Одержимые землёй

Часть 3

Пока в гостиной разворачивалась сцена тяжелого, неловкого «откровения», Лили снова была в лесу. Её неудержимо тянуло туда с почти болезненной силой – странной смесью страха, неотступного любопытства и отчаянной, почти угасшей надежды найти хоть какой-то след пропавшей Тени. Разговор родителей, обрывки которого донеслись до неё сверху сквозь неплотно закрытую дверь, только усилил её растущую тревогу. Коллапс, спасение, бункер – эти слова, произнесенные ровным, бесстрастным голосом отца, звучали в её ушах как зловещее, леденящее кровь подтверждение её худших догадок, почерпнутых из истории браузера.

Она шла медленно, почти на цыпочках, осторожно ступая по влажной, пружинящей лесной подстилке. Солнце уже клонилось к закату, пробиваясь сквозь густую зеленую листву косыми, золотистыми лучами, которые создавали в тихом лесу причудливую, постоянно меняющуюся игру света и тени. Воздух был густым, неподвижным, пахнущим прелой листвой, влажной землей, грибами и чем-то еще – тем самым слабым, но теперь отчетливо узнаваемым запахом потревоженной глины, который намертво ассоциировался у неё с отцом и его тайными работами.

Она забрела чуть глубже, чем обычно, миновав то место у старого ручья, где нашла квадрат вскопанной земли и ржавый тяжелый болт. Здесь деревья стояли плотнее, подлесок был гуще, почти непроходимым, а тишина – абсолютной, почти оглушающей. Она уже почти повернула назад, к дому, чувствуя подступающий страх темноты, когда её взгляд случайно зацепился за что-то необычное на шершавом стволе старого, могучего дуба, стоявшего чуть в стороне от едва заметной, заросшей тропинки.

Подойдя ближе, она увидела его. Знак. Он был вырезан на темной, морщинистой коре дерева – грубо, но глубоко, очевидно острым ножом или каким-то другим инструментом. Это был простой, даже примитивный символ: вертикальный православный крест, но его нижняя косая перекладина была перечеркнута жирной, уверенной горизонтальной линией. Линии надреза были свежими, края еще не успели потемнеть и затянуться под воздействием воздуха. Из глубокой вертикальной борозды даже сочилась капелька вязкого древесного сока, похожая на янтарную слезу.

Лили замерла, глядя на странный знак. Он был ей смутно знаком. Где она могла его видеть раньше? Сердце заколотилось быстрее, когда в памяти всплыл четкий образ – те странные, тяжелые, безликие картонные коробки, которые недавно привозил курьер. На одной из них, прямо на желтом упаковочном скотче, которым она была перевязана крест-накрест, был небрежно нацарапан точно такой же символ. Маленький, едва заметный, но теперь она узнала его безошибочно.

Крест, перечеркнутый линией. Что он означал? Почему отец вырезал его здесь, в лесу, на этом конкретном дереве? Это была его личная метка? Указатель пути к бункеру? Или что-то иное, имеющее сакральный, понятный только ему одному зловещий смысл?

Сам по себе символ был простым, почти детским. Но в общем контексте всего происходящего – отцовской нарастающей одержимости, тайного строительства бункера, его пугающих речей о конце света и необходимости «очищения» – этот незамысловатый знак приобретал по-настоящему зловещее значение. Он был как тайная печать тайного общества сумасшедших, как условная метка на карте, ведущей в очень опасное место, как символ веры безумного фанатика.

Лили осторожно провела кончиками пальцев по грубым, свежим линиям, вырезанным на живой коре. Дерево под её пальцами казалось теплым, почти живым, и от этого прикосновения ей вдруг стало по-настоящему не по себе. Словно она прикоснулась к чему-то глубоко запретному, к тайне, которая совершенно не предназначалась для её глаз. Знак на дереве был еще одним недостающим фрагментом ужасной головоломки, которую она пыталась собрать, но каждый новый фрагмент делал общую картину не яснее, а только темнее и страшнее.

Она быстро огляделась вокруг. Лес внезапно затих, даже невидимые птицы смолкли. Тени деревьев резко удлинились, сливаясь и переплетаясь на земле в причудливые, темные узоры. Ей отчетливо показалось, что за ней наблюдают. Не отец, нет. И не тот черный ворон. Что-то другое. Древнее. Что-то, что было незримо связано с этим знаком, с этим старым лесом, с той страшной тайной, которую её отец пытался то ли похоронить глубоко под землей, то ли, наоборот, разбудить. Она поспешно отступила от дуба, от зловещего знака, который смотрел ей вслед со ствола дерева, как немигающий, темный глаз из самой сердцевины молчаливого леса. Ей нужно было немедленно убираться отсюда. Как можно скорее. Бежать.

Часть 4

Лили вернулась из леса взволнованная до предела, с бешено колотящимся сердцем. Грубый знак, вырезанный на коре дуба, не выходил у неё из головы. Он был как ключ, но она не знала, к какой двери его приложить, хотя инстинктивно чувствовала – за этой дверью скрывается что-то важное и очень опасное. Она проскользнула в дом тихо, как мышка, стараясь не привлекать лишнего внимания родителей. Эмили все еще сидела в гостиной, неподвижно глядя в окно, её лицо было бледным и напряженным после тяжелого разговора с Майклом. Сам Майкл, по всей видимости, снова закрылся в своем кабинете. Из-под двери не было слышно ни звука.

Лили поднялась к себе, но не могла найти покоя в своей комнате. Она ходила из угла в угол, перебирала свои мрачные рисунки, пыталась читать книгу, но мысли её снова и снова возвращались к лесу, к знаку на дереве, к отцу. Что именно он задумал? Насколько все серьезно? Его слова о коллапсе и необходимости «спасения», которые она подслушала, стоя на лестнице, звучали как откровенный бред сумасшедшего, но его действия – тайное строительство в лесу, анонимные посылки, крупные траты денег, странная глина на ботинках – говорили о том, что он действует методично, хладнокровно и целенаправленно.

Ближе к ночи, когда дом окончательно погрузился в сонную, но напряженную тишину, Лили почувствовала сильную жажду. Пересохло во рту. Она тихонько, стараясь не скрипеть половицами, спустилась на кухню за стаканом воды. Проходя мимо кабинета отца, она случайно заметила, что дверь на этот раз не заперта, а лишь плотно притворена. Из-под неё не пробивался свет, но до неё донесся тихий, едва различимый звук. Голос.

Она замерла у двери, задержав дыхание, прислушиваясь изо всех сил. Это был голос отца. Он говорил тихо, монотонно, почти без интонаций и пауз. Но с кем он мог говорить в такой поздний час? Было далеко за полночь, слишком поздно для обычного телефонного звонка по работе. Может, он говорил с кем-то по скайпу? Или… неужели он говорил сам с собой?

Лили осторожно, стараясь не издать ни звука, прижалась ухом к прохладному гладкому дереву двери. Голос был приглушенным, но некоторые слова и фразы она могла разобрать.

– …да, да… подготовка почти завершена… – бормотал Майкл в темноте кабинета. – Еще немного… остались последние штрихи… совсем немного…

Наступила короткая пауза, словно он слушал ответ. Затем снова:

– …они не понимают… слепы… абсолютно слепы… но это уже неважно… скоро все изменится… необратимо…

Голос звучал странно. Не так, как обычно говорил её отец. Он казался более низким, глухим, и в нем отчетливо слышались какие-то сухие, механические, металлические нотки, словно он говорил через старый динамик или его голос намеренно искажался радиопомехами. Иногда Лили казалось, что это и не совсем его голос, а чья-то чужая, плохая имитация.

– …скоро все будут чистыми… – произнес голос чуть отчетливее, и от этих буднично сказанных слов у Лили по спине пробежал ледяной мороз. – Очищенными от всей грязи этого прогнившего мира… Здесь… Внизу… Наконец-то в безопасности…

Внизу. Снова это слово. Как в её кошмарном сне об отце, упорно уходящем под землю. Как в его дневном разговоре с Эмили. Внизу. В том самом бункере?

– …да, конечно… милосердие… это будет акт высшего милосердия… для них… да и для всех… – продолжал шептать искаженный голос за дверью. – Они даже не поймут… Они не будут страдать… Все будет быстро… Чисто… Идеально чисто…

Лили резко отшатнулась от двери, инстинктивно зажав рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса. Милосердие? Чистота? О ком он говорил? О них? О ней и маме? Он что, собирается… убить их? Убить во имя какого-то своего безумного, искаженного понятия «очищения»? Прежде чем «спасти»?

Голос за дверью внезапно замолчал. Наступила гнетущая тишина, еще более страшная, чем его искаженный, ледяной шёпот. Лили стояла одна в темном коридоре, дрожа всем телом от макушки до пяток. Она не знала, с кем именно говорил её отец в пустом темном кабинете. По телефону с таким же безумцем, как он сам, из своего «клуба выживальщиков»? С воображаемым собеседником? Или с тем самым шёпотом из стен, который наконец обрел вполне конкретный голос? Теперь это было уже не важно. Важно было что он говорил. Его слова были не просто бредом – они были планом. Конкретным, продуманным планом убийства.

Жажда моментально прошла. Лили развернулась и на цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, почти не дыша, бросилась обратно в свою комнату. Она заперла дверь на хлипкую, старую щеколду – слабая защита, но сейчас она казалась ей надежнее банковского сейфа. Она забилась в самый дальний угол кровати, обхватив колени руками, и вслушивалась в мертвую тишину дома, которая теперь казалась наполненной не просто тревогой, а смертельной, неминуемой угрозой. Её отец был не просто одержим концом света. Он сам собирался стать его персональным вестником. Апостолом Апокалипсиса. Для своей собственной семьи.

Часть 5

На следующее утро дом казался обманчиво, пугающе нормальным. Солнце ярко светило в чистые окна, птицы щебетали на идеальном газоне, Майкл спустился к завтраку в своем обычном строгом костюме, спокойно выпил чашку своего «особенного» кофе, пролистал биржевые новости в планшете, поцеловал на прощание оцепеневшую Эмили и молча кивнул Лили, которая сидела за столом с нетронутой тарелкой и старалась не встречаться с ним взглядом. Затем он как ни в чем не бывало уехал на работу. Но под этой хрупкой поверхностью рутины бурлил и клокотал вчерашний ужас. Лили была бледной и молчаливой, как призрак, слова отца, подслушанные ночью, оглушающе звучали у неё в ушах. Эмили двигалась по дому в своем кресле с преувеличенной, почти механической точностью, её лицо было похоже на застывшую гипсовую маску, едва скрывающую бурю страха и отчаяния. Она нутром понимала, что должна немедленно что-то предпринять, бежать, спасать себя и дочь, но что? И как? Кому верить? Куда бежать?

Повинуясь какому-то внезапному, безотчетному инстинкту, она решила убрать вещи Майкла, которые он оставил разбросанными в гостиной – вчерашнюю газету, пустую кофейную чашку на блюдце. Машинально, как делала сотни раз за годы их совместной жизни, она взяла его пиджак, небрежно брошенный на спинку кресла, чтобы отнести его в шкаф в прихожей. Обычно Майкл был невероятно педантичен в отношении своей одежды, всегда аккуратно вешал пиджаки на плечики. Эта маленькая деталь, эта неожиданная небрежность, показалась ей еще одним тревожным знаком в череде других.

Пиджак был немного тяжелее обычного. Машинально, по старой привычке, она проверила карманы – когда-то она так следила за тем, чтобы он не забыл ключи от машины или бумажник. Во внутреннем нагрудном кармане её пальцы наткнулись на аккуратно сложенный вчетверо листок плотной бумаги.

Это был чек. Кассовый чек из крупного оружейного магазина «Оружейный мир», расположенного на другом конце города, в промышленном районе. Эмили медленно развернула его, её руки похолодели и задрожали так, что она едва могла сфокусировать взгляд на строчках. Дата на чеке была недельной давности. А в списке покупок черным по белому значилось:

Пистолет Глок 19, калибр 9мм – 1 шт.

Патроны 9мм, уп. 50 шт. – 4 уп.

Набор для чистки и смазки оружия – 1 шт.

Кобура поясная скрытого ношения – 1 шт.

Общая сумма была внушительной – несколько сотен долларов. Той самой суммы как раз не хватало на их общем банковском счету за прошлую неделю, что Эмили тогда с тяжелым сердцем списала на очередные загадочные «инвестиции в безопасность».

Глок 19. Двести патронов. Набор для чистки. Кобура скрытого ношения. Эмили сидела в своем кресле, тупо глядя на чек, и строчки расплывались у неё перед глазами от подступивших слез ужаса. Майкл. Её муж. Купил пистолет. Не охотничье ружье, не травматический пистолет для самообороны, а настоящий боевой пистолет, такой, каким пользуется полиция и военные. И двести патронов к нему. Зачем? Зачем тихому бухгалтеру, никогда в жизни не державшему в руках настоящего оружия, кроме, возможно, водяного пистолетика в далеком детстве, понадобился боевой Глок, полный боекомплект и кобура для скрытого ношения?

Она сидела в своем кресле посреди тихой гостиной, залитой утренним солнцем, и сжимала чек в руке так сильно, что костяшки пальцев побелели. Воздух в комнате стал густым, плотным, его было трудно вдыхать, словно из него разом выкачали весь кислород. Тревожный рассказ Лили о подслушанном ночью разговоре, слова самого Майкла о грядущем «милосердии» и «очищении», а теперь этот кассовый чек – все складывалось в одну чудовищную, леденящую душу картину. Оружие было куплено не для гипотетической защиты от мародеров и зомби после всемирного коллапса. Оно было куплено для чего-то другого. Для чего-то конкретного. Близкого. Здесь и сейчас.

Вечером, когда Майкл вернулся с работы, Эмили ждала его в гостиной. Она не стала ходить вокруг да около, подбирать слова. Она просто молча протянула ему чек.

– Что это, Майкл? – спросила она тихо, но её голос звенел от сдерживаемого ужаса и подступающей истерики.

Он взял чек из её дрожащей руки, мельком взглянул на него. На его лице не отразилось ни удивления, ни смущения, ни страха быть пойманным. Лишь легкая, почти незаметная тень досады, что его нехитрый план конспирации провалился.

– А, это… – он снова пожал плечами, тот самый ничего не значащий жест, который теперь вызывал у неё приступ тошноты. – Да вот, решил заняться спортивной стрельбой. Для снятия стресса. Говорят, очень полезное хобби. Рекомендую.

– Спортивной стрельбой? – переспросила Эмили почти шепотом, чувствуя, как внутри у неё все обрывается и холодеет. – Ты? Майкл, ты же боишься даже громких звуков фейерверка! Ты никогда в жизни не интересовался оружием!

– Ну, вот решил попробовать что-то новое, – он заставил себя улыбнуться своей фальшивой, мертвой, не достигающей глаз улыбкой. – Говорят, хорошо прочищает мозги. Снимает напряжение. Не волнуйся, Эм, я буду очень осторожен. Все под контролем. Всегда под контролем.

Он аккуратно забрал чек, сложил его и убрал в карман брюк. Затем развернулся и направился к своему кабинету. Снова. Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине. Он оставил её одну с её леденящими страхами. Спортивная стрельба. Ложь была такой вопиющей, такой неуклюжей, такой откровенно издевательской, что от неё становилось только страшнее. Он купил боевой пистолет. И он так грубо, так нагло лгал об этом. А значит, у него были веские причины это скрывать. Причины, о которых Эмили боялась даже думать. Но пистолет был реален. И двести патронов к нему тоже были реальны. И они, скорее всего, находились где-то здесь, в этом идеальном доме с идеальным газоном. Или там, в его тайном сыром логове в лесу. Готовые к использованию. Для «милосердия». Для «очищения». Для них.

Часть 6

После того, как мать, бледная и трясущаяся, показала ей чек на покупку пистолета, мир Лили окончательно съежился до размеров её всепоглощающего страха. Тяжелое знание о том, что у отца теперь есть настоящее боевое оружие, и его нелепая, циничная ложь о «спортивной стрельбе» превратили её смутные предчувствия и кошмары в леденящую, почти физическую уверенность – он задумал что-то ужасное. Что-то необратимое. Ночи стали для неё непрекращающейся пыткой – она прислушивалась к каждому шороху в спящем доме, вздрагивала от любого скрипа половиц, от любого звука за окном, а навязчивый шёпот из стены теперь казался ей не просто странным, а зловещим предзнаменованием, обратным отсчетом перед катастрофой. Сны тоже не приносили облегчения, становясь лишь гиперболизированным продолжением дневных кошмаров.

Один сон повторялся особенно часто, возвращаясь снова и снова, почти каждую ночь, каждый раз обрастая новыми, пугающими деталями и подробностями.

Ей снилось, что она идет по подземному коридору. Длинному, бесконечному коридору, уходящему куда-то вглубь темной, непроглядной земли. Стены были неровными, словно грубо высеченными в скальной породе или спрессованной влажной глине, они были холодными и липкими на ощупь, и от них исходил тот самый тяжелый, затхлый запах сырой земли, плесени и ржавого железа, который она впервые уловила у запертой двери гаража. Потолок был низким, давящим, казалось, он опускается все ниже, грозя раздавить её. Освещение было тусклым, дрожащим, мерцающим, исходящим от редких, непонятно где расположенных источников света, похожих на призрачные болотные огни.

Она шла одна, совершенно одна, её шаги гулко отдавались в мертвой тишине подземелья. Коридор постоянно петлял, неожиданно разветвлялся, снова сходился, превращаясь в настоящий запутанный лабиринт, и Лили чувствовала растущую, удушающую панику – она совершенно не знала, куда идет, и не понимала, как выбраться из этого кошмара обратно на поверхность, к свету.

Но самое странное и самое жуткое было не это. Стены этого бесконечного коридора были сплошь покрыты рисунками. Её рисунками. Теми самыми, что она рисовала в своем альбоме в последние недели – искаженные, скрюченные деревья, пустые дома с темными глазницами окон, безликие фигуры, упорно уходящие под землю. Но здесь, на этих подземных глиняных стенах, они выглядели иначе. Они были гораздо больше, грубее, контуры – глубже, словно нацарапанные на камне каким-то острым предметом. И они были… они были живыми.

Лили видела, как корявые ветви нарисованных деревьев медленно, но заметно шевелятся, изгибаясь и цепляясь друг за друга, как пальцы артритного старика. Видела, как пустые темные окна нарисованных домов на мгновение вспыхивают тусклым, недобрым внутренним светом, словно кто-то зажег внутри грязную сальную свечу. Видела, как безликие фигуры людей на рисунках едва заметно меняют позы, медленно поворачивают свои темные пятна-головы, смотрят на неё невидимыми, но ощутимыми глазами. Ей казалось, что стены дышат вместе с ней, что её собственные творения, порождения её страхов и тревог, ожили в этом душном подземном лабиринте и молча, пристально наблюдают за каждым её шагом.

Она ускоряла шаг, почти бежала, пытаясь убежать от своих оживших рисунков, но коридор все не кончался, а образы на стенах становились все более жуткими и откровенно угрожающими. Появлялись новые – тот самый знак креста, перечеркнутого линией, повторяющийся снова и снова, как навязчивый узор; огромный черный ворон с блестящими, как бусины, глазами; её пропавшая кошка Тень, но с хищным, злобным оскалом на морде; лицо матери, искаженное гримасой невыносимого ужаса.

И сквозь тихий шелест и шорох оживших рисунков она снова слышала голос. Тихий голос отца. Не тот громкий, что был днем, а тот тихий, искаженный, вкрадчивый шёпот, который она слышала из-за двери кабинета. Он звучал не из какого-то конкретного места, а отовсюду сразу, он был словно вплетен в саму влажную, тяжелую ткань этого кошмарного подземелья.

– Ты здесь, Лили, – вкрадчиво шептал голос. – Ты все-таки нашла дорогу. Молодец.

Она зажимала уши руками, но шёпот проникал прямо в мозг, игнорируя все преграды.

– Не бойся. Это твой новый дом теперь. Наш настоящий дом. Дом для избранных.

Она бежала без сил, спотыкаясь и падая в вязкой полутьме, её сердце бешено колотилось, грозя вырваться из груди.

– Ты ведь тоже это чувствуешь, правда, Лили? – продолжал голос, становясь настойчивее, почти приказывая. – Зов земли. Необходимость очищения. Глубоко внутри себя.

Она плакала, давилась слезами, беззвучно молила, чтобы это наконец прекратилось.

– Ты тоже часть плана, Лили, – настойчиво шептал голос отца, и в этом шепоте не было ни тепла, ни сочувствия, ни капли сомнения, только ледяная, чугунная, непреклонная убежденность. – Ты здесь совершенно не случайно. Ты – ключ. Помни об этом. Ключ ко всему.

Она просыпалась рывком, в холодном поту, с криком, застрявшим в пересохшем горле. Коридор. Рисунки. Голос отца. Сон был таким пугающе реальным, таким физически осязаемым, что ей требовалось несколько долгих минут, чтобы прийти в себя, убедиться, что она в своей знакомой комнате, в своей мягкой кровати, а не в том жутком, холодном подземном лабиринте. Но ощущение липкого, парализующего страха оставалось с ней надолго, иногда на весь день. Сон был не просто кошмаром. Он был недвусмысленным предупреждением. Или приглашением. Мрачным приглашением в тот искаженный мир, который методично строил её отец под их идеальным газоном. Мир, где её собственные страхи оживали на стенах, а голос отцовского безумия называл её «ключом» и важной «частью плана». Плана, от одного предчувствия которого кровь стыла в жилах.

Часть 7

В череде больших, пугающих перемен, сотрясавших основы их жизни, были и мелкие, почти незаметные на первый взгляд странности, которые, тем не менее, вносили свою весомую лепту в общую, безрадостную картину медленного распада привычного мира Майкла Грейвса, а вместе с ним – и мира всей семьи. Одной из таких почти комичных, если бы не общий контекст, странностей стал кофе.

Майкл всегда пил кофе. Самый обычный, недорогой кофе из ближайшего супермаркета, тот, что Эмили по привычке покупала каждую неделю вместе с молоком и хлопьями. Две полные ложки растворимого или стандартная чашка из старенькой капельной кофеварки утром, чтобы окончательно проснуться, еще одна – вечером, по приходу с работы, чтобы снять усталость. Никаких особых предпочтений, никаких сложных ритуалов. Просто функциональный, привычный напиток, неотъемлемая часть ежедневной рутины.

Но в последнее время все радикально изменилось. Он вдруг перестал пить тот кофе, что был дома. Сначала он просто отказывался, ссылаясь на то, что ему не хочется или вредно для сердца. Потом неожиданно начал приносить свой собственный – заливал его утром в большой стальной термос и брал с собой на работу, а дома демонстративно заваривал его в старом френч-прессе, который он торжественно извлек с пыльных антресолей.

Это был какой-то совершенно особенный кофе. Определенно не тот, что продавался в местных бакалейных лавках или даже в специализированных кофейных магазинах. Зерна были очень темными, почти черными, крупными, маслянистыми на вид, с непривычно сильным, густым, тяжелым ароматом, в котором причудливо смешивались ноты горького черного шоколада, едкого торфяного дыма и чего-то еще, незнакомого, терпкого, почти лекарственного. Упаковка, в которой он хранил зерна, была предельно невзрачной, из грубой коричневой бумаги, без ярких рекламных этикеток, только название, написанное странными, угловатыми, почти руническими буквами, и едва различимая пометка «Импорт из…» – дальше было неразборчиво, словно название экзотической страны-производителя было намеренно стерто или размыто водой.

Он заказывал его где-то в интернете, и посылки с этим кофе приходили не на домашний адрес, а на анонимный абонентский ящик в почтовом отделении на другом конце города, который он, как выяснилось, завел совсем недавно. Он никогда и никому не предлагал попробовать этот таинственный кофе, ревниво оберегая свои драгоценные запасы, словно это было нечто большее, чем просто напиток. Процесс заваривания превратился для него в некий строго соблюдаемый ритуал: он тщательно отмерял зерна на аптекарских весах, методично молол их вручную в старой чугунной мельнице, заливал горячей водой строго определенной температуры, засекал время по часам и ждал ровно четыре минуты, ни секундой больше, ни секундой меньше, прежде чем медленно, с видимым наслаждением опустить поршень френч-пресса.

Однажды Эмили, пытаясь наладить хоть какой-то диалог, нарушить эту стену отчуждения, спросила его с деланным любопытством, почему он так внезапно и страстно полюбил именно этот странный кофе.

Он как раз сделал медленный глоток из своей любимой чашки, на мгновение прикрыв глаза, словно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям или ожидая какого-то особого эффекта.

– Только этот вкус… настоящий, – сказал он тихо, почти благоговейно, не открывая глаз. – Все остальное… просто суррогат. Дешевая подделка. Отрава.

– Подделка? – искренне удивилась Эмили. – Но это же просто кофе, Майкл. Зерна как зерна.

Он открыл глаза и посмотрел на нее своим новым, странным, отстраненным взглядом, в котором сквозило снисходительное сожаление к её наивности.

– Ты не понимаешь, Эмили. Дело не только в кофе. Весь этот ваш мир вокруг – подделка. Сплошная иллюзия. Фальшивка. Пластиковые улыбки, силиконовые тела, фальшивые новости по телевизору, пустые обещания политиков… Люди пьют поддельный кофе из бумажных стаканчиков, смотрят поддельные фальшивые фильмы, проживают поддельную, бессмысленную жизнь. Они настолько привыкли к этому, что даже не замечают подмены. Они разучились отличать настоящее от суррогата. – Он снова сделал медленный, осмысленный глоток. – А этот кофе… он настоящий. Он пробуждает. Он помогает видеть вещи… такими, какие они есть на самом деле. Без прикрас. Без иллюзий.