Султан Мехмед Фатих

Он отошёл к высоким стеллажам, уставленным бесценными книгами, привезёнными итальянскими купцами за баснословные деньги.

– Чтобы читать о них. Об Александре. О Цезаре. О Константине. Я хотел понять, как они мыслили. Халил-паша полагает, что знания делают человека мягким и нерешительным. О, как он заблуждается. Знания – это лучший точильный камень. И мой ум теперь острее любого ятагана янычара.

Здесь, в Манисе, вдали от столичной суеты, Мехмед создал свой собственный, закрытый мир. Свою «Школу Волков».

В ней не было места придворной лести и фальшивым улыбкам. Сюда стекались те, кого отвергла «старая гвардия» Эдирне. Инженеры, чьи проекты называли безумными. Учёные, чьи смелые идеи считались ересью. Воины, что жаждали настоящей, великой войны, а не мелких пограничных стычек.

Заганос был его несокрушимым кулаком. Шахабеттин – его глазами и ушами. А сам Мехмед являлся мозгом этого нового, смертоносного организма, что набирал силу в тишине.

– Халил думает, что выиграл время, сослав меня сюда, – продолжил Мехмед, его взгляд был устремлён в ночную тьму за окном. – Какая глупость. Он подарил мне самое ценное, что только мог. Он подарил мне тишину, в которой я смог наконец услышать ход своих мыслей.

– Но долго ли продлится эта тишина, бей? – с тревогой спросил Заганос, подходя ближе. – Ваш отец…

Мехмед мгновенно напрягся. Тема отца всегда была для него болезненной, как незаживающая рана.

– Что с ним?

– Вести недобрые, – тихо произнёс Шахабеттин. – Здоровье Султана Мурада слабеет день ото дня. Дают о себе знать старые раны, мучает подагра… и вино. Говорят, повелитель всё чаще ищет забвения на дне винного кубка, пытаясь заглушить боль от потери шехзаде Алааддина. Он всё ещё правит, но рука его на поводьях Империи заметно ослабла. Халил-паша фактически управляет государством.

– Халил… – имя визиря прозвучало как тихое проклятие. – Он ждёт ухода отца. Уже готовит нового кандидата на трон?

– Слухи ходят разные, – уклончиво ответил евнух. – Шепчутся о шехзаде Орхане, том, что находится в Константинополе под присмотром императора. Говорят, Халил шлёт щедрые подарки императору Константину. Ему нужен слабый падишах на троне, чтобы самому оставаться истинным правителем.

Мехмед резко развернулся. В его тёмных глазах полыхнуло такое ледяное пламя, что даже закалённый в боях Заганос почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– ОН НЕ ПОЛУЧИТ ТРОН. Ни Орхан. Ни тем более Халил. Этот трон – мой. По праву крови и по праву силы, которую я здесь обрёл.

Он вернулся к столу и с силой ударил ладонью по чертежу исполинской пушки.

– Мы должны ускориться! Заганос, найди мне лучших литейщиков! Лучших во всём мире! Мне всё равно, кто они – турки, венгры или немцы. Плати им чистым золотом, обещай плодородные земли. МНЕ НУЖЕН МЕТАЛЛ! Шахабеттин, добудь самые точные карты течений Босфора. И разузнай всё о цепи, что перекрывает залив Золотой Рог. Из чего сделана, как крепится, кто и как её охраняет.

– Вы хотите… разорвать эту цепь, мой Султан? – с изумлением спросил евнух.

– Я хочу совершить то, чего от меня не ждёт никто, – загадочно улыбнулся Мехмед. – Если нельзя пройти через преграду… её нужно обойти. Даже если для этого придётся заставить наши корабли идти по суше.

Паши ошеломлённо переглянулись. В глазах Шахабеттина читался откровенный страх: уж не сошёл ли юный принц с ума? Но Заганос… Заганос вдруг оскалился в хищной улыбke.

– Корабли по суше… – пророкотал албанец. – ВОИСТИНУ БЕЗУМНАЯ ЗАТЕЯ! Но это именно то безумие, которое мне по душе.

– Мы создаём не просто армию, – голос Мехмеда стал тихим, почти гипнотическим. – Мы строим Новый Порядок. Nizam-ı Alem. Там, в Эдирне, они цепляются за прошлое. Они боятся перемен. Они боятся Европы. А я… я её не боюсь. Я её изучаю.

Он снова подошёл к окну. Свежий ветер с Эгейского моря донёс солёный запах близкой грозы.

– Я изучал историю Рима, – произнёс он, глядя во тьму. – Римская империя пала не потому, что варвары были сильнее. Она пала, потому что сгнила изнутри. Византия – это бездыханное тело, которое просто забыли предать земле. А Халил-паша и его прихвостни – это стая стервятников, которые боятся приблизиться к падали, страшась её призраков.

Мехмед обернулся к своим верным соратникам. В его глазах горела несокрушимая уверенность.

– Но мы – не стервятники. МЫ – ВОЛКИ. И мы придём забрать то, что принадлежит нам по праву.

В этот самый миг в дверь раздался условный стук – три коротких, один длинный. Сигнал личного осведомителя Шахабеттина.

Евнух метнулся к двери, приоткрыл её, принял крохотный свиток и тут же задвинул тяжёлый засов. Он торопливо развернул послание, и его лицо, обычно бледное, стало белым как пергамент.

– Что там?! – резко спросил Мехмед.

– Эдирне… – голос Шахабеттина предательски дрогнул. – Султану стало хуже. Очень плохо. Лекари говорят… они говорят, что это может быть конец. Халил-паша отдал приказ перекрыть все выходы из дворца Топкапы. Он скрывает состояние Повелителя.

В комнате повисла звенящая тишина, плотная и наэлектризованная ожиданием.

Вот он. Момент настал.

Мехмед не ощутил скорби. Скорбь была непозволительной роскошью. Вместо неё по венам хлынул ледяной, кристально чистый адреналин. Тот самый, что он чувствовал на поле битвы при Варне, но тогда он был лишь наблюдателем. Теперь же он был главным игроком.

– Халил пытается выиграть время, – мозг Мехмеда заработал с точностью часового механизма. – Хочет подготовить почву. Подкупить янычар. Заключить тайный договор с Византией. А может, даже привезти из Константинополя Орхана.

Он подошёл к стене, где висела его сабля – не парадная, усыпанная камнями, а простая боевая, из смертоносной дамасской стали.

– Готовьте коней! – приказал он властно. – Самых быстрых и выносливых! Мы не станем ждать гонца с траурной вестью. Мы должны оказаться в Эдирне раньше, чем Халил успеет произнести «Бисмиллях»!

– Это безумный риск, мой бей! – предостерёг Заганос, но его рука уже сама легла на рукоять ятагана. – Если Султан ещё жив, Халил немедля обвинит вас в попытке захвата власти. Это верная гибель.

– Опоздание – тоже гибель, – отрезал Мехмед.

Он окинул прощальным взглядом свою тайную лабораторию. Книги, чертежи, модели орудий. Пять лет он провёл здесь, впитывая знания, копя ярость, оттачивая свой ум до остроты кинжала.

Школа окончена. Начинается экзамен.

– Мы выступаем на рассвете. Соберите отряд «Дели» – моих личных сорвиголов. Ни одна душа не должна знать, что я покинул Манису. Пусть все думают, что шехзаде всё так же мирно читает свои книги.

Мехмед подошёл к столу и одним движением задул свечу. Комнату поглотила непроглядная тьма, но его глаза, привыкшие видеть в сумраке, уже смотрели далеко вперёд. Через пролив. Через холмы. Прямо к воротам столицы.

– Халил-паша думает, что держит судьбу Империи в своих старых руках, – прошептал он в темноте. – Но он держит лишь горстку песка, утекающего сквозь пальцы.

Завтра начнется его великая гонка. Гонка со временем, гонка с Великим Визирем, гонка с самой Историей.

И на финише этой гонки его ждал не просто трон. Там его ждала Судьба.

И имя ей – ФАТИХ. ЗАВОЕВАТЕЛЬ.

– Выступаем, – бросил он в звенящую тишину.

И ночная мгла над Манисой, казалось, вздрогнула от незримой поступи будущего покорителя миров.

Глава 6. Гонка за Империей

Февраль 1451 года. Дорога из Манисы в Галлиполи.

Мир превратился в размытую серую полосу, летящую навстречу.

Небо, стылая земля, призрачные силуэты деревьев – всё смешалось в едином бешеном вихре. Лишь неумолимый стук копыт, отбивающий рваный ритм, подобно ударам сердца исполинского зверя, возвращал в реальность.

Мехмед не ощущал ни ледяных игл пронзительного февральского ветра, ни свинцовой тяжести в затёкших мышцах. Душа и тело слились с конём, стали частью этой отчаянной, безумной скачки.

ВПЕРЁД! ТОЛЬКО ВПЕРЁД!

Впереди, сквозь пелену тумана и мелкой измороси, маячила могучая спина Заганос-паши. Рядом, почти припав к самой гриве своего скакуна, летел верный Шахабеттин-паша. А за ними, растянувшись по размокшей, чавкающей грязью дороге, мчался отряд «Дели» – «Безумных».

Эти воины, набранные из самых отчаянных румелийских рубак, в своих диких нарядах из шкур барсов и с орлиными перьями за спиной, походили на демонов, вырвавшихся из самой преисподней.

Вторые сутки в пути. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, они не позволяли себе ни минуты на еду или сон.

«Быстрее! Ещё быстрее!» – единственная мысль, молотом стучавшая в висках Мехмеда.

Каждая упущенная секунда могла стоить ему Империи. Каждое мгновение, пока он здесь, в грязи анатолийских дорог, Великий визирь Халил-паша плёл в Эдирне свою ядовитую паутину из интриг и предательства.

Старый лис уже наверняка отправил тайных гонцов в Константинополь, к византийскому заложнику, принцу Орхану. Несомненно, он уже сыплет золотом перед янычарскими командирами, покупая их прославленную верность.

Готовит указ о том, что «в связи с малолетством и неопытностью» шехзаде Мехмеда, трон должен отойти к другому.

К кому? Неважно. Любая марионетка, ниточки от которой будут в цепких руках визиря.

– МОЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ!

Крик Заганоса вырвал юношу из мрачных раздумий.

– МОРЕ!

И впрямь, впереди, за унылыми серыми холмами, блеснула свинцовая, холодная полоса Дарданелл. Пролив. Граница между Азией и Европой. Между изгнанием и троном.

Отряд вихрем ворвался в порт Галлиполи, распугивая сонных стражников и немногочисленных портовых рабочих. Кони, покрытые белой мыльной пеной, хрипели и дрожали всем телом, изнемогая от чудовищной гонки.

– Корабль! – прорычал Мехмед, спрыгивая с седла прямо в вязкую грязь причала. – Мне нужен самый быстрый корабль! НЕМЕДЛЕННО!

Навстречу выбежал начальник порта, тучный, заспанный ага, на ходу поправляя съехавший набок тюрбан. Увидев забрызганного с ног до головы грязью юношу с горящими, как угли, глазами и целый отряд вооружённых до зубов «демонов», он побледнел как полотно и рухнул на колени.

– Шехзаде… Мой господин… Но шторм! Взгляните на волны! Ни один капитан не выйдет в море в такую погоду!

Мехмед бросил взгляд на пролив. Море и вправду кипело. Огромные серые валы с оглушительным грохотом обрушивались на причал, осыпая всё вокруг ледяными брызгами. Ветер выл в снастях, словно раненый зверь.

– Шторм? – Мехмед усмехнулся, и от этой усмешки по коже начальника порта пробежал мороз. – Ты думаешь, меня остановит какая-то вода, когда на кону стоит судьба мира?

Он решительно подошёл к ближайшей галере, которую волны бросали из стороны в сторону.

– Этот корабль. Готовьте его к отплытию.

– Но капитан… – пролепетал ага, теряя дар речи от такой дерзости.

– Если капитан откажется, я поведу галеру сам! – отрезал Мехмед. – А ты, ага, если через час мы не отчалим, будешь болтаться на рее вместо флага!

Ага испарился, будто растворился в воздухе. Не прошло и получаса, как галера, отчаянно скрипя снастями и зарываясь носом в ревущие волны, отвалила от берега.

Переправа через пролив была сущим адом.

Корабль швыряло, как щепку. Волны перехлёстывали через борт, заливая палубу потоками ледяной воды. Гребцы, несмотря на угрозы и удары надсмотрщиков, выбивались из последних сил.

Мехмед стоял на самом носу, вцепившись в мокрые, скользкие канаты. Солёные брызги били в лицо, разъедали глаза, но он не отводил взгляда от едва различимого, туманного берега Европы.

– Мой бей, укройтесь! – кричал Заганос, пытаясь перекричать оглушительный вой ветра. – Если вас смоет за борт…

– МЕНЯ НЕ СМОЕТ! – прорычал в ответ Мехмед, и в его голосе было столько силы, что он, казалось, перекрыл рёв стихии. – САМО МОРЕ ЗНАЕТ, КТО ЕГО БУДУЩИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ!

Он верил в это. Верил с фанатичной, безумной убеждённостью молодости. Аллах не для того сохранил ему жизнь в бесчисленных опасностях, не для того даровал этот шанс, чтобы бесславно утопить, как слепого котёнка, в проливе.

И море, словно услышав его внутреннюю ярость, начало постепенно стихать.

Когда галера подошла к европейскому берегу, шторм улегся, сменившись мелким, холодным дождём. На берегу их уже ждали свежие кони – гонцы Шахабеттина сработали безупречно.

И снова скачка. Снова бешеная гонка со временем. Мимо проносились деревни, поля, виноградники. Крестьяне, завидев жуткий отряд, в ужасе разбегались, осеняя себя крестным знамением и шепча молитвы. Они принимали всадников за шайтанов, проносящихся по их земле в преддверии конца света.

Они ещё не знали, что это мчится их новый Султан.

***

Эдирне. Дворец Топкапы.

Великий визирь Чандарлы Халил-паша стоял у окна своих роскошных покоев, созерцая серый, плачущий дождём город.

В его руке был зажат свиток с печатью главного лекаря. Султан Мурад II был ещё жив. Пока жив. Но это был вопрос нескольких часов.

Халил был абсолютно спокоен. Всё шло в точности по его гениальному плану.

Гонцы с вестью о болезни Султана были ловко перехвачены. Дороги, ведущие из Манисы, перекрыты верными людьми. Командир корпуса янычар получил столь щедрый подарок, что без колебаний заверил визиря в своей вечной преданности.

А Мехмед? Мальчишка. Сидит в своей провинциальной Манисе, уткнувшись в книги покойных философов. Пока до него дойдут слухи, пока он соберётся, пока доедет… Во дворце уже будет новый правитель. Послушный, обязанный Халилу всем. Султан Орхан. Или, быть может, малолетний сын Мурада от последней жены, которого мудрый визирь возьмёт под свою опеку…

Визирь довольно улыбнулся своим мыслям. Империя будет спасена от безумных идей этого мальчишки. Никаких разорительных войн. Никакого немыслимого штурма Константинополя. Только мир, процветание, торговля. И он, Халил, у самого руля великой державы.

Внезапно его внимание привлёк нарастающий шум у главных ворот дворца.

Крики. Лошадиное ржание. Звон стали.

Халил недовольно нахмурился. Кто посмел нарушить священный покой дворца, где угасает сам Султан? Неужели янычары взбунтовались раньше условленного времени?

Он вышел на резной балкон, нависающий над внутренним двором.

И замер, словно поражённый ударом молнии.

Ворота были распахнуты настежь. Стражники, сбитые с ног, валялись в грязи, пытаясь прийти в себя.

Посреди двора, на взмыленном, чёрном как сама ночь жеребце, кружился всадник. Его одежды превратились в грязные лохмотья, тюрбан сбился набок, открывая спутанные волосы, но лицо…

ЭТО ЛИЦО ХАЛИЛ УЗНАЛ БЫ ИЗ ТЫСЯЧИ.

Орлиный профиль. И тёмные, горящие нечеловеческим огнём глаза.

Мехмед.

Он был здесь.

КАК?! Как он мог узнать? Как сумел добраться так быстро? Это было немыслимо! Невозможно! Это было чистое колдовство!

Рядом с Мехмедом, на огромном боевом коне, возвышался Заганос-паша с обнажённым ятаганом в руке. А вокруг них, заполнив весь двор, гарцевали «Безумные» в своих звериных шкурах, скалясь на опешивших дворцовых стражников.

Мехмед поднял голову. Их взгляды встретились.

В глубине глаз юноши Халил увидел тот же холодный огонь, что и пять лет назад в тёмном дворцовом коридоре. Только теперь это была не затаённая угроза.

Это был приговор.

«Я здесь, Лала», – кричали эти глаза без слов. «Я пришёл за своим троном. И за твоей головой».

Халил почувствовал, как ледяная рука страха мёртвой хваткой сжала его сердце. Он пошатнулся и инстинктивно схватился за холодные перила, чтобы не упасть.

Его идеальный, выверенный до мелочей план рухнул в одно мгновение.

Волк вернулся в своё логово.

Мехмед спрыгнул с коня, не глядя бросив поводья подбежавшему перепуганному конюху.

– Где он? – коротко бросил он начальнику дворцовой стражи, который, трясясь всем телом, склонился в глубоком поклоне.

– В… в своих покоях, мой Султан… Лекари…

Не дослушав, Мехмед вихрем взбежал по широкой лестнице, перепрыгивая через ступени. Заганос и Шахабеттин не отставали ни на шаг, их руки лежали на эфесах сабель, готовые снести голову любому, кто посмеет встать на пути.

Но никто не посмел. Слуги, придворные, евнухи – все в ужасе расступались перед этой стремительной, яростной силой, вжимались в стены, падали ниц.

Каждый в этом дворце в этот миг почувствовал: власть сменилась. Здесь и сейчас.

Мехмед резким движением распахнул тяжёлые двери в покои отца.

Тяжёлый, сладковатый запах угасающей жизни, смешанный с приторным ароматом благовоний, ударил в нос. Окна были плотно занавешены, и в комнате царил вечный полумрак.

На огромном, утопающем в подушках ложе, лежал Султан Мурад II.

Как же он постарел. Лицо осунулось, некогда смуглая кожа приобрела жёлтый оттенок старого пергамента. Глаза были закрыты. Дыхание с тяжёлым хрипом вырывалось из груди.

Вокруг ложа суетились лекари, в углу имамы тихо шептали молитвы. Увидев ворвавшегося Мехмеда, все в испуге отпрянули и замолчали.

Мехмед медленно, шаг за шагом, подошёл к ложу. Вся ярость, вся спешка, весь огонь гонки внезапно ушли, оставив после себя лишь гулкую, звенящую пустоту.

Перед ним лежал его отец. Великий Гази. Человек, который когда-то казался ему несокрушимой скалой. Человек, который отверг его, унизил, сослал… но любил ли он его хоть когда-нибудь?

Мехмед опустился на колени у самого изголовья.

– Отец… – едва слышно прошептал он.

Веки Мурада дрогнули. Он с неимоверным усилием приоткрыл глаза. Взгляд его был мутным, блуждающим, но, сфокусировавшись на лице сына, вдруг обрёл поразительную ясность.

– Мехмед… – голос Султана походил на шорох сухих осенних листьев. – Ты… пришёл.

– Я здесь, отец. Я успел.

Мурад попытался улыбнуться, но губы лишь слабо дёрнулись в подобии улыбки.

– Я знал… знал, что ты придёшь. Халил… он говорил, что ты не готов. Что ты слаб. Но я-то знал…

Он с трудом поднял исхудавшую, почти невесомую руку и коснулся щеки сына. Пальцы были холодными, как лёд.

– Ты похож… на голодного волка, Мехмед. И это хорошо. Этому миру… нужны волки. Овцы… овцы не строят Империй.

– Я не отдам Империю, отец, – твёрдо, глядя прямо в угасающие глаза, сказал Мехмед. – Никому.

– Знаю… – прошептал Мурад. Его взгляд снова затуманился, устремляясь куда-то вдаль, сквозь сына, сквозь стены дворца. – Алааддин… мой лев Алааддин… он был слишком добр для этого трона. Аллах пожалел его. Забрал к себе раньше времени.

Сердце Мехмеда кольнула привычная с детства ревность к старшему брату, но тут же отпустило. Теперь всё это больше не имело никакого значения.

– А тебе… – Мурад вдруг с неожиданной силой сжал руку сына. – Тебе Аллах уготовил иную судьбу. Тяжёлую. Великую.

Он слегка приподнял голову, и в его глазах на мгновение вспыхнул прежний огонь непобедимого завоевателя.

– Возьми его, Мехмед. Возьми то, что не смог я. Возьми… Красное Яблоко.

Мехмед всё понял. Красное Яблоко. Мечта всех правителей. Константинополь.

– Клянусь, отец.

Мурад выдохнул. И этот выдох был долгим, полным облегчения. Рука его разжалась и безвольно упала на шёлковое покрывало.

– Теперь… я могу отдохнуть. Маниса… сады… там так тихо…

Глаза Великого Султана Мурада II закрылись. Грудь его поднялась в последний раз и замерла навсегда.

В огромной комнате воцарилась абсолютная, мёртвая тишина.

Мехмед смотрел на лицо отца. Оно разгладилось, исчезла печать вечной усталости и тревоги. Султан Мурад-хан, победитель при Варне, спаситель Империи, ушёл к своему любимому сыну Алааддину и обрёл покой.

Медленно, с хрустом в коленях, Мехмед поднялся.

Он ощущал странное, новое чувство. Не горе. Не радость.

Всепоглощающее одиночество.

Теперь он был абсолютно, совершенно один. Над ним больше не было никого. Ни отца, ни наставника, ни судьи. Только безмолвное небо и Всевышний.

Он обернулся к замершим в благоговейном страхе придворным.

В дверях, тихий как тень, стоял Халил-паша. Он вошёл, пока Мехмед прощался с отцом, и теперь смотрел на нового Султана, бледный, сгорбившийся, словно постаревший на десять лет. В его глазах больше не было ни капли прежней насмешки. Только первобытный, животный ужас. Он всё понял. Его многолетняя игра была проиграна.

Мехмед впился в него долгим, тяжёлым, немигающим взглядом.

– Султан Мурад Хан, да освятит Аллах его душу, покинул этот бренный мир, – произнёс Мехмед. Его голос звучал спокойно и холодно, как воды зимнего моря.

Он обвёл взглядом комнату, и каждый, на кого падал его взор, падал ниц.

– ТЕПЕРЬ ИМПЕРИЯ – ЭТО Я.

Он сделал шаг к Халилу-паше. Великий визирь невольно попятился.

– Ты хотел видеть меня слабым, Лала? – тихо, почти шёпотом, но так, что услышал каждый, спросил Мехмед. – Ты хотел, чтобы я вечно сидел в Манисе и читал свои книги?

Халил молчал, низко склонив голову, не смея поднять глаз.

– Книги прочитаны, – отчеканил Мехмед. – Уроки окончены. Теперь начинается экзамен. И ты, Халил, будешь первым, кто его сдаст.

Он резко развернулся к начальнику стражи.

– Объявить о кончине Султана! Пусть глашатаи трубят на всех улицах Эдирне! Немедленно собрать Диван! Созвать всех командиров Янычарского корпуса!

Мехмед на секунду замер, его взгляд устремился в окно, на восток. Туда, где далеко за горизонтом, в утренней дымке, лежал Город его мечты. Город, который ждал своего истинного завоевателя.

– И… – он сделал паузу, и в этой паузе была судьба. – Готовьте пушки. Время мира закончилось.

Глава 7. Закон Фтиха

Эдирне. Студеный февраль 1451 года.

Зимний ветер выл в печных трубах дворца, словно сотни скорбящих душ, не нашедших покоя. Султан Мурад II обрел вечный сон в Бурсе, рядом с любимым сыном Алааддином, как и завещал. Погребальные молитвы стихли, плакальщицы утерли слезы, но на смену скорби пришло иное чувство.

Липкое, тягучее, холодное. Страх.

В главных покоях – Has Oda – горели свечи, отбрасывая длинные пляшущие тени на расписные стены. Мехмед сидел за низким столом. Перед ним лежала не карта желанного Константинополя, а чистый лист пергамента, желтоватый, как старая кость.

В пальцах молодой Падишах сжимал калам, но чернила на его кончике давно высохли

Он был Султаном. Он озолотил янычар, чтобы купить их верность. Он заставил склонить голову всемогущего Великого визиря Халила-пашу. Казалось бы, власть в его руках.

Но Мехмед знал правду. Он не был в безопасности. Трон под ним качался, как палуба корабля в шторм.

Тяжелая дубовая дверь отворилась почти бесшумно, впуская сквозняк и верного соратника. Заганос-паша вошел, ступая мягко, как хищник. Его лицо было мрачнее грозовой тучи, нависшей над Эдирне.

– Мой Повелитель, – произнес он глухо, не смея поднять глаз. – Послы императора Константина прибыли. Они требуют аудиенции немедленно. И они… позволяют себе дерзость намекать.

Мехмед медленно поднял взгляд. В его глазах не было юношеского задора, лишь ледяная сталь.

– На что именно, паша?

– На шехзаде Орхана, мой Султан. Они жалуются, что содержание османского принца в Константинополе обходится казне ромеев слишком дорого. – Заганос сделал паузу, словно слова давались ему с трудом. – Они требуют увеличить выплаты вдвое. Иначе…

– Иначе они выпустят сокола из клетки? – губы Мехмеда искривились в горькой усмешке. – Дадут ему войско и отправят сюда, чтобы он заявил права на мой трон, пока я еще не окреп?

– Именно так, Повелитель. Шантаж. Грязный и неприкрытый. Но и это не все.

Заганос сделал шаг вперед, понизив голос до едва слышного шепота, предназначенного лишь для ушей правителя:

– Дворец полнится слухами, мой Падишах. Халил-паша смирился внешне, но не сломлен внутри. Мои люди докладывают, что доверенные лица визиря зачастили в гарем.

– Куда именно?

– В покои Хатидже Халиме-хатун.

Мехмед замер, словно его ударили хлыстом. Хатидже Халиме. Последняя любимая жена покойного отца. Дочь знатного бея Исфендияр-оглу. Женщина с амбициями тигрицы.

И мать маленького шехзаде Ахмеда. Его брата. Младенца, которому едва исполнилось восемь месяцев.

– Что они говорят? – голос Мехмеда стал тихим и опасным.

– Они шепчут, что вы молоды и горячи. Что ваша одержимость Красным Яблоком погубит Империю. А Ахмед… он чист. Он младенец. Если вы… внезапно покинете этот мир… Халил-паша станет регентом при малолетнем Султане. Власть вернется к старой знати, а о походах можно будет забыть.

Мехмед медленно встал и подошел к окну. Сквозь узорчатую решетку он видел заснеженный сад. Там, несмотря на холод, играли дети слуг, их звонкий смех казался кощунством в этой атмосфере заговоров.