Мирская суета (рассказы разных людей)

Хотел я ему это сказать, но промолчал. Вдруг не так поймет. Одно дело быть самому болваном по части вина, другое дело ‒ его объявить болваном во всем. Еще обидится. Друг детства, как-никак.

И когда он снова начал давить меня потоком мудреных слов: «это итальянское из Наббиоло с вишневой терпкой горчинкой, вот освежающий Гренаш, а вот портвейн из португальской долины Доро», мне показалось, что мой друг раздулся, как мыльный пузырь, словно в нем, как в молодом вине, начался процесс брожения и газы мечутся внутри, не находя выхода. Подпрыгнет сейчас в кресле, наполненный этими призрачными газами, поднимется в воздух и улетит туда… к реке, к лесу. И лопнет, марая белоснежные стволы берез. Исчезнет, как привидение. И я потеряю друга.

Как бы заставить его перейти на нормальный язык?

‒ А может, хватанем нашей водочки по 100 грамм? Ее дегустировать не надо. А то у меня весь организм пропитался виноградниками мира и, чувствую, скоро воспалится. Особенно нижняя часть, ‒ затаив дыхание, предложил я.

‒ Ты еще токайское не пробовал, ‒ попытался возразить мой друг. Но задумался. И тут же расплылся в улыбке. Аж рот стал до ушей. Я раньше не замечал: у него рот, как у лягушки. В такой на кончик языка полбутылки вылить можно.

С возрастом волосы выпадают, зубы ‒ тоже, аппетит снижается, а рот всё растет и растет. И запросы ‒ тоже. Непонятно устроена наша жизнь.

И вдруг принимается дерзкое, неожиданное решение. Видимо, какую-то часть вина он всё-таки незаметно проглотил. А как яростно меня отговаривал!

‒ А давай! ‒ сделал он знакомый мне со школы жест. Возраст никогда не меняет характерные детские жесты и улыбку. ‒ У меня есть анисовая!

Давно бы так! Видимо, язык у него тоже одеревенел от вина. А ведь мы пытаемся поговорить…

Через час я начал узнавать моего друга. Слова стали понятными, жесты ‒ мальчишескими, шутки ‒ ребячьими, энергия ‒ детской, мысли ‒ молодецкими, и, самое главное, сошла маска с лица ‒ меркантильная, самодовольная, самоуверенная корочка. Мы заговорили взахлеб, перебивая друг друга. Странно, но хаотичный диалог никого не раздражал. Разговор с каждой минутой становился оживленнее. Время от времени мой друг вскакивал с кресла, подбегал ко мне и от всей души обнимал, приговаривая:

‒ Молодец! Правильно говоришь! Ты настоящий друг! Уважаю! Мой дом ‒ твой дом!

Глаза его сверкали, как в 16 лет. В этом возрасте можно говорить только правдивые слова, но запросто заблуждаться. Винить в собственных неудачах всех, кроме себя. Быть самоуверенным, чтобы выглядеть независимым, но бояться двойки в дневнике. Быть бесшабашным, но принимать близко к сердцу мелочи жизни. Гордиться собой и считать себя ничтожеством. Уважать за то, что ты умеешь презирать других. Считать себя непризнанным гением, потому что тебя никто не понимает. Любить свое «я» не задумываясь, потому что ты просто лучше всех. В упор не замечать своих недостатков и одновременно болезненно комплексовать по поводу них. Наглеть от страха и робости, но быть убежденным, что ты бесстрашен. Быть слабым, но выдавать это за силу. Твердо верить в свои убеждения, смеясь над чужими, ничего по сути не понимая в жизни. Слепо верить, что ты центр вселенной, и поэтому, если присмотреться, ты лучший прямоходящий индивид на планете Земля…

Хорошо быть юным!

Мы всё это вспомнили. И еще много разного. Так заболтались, что не заметили, как засиделись далеко за полночь. Я даже не увидел, кто и когда включил красивые канделябры. Может они сами зажигаются? Не знаю. Я хотел спросить, но не успел.

Часа в два ночи мы поджарили по паре отбивных и с удовольствием съели их, забыв про гастрит, изжогу и холестерин. Потом слушали группу «Битлз». И от того, что музыка переплелась с нашей юностью, друг мой расчувствовался и, блестя слезами на глазах, поцеловал меня по-христиански в темечко.

‒ Мы будем встречаться каждый день! ‒ добавил он под впечатлением от знакомого мотива.

Разве мы могли так поговорить, дегустируя коллекционные вина? Что нас ждало, если бы мы не прервали это скучное действо? Долгий, унылый разговор о виноградниках?

…Когда начало светать, я вдруг вспомнил, что скоро на работу.

‒ К черту работу! ‒ сказал убежденно мой друг. ‒ Мы так редко видимся!

При упоминании черта я вспомнил о шефе, поэтому сразу просветлев умом, заявил, что забастовка в лице двух особ отменяется и что надо искать выход из положения. Прямо из-за стола уезжать на работу я не привык.

‒ Тогда поспим пару часиков, ‒ нашел мудрый выход из сложившейся ситуации мой отяжелевший друг. И сразу сник, помрачнел, обмяг и постарел на четверть века.

Неужели возраст не есть величина постоянная? Сегодня тебе с утра 50, а к вечеру вдруг «стукнет» 20, а завтра в какой-то момент ты почувствуешь себя на все 80…

Спали мы в гостиной вдвоем. Диван долго не хотел раздвигаться, мой друг отчаянно ругал его и тех, кто его придумал, порывался спать рядом на гранитном полу. Но мне стало стыдно, что хозяину будет некомфортно, я проявил упорство и мы всё-таки с трудом заставили его поместить нас обоих. Заснули в обнимку, нос к носу.

«Ну и черт с ним, что он полюбил вино! ‒ подумал я, засыпая. ‒ Главное, мы остались близки друг другу!»

Я надеялся, что мне приснится куча райских снов, но спали мы, как показалось, одну секунду и я ничего не успел увидеть.

Наутро мой друг затейливых слов не произносил. Был немногословен. Больше вздыхал. Он приготовил на тостере пару бутербродов, сварил по чашке кофе. Выглядел более старым, чем вчера.

Позавтракав, я почувствовал легкость на душе, как будто заново родился. Хорошо, когда люди умеют снимать маску зрелости хотя бы на время, хотя бы по ночам, хотя бы один раз в год, невзирая на ущерб здоровью. Они ‒ герои обывательской жизни!

Я сел в машину и поехал на работу, ощущая себя как в 16 лет.

Правда, длилось это чувство до первого служебного вопроса…

3. Первое свидание

Много всякой всячины написано о любви. О первой, юношеской, о второй, о третьей, о любви на склоне лет. А о самой детской, наивной, нулевой, которая неуклюжа и смешна, как первые шаги ребенка, люди стыдятся рассказывать.

Мои друзья-сверстники начали влюбляться с пятого класса, если не раньше. Провожали девочек домой, носили им портфели, гуляли с ними по улицам, стараясь не попадаться знакомым на глаза, мечтая о возрасте, когда запросто заходят в солидный ресторан или приглашают подругу к себе домой без опасения, что мама станет помехой общению.

С пятого класса, если не раньше, ко мне девочки тоже проявляли внимание: давали пользоваться своими конспектами, делились шпаргалками, оказывали мелкие услуги, иногда дарили простенькие подарки, не предусмотренные обязательной школьной разнарядкой. Незаметно, но так, чтоб я один замечал, поглядывали в мою сторону. Они, наверное, жалели меня: глаза мои в ребячьем возрасте были печальными и наивными.

А я считал их внимание намеком: хотят, чтобы я таскал их портфели. Размечтались! И делал безразличный и презрительный вид.

К девчонкам я относился в то время свысока, как к младшим школьникам. Кому же в пятом классе придет в голову носить портфели первоклашкам?

К восьмому классу друзья начали хвастаться приобретенным «мужским» опытом, по-свойски открывали секреты, как правильно целоваться, чтобы свести женщину с ума, грубовато рассказывали о любви и все, кто испытал её до конца, авторитетно заявляли, что ничего в ней необыкновенного нет. Каждый рассказчик представал в моих глазах настоящим мужчиной и, непроизвольно завидуя ему, я стал пристальнее смотреть на девочек из нашего класса, стараясь разглядеть среди них ту, которую можно полюбить.

К моему разочарованию, все они были на одно лицо, и разговаривать с ними было скучно.

Мне больше нравилось посещать спортивные секции, чем сюсюкать с особами женского пола. Интереснее болтаться во дворе, по городу и заниматься тем, что гасит любопытство и энергию.

Я научился хорошо играть в баскетбол, бегать на лыжах. Я сдал зачет на первый спортивный разряд и гордился, что был крепким парнем, достойным уважения пацанов, а не девчонок.

В те годы интернета не было, и к 15 годам я пристрастился к чтению книг. В нашем доме их было достаточно. Я читал запоем всё подряд: от книг «О вкусной и здоровой пищи» до Бальзака, Диккенса и Достоевского. Когда у меня отбирали книгу и насильно укладывали спать, я читал с фонариком под одеялом. У мамы даже возникли опасения по поводу моей чрезмерной любви к чтению. Папа ее успокаивал: перечитает всё, что у нас есть, и угомонится.

Но он ошибся, потому что упустил из виду библиотеки. Когда книг дома стало не хватать, я записался в городскую библиотеку.

И вот тут-то…

Хрупкая девушка (видимо, выпускница института), на которую я вначале не обратил внимания, принесла выбранные мной книги и села за рабочий стол, чтобы записать их. Я перевел взгляд с книг на нее и вдруг отчетливо увидел яркую героиню захватывающего дух романа: большие выпуклые глаза и огромные, загнутые кверху ресницы. Глаза были очень большими и глубокими, а ресницы длинными, болезненно задевающими что-то нежное внутри меня. Таких глаз и ресниц я еще не видел и не читал о таких в книгах. В голове помутнело. В груди образовалась щемящая пустота, которая останавливала дыхание. Словно испарилась моя плоть, и я стал облаком, в середине которого засверкали молнии. Они разрывали меня на части, слепили и нестерпимо жгли. Она сидела передо мной, как величественная богиня. Я, человек без плоти, стоял перед ней, не ощущая себя, смотрел на ее коротко стриженый затылок и еле сдерживал желание дотронуться до белёсых корней волос. Я заблудился в них, как в непролазной чаще дремучего леса.

Мое лицо глупо улыбалось. Оно стало идиотским, потому что на нем отразились все неведомые мне доселе чувства сразу. Это единственное выражение, которое выдает влюбленного. Все другие образы ‒ ложная иллюзия и притворный обман.

Необычная девушка. Единственная. Такую и в мечтах не увидишь. Не девчонка, не человек, а существо без плоти, как и я. Божество в человеческом облике. На хрупких плечах ‒ серый жакет. Джинсы. Темные волосы с пепельным налетом. Короткая стрижка и озорное, детское лицо. Я вдруг пронзительно осознал, что нет ничего на свете красивее коротких, с пепельным налетом волос, нет ничего изящнее хрупких плеч, требующих защиты, глаз, которые сжигают, превращая в пепел. И этот огонь невозможно не любить. Боль от него невыносима, но без нее жизнь теряет всякий смысл.

В сумятице чувств я не заметил, что она старше меня лет на 10. Худенькие девушки с короткой стрижкой выглядят намного моложе своих лет. Заметить я не мог, потому что мозг мой внезапно отключился и завис, словно вместо головы мне приладили сосуд, наполненный немыслимыми фантазиями. Что случилось, я не понимал. Зачем понимать? Напрасно думать? Я лишь ясно что-то чувствовал…

Всё ясное в жизни увидеть и понять сложно. Оно слепит. А вот почувствовать можно.

Я взял книги и долго топтался на месте. Надо было уходить, но уходить не хотелось. Точнее: не было сил. Как же можно так просто: взять и уйти? Но и переминаться с ноги на ногу молча, не зная куда деть глаза, невозможно.

‒ Что-то еще? ‒ она посмотрела на меня в упор.

Пытаясь оживить онемевшее лицо, я выдохнул:

‒ До свидания!

Хотел что-то сказать еще. И не мог. Не хотел уходить, но пошел. Мне неудержимо хотелось вернуться, но вернуться было почему-то страшно. Страх жег от того, что я ухожу, но превращался в нестерпимый, если я пытался вернуться.

На улице я вдруг забыл ее лицо. Пытался выцарапать его из памяти и не получалось. Я лихорадочно пытался вспомнить это лицо вновь и вновь. И не мог! Это было пыткой. Я нечаянно оказался на дыбе любви. Вернуться? Но я уже вышел. Вернуться, значит, объяснить: зачем? А как объяснить?

Вернуться в библиотеку ‒ не было сил, и домой идти ‒ тоже. Я разорвался на части, я разлетелся на мелкие куски! От меня остался клубок призрачной пыли!

Прожив 15 лет, я еще не знал, что любовь ‒ особый вид психического расстройства.

Чем дальше я уходил от рокового места, тем сильнее тянуло обратно. Я не мог жить, не воскресив в памяти ее лицо. Я должен его видеть. Я должен увидеть его, чтобы вспомнить.

На полпути к дому я отважился вернуться. Почти бегом кинулся обратно. Но на ступеньках перед дверью с ужасом спросил себя: «зайду и что скажу? Здравствуйте ‒ и снова выйду?»

Я не был уверен, что даже поздороваться у меня хватит сил…

За день я трижды проделывал этот путь и только назавтра, делая над собой нечеловеческое усилие, одолел его до конца.

Меня, как и вчера, разрывали две силы: одна толкала вперед, другая ‒ назад. Сегодня сила «вперед» победила. Я, наконец, дрожащей рукой открыл дверь храма словесности и влетел в него, будто кто-то толкнул меня в спину.

Мне повезло: я не разорвался на части во время пути и добрался до места целым…

За столом, перед которым я вчера перестал ощущать себя, сидела пожилая женщина с равнодушным, серым лицом.

‒ Уже прочитали? ‒ удивленно спросила она, недоверчиво поглядев на меня.

‒ Да, ‒ ответил я, протягивая ей три толстых книги. И вдруг, осмелев, добавил:

‒ А где девушка, которая вчера выдавала книги?

‒ Валя? У нее сегодня выходной. Она завтра работает.

Валя! Ее зовут Валя!

От этих слов меня пробила дрожь, как будто мне за пазуху сунули кусок льда. Теперь я знал о ней всё! Самое сокровенное! Она имеет прекрасное имя и реально существует! Что еще нужно знать о девушке, которую любишь?

Что ж, доживем до завтра!

Оставшийся день я вновь упорно пытался вспомнить похожий на облако образ. Не удавалось. Он был укутан непрозрачной пленкой. Пришлось рисовать его своим воображением. Получался он светлым и прекрасным, близким и недосягаемым, родным и далеким. В любимых мы видим отражение своей души, ту потайную часть, невидимую никому, красивую и не испоганенную жизнью, поэтому представляем их такими, в которых невозможно не влюбиться.

Сутки мне показались годом, но пролетели они быстро. Долгим год кажется в январе, а в декабре ‒ прошедшим мгновенно.

Я снова шагал в то место, где трепетала моя душа. Набрав полную грудь решимости, как ртом воздуха перед прыжком в воду с вышки, я был уверен, что сейчас зайду и небрежно брошу:

‒ Привет, Валюша! Пришло время читать книги вместе!

…Сил хватило открыть рот и с трудом прохрипеть:

‒ Здравствуйте…

Она посмотрела на меня, хлопнув ресницами, и грудным голосом произнесла невероятные слова:

‒ Как быстро вы читаете!

Я не ожидал таких слов! Я растерялся. Я забыл, зачем пришел. Я забыл всё, что хотел. Даже имя ее вылетело из головы. В подсознании промелькнуло: мной восхищаются! Больше я ничего не соображал, не чувствовал и не видел. Похвала затянула комнату приятной дымкой. Я попытался возразить, украсив скромностью свою персону, но сознание не работало, язык ‒ тоже.

Надежда на непринужденный разговор рухнула. Схватив пару книг, я опять кинулся прочь.

Я бичевал себя последними словами: трус…слабак…нюня…

Не ожидал от себя такого! Я вообще-то смелый. Трусов презирал. А зря! Теперь вот себя приходится презирать. Откуда взялась эта робость?

Я расковырял себе всю душу до глубины и догадался: старые, классические стены библиотеки и дух великих писателей мешают мне быть простым и наглым. Знакомится проще и надежнее на улице. Улица ‒ мой второй дом и на ней я буду смелее.

Я придумал: буду ждать ее после работы у входа. И как только она выйдет, подбегу, схвачу ее за руки, мы встретимся глазами и всё поймем без слов. Всё просто, как утверждали мои друзья, и ничего в этом необыкновенного нет.

Мне казалось в тот миг, что людям нравится, когда их неожиданно хватают на улице за руки…

Я был уверен, что меня, которого в детские годы любили все, даже учителя в школе, не любит только тот, кто еще не видел.

…Но у входа я почему-то не встал. Спрятался за кустами на другой стороне улицы. На всякий случай.

И правильно сделал! Она вышла с подругой.

Одной не знаешь, что сказать, а тут сразу две! Хорошо хоть с подругой, а не с другом. Последствия могли быть непредсказуемыми. Откуда взялась эта подруга? Толстая, некрасивая старуха лет 30. Бармалей в юбке!

«Надо подождать», ‒ решил я и облегченно выдохнул.

Они двинулись вдоль по улице, о чем-то оживленно болтая. Держа безопасную дистанцию, я поплелся следом. Июньский вечер был тихим и теплым. Трамвайные, троллейбусные и автобусные остановки остались позади. Я догадался: они идут домой пешком. Она выделялась среди прохожих. У нее была красивая, воздушная походка. Я издали любовался ею.

Вдруг словно неведомая сила приблизила их спины ко мне. Я засмотрелся, замечтался и непростительно сбился с ритма ходьбы. Да и следил я первый раз в жизни.

Она обернулась и посмотрела прямо мне в глаза не то испугано, не то недоуменно. Словно из ружья выстрелила в меня дуплетом. Провалиться бы сквозь землю! Я юркнул за спины прохожих. Благо в час пик на улице было многолюдно. Замер, уперев взгляд в тротуар.

Люди безучастно толкали меня потными телами, задевали сумками, наступали на ноги. Асфальт дышал в лицо нестерпимым жаром…

Стоял я долго. Раненый ее взглядом, в полуобморочном состоянии чуть не упустил их из виду. Но догнал. От меня так просто не уйдешь!

Еще несколько раз она оглядывалась. Потом начала оглядываться подруга. Они пытались рассмотреть меня, как нечто диковинное, но теперь я был начеку и ловко увиливал от их взглядов за спины прохожих.

Неожиданно подруга зашла в подъезд дома и скрылась. Настал роковой миг!

‒ Ну! ‒ растерялся я. И… словно повязали меня по рукам и ногам. Пшик! И решительность моя сдулась, как проколотый воздушный шарик. Если бы подруга не так неожиданно зашла…

Пока я вспоминал, как хотел схватить любимую за руки, она преспокойно скрылась в следующем подъезде и не позволила мне дотронуться до них.

«Всё, ‒ подумал я. И почувствовал себя таким несчастным, как будто увидеть ее еще раз было невозможно.

Меня обильно пробил пот, словно я километр пробежал, как сотню метров. Я уставился на дверь подъезда и долго, тупо смотрел на нее, не понимая, что случилось. Подошвы мои прилипли к тротуару. Я не пытался оторвать их. Я пытался в кнопочках домофона увидеть комбинацию ее квартиры. Кнопок было много, а квартира одна…

Пришлось, задрав голову кверху, перевести взгляд на окна. Их было много. Одно, за которым сейчас она, должно быть необыкновенным, как мои мечты. Которое?

Вдруг на третьем этаже отодвинулась штора.

Лица не разобрать, но никто, кроме нее, я уверен, не мог этого сделать. Ей грустно от того, что я не успел подойти! Скромность не позволила ей самой схватить меня за руки.

Сегодня мы не успели стать близкими. Но будет и завтра! Потоптавшись на месте, я стал успокаиваться. Жизнь не кончается, как показалось мне минуту назад. Есть спасительное завтра!

Не понимаем мы и не желаем знать, что живем только сегодня. Прячемся от счастья за стенами своих квартир сегодня, надеемся: оно придет завтра. Но как только доживаем до «завтра», оно становится «сегодня». Магическое слово «завтра» ‒ это мираж, сон, призрачные надежды и мечты, которые могут сбыться, если мы осуществим их сегодня, а могут исчезнуть навсегда. «Завтра» ‒ это день, где нас еще нет и, может быть, не будет никогда. Мы любим обманывать себя словом «завтра». Нам кажется, что завтра мы обязательно будем смелее и добрее, начнем говорить нужные, умные слова, завтра мы сможем стать достойными людьми и сделать то, что хотели сегодня. Завтра, завтра, завтра… Всё ‒ завтра. Как трудно сделать задуманное сегодня и как легко ‒ завтра! Все несовершенные люди живут завтрашним днем. Нерешительные, неумелые, ленивые, слабые, мечтательные, трусливые, несостоявшиеся… Для них не существует сегодня. Только ‒ завтра.