гранитные плиты. Воздух здесь был другим – чистым, свежим, но в то же время диким и необузданным. Он смывал липкий страх, принесенный из бара, но заменял его другим чувством – ощущением собственной незначительности перед лицом стихии. Мы подошли к самой кромке воды, туда, где заканчивались плиты и начинались скользкие камни, покрытые водорослями. Волны шипели у наших ног, откатываясь назад, чтобы снова набежать с новой силой.

– Мы должны бежать, – сказала Кори, перекрикивая шум волн. Ее рыжие волосы метались на ветру.

– Бежать? Куда? – спросил я.

– Подальше отсюда. От этого города. От всего, что связано с… ним. С тем, что началось после его ухода.

– Ты думаешь, это поможет? Думаешь, можно убежать от… этого? От того, что звонило по телефону? От того, что было в баре?

Она посмотрела на темную воду, на бесконечный горизонт, где небо сливалось с морем в одну непроглядную массу.

– Не знаю, – призналась она. Голос ее звучал устало. – Но оставаться здесь – значит ждать, пока оно нас поглотит. Точно так же, как оно поглотило Октава. Мы должны двигаться. Искать ответы. Или хотя бы безопасное место.

– А если безопасных мест больше нет? – спросил я тихо, почти про себя. – Если та «трещина», о которой он говорил, проходит не где-то там, а прямо сквозь нас? Если то, от чего мы пытаемся убежать, находится внутри?

Кори обернулась ко мне. Ветер трепал ее плащ. В свете далекого портового фонаря ее лицо казалось бледным и измученным.

– Возможно, – сказала она. – Возможно, мы бежим от самих себя. От той части нас, которая помнит Октава, которая была с ним связана. От той части, к которой теперь тянется оно. Но даже если так, стоять на месте – худший вариант. Это как ждать прилива, стоя по колено в воде.

Она была права. Стоять на месте, ждать в пыльном баре, пока страх окончательно не парализует, было нельзя. Даже если бегство – это иллюзия. Даже если мы несем свой кошмар с собой, как улитка свой домик. Движение давало хотя бы видимость контроля, надежду на изменение. Мы помолчали, слушая рев моря. Волны накатывали и отступали, смывая следы на песке, если бы он здесь был. Море было вечным движением, вечным изменением, и одновременно – вечным постоянством. Оно было равнодушно к нашим страхам, к нашим поискам, к нашим потерям. Оно просто было.

– Хорошо, – сказал я наконец. – Уедем. Куда?

– У Октава были записи… координаты… какой-то заброшенной лаборатории, где он работал когда-то. Может, там? Может, там мы найдем что-то, что поможет понять? Или хотя бы спрятаться?Заброшенная лаборатория Октава. Звучало не слишком обнадеживающе. Скорее, как еще один шаг вглубь кроличьей норы. Но это был хоть какой-то план. Направление. Вектор движения прочь от парализующего ужаса «Пятничного Слона».

– Ладно, – кивнул я. – Поехали туда.

Мы повернулись и пошли обратно, прочь от моря, навстречу темным улицам города. Ветер дул нам в спину, подталкивая вперед. Но ощущение того, что мы бежим не только от чего-то, но и к чему-то, возможно, еще более страшному, не покидало меня.

Часть 1.8: Отсутствие как Присутствие

Пока мы шли обратно по пустынным улицам, направляясь к вокзалу, чтобы сесть на первый же ночной поезд, идущий в сторону тех координат, что были у Кори, мысли об Октаве снова наполнили голову. Но теперь это были не просто воспоминания или сожаления. Это было нечто иное, более сложное и тревожное. Его отсутствие – физическое, неоспоримое – ощущалось не как пустота, а как активное, давящее присутствие. Словно вакуум, который не просто пуст, а обладает силой всасывания, искажая пространство вокруг себя. Кори, шагавшая рядом, видимо, думала о том же.

– Странно, правда? – сказала она тихо, нарушив долгое молчание, нарушаемое лишь нашими шагами и отдаленным гулом ночного города. – Когда он был здесь, он часто казался… далеким. Вечно погруженный в свои теории, в свои миры. Иногда я смотрела на него и думала: он вообще здесь, со мной, или витает где-то в своих мультивселенных? А теперь, когда его нет… он повсюду. В каждом скрипе половицы, в каждой тени, в каждом телефонном звонке.

Я понимал, о чем она. Это было похоже на фантомную боль – конечности нет, но она болит, напоминает о себе постоянно. Октав исчез, но его «след», как выразился бы какой-нибудь философ-постструктуралист, отпечатался на всем, к чему он прикасался, на всех, кого он знал. И этот след был не просто пассивным отпечатком. Он был активен. Он вибрировал. Он притягивал… что-то. То, что говорило о трещинах из телефонной трубки.

– Это как в тех его теориях… – пробормотал я, пытаясь ухватить ускользающую мысль. – Он читал какого-то француза… Деррида? Что-то про то, что смысл рождается не из присутствия, а из отсутствия, из различия. Что слово «собака» означает «собаку» только потому, что оно не «кошка» и не «стол».

Кори кивнула.

– Да, он постоянно цитировал его. Говорил, что реальность – это текст, полный стираний и отсылок к тому, чего нет. Что «присутствие» – это иллюзия, создаваемая игрой отсутствий. – Она усмехнулась горько. – Кажется, он сам решил стать таким вот «отсутствием», чтобы доказать свою теорию. Стер себя из текста нашей жизни.

– Но стирание оставило дыру, – добавил я. – И теперь через эту дыру лезет что-то еще. Что-то, что использует его отсутствие как… портал? Как точку входа?

Эта мысль была пугающей. Что если Октав, пытаясь деконструировать реальность, сам стал инструментом для чего-то, что хотело войти в наш мир? Что если его исчезновение было не просто уходом, а… открытием двери? И теперь эта дверь осталась незапертой, и сквозь нее просачивается холод, статика и шепот из ниоткуда. Мы шли мимо темных витрин магазинов. В одной из них, в отражении стекла, я на мгновение увидел три фигуры вместо двух. Третья – высокая, неясная тень – шла чуть позади нас. Я резко обернулся. Улица была пуста. Лишь ветер гонял по тротуару опавшие листья и обрывки бумаги. Наваждение. Снова. Или нет? Может быть, тень Октава – его активное отсутствие – действительно следовала за нами? Не как призрак, а как… поле? Искажение реальности, которое мы несем с собой?

– Он всегда хотел быть больше, чем просто человеком, – сказала Кори, словно прочитав мои мысли. – Хотел стать идеей. Мифом. Может, у него получилось? Только цена оказалась слишком высокой. И платить приходится нам.

Мы подошли к вокзалу. Старое здание из темного кирпича, гулкое и пустынное в этот поздний час. Несколько сонных фигур дремали на скамейках. Расписание поездов на большом табло светилось неясными названиями станций, похожих на заклинания. Мы купили билеты на ближайший поезд, идущий примерно в нужном нам направлении. Куда именно приведут координаты Октава, мы не знали. Но это было уже не важно. Главное – уехать из этого города, от бара, от телефона, от ощущения присутствия того, кого нет. Хотя я все больше подозревал, что от этого нельзя уехать. Что отсутствие Октава теперь – часть нас. Часть мира. И оно будет преследовать нас, куда бы мы ни отправились. Оно стало тем самым слоном в комнате, который не просто занимает место, а ломает мебель и стены. И мы только что решили поехать прямо в его клетку – в заброшенную лабораторию, где он, возможно, и открыл свою трещину. Гениальный план.

Часть 1.9: Камень под Половицей

Прежде чем отправиться на вокзал, мы решили заскочить обратно в бар – не для того, чтобы выпить на дорожку, боже упаси, а чтобы забрать кое-какие вещи. У Кори там осталась сумка с записями Октава, теми самыми, с координатами. У меня – пара книг, которые я читал, да и просто хотелось убедиться, что мы ничего важного не оставляем в этом месте, которое внезапно стало враждебным. Возвращаться было жутко. Переулок казался еще темнее, а дверь «Пятничного Слона» – похожей на пасть какого-то доисторического существа. Мы толкнули ее с опаской. Колокольчик звякнул тихо, почти виновато. Внутри было пусто. Судзуки-сан исчез. Бар был погружен в полумрак и тишину, но тишина эта была тяжелой, давящей, как перед грозой. Лампа над стойкой тускло горела, освещая ряды бутылок и тот самый телефонный аппарат, который теперь казался зловещим артефактом. Пятно на стойке, похожее на лицо, никуда не делось. Холод, кажется, рассеялся, но ощущение чужого присутствия осталось. Словно кто-то затаился в тенях, наблюдая за нами. Мы быстро собрали свои вещи. Кори нашла свою сумку под стойкой. Я сунул в карман плаща томик Кафки. Мы уже собирались уходить, как вдруг Кори споткнулась. Ее каблук зацепился за что-то на полу у стойки.

– Черт! – выругалась она, едва не упав.

Я посмотрел вниз. Одна из половиц у самого ее основания была чуть приподнята, образуя небольшой порожек. Странно, я никогда раньше этого не замечал. И Кори, кажется, тоже.

– Осторожнее, – сказал я. – Пол совсем старый.

Кори наклонилась, чтобы поправить половицу. И вдруг замерла.

– Погоди… – прошептала она. – Она… шатается.

Она осторожно потянула край половицы вверх. Та легко поддалась, открывая темный прямоугольник подполья. Оттуда пахнуло сыростью, землей и еще чем-то – слабым, едва уловимым запахом, похожим на озон или статическое электричество.

– Что там? – спросил я, тоже наклоняясь.

Внутри было темно, но что-то… блеснуло? Нет, не блеснуло. Скорее, поглотило свет. Прямо под отверстием лежал предмет. Небольшой, округлый, абсолютно черный. Он казался неестественно темным, словно дыра в пространстве, поглощающая падающий на нее свет. Кори протянула руку, но тут же отдернула ее.

– Холодный, – прошептала она. – Ледяной.

Я набрался смелости и осторожно коснулся предмета кончиками пальцев. Холод был мгновенным и пронизывающим, гораздо сильнее, чем тот, что я ощущал ранее в баре. Он прошел сквозь кожу, добрался до костей. Предмет был гладким, идеально гладким, без единой шероховатости, словно отполированный миллионами лет в морских глубинах. Но это был не камень. Вернее, не обычный камень. Он был тяжелым для своего размера, и от него исходила… вибрация? Едва ощутимая, низкочастотная дрожь, которая отдавалась в кончиках пальцев. И еще было ощущение. Странное, иррациональное чувство притягивающей пустоты. Словно этот черный объект был якорем, удерживающим что-то невидимое. Или, наоборот, точкой утечки, через которую из нашего мира уходит тепло и свет.

– Что это? – спросил я шепотом, не решаясь взять его в руки.

– Не знаю, – ответила Кори так же тихо. – Но… это не просто камень. Я чувствую. Он… живой? Нет, не живой. Но и не мертвый. Что-то другое.

Мы смотрели на черный объект, лежащий в темном подполье, как завороженные. Откуда он здесь? Кто его сюда положил? Октав? Судзуки-сан? Или он появился сам по себе, как материализация того ужаса, что начал просачиваться в бар? Этот гладкий, холодный, вибрирующий кусок абсолютной черноты казался ключом ко всему происходящему. Физическим воплощением той «трещины», о которой говорил Октав и шептал голос из телефона. И он лежал здесь, под половицей бара, словно мина замедленного действия. Или как приманка. Что делать? Оставить его здесь? Забрать с собой? Оба варианта казались одинаково опасными. Оставить – значит позволить ему и дальше излучать свой холод и притягивать неизвестно что. Забрать – значит взять этот источник опасности с собой, нести его, как проклятие. Кори посмотрела на меня. В ее глазах был тот же вопрос.

– Мы не можем его здесь оставить, – сказала она наконец. – Если это связано с Октавом, с тем, что происходит… мы должны его забрать. Может, это поможет понять. Или защититься.Она достала из сумки платок, осторожно обернула им черный предмет и подняла его. Даже сквозь ткань я чувствовал исходящий от него холод. Кори положила сверток в сумку, туда, где лежали записи Октава. Черный камень рядом с координатами. Символично. И страшно. Мы быстро поставили половицу на место. Она встала ровно, скрыв темную пустоту подполья. Но мы оба знали, что там теперь пусто. Холодный, вибрирующий артефакт был с нами. Мы уходили из «Пятничного Слона» уже не просто спасаясь бегством. Мы уносили с собой часть его тайны, его ужаса. И эта часть была тяжелой и ледяной.

Часть 1.10: Билет в Один Конец из Тишины

Мы стояли на перроне ночного вокзала. Холодный ветер гулял под высоким сводчатым потолком, шевелил обрывки объявлений на стенах, пахнущих угольной пылью и креозотом. Наш поезд – длинная темная змея с тускло светящимися окнами – стоял у платформы, тихо шипя паром, словно усталое мифическое чудовище, готовое унести нас в неизвестность. Людей было мало. Несколько сонных пассажиров с чемоданами, проводница в строгой форме у входа в наш вагон, пара бездомных, греющихся у вентиляционной решетки. Атмосфера была гнетущей, полной предчувствий и невысказанных прощаний. Мы молчали. После находки черного камня слова казались ненужными, бессильными. Ощущение реальности происходящего пошатнулось окончательно. Бар, телефонные звонки, холод, шаги наверху, камень под половицей – все это сплеталось в тугой узел иррационального кошмара, из которого мы теперь пытались вырваться, сев в этот ночной поезд. Но было ли это бегством? Или лишь сменой декораций в том же самом спектакле ужасов? Я посмотрел на Кори. Она стояла, крепко прижимая к себе сумку, в которой лежали записи Октава и холодный черный артефакт. Ее лицо было напряженным, взгляд устремлен куда-то вдаль, сквозь рельсы и огни семафоров. Она тоже чувствовала это – мы не просто уезжали. Мы пересекали границу. Переходили из мира привычной, хоть и тоскливой, рутины в мир, где действуют другие законы. Мир Октава. Мир трещин и говорящей статики. И обратной дороги могло не быть.

Решение уехать созрело стремительно, под давлением страха и необъяснимых событий в баре. «Пятничный Слон», бывший тихой гаванью, внезапно обнажил свою темную сторону, стал источником угрозы. Оставаться там было равносильно самоубийству – медленному растворению в той вязкой, холодной тишине, что сгущалась вокруг отсутствия Октава. Мы бежали не столько за Октавом, сколько от того, что пришло на его место. От того, что копошилось в трещине, которую он либо нашел, либо создал. Записи с координатами, заброшенная лаборатория – это был лишь предлог, случайный вектор, указывающий направление прочь от эпицентра. Куда он приведет нас на самом деле, мы не знали. Возможно, прямо в пасть чудовищу. Но стояние на месте было невыносимо. Поезд дернулся, издал протяжный гудок, который эхом отразился от сводов вокзала. Проводница махнула рукой, приглашая войти. Мы поднялись по ступенькам в вагон. Внутри пахло пылью, старым деревом и чем-то неуловимо тревожным. Тусклый свет ламп освещал узкий коридор с дверьми купе. Мы нашли свое, вошли и закрыли за собой дверь. Сели напротив друг друга у окна. За стеклом медленно поплыли огни вокзала, перрон, редкие фигуры людей. Поезд набирал ход, унося нас из города, из привычной жизни, из той точки, где реальность дала трещину. Я посмотрел на Кори. Она достала из сумки черный камень, завернутый в платок. Даже на расстоянии я ощущал его холод. Она держала его в руках, словно пытаясь понять его природу, его тайну.

– Как думаешь, что это? – спросил я шепотом.

Она покачала головой.

– Не знаю. Но оно… важное. И опасное. Словно компас, который указывает не на север, а в бездну.

Поезд вырвался из города и помчался сквозь ночную тьму. За окном мелькали неясные пейзажи, деревья-призраки, редкие огоньки далеких домов. Стук колес отбивал монотонный ритм, убаюкивающий и одновременно тревожный. Я откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Образ «Пятничного Слона» стоял перед глазами – пыльный, тихий, с лицом на стойке и телефоном, из которого шепчет статика. Мы уехали оттуда. Но уехали ли мы от этого? Или мы просто везем это с собой, как черный камень в сумке Кори? Я чувствовал, что это путешествие – не просто поездка в другой город. Это спуск. Спуск в ту самую трещину, которую так настойчиво искал Октав. И билет у нас был только в один конец. Обратно, в тишину и пыль бара, дороги уже не было. Стук колес отбивал новый ритм. Тре-щи-на. Тре-щи-на. Тре-щи-на…

Глава 2: Дорога Сквозь Статику

Часть 2.1: Поезд в Ночь

Поезд несся сквозь непроглядную темень, разрезая ночь своим монотонным железным ритмом. Стук колес о стыки рельсов превратился в гипнотическую мантру: та-там, та-там, та-там… Звук проникал сквозь стены вагона, сквозь тонкую перегородку нашего купе, впитывался в самую плоть, становился частью внутреннего пульса. Мы сидели друг напротив друга в тусклом свете лампочки над столиком, похожей на усталый глаз циклопа. За окном не было видно ничего, кроме нашего собственного отражения, наложенного на летящую мимо тьму. Иногда мрак прорезали далекие огни – одинокий фонарь у переезда, свет в окне далекого дома, – но они лишь подчеркивали безбрежность окружающей пустоты. Вагон слегка покачивало, он скрипел и постанывал на поворотах, словно старый корабль, плывущий по невидимому морю. Воздух был спертым, пахло пылью, чем-то металлическим и неуловимым ароматом чужих путешествий, чужих надежд и разочарований, впитавшимся в потертую обивку сидений. Было ощущение замкнутости, почти клаустрофобии. Купе казалось тесной коробкой, капсулой, несущейся сквозь враждебное ничто. Или гробом на колесах. Эта мысль была неприятной, и я постарался отогнать ее, но она возвращалась, цепляясь за тревожный стук колес.

Кори дремала, откинув голову на спинку сиденья. Ее лицо в тусклом свете выглядело бледным и беззащитным. Рыжие волосы разметались по плечам. Сумка с записями Октава и черным камнем лежала у нее на коленях, она прижимала ее к себе даже во сне, словно боясь, что ее украдут. Или что содержимое сумки само решит сбежать. Я смотрел на нее и думал о том, как сильно она изменилась. Та беззаботная, немного сумасбродная девушка, которую я знал до исчезновения Октава, исчезла. На ее месте была эта – напряженная, колючая, с вечной тенью страха в глубине глаз. Что она видела там, «где заканчиваются карты»? Какие следы Октава она нашла, и почему они вели «в никуда или во все стороны сразу»? Она не рассказывала подробностей, а я не решался спрашивать. Между нами выросла стена – не вражды, нет, скорее, стена из невысказанных кошмаров, из опыта, который невозможно разделить. И сейчас, в этой тесной коробке поезда, несущегося сквозь ночь, эта стена ощущалась особенно остро. Мы были вместе, но бесконечно одиноки, каждый заперт в своем собственном вагоне страха.

Стук колес. Та-там, та-там… Ритм убаюкивал, но не успокаивал. Он ввинчивался в мозг, подчеркивая ощущение движения в пустоте. Куда мы едем? Координаты Октава – что это за место? Заброшенная лаборатория… Звучит как начало плохого фильма ужасов. Или как декорация для одного из его безумных экспериментов. Что если это ловушка? Что если Октав, или то, что им стало, или то, что пришло через оставленную им трещину, ждет нас там? Эта мысль заставила меня поежиться. Я потер ладони. Они были влажными и холодными. Я достал из кармана пачку сигарет, но тут же убрал ее обратно. Курить в купе было нельзя, а выходить в тамбур, в этот узкий, продуваемый сквозняками коридор, где тени кажутся гуще, а звуки поезда – громче, не хотелось. Я чувствовал себя запертым. Не только в этом купе, но и в самой ситуации. Мы сделали шаг – уехали из бара, сели в поезд. Но было ли это шагом вперед? Или мы просто глубже увязли в той же трясине? Стук колес казался теперь издевательским. Та-там… Ты-там… Ты-там… Словно поезд напоминал мне о моем присутствии в этом кошмаре наяву.

Я посмотрел на сумку Кори. Черный камень. Что это за вещь? Гладкий, холодный, вибрирующий кусок черноты. Артефакт из другого мира? Или просто странный геологический образец? Но его холод, его… неправильность… были слишком реальны. Я вспомнил ощущение ледяного ожога на кончиках пальцев. И ту едва уловимую вибрацию, словно внутри камня билось черное, медленное сердце. Может быть, это и есть та самая «трещина», о которой говорил Октав? Не метафора, а физический объект? Или якорь, удерживающий эту трещину открытой? И мы везем его с собой, к предполагаемому источнику – лаборатории Октава. Идея казалась безумной. Но что в нашей ситуации не было безумным? Сам Октав был безумен. Его идеи были безумны. И мир, который начал просачиваться сквозь оставленные им щели, подчинялся не логике, а кошмару. Возможно, чтобы выжить в этом мире, нужно было принять его правила. Принять абсурд. Принять черный камень как часть новой, искаженной реальности. Я снова посмотрел в окно. Тьма. Абсолютная, непроницаемая тьма. Лишь наше бледное отражение скользило по стеклу. Мне вдруг показалось, что поезд не движется вперед. Что он просто висит в этой темноте, а стук колес – лишь имитация движения, звуковая галлюцинация. Что мы застряли в лимбе, в переходном пространстве между мирами, и эта ночь никогда не кончится. Стало трудно дышать. Я расстегнул воротник рубашки. Воздух в купе казался тяжелым, лишенным кислорода. Кори что-то пробормотала во сне, повернулась, плотнее прижимая к себе сумку. Ее дыхание было ровным, но лоб слегка нахмурен. Какие сны видит она сейчас, в этом поезде, несущемся сквозь статичную тьму? Похожи ли они на мои? Или у каждого из нас свой собственный ад, спроецированный на внутренний экран под монотонный аккомпанемент колес? Та-там, та-там… Ритм бесконечности. Или ритм падения.