Инкассаторы

‒ Теперь старушке легче станет, ‒ сказал Марат, осматривая рессоры. ‒ А где Петюня?

‒ Сначала тут маялся. Фляжку-то ты ему не отдал, а сам брать побоялся. Потом пришел местный водитель, Петюнин приятель, и они ушли прогуляться. Обещали скоро вернуться, ‒ ответил Валера.

‒ Оружие у него забрал?

‒ Да, под тулуп вместе с автоматом засунул. ‒ Валера постучал ладонью по двери фургона. ‒ Марат, ребята в подсобке «поляну» накрывают по случаю нашего приезда. Ты как, не против?

‒ Я-то не против. Только кто сторожить будет? ‒ Старший посмотрел на меня. ‒ Кому-то, как самому молодому, придется сухим пайком выдать…

‒ А если стол к машине перенести? У них, по-моему, раскладной есть, ‒ сказал Валера и, дождавшись согласия Марата, добавил: ‒ Пойду узнаю.

Я огляделся. Гараж был просторным, чистым и по тем временам современным: с туалетом, душем и комнатой для приема пищи. Банк, во дворе которого он находился, тоже был недавней постройки, и по сравнению с нашим дореволюционным зданием на дубовых сваях выглядел как непорочное дитя. Районный центр, в который мы приехали, был промышленным городом с населением более ста тысяч человек, со своими заводами и строительными организациями. Так что постройка нового комплекса особых затруднений у местных властей не вызвала.

Вернулся Валера со сложенным походным столом в руках, следом за ним парни несли складные стулья и обычные табуретки.

‒ Извините, мужики, наша вина, ‒ сказал рослый инкассатор, назвавшийся Александром. ‒ Мы-то в командировки не ездим, поэтому не учли, что в машине могут оставаться ценности. Сейчас все исправим.

Вскоре на застеленном газетами столе появились блюда с овощным салатом, большим пучком зеленого лука, вареной картошкой, колбасой, нарезанной толстыми кружками, и свежим хлебом. В отдельную кучку была сложена вяленая брюхастая рыба, один только взгляд на которую вызывал урчание в желудке и обильной слюноотделение. Каждому в индивидуальное пользование выдали бумажную одноразовую тарелку, вилку и стакан. Острый охотничий нож был один на всех. Салфетки заменял рулон туалетной бумаги (кстати, тоже дефицит).

Дружно подняли стаканы ‒ «с приездом, коллеги» ‒ и принялись за еду. Некоторое время молчали. Потом Марат, занявшийся разделкой рыбы, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

‒ И все-таки, где же наш Петр Афанасьевич? Такой ужин пропустит.

‒ Ты про водителя? Он с нашим Ильгизом ушел, они давно знакомы. Не переживай, голодным не останется, ‒ ответил Александр, накладывая себе картошки.

‒ Я не за это переживаю… Мне спокойней, когда он на глазах. Не хватил бы где лишнего, в дорогу ведь завтра.

Постепенно за столом наладилась беседа. Нас спрашивали о новостях областной столицы, о фильмах в кинотеатрах, о новых указаниях из Москвы, о наличии в магазинах мяса, о ценах на рынке, о рыбалке, об успехах местной футбольной команды, в общем, обо всем. А когда Валера начал рассказывать смешную историю, приключившуюся с ним на маршруте, раздался громкий хлопок. Оказалось, это грохнула входная дверь, силу удара которой увеличивала тугая пружина, установленная у самой притолоки. Из «предбанника» появились двое. Первым шел, нетвердо ступая и размахивая руками, пьяный Петюня, за ним ‒ пожилой мужчина, вероятно, Ильгиз.

‒ … и теперь они хотят меня уволить! Ты слышишь? Уволить меня… Я им что, козявка какая? Да я всю жизнь… Да пошли они! Не пропаду. Если хочешь знать, меня в одном СМУ давно уже ждут, новую «Колхиду» обещали. Пусть увольняют… Еще плакать будут, ‒ высоким голосом выговаривал Пологов, продолжая монолог, начатый, видимо, еще на улице.

‒ Ага, ага, ‒ соглашался сопровождавший, стараясь сохранять равновесие.

Вид у Петюни был расхристанный: форменное «на вырост» пальто темно-синего цвета распахнуто, пиджак под ним застегнут сикось-накось, концы развязавшегося на левом ботинке шнурка, вываленные в уличной грязи, волочились по полу, а зажатая в кулаке кепка вместе с рукой выписывала в воздухе замысловатые зигзаги. Картину дополняли больше обычного растрепанные волосы и покрасневшие осоловелые глаза.

‒ А еще тут некоторые (кепка по-ленински взметнулась в сторону Марата) повадились заначки мои тырить. А это, между прочим, НЗ, то есть запас, к которому нельзя прикасаться никому… кроме хозяина. Я, если уж на то пошло, деньги свои потратил, а они тырят за здорово живешь!

‒ Ага, ага.

Оказавшись у стола, Петюня вытер рукавом нос, а его спутник, который действительно оказался Ильгизом, громко икнул.

‒ Гуляете, молодежь? А у меня свечи зажигания не отлегур… отрегулированы. Вам-то, ясное дело, до лампочки, а мне всю ночь корячиться, чтоб завтра «газончик» мой не подвел, ‒ сказал он, пытаясь пальцами выцепить из салата дольку помидора. ‒ Щас малёха подкреплюсь и начну.

Марат, сидевший до этого молча, поддержал Пологова нарочито елейным голосом:

‒ Отчего же не отрегулировать, прямо сейчас и отрегулируем.

Попросив меня открыть водительскую дверцу, он схватил Пологова поперек туловища, пронес несколько метров и засунул в кабину головой вперед, укладывая на сиденье прямо в верхней одежде.

‒ До утра больше ни звука, а то я тебя в вытрезвитель сдам, поганец, ‒ пригрозил старший.

Поганец особо не возражал. Еще немного поругав начальство, «вытягивающее соки из честных работяг», и вспомнив зачем-то козу, которой нафиг не сдался баян, потому что до зарезу необходим «фортепьян», он затих.

Кабина, обычно содержавшаяся в чистоте, была для Петюни вторым домом, там он чувствовал себя комфортно и уверенно. «Аксакалы» утверждали, что все ночи вне дома Пологов провел в кабине. Либо в свой кровати, либо в кабине ‒ в других местах он спать отказывался. Исключения ‒ редкие поездки в деревню к родственникам жены. Постельными принадлежностями ему служили небольшая декоративная подушка с изображением мультяшного зайца и синее солдатское полушерстяное одеяло, один конец которого он стелил на автомобильный диван, другим укрывался. В этот раз подушку заменила кепка, а одеяло ‒ форменное пальто. Что ж, вполне приемлемые аналоги, практически не нарушающие привычной уютной обстановки. Небольшой диссонанс в идиллию вносили лишь оставшиеся против обыкновения на Петюниных ногах ботинки, ерзая которыми, он перепачкал в уличной грязи изрядную часть водительского места. Но это пустяк ‒ никакая грязь не страшна, когда под рукой есть теплая вода, тряпка и хозяйственное мыло.

Что касается свечей зажигания, то это Петюнин бзик. Он возил с собой мешочек с двенадцатью свечами и по вечерам после принятия «стандартной дозы» приступал к экспериментам. Пологов был уверен: «моща́» у «газоновского» движка нормальная, а не тянет потому, что неверно выставлена система зажигания. Регулировка с заменой свечей, запуском двигателя и бряканьем инструментов затевалась, как правило, в конце ужина, когда остальные члены бригады и представители принимающей стороны, блаженно отвалившись от импровизированного стола, доставали сигареты и приступали к «светской беседе». Но какая там, к лешему, беседа, если возле тебя выхлопная труба извергает сизый ядовитый газ! Летом, правда, ему не мешали, просто открывали настежь гаражные ворота. Зато в холода терпение иссякало быстро. Петюне в зависимости от настроения предлагали либо немедленно лечь спать, либо проветриться часок-другой на морозе, либо засунуть выхлопную трубу себе в задницу. Еще угрожали отобрать ключи и вернуть их только перед самой поездкой. Механик-самоучка обижался, глушил двигатель, но упрямо продолжал в нем копаться. А немного погодя он обычно заявлял, что ему на все наплевать и что если машина завтра не потянет, то он не виноват. Возможно, Петюня был прав и грамотная регулировка зажигания несколько повысила бы оборотистость маломощного движка, однако ж добиться хоть какого-то вразумительного результата ему так и не удалось.

Между тем Ильгиз, на глазах у которого произошло наглое, с применением физической силы, похищение Петюни, продолжал стоять у стола, недоуменно и в то же время сердито оглядывая гогочущую компанию. В его голове, видимо, уже созрел готовый вырваться наружу протест по поводу неслыханного насилия над товарищем, однако первым заговорил Александр.

‒ Ильгиз, извини, за стол не приглашаю. Тебе на сегодня достаточно, иди отдыхать, дорогой. Сам дойдешь или тебя проводить?

‒ Я-то дойду, а… ‒ начал было Ильгиз, подбоченясь.

‒ Вот и иди, все будет хорошо, ‒ сказал Александр, поднимаясь во весь рост и расправляя могучие плечи.

‒ Ага, ага, ‒ сразу закивал головой Петюнин заступник, разворачиваясь лицом к «предбаннику». ‒ Пойду я, наверное, завтра мне на работу с утра…

Легкая неловкость, которую все почувствовали после этой сцены, быстро прошла. Непринужденная дружеская атмосфера вернулась. Прерванный задушевный разговор возобновился.

Глава 7

В семь утра мы уже были в банке. Заведующая кладовой согласилась выйти пораньше, чтобы передать нам ветхие деньги. Набралось двенадцать пачек. Чаще других по вине человека страдали купюры достоинством в один рубль. Среди общего числа банкнот, изымаемых из оборота, они всегда составляли большинство. Этот раз не стал исключением. Пересчитав деньги по пачкам и корешкам, проверили правильность упаковки ‒ пломбы и узлы. Узлы ‒ это особая история. Меня начали учить их вязать сразу после устройства в отдел. Во время первых командировок я не расставался с куском шпагата, которым в свободное время, сидя на тулупах в фургоне, обвязывал спичечный коробок. Вязал как будто бы всегда одинаково, на самом же деле частенько ошибался. «Слабым звеном» был правый узел на тыльной стороне пачки. Одно неверное движение и вместо крепкого устойчивого узла получался «ползунок», который при нажатии начинал скользить по продольному шпагату. Это был брак. Приняв его, инкассатор становился ответственным за содержание пачки. Иными словами, если в пачке обнаруживалась недостача, восполнял ее тот, кто принял, в нашем случае ‒ старший бригады, ставивший все подписи и фактически отвечавший в командировке за все, что связано с инкассаторской деятельностью. Сами мы денежных пачек не вязали, но при необходимости должны были показать банковским работникам, как это делается. А среди них в районах встречались всякие, в том числе неопытные и плохо обученные. Да и бывалые порой допускали ляпы.

Приняв ветхие деньги и упаковав их в мешок, мы с Маратом (Валера остался в машине в качестве охранника) распрощались с гостеприимными хозяевами. К вечеру нужно было добраться до другого райцентра ‒ забытого Богом поселка, расположенного среди колхозных полей. Ехать предстояло исключительно по раскисшим грунтовым дорогам. Прекратившийся ночью дождь, к утру заморосил снова, покрывая еще не просохший город водяной пылью.

Петюня уже вывел свой «ГАЗон» из гаража и внимательно прислушивался к работе мотора. Поднявшийся в кабину Марат с улыбкой посмотрел на взъерошенного водителя.

‒ Ну что, движок тянет? А сам как, в норме? ‒ спросил он. Получив в ответ два утвердительных кивка, старший скомандовал: ‒ Тогда трогай.

Пологов на пару секунд исчез под приборной панелью, и машина тронулась с места. Я ждал, что старший начнет ругать Петюню за вчерашнее поведение, снова пригрозит увольнением или какой-то другой карой, но этого не произошло. Когда мы проснулись в пять утра, Петюня уже гремел ведром, вылизывая кабину с мылом. А перед нашим уходом в банк скрылся в душе. Марат лишь усмехался, глядя как тот суетится, отрабатывая вчерашний залет. В общем, разноса не последовало, о вечернем «спектакле» даже не упоминалось.

Потом Валера объяснил мне, что Петюню после очередного закидона лучше не ругать ‒ сидящее в нем чувство вины на пару дней делает его паинькой и самым исполнительным человеком на свете. От ругани же и угроз он замыкается, начинает филонить или делать все по-своему, назло старшему.

В обоснованности Валеркиных слов мне вскоре пришлось убедиться самому. В темноте на неосвещенной дороге, тянувшейся насыпным глиняным валом между двух черноземных полей, когда до поселка оставалось несколько километров, случилось то, чего так боялся Марат: задние колеса нашей колымаги, выехавшей на край дорожного полотна, чтобы объехать глубокую рытвину, вдруг начали соскальзывать вниз по глинистой насыпи. Попытки Петюни вернуть их на дорогу ни к чему не привели. В итоге передние колеса остались на дороге, а задние, ведущие, ‒ на краю пашни. Пологов, сходив на разведку, сокрушенно развел руками.

‒ Либо тянуть, либо толкать… на одном моторе не уедем, ‒ вынес он вердикт. ‒ Но там ужас как склизко, да еще дождь не перестает. Лучше, конечно, чтоб кто-нибудь вытянул.

‒ Конечно, лучше. Только вот помимо нас других дураков чего-то поблизости не видно. С последним грузовиком разъехались часа три назад, ‒ сказал Марат, глянув на часы. ‒ В общем, так, ребятки, если не хотите навсегда испортить верхнюю одежду, переодевайтесь в трико. Будем толкать.

После пяти минут работы на свежем воздухе все, коме сидевшего за рулем Петюни, стали походить на чертей из ада. Холода не чувствовали, наоборот, были разгорячены тщетными усилиями вытолкать проклятую колымагу на дорогу. Из-под колес в нас летела одновременно и глина, и чернозем. При этом каждую минуту кто-то падал, не находя точки опоры на скользкой земле. В один момент нам удалось раскачать машину и почти дотолкать до верха. Но «почти», как известно, не считается ‒ колымага, немного задержавшись в верхней точке, вернулась в исходное положение. Разочарованию не было предела. Все закурили, даже некурящий Валера сунул сигарету в рот. Петюня с высоты насыпи повел в разные стороны фонарем ‒ вокруг ни кусточка, ни деревца, ни клочка соломы, ничего, что могло помочь вызволить машину из беды. Тогда, откинув от себя щелчком докуренную папиросу, он подошел к нам, снял с себя форменный пиджак, развернул его и положил под машину чуть выше правых сдвоенных колес.

‒ Пацаны, давайте так же в раскачку, чтоб на лепень уверенно наехала, ‒ сказал он. И, прежде чем вернуться в кабину, добавил: ‒ Только сами продолжайте толкать, что есть мочи. Если не буксанет, выберемся.

Мы так и сделали. Добравшись до пиджака, колеса тут же зажевали его и выбросили назад, но машина, получив дополнительный импульс, все же перевалила за отметку, оставшуюся после неудачной попытки. Мы дружно поднажали, и фургон таки выкатился на дорожное полотно.

Особой радости от этого факта никто не испытывал. Петюня, хоть и лишился пиджака, был, по крайней мере, чистым, нас же в свою компанию даже бомжы бы не приняли. В этом мы убедились, разглядывая друг друга при свете фар. Поблескивали лишь глаза и зубы, остальное было покрыто слоем грязи. О трико можно было забыть, во всяком случае, на время поездки. Я также мысленно попрощался со своими импортными полуботинками, издававшими жалкое хлюпанье. Представив себе, как возвращаюсь домой босиком, я рассмеялся.

‒ Один уже начал с ума сходить, ‒ констатировал Марат. ‒ Мужики, предлагаю вот что: перед дверью в фургон бросаем газеты, встаем на них, раздеваемся до трусов, умываемся и после этого залезаем на тулупы. Петюня будет поливать из канистры. Только надо быстрее, иначе задубеем.

Стоявший радом с нами Пологов кивнул и помчался к задней двери. Когда мы подошли, на дороге уже лежали с десяток старых газет и журналов, найденных в фургоне. Вскоре в проеме появилась канистра с питьевой водой, которую меняли перед каждым выездом. Канистра была неотъемлемой частью колымаги и крепилась двумя ремнями к правому борту. Забрав у нас одежду, Петюня наполнял тоненькой струйкой подставленные ковшиком ладони. Стало по-настоящему холодно, поэтому мылись быстро, иногда просто размазывая грязь. Я задержался дольше других, попросив плеснуть на ботинки. Отстукивая зубами, смыл с обуви основную грязь и только после этого забрался в фургон.

Растеревшись личными полотенцами, мы оделись в «цивильное» и вопросительно посмотрели друг на друга. Машина тем временем осторожно двинулась вперед.

‒ Ладно, угощаю, ‒ сказал Марат, доставая из сумки бутылку «Столичной». ‒ Сейчас это не водка, а лекарство.

Он разлил бутылку на троих. У нас с Валеркой были чайные кружки разной емкости, поэтому в качестве мерника Марат использовал свой граненый стакан. Выпив и закусив огурцом, мы посмотрели в амбразуру.

‒ Подъезжаем, ‒ определил старший. ‒ Опоздали капитально, сейчас без пяти минут десять. Перетащим все мешки в банк, будем там спать. Охранник наверняка печку затопил.

‒ Печку? ‒ переспросил я, подумав, что ослышался.

‒ Сейчас сам все увидишь, ‒ сказал мне Марат и повернулся к амбразуре. ‒ Петя, подавай задом к входной двери, разгружаться будем.

Надев сырые ботинки, я спрыгнул на землю и в растерянности уставился на покосившуюся избушку, возле которой затормозил Петюня. Я и представить себе не мог, что бывают такие банки. «Она же скоро развалится», ‒ подумал я. Пока машина разворачивалась, над крыльцом зажглась лампочка, а в дверном проеме появился пожилой охранник с револьвером на боку. Марат направился к нему, протягивая руку.

‒ Здоро́во, Петрович, припозднились мы малость.

‒ Да уж, совсем чуть-чуть, ‒ засмеялся охранник, пожимая протянутую руку. ‒ Наши-то ждали, ждали, да и разбрелись по домам. А задержались-то где?

‒ В чернозем вляпались, тут неподалеку.

Петрович посмотрел на грязную машину, на наши понурые лица и вдруг засуетился.

‒ Так чего же на улице стоять, измучились, поди. Вот, Григорьевна ключ от своего кабинета оставила. Приказала, если будете разгружаться, то прямо туда и складывайте. А я пока печку еще раз раскочегарю, да воды вам погрею.

Кабинет был маленький, поэтому стол пришлось отодвинуть к стене. Посредине сложили мешки, накрыв их тулупом. Получилось одноместное ложе для Марата. Мне он велел устраиваться под единственным зарешеченным окном, завешенным тяжелыми шторами, а Валере ‒ у входной двери, открывающейся вовнутрь.

Мылись по очереди в большом тазу, поставленном в сенях. Петрович приносил теплую воду в эмалированном ведре и поливал нас из ковша. Грязную воду он выплескивал на улицу. Потом мы ели за его столом пирожки с мясом, приготовленные супругой, и запивали их душистым горячим чаем. А когда нас окончательно разморило, старик поставил возле нашего пристанища оцинкованной ведро с небольшим количеством воды.

‒ С собой заберите для малой нужды. Туалет-то у нас на улице. Кому охота в такую погоду выходить… Да и сигнализацию я сейчас включу.

‒ Сигнализация к милицейскому пульту подключена? ‒ спросил Валера.

‒ Какой там пульт! Просто здесь будет орать, коли кто ломиться начнет. А милиция… То есть участковый, если услышит, то прибежит, конечно.

‒ Автономная, значит, ваша сигнализация.

‒ Тебе видней, сынок, какая она. Ладно, спокойной ночи, в семь утра подыму.

Устроившись на тулупе под дверью, чтобы никто не смог войти незамеченным, Валера, громко зевнув, сказал:

‒ А Петюня наш молодец, прямо герой. Как он свой пиджачок под колеса бросил… Не ожидал я от него такого самопожертвования. Как он его назвал, лепень? Так блатные говорят. Не удивлюсь, если скоро выяснится, что Петр Афанасьевич в тюрьме сидел.

‒ Да нормальный он мужик и нигде не сидел. А все его заскоки от того, что чувствует себя ниже других. Тошно ему от этого. Каждый салабон Петюней называет, подсмеивается. Всерьез никто не воспринимает. Он пытается себя поставить, а ничего не получается ‒ со всех сторон «хи-хи» да «ха-ха». Так до смерти и останется Петюней. Обидно, ясное дело, ‒ сказал Марат.

‒ А он, что с нами не захотел ночевать? Даже на ужин не пришел, ‒ подал я голос.

Марат рассмеялся.

‒ Ему в кабине лучше, там он сам себе хозяин. К тому же наградил я его за сегодняшнее геройство: похвалил, фляжку с вином вернул и пирожков отнес. У него аж слезы на глаза навернулись… Ну все, ребята, спать давайте.

Снаружи поднялся ветер, подхваченные им капли дождя били в окно. Засыпая, я слышал, как домишко, сопротивляясь порывам ветра, поскрипывает углами. «Пусть скрипит, лишь бы до утра не рухнул», ‒ подумал я и провалился в сон.

Раньше всех на работу пришла заведующая, та самая Григорьевна, чей кабинет мы оккупировали. Первыми ее словами были:

‒ Здрасьте! Ну слава Богу, приехали! А то завтра в совхозе зарплата, директор беспокоится. Да и «миллионер» наш местный пять тысяч рублей заказал в сберкассе ‒ хочет с книжки снять, у него очередь на «Москвич» подошла. Третий день пороги обивает.

Вскоре подошли остальные сотрудники. Приняли у нас деньги, взамен вручили две пачки ветхих рублевок. Мы начали проверять… и вот оно «слабое звено»: на одной пачке узелок поехал. Подошла Григорьевна, посмотрела ‒ узел действительно «гуляет». Подозвала девушку, которая вязала пачку.

‒ Валентина, я ж тебе сто раз объясняла. Неужели не понятно?

Девушка покраснела, опустила голову и неожиданно заявила:

‒ Да какая разница, Таисия Георгиевна. Что от этого меняется? В пачке как было тысяча листов, так и осталось. Вот и фамилия моя стоит. Если что не так, спросят с меня, я ж не скрываюсь.

Заведующая досадливо поморщилась.

‒ Я тебе потом объясню, «какая разница». А ну марш перевязывать!

Пока ждали, одна из сотрудниц спросила у Марата:

‒ А долго на инкассатора учиться? Вот вы, что оканчивали?

‒ Лично я ‒ академию, ‒ не моргнув глазом соврал Марат. ‒ Потому теперь и езжу в командировки старшим бригады.

‒ В академии, наверное, долго учиться, ‒ задумчиво сказала женщина. ‒ Говорила своему: «Езжай в город, хоть куда-нибудь поступи, выучишься ‒ человеком станешь». Нет, застрял в своем совхозе, кобылам хвосты крутит. Ничего ему не надо.

В этом банке отродясь не было инкассаторской службы, оттого и возник вопрос об учебном заведении. Врать можно было что угодно. Гости из центра здесь были редкостью и верили им беспрекословно. На самом деле подготовка инкассатора длилась месяц. После прохождения медкомиссии новобранец всюду следовал тенью за наставником и впитывал премудрости профессии. В это время его проверяли спецслужбы. Если в биографии не было грязных пятен типа судимости, приводов в милицию, сокрытого факта лечения в психиатрической больнице и прочих неприятностей, не совместимых с получением служебного оружия и работой с государственными ценностями, кандидат получал добро.

От дальнейшей лжи Марата уберегла Валентина, принесшая забракованную ранее пачку. Старший осмотрел ее и положил рядом с первой. Затем обе пачки оказались в мешке, особым способом перевязанном и опломбированном. Быстро перетаскав в фургон остатки денег, предназначавшихся последнему (третьему) на маршруте банку, мы отправились дальше, сказав всем до свидания.

Петюня выглядел на удивление свежим. Видимо, выспался. Он даже побрился своей механической бритвой «Спутник» и надушился одеколоном «Шипр». Дождь на время перестал, ветер поутих, но низкие плотные тучи, застилавшие небо, никуда не делись. Казалось, они лишь ждали команды свыше, чтобы снова приступить к поливу земли. По пути к фургону я остановился и посмотрел по сторонам. При дневном свете кособокая хибара, в которой трудились банковские сотрудники, выглядела как-то уж совсем по-сиротски: само здание имело явный крен влево, наружная штукатурка потрескалась и местами отвалилась. Потемневшую от времени шиферную крышу «украшали» островки зеленого мха. Толстые решетки на окнах ощущения надежности не давали ‒ зачем грабителю лезть в окно, если, поднатужившись, он мог развалить строение целиком. При этом банк находился в центре поселка, так сказать в «деловом квартале». Справа ‒ сельсовет и почта, слева ‒ клуб и домик из силикатного кирпича, над дверью которого виднелась надпись «милиция», выведенная умелой рукой прямо по кирпичной кладке. На другой стороне улицы напротив клуба находилось сельпо ‒ магазин Сельского потребительского общества, торговавший как промышленными, так и продовольственными товарами. Чуть поодаль ‒ гипсовый памятник Ленину с вытянутой рукой, указывающей на сельсовет, а за ним ‒ недействующая церковь, скорее всего, дореволюционной постройки. Куполов на церкви не было, и, судя по вывеске, теперь в ней находилась столярная мастерская.

То, что милиция рядом ‒ это хорошо, подумалось мне, звон банковской сигнализации там наверняка услышат… А может, и не услышат, засомневался я, разглядев на двери кирпичного домика амбарный замок. Позже я узнал, что милиция находилась далеко от банка, на краю поселка, где возводили новый микрорайон с двухэтажными многоквартирными домами. В центре же располагался опорный пункт. Там участковый появлялся лишь в часы приема граждан и во время проведения в клубе увеселительных мероприятий.

Наш «катафалк» тронулся и медленно покатился по лужам. Из графика мы выбились окончательно, и теперь никуда не торопились. Пологов ехал очень осторожно. Газку он решился поддать лишь после того, как грунтовка между двух полей осталась позади.

Марат Петюню не подгонял, сидел спокойно на своем месте и просматривал вчерашнюю газету, подаренную Петровичем ‒ охранником «избушки на курьих ножках». Перед отъездом он созвонился с руководством последнего на маршруте банка, предупредив, чтобы не ждали, поскольку приедем поздно.