скачать книгу бесплатно
Тут же вошел Орлов, блестящий гвардейский офицер – высокий, широкоплечий, с живыми яркими глазами. Быстро подошел, поцеловал руку. Взгляд его при этом задержался на новом перстне. Отпустив руку, поднял глаза на принцессу:
– Благополучны ли вы, Ваше Высочество? Ваши ясные глазоньки красны – не плакали ли вы?
– Этот жестокий человек, мой муж, довел меня до слез, – призналась Фике. – Впрочем, не будем о нем. Скажи лучше, мой друг, благополучен ли ты сам? Мне передавали, что ты сильно проигрался…
– Ох, правда ваша! – Орлов развел руками. – Знаете, как говорят – не везет в карты, значит, повезет в любви! Так что намедни я и правда много проиграл, не знаю, что и делать!
– Не беспокойся, мой друг! – Фике улыбнулась. – В этом горе я тебе помогу. Сколько, говоришь, ты проиграл?
– Много… восемь тысяч.
– Не беда, – Фике открыла бюро. – И вот еще, мой друг. Передай от меня денег тем бравым офицерам, о которых ты давеча говорил, да скажи – мол, Екатерина Алексеевна велела за нее молиться.
– Непременно исполню, Ваше Высочество! – Орлов снова потянулся к ее руке.
– Обожди, – Фике покосилась на дверь, понизила голос. – Тут больно много шпионов. Так и норовят подслушать, подглядеть да передать государыне. Ты лучше, мой друг, приходи нынче ночью, после полуночи. Авдотья тебя проведет…
Ночью в покои Екатерины Алексеевны вбежала Авдотья Нелидова, простоволосая, в накидке, наброшенной поверх ночной сорочки, со свечой в руке. Остановившись посреди спальни, приоткрыла рот, но не решалась заговорить. Фике приподнялась на кровати, прикрыла одеялом лежащего рядом мужчину, раздраженно прошипела:
– Что пришла? Что смотришь? Коли вошла, так говори, чего надо, не стой столбом!
– Ваше Высочество, неладно во дворце! – отвечала Нелидова свистящим испуганным шепотом. – Шум, люди ходят, огни горят… как бы чего не вышло!
– Вот как? – Фике повернулась к Орлову. – Правда, дружок, лучше тебе уйти от греха. Ежели что случилось, так тебе нужно быть при своем полку.
Григорий Орлов выбрался из кровати, натянул исподние, собрал ворох одежды. Прежде чем покинуть спальню, склонился поцеловать, но Фике отмахнулась:
– Иди, дружок, иди, после увидимся!
Он кивнул и вслед за Нелидовой прошел в примыкающую к спальне гардеробную. Там он оделся, и Авдотья потайным ходом вывела его из дворца.
Теперь Фике и сама слышала шум, доносящийся из покоев государыни.
Вскоре поблизости раздались шаги многих людей, дверь покоя отворилась, на пороге стоял придворный из свиты наследника – тот, которого она давеча встретила в покоях мужа.
– Что такое? – воскликнула Фике, сев в постели и делая заспанное лицо. – Как ты смеешь входить ко мне в такой час?
– Ваше Высочество… государь просит вас сей же час непременно пожаловать!
– Что ты несешь? – насупилась Фике. – Какой государь? Говори толком – что стряслось?
– Государыня Елизавета Петровна почила в бозе. Государь Петр Федорович просит вас сей же час пожаловать.
– Вот оно что! – Фике нахмурилась. – Так выйди прочь и вели прислать ко мне камеристок – одеваться!
Перед покоями Петра Федоровича толпились придворные – кто еще не ложился, кто был разбужен и явился небрежно одетый, в разобранном парике. Все шептались или вполголоса переговаривались, нет-нет и оборачиваясь к покоям нового государя. При появлении Фике общий гомон усилился, на нее глядели с любопытством, некоторые низко кланялись, некоторые демонстративно отворачивались. Вдруг двери отворились, в залу вышел незнакомый гвардейский офицер, нашел взглядом Екатерину Алексеевну и проговорил без должного почтения:
– Ваше Высочество, государь просит вас пожаловать.
Фике подчинилась, подумав про себя: коли я – высочество, так он – пока что не государь; а коли он государь, так и меня следует величать соответственно.
Петр Федорович стоял посреди комнаты, одетый в парадный мундир, и поправлял манжету. Чуть в стороне находились несколько приближенных, среди которых Фике узнала графа Апраксина. Совсем рядом с Петром стояла фрейлина Елизавета Воронцова, нескладная и плотная, в бирюзовом платье, шитом серебром, чересчур нарядном для такого позднего часа. На широком лице ее была растерянность, сменяющаяся то тщетно скрываемой радостью, то смущением. При виде Фике она побледнела и отступила в сторону.
– Не пугайся, душа моя, – остановил ее Петр, – не принимай в расчет мою запасную мадам; тебе до нее нет никакого дела.
После этих слов он повернулся к жене и проговорил сухо, таким тоном, каким обыкновенно отчитывают прислугу:
– Долго же вы шли к своему мужу, сударыня. Должно быть, крепко спали.
Екатерина промолчала, и он продолжил:
– Должно быть, вы уж слышали. Государыня императрица нынче ночью скончалась. С этого дня я – самодержец всероссийский. Но вас, сударыня, это не должно беспокоить. Вы будете жить, как жили, в своем крыле дворца.
– А вы, стало быть, поселите здесь эту особу? – холодно осведомилась Екатерина.
– Я поступлю, как сочту нужным! – отрезал Петр. – И впредь, сударыня, извольте относиться к Елизавете Романовне со всем возможным уважением. Эта особа, как вы изволили выразиться, по всем понятиям куда достойнее вас…
– Не нужно, государь! – вполголоса проговорила Воронцова.
– Не беспокойтесь, душа моя! – Петр ласково коснулся ее руки. – Моя запасная мадам должна понимать, что к вам надлежит относиться почтительно!
– Вот как! – Екатерина повернулась к двери, чтобы выйти.
– Вот так! И извольте стоять и слушать, когда с вами разговаривает государь! И хочу предупредить вас, что вам должно вести себя самым безупречным образом, чтобы не навлечь на себя мой гнев, а также во всех необходимых случаях являться и сопровождать меня, когда того требуют приличия.
– А до вас оные приличия не относятся? – резко промолвила Екатерина.
– Я – государь! – отрезал Петр. – Все, сударыня, больше я вас не задерживаю!
Катя узнала о том, что произошло со свекровью, от секретарши Аллы. Та позвонила вечером в поисках Петра, потому что мобильный у него был отключен.
– Его нет, – сказала ошеломленная Катя, – наверно, он в больнице.
Алла как-то странно хмыкнула и повесила трубку, попросив передать Петру Федоровичу, что завтра в десять утра совещание придется проводить ему.
Муж явился только после двенадцати, когда у Кати уже рука устала тыкать в кнопки мобильника.
– Где ты был? – Она подошла ближе, пахло от него спиртным и еще чем-то чужим, незнакомым.
– Мать в больнице, – бросил он вместо ответа.
– Я знаю, мне звонили. Как она?
Муж раздраженно отмахнулся и сбросил пальто на руки вбежавшей Валентине.
– Ванну! – сказал он. – И коньяка туда принеси!
– Сию минуту!
Катя бросила на домработницу испытующий взгляд и успела заметить какое-то странное выражение. Не то злорадство, не то удовлетворение. Валентина поскорее опустила глаза, в которых было написано: «Знаю, да не скажу!»
Ее отвлек телефонный звонок. Чужой равнодушный голос сообщил, что Елизавета Петровна Коваленко скончалась час назад в палате реанимации, не приходя в сознание.
Катя аккуратно положила трубку и сделала шаг в сторону ванной, где плескался муж. Но неожиданно задержалась, потому что ее пронзила мысль: если бы муж был в больнице, то он бы знал о смерти матери, если же он был не в больнице, то где же он тогда пропадал весь вечер?
И этот незнакомый запах, и взгляд Валентины – а я знаю! Что она такого знает, чего не знает Катя? Неужели у мужа кто-то есть? Катя ничего не замечала. Хотя, не было же ее две недели, вот он и успел. А все свекровь, не пустила его с ними отдыхать!
Тут Катя осознала, что свекровь только что умерла, и устыдилась. Так вот отчего вчера в глазах ее была нечеловеческая усталость и тоска! Смертельная тоска…
Как ни искала Катя, она не могла найти в своей душе никакого горя. Но все же Пете она мама… И не время сейчас выяснять отношения, нужно его утешить.
Катя сделала скорбное лицо и постучала в ванную.
Последующие несколько дней Кате не представилась возможность поговорить с мужем. Он почти не бывал дома, все время пропадал на работе. Катя тоже была занята. Нашла новую няню для Павлика, записала его в развивающий центр, куда нужно было возить ребенка три раза в неделю. Звонили какие-то люди домой, передавали соболезнования, Катя отвечала по телефону сама.
Наконец настал день похорон. Катя подъехала к зданию канала одна на своей машине, муж давно уже был там.
Возле главного входа стояли похоронные автобусы, около них курили водители. Перед дверью Катю встретила секретарша покойной Алла – с красными глазами, в черной старушечьей косынке. Испуганно взглянув на Катю, проговорила:
– Что теперь будет? Что будет?
Катя пожала плечами, прошла вместе с Аллой через проходную.
Гроб стоял в зале заседаний. Елизавета Петровна лежала в нем величественная, надменная. Казалось, она председательствует на собственных похоронах. В ногах у нее громоздились цветы. Вокруг толпились сотрудники компании, газетчики, люди с других каналов. Катя узнала нескольких известных артистов, новую ведущую канала – красивое, породистое, но совершенно равнодушное лицо. Чуть в стороне от них стоял плотный приземистый мужчина в дорогом, отвратительно сидящем костюме, с тяжелым подбородком и одутловатым лицом. Вокруг него образовалось пустое пространство.
Катя искала глазами мужа и наконец увидела его – Петр в дальнем углу о чем-то вполголоса разговаривал с длинноногой блондинкой, на лице его играла пошлая, неуместная улыбка. Блондинка улыбаться не смела – все ж таки похороны, но строила ему круглые голубые глазки. К Петру подошел Муратов, что-то негромко сказал. Петр стер с лица неподобающее выражение, протиснулся поближе к гробу. Катя подошла к нему, взяла его под руку. Петр дернулся, недоуменно и неприязненно покосился на нее. Едва шевеля губами, она прошептала:
– Веди себя прилично! Все-таки это похороны твоей матери!
Петр посмотрел на нее волком, но смолчал.
И тут Кате показалось, что земля уходит у нее из-под ног.
На середину зала вышел высокий, представительный мужчина с красивым самоуверенным лицом.
Тот самый мужчина, с которым она провела несколько безумных ночей на Канарах, тот самый Алексей, у кого в номере она обмирала от страсти, к кому бегала, едва дождавшись, когда Павлик заснет.
Катя закрыла глаза, сосчитала до десяти.
Этого не может быть, сказала она себе, это мне померещилось. Такого просто не бывает.
Она открыла глаза… но ничего не изменилось: посреди зала стоял именно он, тот самый мужчина, герой ее непродолжительного курортного романа.
– Кто это? – вполголоса спросила она Аллу, которая оказалась поблизости.
– Кто? – Секретарша удивленно взглянула на нее, проследила за ее взглядом. – Ах, это! Рокотов, Алексей Григорьевич Рокотов, начальник юридического отдела.
Рокотов почувствовал ее взгляд, или услышал их перешептывание, и посмотрел на Катю.
По его лицу она поняла, что он ничуть не удивлен.
Ее появление на похоронах Елизаветы Петровны не было для него сюрпризом.
Значит… – до Кати наконец дошло, – значит, он прекрасно знал, кто она такая… знал еще там, на Канарах? Значит… значит, он видел ее здесь раньше… Так вот почему его лицо при встрече показалось ей смутно знакомым!
Катю обдало жаром. Ей показалось, что все смотрят на нее. Конечно, показалось. Никому не было до нее ни малейшего дела, люди смотрели вовсе не на нее.
Рокотов постучал пальцем по микрофону.
В зале воцарилась тишина.
Привычным, хорошо поставленным голосом он объявил о начале гражданской панихиды.
– Сегодня мы прощаемся с Елизаветой Петровной Коваленко… Елизавета Петровна стояла у истоков нашей компании, она отдала каналу всю свою жизнь, все свои силы…
Рокотов произнес еще несколько обтекаемых дежурных фраз и под конец сказал:
– А теперь я хочу предоставить слово для прощания председателю комитета по средствам массовой информации Сергею Аристарховичу Волованову.
К микрофону подошел тот самый приземистый мужчина. Он тоже начал произносить ничего не значащие дежурные слова о том, как много сделала покойная для телевидения, для города, для мировой культуры.
– Это после разговора с ним Елизавету Петровну хватил инсульт! – прошептала на ухо Кате появившаяся рядом Алла. – И у него хватает совести…
После Волованова вышел Муратов.
Он говорил просто, живыми словами, вспоминал какие-то грустные и смешные эпизоды, и видно было, что всерьез расстроен смертью Елизаветы. Расстроен и озабочен судьбой канала.
Потом говорили еще какие-то люди. Наконец гроб вынесли из зала, и почти все поехали на кладбище.
Катя с трудом прошла к могиле по сырой рыхлой земле, ее элегантные сапожки совсем для этого не годились. Один раз она чуть не упала, к счастью, ее поддержал оказавшийся рядом Муратов. Петр вообще куда-то исчез по дороге. Время от времени она замечала идущего впереди Рокотова, но тут же отводила глаза.
Вдруг в какой-то момент он оказался рядом с ней, проговорил вполголоса, не поворачивая головы:
– Как ты?
– Ты спрашиваешь? – прошептала она возмущенно. – Ты еще спрашиваешь? Ведь ты знал, знал!
– Ну, допустим, знал… – ответил он, едва шевеля губами. – Но ведь это было хорошо?
– Да какая разница!
– Тихо! – Он скосил на нее глаза. – Об этом никто не должен знать, правда?
Ответить она не успела: он уже ушел вперед. Катя даже засомневалась – не привиделся ли ей этот разговор.
На кладбище было очень холодно, дул сырой порывистый ветер. Катя подняла воротник, спрятала руки в карманы, но все равно у нее зуб на зуб не попадал.
Снова говорили какие-то слова, потом трезвые расторопные могильщики опустили гроб в яму. Все присутствующие по очереди подходили и бросали на крышку гроба землю, Катя, в свою очередь, тоже бросила тяжелый желтоватый глинистый комок. Она увидела гроб, который до половины стоял в грязной воде. Ее невольно передернуло – она представила там, внутри, Елизавету. Рядом с ней возник Петр, от него слегка несло спиртным, но за это Катя его не осуждала. Когда все закончилось, к ней подошел Муратов и протянул фляжку. Она благодарно взглянула на него, сделала большой глоток. В желудке стало горячо, отчего-то захотелось плакать.
