Мужик и камень

щелчки мигрени, и он облокотился на спинку кресла.

– Я поставлю чайник! – сообщила женщина, вскочив со стула,

и побежала на кухню. – Вам обязательно нужно выпить горячего, у

вас очень нездоровый вид.

Да, да, теперь осталось только залить все это сырым кипятком,

просто средневековая казнь какая-то, подумал про себя Гомозов и

уязвлено отвернулся к окну, но потом вдруг опомнился и кинул

женщине в кухне:

– Не вздумайте воровать мое столовое серебро! Учтите, я

знаю, где вы живете!

– Не переживайте! – негромко послышалось в ответ. – У вас

тут только алюминий! Я проверяла!

Моя ложечка. А как же моя серебряная чайная ложечка? –

подумал коротко Филолет Степанович. – Не заметила? Выходит не

заметила.

Через несколько минут Елена уже шла из кухни с двумя

кружками чая.

– Вот, пожалуйста, попейте, вам станет легче.

– Легче?

– Да, легче. При этом, яду вам не подсыпала.

Гомозов недоверчиво смерил женщину взглядом и принял

кружку.

– Вы извините меня, – проговорила Елена, – я действительно

перед вами виновата. Ворвалась тогда к вам в дом, наговорила

невесть чего… И потом еще и обвинила вас, именно вас, а не себя, в

том происшествии, когда вы схватили меня за руку. Я только потом

поняла, что вас напугала этими своими угрозами и суицидными

мыслями. Глупости все это. Приношу искренние извинения. Но

тогда, в первый раз, как я пришла к вам, мне действительно была

нужна помощь, был нужен собеседник. Понимаете, друг! Именно

друг!

Гомозов недовольно причмокнул.

– Нет, не подумайте, – вновь заговорила Елена, но уже

быстрее. – Не подумайте… – Я не предлагаю вам ничего, кроме

дружбы. Поверьте! Я не буду вас обременять. Если только чуть-

чуть. Но поверьте, это незначительно. Мне ведь просто нужна

помощь. И я не задену свое самолюбие, так настойчиво прося ее у

вас. Вы мне показались особенным.

Филолет Степанович недоумевающе посмотрел на нее.

– О какой помощи вы говорите? Я вас не совсем понимаю.

– О незначительной. Я же говорила.

– О какой?! – он напряг все свое внимание, всматриваясь

женщине в лицо.

– Разрешайте мне иногда беседовать с вами. Иногда. Мне

нужен собеседник, друг.

– Что?!! Вы опять за свое?! – вспыхнул Гомозов. – Что я вам

пастырь какой, беседы с вами разводить?! И вот, что я вам скажу на

это: идите вон с вашими просьбами, и заберите ваше печенье! Не

видите, мне нездоровится!

– Вижу! – ответила женщина. – Судя по всему, вам давно не

здоровится! Я уйду. Так и быть, я уйду! – она резко встала. – Нашла

тоже, у кого помощи просить… у больного человека! Я уйду!

Только пообещайте, что больше не ворветесь в мой дом!

Тут Гомозову вспомнилась вся та недавняя история, тот

назойливый сон, который, кто знает, мог бы повториться, и он вдруг

покривил лицом и нехотя произнес:

– Ладно. Постойте! Постойте! Я согласен. Можете приходить.

Иногда. И надеюсь, вы ненадолго в окрестностях нашего города.

– Вы угадали. Ненадолго. До весны. Еще четыре или пять

месяцев, – Елена грустно улыбнулась. – Теперь, когда наш с вами

договор в силе, я временно не буду вам докучать. До свидания! И не

вздумайте отказаться от своего решения!

Она быстро прошла в прихожую, накинула пальто и через

короткое мгновение дверь хлопнула.

Ушла, подумал Гомозов. Сумасбродка. Он взглянул на печенье

и решился даже взять одно. Однако есть не стал, только понюхал,

передернулся от сладковатого аромата, и бросил обратно в тарелку.

– Бр-р-р… Предсказуемо. Все слишком предсказуемо, –

пробурчал он непонятно к чему и закрыл глаза, прислушиваясь к

своему организму. В голове были боли, мигрень не проходила.

Стоило бы как следует отдохнуть, и здоровье должно поправится,

непременно поправится.

***

Женщина, согласно уговору, теперь заходила к нему. Бывало,

на неделе появлялась дважды. И так было в течение двух месяцев.

В последний из них, как заметил Филолет Степанович, она даже

перестала особенно досаждать своим присутствием (как определил

для себя Гомозов, будто ее характер выравнивался и улучшался).

Ему самому, кажется, становилось интересно замечать изменения,

происходящие в ней, будто он наблюдал изменения в погоде, а не в

чужом настроении и характере. Кстати, относительно погоды, в

этот светлый день, наконец, выпал снег и уже не первый, а

основательный, окончательно утвердивший законное время зимы.

Филолет Степанович пребывал на работе, когда белые

мохнатые, словно пучки седых волос, хлопья снега падали и

разлетались повсюду за стеклом. Он взглянул в окно и невольно

поморщился от всей этой колкой белизны и света, щипавшего

глаза.

После смены домой Гомозов добирался пешком, в планах

обязательным являлось прогуляться по парку. Так, пройдя парк, и

вдоволь насладившись тихой сумеречной, уже привычной для взора

белизной, он направился по центральной улице, чтобы заскочить в

магазин. В магазине Филолет Степанович приобрел незаурядную

необходимость на сейчас: конфеты с коньяком. «Свежие,

чрезвычайно свежие, наилучшего качества, – подумал практичный

Гомозов, раскусив одну. – В самый раз, чтобы выпить с ними

горячего чая и вмиг согреться после уличной мерзлоты».

Он был так счастлив из-за сегодняшнего приобретения, и так

радостен весь сегодняшний день, что влюбленные, подчинившиеся

невесомости, не могли испортить ему настроения. При их виде он

только отворачивался или просто не смотрел в их сторону.

Факт приобретения конфет, все же имел и тайный смысл.

Сегодня, вероятней всего, заглянет в гости Елена. А такое угощенье

мало кому не придется по вкусу.

Но сколько ни ждал Гомозов, сколько ни вертелся у окон,

будучи дома, Елены так и не показалось на горизонте. В тот день

она не посетила его.

Разочарование ждало Филолета Степановича и в следующий

день, и днем позже, и даже всю бушующую неделю. Женщина, так

нуждавшаяся в беседах, больше не заходила, точно ее потребность

в общении исчерпала себя. И из-за этого Гомозова охватила

бестолковая грусть. Однако, он, не имеющий ни к чему

зависимости, убеждал себя в обратном. К тому же, в его положении

доолжно было радоваться, не иначе как. Ведь, наконец-то, Филолета

Степановича оставили в покое и не докучали своими визитами.

Так он и радовался. Почти радовался. Только через неделю его

охватило особенное беспокойство. Оно билось в нем как

трепещущая маленькая птичка в клетке, которая то и дело норовила

вырваться и упорхнуть, да только старания ее были тщетны, она все

равно оставалась взаперти.

«Она не придет. Она больше не придет, – дрожа, размышлял

Гомозов. – Неужели, что-то случилось? Неужели я ее чем-то

огорчил?»

Временами он чувствовал себя неосознанно виноватым,

временами был горд за себя. Несмотря на всю изменчивость его

внутреннего состояния, постоянным оставалось только одно

качество – решимость. Решимость всегда была конечной точкой в

его сомнениях. Может из-за любопытства, может из-за

беспокойства, никто не знает точно, но ему следовало, как он для

себя определил, наведаться к женщине, что так долго беспокоила

его своими, казалось бы, бессмысленными визитами, а теперь

пропала.

Гомозов направился к ней в выходные. В воскресенье.

Дорогу к дому Елены можно было сократить. Так как на реке

давненько уже встал лед, представлялось возможным пройти по

нему напрямую к общежитию, и не тратить времени на обход через

мост. В подобную, мерзлую заснеженную погоду этот факт был не

маловажной причиной для искреннего счастья. Ведь каждая лишняя

минута, проведенная на таком морозе, напоминала об уязвимости

человеческой сущности, особенно если одежда прохладнее и легче,

чем стоило. Косточки подрагивали от каждого порывистого выдоха

ветра, от цепкого мороза щипало лицо, пальцы рук и ног будто

затягивало в гипс, впрыснув в них леденящий наркоз.

Не успел Филолет Степанович подступить к общежитию, как у

окна, соседнего с окнами Елены, выглянула уже знакомая женская

физиономия. Форточка тут же распахнулась и послышалась

насмешливая интонация:

– Пр ынц! Неужели ты опять пришел?! Мой прынц, ты за

мной? Моего дома нет, заходи скорей! – и она зашлась

омерзительным смешком, и с хлопком закрыла форточку.

Гомозов сплюнул в сторону, от неожиданности даже забыл

выругаться.

Подойдя к двери Елены, и будучи уже в приниженном

душевном состоянии, он робко постучал в дверь. Через несколько

секунд за дверью послышался шум, а спустя мгновение раздалось

короткое «Да! Кто там?!»

Гомозов замешкался.

– Кто там?! – повторил приятный женский голос.

– Елена. Это…это… Филолет Степанович… Гомозов.

За дверью с обратной стороны зачастили быстрые шаги, после

чего дверь распахнулась, и на Гомозова накинулось что-то ласковое,

теплое, приятно пахнувшее.

– Филолет Степанович! Вы?! Вы пришли! Неужели вы

пришли! – Елена крепко и безостановочно обнимала его.

Горячее дыхание ударило Гомозову в шею, сделалось славно,

но он быстро осмыслил происходящее, оценил незнакомое доселе

чувство, и, нервно моргнув левым глазом, осторожно придержал

руки женщины на своих плечах, чтобы они не слишком-то

позволяли себе вольностей.

– Ну, заходите же скорей! Что вы стоите?! – Елена расцепила

свои нежные объятья, из которых было непозволительно

вырываться, и приглашающе кивнула.

Гомозов переступил порог, и женщина повела его за собой.

Они остановились в просторной гостиной.

Часть дома, что арендовала Елена по сути своей и состояла

всего из этой комнаты, кухни, и крохотной кладовки. Гостиная же

благо была широкая, меблировалась по-старому. Казалось, что в

течение семидесяти лет здесь ничего не менялось. И даже

постояльцы, въезжающие сюда куда чаще обычного, не сыграли

значительной роли в изменении этого давнего консервативного

обветшалого интерьера.

По правой стене комнаты стоял старый диван, присев, Гомозов

ощутил его жесткость и, расположившись поудобнее, начал

разглядывать помещение. Елена непринужденно засмеялась,

наблюдая за ним, и как бы объясняясь, произнесла:

– Не могу поверить, что вы у меня! И вы сами пришли! И даже

не хватаете за руки!

Гомозов почувствовал, что щеки его порозовели и стыдливо

выговорил:

– Мда… Бывало.

Напротив дивана стояло немецкое пианино, чуть

пошарканное, с потертой крышкой. Корпус и ножки его были

украшены вензелями, что придавало музыкальному инструменту

изысканность. В дальнем углу комнаты на старом комоде, на

желтоватой от времени ажурной салфетке стоял патефон. На стенах

гостиной красовались обои с пастельно-розовыми цветами, которые

обвивала блеклая зеленая листва, на полу в центре лежал ковер,

часто украшенный пестрым геометрическим орнаментом.

– Вам тут нравится? – Елена быстро скользнула взглядом по

комнате.

– Да. Неплохо. Будто попадаешь в старые уютные, но

незнакомые годы. Слишком очевидно чувствуешь себя в гостях.

– Это да. Я тут живу уже четвертый месяц. И все равно

ежесекундно ощущаю, что в гостях. Но мне тут нравится. Войдя в

эту комнату, словно перемещаешься во времени. А говорят, это

невозможно… Вот так я и живу, – Елена вдруг уловила особенное

внимание Филолета Степановича к предметам в гостиной и

произнесла: – Весь дом я вам показывать не буду, вы ведь у меня

уже бывали. В кухне, помню, точно бывали, – снова напоминала о

скверном женщина. – А больше тут и смотреть нечего.

– Вы правы, был. В вашей кухне, да и во всем доме, кроме

этой комнаты, я уже был, – на этот раз не показал смущения

Гомозов, хотя едва ли сейчас он мог вообразить интерьер той самой

кухни, помнил ее расплывчато, как в кошмарном сне. – Вы знаете, я

пришел к вам собственно… – он чуть помедлил, – из-за волнения.

Не подумаете чего. Только, умоляю, не подумайте! Человек живет и

каждый день рискует. Ведь в любую минуту, да что там минуту,

секунду с ним может что-нибудь приключиться. А у вас так мало

знакомых… И я…я… – он не договорил, замолк.

– Да, конечно. Я вас понимаю, – опустив голову, поддержала

Елена. – Я вас прекрасно понимаю!

– Вы… Вы ведь так давно не заходили, – все неуверенно

объяснял Гомозов. – И я просто пришел проведать вас.

– Конечно, конечно. Это я уже осознала. Осознала, что

причина вашего визита – вполне обычное человеческое

беспокойство.

На некоторое время все затихло. Все, кроме чуть слышно

свистящего ветра за окнами.

– Ну, раз так, и у вас все в порядке, – приподнимаясь с дивана,

протянул Гомозов. – Может быть, тогда я пойду?..

– Пойдете?! – поспешно проговорила женщина и на мгновение

закусила губу. – Да, да. Идите. Вас никто не держит.

Филолет Степанович встал и неторопливо зашагал к выходу.

– Да что же это такое?! Что же это такое?! – вдруг воскликнула

Елена. – И я вас так легко отпускаю?! Вы, можно сказать, впервые

зашли ко мне, а я вас отпускаю?! Какая дурная из меня хозяйка!

Извините меня. Никакой гостеприимности! – она вскочила и

засуетилась. – Может быть, чаю? Кофе? Кофе с творожными

пончиками? Я больше не пеку этих сердечек из песочного теста,

помните, что вам не понравились. У меня есть пончики, творожные

пончики.

– Я хотел уже идти домой, – пробурчал в замешательстве

Филолет Степанович. – Но… ненадолго, я все же задержусь у вас.

– Тогда пойду, сварю кофе! – оживилась Елена и выбежала

прочь из комнаты. – Я сейчас!

Спустя семь-десять минут кофе в крохотных кружках и

пончики на тарелке уже заманчиво дразнили аппетит, возвышаясь

на потертой крышке пианино, а между Гомозовым и Еленой

возникал разговор в приятельском тоне.

– Что же с вами произошло? – спрашивал Филолет

Степанович, протягивая руку к густо усыпанному сахарной пудрой

пончику.

– Со мной? – переспросила женщина, удивляясь вопросу.

– Да, с вами. С вами, – повторил Гомозов без малейшей

раздражительности.

– А что со мной не так? – Елена провела тонкими пальцами по

волосам и заправила за ухо выбившуюся прядь. – Что-то не так?

– Вы не приходили ко мне две недели и четыре дня, – Филолет

Степанович без смущения откусил выбранный пончик, испачкав

нос в пудре, и теперь жевал, не скрывая удовольствия.

– Ах, вот вы о чем, – она взяла короткую паузу на несколько

секунд и после продолжила: – У меня просто не было времени. А

если честно, я больше не хочу вас беспокоить. И так уже измучила

вас своими визитами. Да, и еще… Мне стало лучше. Зачем же тогда

надоедать другим?

– Ну, и славно, что вам лучше, – грузно выдохнул Гомозов. –

Очень рад за вас.

Елена чуть потянула губы в улыбке и перенесла чашку на стул

поблизости, туда же поставила тарелку с угощеньями и открыла

крышку пианино.

– Вы умеете играть? – тут же спросила она Филолета

Степановича.

– Не то что бы умею…

– У вас красивые руки. Вы умеете играть! – уверенно

произнесла Елена, нисколько не сомневаясь в своей догадке.

– Не думаю, что сейчас это будет уместно.

– Уместно! Играйте! – возликовала женщина, эмоционально

вздернув руку и привстав. Гомозов этим жестом не проникся:

– Боюсь, что я ничего не вспомню. Восемь лет, как я сдал свое

пианино на чугун. Несносный был инструмент. Постоянно

расстраивался. Только на переплавку его. Я бы сдал его и раньше,

но одна женщина не позволяла мне этого. Она любила, когда я

играл.

– Женщина? – присела Елена. – У вас была женщина? То есть

нет. Извините, я просто не правильно выразилась. Конечно, была.

Вы просто не говорили об этом. Что за женщина? Расскажите мне о

ней.

Гомозов смолчал и смерил нахальную собеседницу взглядом.

– Женщина! Женщина! Где вы?! – вдруг пронзительно

закричала Елена. Она будто в поисках огляделась по сторонам и

заглянула под стул. – Ау! Женщина! Женщина, куда вы пропали?!

Филолет Степанович наблюдал за этим представлением с

непроницаемым видом. Когда Елена подняла на него глаза, то едва

не вздрогнула от его серьезного вида и виновато засмеялась.

– Простите меня. Не удержалась, хотела пошутить. Со мной

случаются такие припадки. Это ужасно неприлично, я знаю.

Признаюсь вам, что сейчас это какая-то недозволенная

истерическая ревность, да и вы, хуже того, секретничаете. А мне

ведь очень любопытно. Очень, очень хочется узнать про ту

женщину. Прошу вас, расскажите.

– Поверьте, нечего там знать, – пресек Гомозов.

– Как нечего?! – воскликнула Елена. – Она вас, что, не

любила? А любила только ваше пианино?

– Так именно, что любила.

– Так в чем же дело? Чего же вы еще от нее хотели?

– Одного. Хотел, чтобы она оставила меня в покое.

– Выходит, вы ее не любили.

Филолет Степанович отвернулся, показав свою неохоту к

данной теме, Елена уловила это и перевела разговор.

– Вы знаете, мне тоже очень нравится музыка, но для меня

никто никогда не играл. Не играл даже тот, про кого я вам так много

рассказывала. Хотя, мне было известно, что он превосходно играет.

– Чем же закончилась вся эта ваша история? – наконец

заговорил Филолет Степанович. – Какой же был финал?

– Ничего сверхъестественного, – женщина ухмыльнулась, –

все сказки рано или поздно заканчиваются, и заканчиваются всегда.

Это обязательное их условие. Иного не дано.

– Увиливаете. Похоже, мне не суждено узнать развязки. Но и

незачем. Я и так догадываюсь. Только бы хотел послушать, как вы

сами это изложите, признаете свою легкомысленную оплошность,

так доверяться людям. Это известный исход. Теперь я знаю вашу

историю, но вы так и не выговорили свои сожаления. Но знаю, что

вы сожалеете.

– Нет, – коротко и смело прервала Елена. – Ошибаетесь.

– Ну как же, – неверующе процедил Филолет Степанович. –

Спорить не буду. Это ваше дело. Никто не любит признавать свои

промахи. Ну, да ладно, оставим это. Все равно не дождусь от вас

честности, да и никто к этому не принуждает. Но, как же вы

вещали, он был почти идеалом. Таким талантливым, и

обаятельным, и понимающим, и умным. Ну, что там еще, всегда

боялся вас огорчить, задеть хоть словом, хоть отсутствием

внимания. Хе-хе… Прям вершина человечности и благородия! Так

и где же теперь он? Где он? Так неужели, неужели он вас и оставил?

Оставил, этот, ваш? – Гомозов причмокнул от удовольствия, видя

какой эффект производили его слова на Елену. Она поникла и

задумалась. Филолет Степанович продолжал: – И все-таки он

оставил вас? Да? Скажите! Оставил?! Или же…вашего

достойнейшего увели?!

Обиженным взглядом Елена кольнула своего собеседника.

– Да, увели, – она горько усмехалась, глядя прямо в лицо

Гомозову, от этого Филолет Степанович покоробился. Женщина тут

же перевела взгляд в сторону, на патефон и тихо заговорила: – Я вас

не узнаю. Это не вы. Вы раньше никогда так не отзывались. В вас

не было этой насмешки. Нет, нет, я не верю, это не вы. Вы сейчас

изображаете кого-то другого, но не себя. Вы не такой, я точно знаю,

что вы не такой!

– Я такой, – сухо ответил Гомозов. – Раньше я просто не хотел

высказать вам мое субъективное мнение. А теперь вижу, судя по

вашей реакции, оно и вправду тут незачем.

– Что же? Почему? – взгляд Елены скользнул на Гомозова. –

Почему же вы молчали и не высказывались раньше? Молчали и все

только слушали и слушали, когда мне так хотелось узнать о вас,

хоть чуть-чуть. Хоть чуточку ваших, пусть и насмешливых, мыслей.

Хоть чуточку о вас и о вашей жизни. Но нет. Вы все молчите.

– Поймите, у нас с вами слишком разные мнения, касательно

одного предмета, и столь разные, что я не хотел вас…

– Обидеть?.. – тихо перебила Елена.

– Тьфу ты! Бог с вами! – вступился Филолет Степанович. –

Нет же!

– Тогда какие еще есть объяснения?

– Не знаю. Вы просто показались мне такой слабой. И я не

хотел, я не хотел…

– Так я и знала, у вас нет других объяснений. Только вот не

понимаю, почему вы сейчас стали таким безжалостным?

Добиваетесь услышать от меня сожаления и раскаяния? Хотите

знать, как мне было больно, страшно?

Гомозов уже не желал признавать своего вопроса, хотя именно

это он и хотел услышать, как доказательство пагубных последствий

любви. Но эти вопросы из уст Елены звучали слишком уж грубо и

прямо.

– Так вот, что я вам скажу! – не дожидаясь собеседника,

продолжала женщина с еле заметной нарастающей интонацией: – Я

никогда не буду сожалеть об ушедшей любви, ведь то, что я

испытала, я испытала всем нутром, всем своим сердцем, а по-

другому это чувство не дается, по-другому – оно уже не оно. Но,

предполагаю, в одном вы, все же, не ошиблись, мое представление

об этом чувстве сейчас сводится только к единственному

определению – «подлое», и только. Оно обмануло меня. Обмануло!

И, вместо положенной радости, что обещало, вознаградило только

страданием, жалобами и бессонными ночами.

– Наконец-то! – отрывисто воскликнул Филолет Степанович. –

А вот так-то я и считаю! Итог всегда один – никакого счастья,

только лишние беспокойства! Вы без сомнения правы! – глаза

Гомозова сверкали. – Как говорится, месяц в цветах, годы в слезах.

И все сами виноваты, некого винить! Вот так всегда, стоит только

поддержать это чувство, и оно, впоследствии, сыграет с тобой злую

шутку, в самый неожиданный момент.

– Так оно и вышло. – тихо проговорила Елена.

– О, поверьте, это неоднократно повторяющийся сюжет! Я рад,

что вы сами до этого добрались, пусть путем проб и ошибок, но,

все же, дошли до сути, на вас снизошла верная мысль! – Филолету

Степановичу сделалось необычайно хорошо, на короткое мгновение

он почувствовал себя счастливее и возвышеннее всех людей на

свете. Наконец, в этом мире хоть кто-то начинал его понимать.

Теперь ему куда более была любопытна история Елены. Эта

история интересовала его как удачный пример к тому, как люди

перевоспитываются на своих ошибках, учатся, а после обходят

стороной разбросанные грабли, более не наступая на них. К тому

же он ощущал, что вот-вот докопается до чего-то невероятного,

интересного, будто какое-то чрезвычайное открытие ожидало его.

Он позволял себе задавать больше вопросов, и ощущал тайное

сближение с Еленой, незнание ее недавней жизни мучило его.

– Вы знаете, вся эта история… она много для меня значит, –

уже без охоты говорила женщина. – Я не хочу ее ворошить.

– Как знаете, – махнул рукой Филолет Степанович. – Только

всю душу растравили. Рассказали обо всем, но утаили главное.

– Нет, я вам рассказала главное, – отвечала Елена. – А о

финале, вы сами говорили, что догадались.

– Да. Но это только догадки, а я хочу знать, как было на самом

деле.

– Вам незачем знать.

– Скрываете?

– Скрываю, – без уверток ответила Елена. – То, что было уже

в прошлом. Остались только воспоминания. И сейчас они уже

развеиваются, медленно, но меркнут в моей памяти, не скрою, что

на это и вы повлияли.

– Хм… – продолжал Гомозов на своей волне. – Любопытно,

любопытно… Это ей Богу, очень любопытно. А вы не хотите

говорить. Тогда пойдем догадками.

– Оставьте догадки, – непринужденно ответила женщина. –

Нечего тут рассказывать.

Однако Филолет Степанович не отступал:

– Вы подтвердили, что вашего избранника увели? Так ведь?

Так? Вижу, что так. Тогда будем продолжать гипотезу. Как это

случилось?

– Я не хочу продолжать эту тему, – отвернулась Елена.

– Хорошо. Тогда только скажите, она была красива?

– Не знаю.

– Отвечайте честно! Вы же знаете, зачем же врать?! – давил

мужчина.