banner banner banner
Покаяние пророков
Покаяние пророков
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Покаяние пророков

скачать книгу бесплатно


– Ученый я, изучаю жизнь старых людей.

– Нет тебе веры. Шел бы куда-нито, покуда беды не случилось.

– Я не принесу беды, Виринея Анкудиновна, – заверил тогда Космач. – Напротив, помогать буду, защищать, если потребуется.

Она же глаза опустила и произнесла не совсем понятную фразу:

– Покажешь дорожку бесерменам, вольно или невольно. Смутится народ, и начнется хождение.

И больше Вавилу не присылала… Между тем подкатывал октябрь, и надо было выходить из страны озер до снегов и морозов на Енисей, пока навигация не закончилась, пока еще ходили теплоходы. Космач собрался в один час, поклонился сначала всем домашним по порядку, начиная с лежащего пластом Аристарха (зиму вряд ли протянет), потом весь скит обошел, простился с каждым, а Вавилы так и не увидел.

Выходить из озерных лабиринтов легче было при утреннем солнце, чтоб ориентироваться, когда и где повернуть: чуть промахнешься, и таких кругалей нарежешь, что и за месяц не выберешься. Однако накануне спутники в небе мерцали, день начинался ненастный, ветреный, снежок пробрасывало, и оставалось полагаться на свое чутье и память – все&таки второй раз по одному пути шел. И тут, лишь ступил в первый перешеек меж озер, в темноту пихтачей и кедровников, увидел блеснувшие глаза Вавилы и подумал: чудится, – но она выступила из лесных сумерек.

– Счастливого пути тебе, Ярий Николаевич, – проговорила совершенно будничным голосом. – Коль сомнение будет, куда воротить, держись левой руки.

– Что ты здесь делаешь? – Ему стало и радостно, и страшно.

– Матушка велела черничника нарвать вязанку.

– А зачем?

– Овчины дубить и красить. К зиме станем однорядки шить.

– Однорядки – это хорошо, тепло будет, – одобрил Космач.

– На будущий год приходи, ждать буду, – вдруг сказала Вавила. – И молиться за тебя.

Он стоял ошарашенный, не зная, что и ответить, а эта лесная дива засмеялась, поманила рукой и повела через высокий березовый лес. Остановилась перед невысоким курганом, увенчанным округлым камнем.

– Вот здесь стану молиться. Сей камень заповедный, сонорецким старцем Амвросием намоленный. Встанешь на него, и небо открывается, проси у Господа все, что пожелаешь. Как явился ты к нам, я пришла сюда и помолилась, чтоб соединил нас с тобой.

– Да как же, зачем? – совсем уж глупо и невпопад спросил Космач, но это ее рассмешило.

– Глянешься ты мне, Ярий Николаевич! У батюшки спросишь, так пойду за тебя! Токмо не Вавилу – Елену проси.

Тогда он еще не знал о двойных или даже тройных именах у странников.

– Почему же Елену?

– Мне первое имя Елена, от крещения данное. Станешь просить Вавилу, он лишь посмеется и не отдаст. А назовешь мое истинное имя, сразу поймет, что я согласна, и Господь благословит… Ну, ступай, ступай! Ангела тебе в дорогу!

Он не слышал, как боярышня проснулась и встала: или сам в тот момент был слишком далеко, или она, привыкшая к незаметной, скрытной жизни, оделась тихонько, как мышка, и вышла из горницы. Платье было уже другое, красивое, но мятое, из котомки; не досохшие, обвязанные платочком волосы лежали на плече, оттягивая голову чуть набок, златотканый кокошник со стрельчатым узором напоминал корону.

Шел только четвертый час ночи…

– С легким паром, странница, – проговорил он, появляясь из своего рабочего закутка; ждал недоумения, растерянности или гнева, но увидел испуг.

Она не спросила, зачем он снял власяницу и каким образом очутилась в доме, лишь потупилась и обронила хрипловатым от сна голоском:

– Спаси Христос… А уже утро?

– Нет, боярышня, ночь.

– Что же я проснулась&то? От беда… Будто кто в плечо толкнул.

– Так уснула без ужина! Давай-ка, боярышня, садись за стол, прошу. – Космач придвинул табурет. – Отведай, чем бог послал.

– Ой, да Ярий Николаевич! – растерялась Вавила, увидев заставленный тарелками стол. – Чего это вздумал&то? Спать надобно, грех по ночам трапезничать. Коль воды дашь испить, так и ладно будет.

Космач достал из лейки розы, бережно стряхнул воду и вложил ей в руки.

– Это тебе, Вавила. С праздником!

У нее задрожали пальчики и губы, не смогла поднять глаз.

– Ой, да ни к чему, Ярий Николаевич… Не знаю, что и сказать&то… Спаси Христос… А какой праздник&то ныне?

Он усадил ее к столу.

– Целых два праздника. Твое явление – первый! А второй – Женский день был, теперь уж вчера. Мы же с тобой как&то раз отмечали, помнишь?

Вавила отчего&то потупилась, отложила цветы и стала перебирать край скатерти.

– А Наталья Сергеевна к тебе не ездит из города?

– Нет, не ездит.

– Даже по праздникам не бывает?

– Не бывает.

Она поверила, улыбнулась не очень&то весело:

– Не хлопотал бы даром. Помолиться бы да спать. Ведь уснула, лба не покрестив…

А сама не сводила глаз с цветов, едва удерживалась, чтобы не потрогать томные, ожившие в воде бутоны.

– Вот накормлю, напою, тогда и спать уложу.

– Мне бы чаю токмо после баньки… Так пить хочется, во сне снилось, будто… – И оборвалась на полуслове, замолчала.

Космач включил чайник на рабочем столе, чтоб поближе, принес заварку.

Вавила вдруг насторожилась:

– У тебя травяной или казенный? Казенный – так нельзя нам. Когда Христа распяли, чай зацвел, обрадовался.

– Помню я, помню… Потому заварю каркаде, это из цветов египетских.

– Ну, из цветов&то можно…

И опять повисла напряженная пауза. Наконец закипел чайник, и боярышня оживилась, сама налила себе чаю и стала пить живой кипяток – только в кружке не бурлило. Он придвинул рафинад – песка староверы не признавали, а этот хоть не настоящий сахар, но все&таки…

– Ах, добрый у тебя чай, – похвалила с тревожными глазами. – Надо бы с собой взять…

Спохватившись, Космач разрезал торт, положил на тарелку перед Вавилой.

– Угощайся, ты же любишь!

Но она и кружку отставила, замолчала, задумалась, трогая пальцами шипы на цветах. Ему показалось, тревога и настороженность боярышни из&за того, что он грубо вторгся в тайную суть ее жизни, поддался порыву и срезал власяницу.

– Не жалей прошлого, – обронил он, присаживаясь рядом. – Теперь все будет иначе.

– Как будет, токмо Господь ведает, – после долгой паузы вздохнула Вавила и подняла голову. – На все воля Его, что проку роптать? А ведь грешим, фарисеям уподобившись. Дорогой тешилась одной думой, от иных отрекалась, как от искушений бесовых, да вот пришла&то с чем?

Это был некий ее давний, внутренний монолог, и Космач ничего не понял, но твердо знал правило, что задавать вопросы напрямую без толку: из&за чисто кержацкой природной скрытности и сопряженной с ней кротости сразу правду никогда не скажет, а начнешь поторапливать, вообще может замкнуться и унести с собой то, с чем приходила. Надо было терпеливо ждать, когда душа ее оттает, избавится от испуга, вызванного дорогой, чужими людьми и вот этой встречей, привыкнет к новому состоянию и раскроется сама.

– Смотрю на тебя, боярышня, – глазам не верю, – осторожно проговорил он. – Повзрослела, расцвела.

– Не ходил к нам давно. Поди, уж седьмой год пошел. – В голосе послышался материнский упрек. – Как весна, так ждем, ждем… Особенно когда паводок схлынет и путь откроется… А потом еще к осени ждем, к началу Успенского поста…

Она говорила «мы», чтоб спрятать свои чувства, и, как всегда, задавала вопросы прямо и бесхитростно, а ответить так же было невозможно. Не оправдаешься ведь тем, что он давно не занимается наукой и вступил в непреодолимый конфликт со средой обитания, почему и оказался в глухой деревушке.

– А позвала бы, так пришел, – осторожно намекнул Космач. – Клестя-малой приходил, так и поклона твоего не принес. Подумал, забыли меня в Полурадах.

– Когда он уходил, я на Енисей бегала, – смутилась Вавила. – Но весточку от тебя принес. И оливки принес… Сказывал, вся жизнь переменилась. Токмо не взяла я в толк… Коль ты ученый, так ученый и остался. Должно, Клестиан Алфеевич чего&то напутал.

– Я попал под сокращение, уволили меня, сняли с научной работы.

– Чудно мне… Да и ладно, и хорошо. Взял бы да к нам пришел. Сколь уж Успенских постов отпостились?

– Ты прости меня, Христа ради, – повинился он. – Тогда на пути мне Клавдий Сорока встретился. В общем, на Сон-реку водил. Я писал тебе, почему не успел к посту…

– Да слышала я… Ну, посмотрел Третий Рим? Прочел либерею?

– Прочел…

– Еще на Соляном Пути говорили, ты в Карелы ходил, у некрасовских был на Кубани?

– И там был…

– Широко ходил… Знать, иные места облюбовал, а к нам дорогу забыл…

Несмотря на скромность и даже робость, она умела быть беспощадной, выказывая свой ретивый боярский дух.

– Не забыл, боярышня. Сердцем все время в Полурадах.

– Ой, лукавишь, Ярий Николаевич… Из города сюда ушел, а что бы не к нам? Коли уходить от мира, так и от дорог его уходить.

– Чтоб жить в скиту, надо вашу веру принять, образ жизни. Я не готов был, да и сейчас…

– А ты пришел бы как ученый. Раньше&то приходил…

– Понимаешь, мне нельзя как раньше. Ни к вам, ни в другие места…

– А почто нельзя?

– Не занимаюсь наукой. Отлучили меня… А чтобы как раньше, нужен документ, специальная бумага из московского научного центра. Без нее запрещено работать в скитах.

– Боже правый, да кто же запретил?

– Есть правила, закон.

– Раз ты теперь не ученый, на что тебе правила? Мы же не ученые и потому без всяких бумаг ходим.

Простота и прямота ее аргументов всегда ставили Космача в тупик.

– За мной установили наблюдение, следили, – неохотно признался он. – Пошли бы по пятам, и выказал бы Соляную Тропу…

– Да ведь случается, и за нами следят. Поводил бы, покружил по болотам да и скинул со следа. Эвон собаки за сохатым вяжутся, а он найдет заячий след и сбросит на него.

Он не знал, что ответить, и потому уцепился за последнюю фразу, чтоб уйти от тяжелого разговора:

– Ты что же, сама за сохатыми бегаешь?

– А что за ними бегать? – пожала плечами. – Сами приходят, а я выйду да стрелю… – Вавила отчего&то замолчала.

– Знаешь, все время вспоминаю, как мы с тобой расставались. У тебя в глазах такая тоска была… Думал, не уйдешь, вернешься.

– Вот и вернулась, – сказала невесело и в сторону: то ли чем&то недовольна была, то ли таила что&то…

– Как же ты отважилась в такую даль? – спросил он, чтобы подтолкнуть разговор.

– Кого послать&то, Ярий Николаевич? – Странница подняла огромные глаза и вздохнула. – Клестю-малого и ждать перестали…

Космач вспомнил признания Коменданта – за странником Клестей охотились! – но пугать своими предположениями не стал.

– А иные странники не заходят никак, мимо норовят, на Енисей, – продолжала она. – На Ергаче и вовсе говорят, мол, в Полурадах никого нету, молодые записались и в нефтеразведку подались, а остальные примерли все от горя да болезни, в колодах лежат… Как с того света к ним заявилась, свят-свят, руками машут…

В позапрошлом году к Космачу приходил сонорецкий странствующий старец, тот самый Клестя-малой, который и сообщил, что три года тому благословил Углицких выйти в мир, после чего отец Вавилы Ириней Илиодорович взял жену, трех сыновей, вышел из скита и, отсидев всей семьей положенный срок в тюрьме, записался на другое имя (так делали все странники, уходя в мир: захочешь отыскать – не сыщешь, особенно если волосы подстригут и бороды сильно укоротят или вовсе сбреют), получил документы и подался в поселок нефтяников.

Кроме младшего сына Гурия, который не стерпел унижений в лагере, убил какого&то обидчика, разоружил охрану и сбежал, все остальные теперь живут в Напасе и вроде довольны, что вышли из скита с малыми потерями.

– Так вы в Полурадах с Виринеей Анкудиновной вдвоем остались?

– В хоромине&то мы вдвоем, а так еще Маркуша Углицкий с женой, да Елизарий Углицкий со стариками, да Фрося-блаженная. Все кланяются тебе.

– Спаси Христос, Вавила… А родитель твой как? Братья, матушка?