Испытательный срок для киллера

После работы Надежда поспешила домой, где должны были ее ожидать муж и кот. Кота на две недели их отпуска отдавали в чужие руки к родственникам, и муж страшно волновался, как там котику живется без них, тем более что родственники, беря кота, были далеко не в восторге. Однако, придя домой, она застала пустую квартиру, успела переделать массу хозяйственных дел и начать волноваться, когда, наконец, раздался долгожданный звонок. Муж стоял на пороге с корзиной в руках и выглядел каким-то смущенным. Надежда представила себе отощавшего заморенного Бейсика, который даже мяукнуть не в силах, сгоряча мысленно поклялась себе больше никогда, ни на один день не отдавать бедное животное чужим людям, тут муж прошел в комнату и без сил опустился на диван.

– Ох, все руки мне оттянул!

Он открыл корзину, которая оказалась до краев заполнена чем-то рыжим. Пушистая масса нехотя пошевелилась: показалась голова, потом лапы в белых носочках. Не открывая глаз, кот зевнул, потом открыл глаза, с изумлением огляделся по сторонам, перевалился через край корзины и грузно шлепнулся на ковер. Надежда охнула и села на диван.

– Это не наш кот! Этот в три раза больше.

– Да наш, наш. Это они его так раскормили. Говорят, он все время просил есть.

– Мало ли что просил! Он же теперь килограммов десять небось весит! Все, Бейсик, теперь у тебя будет недельное лечебное голодание.

– Ну уж, ты сразу такие крутые меры! – Сан Саныч забеспокоился.

– Пока не придет в норму, кот будет на строгой диете. Это же кошмар, я его на руки взять не могу, до чего тяжелый!

На следующее утро Надежда в полдевятого была уже перед дверью сектора. Однако дверь была открыта, и Валя Голубев в полном одиночестве уныло сидел за столом над какими-то бумагами.

– Привет, Елистратыч, ты чего это делаешь?

– Ох, мать, не поверишь, некролог переписываю.

– Так вчера же написали?

– Вчера написали, а председатель профкома не принял. И замдиректора по режиму тоже ввязался. «Безвременно погиб» – как это, говорит, ведь все же знают, что он повесился. Я говорю, что же, так и писать – «безвременно повесился»? А он: вы, говорит, товарищ Голубев, очень легкомысленно подходите к сложной проблеме. Это еще, говорит, надо подумать, почему именно в вашем секторе такое случилось. Мы, говорит, разберемся, и уж будьте уверены, этого дела так не оставим! Я говорю, да какая разница, что в некрологе будет написано? Ведь нет человека, значит, хоронить надо – и все. А он: вот вы подумайте еще, как написать, а завтра придете на утверждение. Господи, парткомы давно упразднили, а у них, у начальства-то, ничего не изменилось, все равно все кругом товарищи.

– Что ж, прикажешь тебя господином Голубевым называть? – ехидно вставила Надежда. – Вот ты только представь: тот же начальник по режиму сидел на своем месте лет двадцать и секретность соблюдал. И вдруг: всю секретность понемногу отменять начали, народ по заграницам расползается и еще приходит такой наглый тип – ты то есть – и велит себя господином величать. Пожалей ты человека, Валька, ведь его же кондрашка прямо в кабинете хватит!

– Да при чем здесь я? – Валька не на шутку рассердился. – Ведь это Никандров помер, его хоронят. И представляешь, некролог в проходной не разрешают вешать, говорят, раз самоубийство, так нельзя.

– Что они, рехнулись, это же не в церкви?

– Надо полагать, рехнулись. Так что в некрологе-то писать?

– Ну, пиши «безвременно ушел из жизни».

– А что, нормально, спасибо тебе, а то у меня уже ум за разум зашел. А что ты, Надя, сегодня так рано-то?

– Да так, не спалось, проснулась пораньше.

Валя бросил ручку и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ты, Надежда, темнишь. Говори, о чем думаешь.

– Сначала ты.

– Ну ладно. Не нравится мне все это. То есть не это, – он показал на некролог, – то есть это тоже не нравится, и похороны, и вообще жалко Никандрова, а только вот я тут думал, что ведь жил он на даче, там лес кругом, народу по зимнему времени мало. Ну уж если такое задумал, так зачем же здесь, на работе, в щитовой вешаться? Тут ведь и помешать могут, все-таки люди кругом, и места, прямо скажем, маловато.

– А кстати, ты уж извини, что я подробно спрашиваю, а только он ведь не висел, как я понимаю, а разве человек сам так может себя задушить?

– Полиция сказала, что может. Он как-то не вниз с подоконника прыгнул, а вперед, вот и…

– И еще, – Надежда наконец осознала мысль, которая беспокоила ее с прошлого вечера и не дала спать с утра. Она подошла к журналу, в котором каждый сотрудник записывал время своего прихода и ухода.

– Вот смотри. Никандров вчера пришел в семь пятьдесят пять, вот тут записано, а ты – без пятнадцати девять, за тобой почти сразу Полякова, а потом уже все потянулись. И когда я пришла в полдесятого, все были в сборе. Ты как пришел, что видел?

– Да все как обычно. Я пришел, дверь открыта, я подумал, что Никандров здесь, тем более он в журнале записался, я тут пока разобрался, все подтянулись.

– А питание кто-нибудь проверял, было оно?

– Ты знаешь, я-то ничего не включал, тут из цеха звонили, потом из приборного, какой-то осциллограф на нас числится уже десять лет, а где он – никто не знает. Ты, кстати, у себя посмотри, может, найдешь на него документы, им только паспорт показать, а сам прибор – не надо.

– Ладно, взгляну. Так я к чему веду: вот пришел человек на работу как обычно, дверь открыл, разделся, потом взял у тебя в столе ключ от щитовой и пошел включать питание, потом вернулся и сел работать, так? А в этом случае, допустим, Никандров собрался вешаться. Пришел на работу как обычно, дверь открыл, разделся, взял у тебя ключ, пошел в щитовую, включил зачем-то питание, потом повесился, дверь за собой закрыл…

– Да, а что насчет двери?

– Погоди, давай сначала с питанием разберемся. Ты, когда Лену посылал в щитовую, с чего взял, что питания не было? Ты хоть одним тумблером щелкнул?

– Да ты знаешь, я как-то забыл, смотрю – Никандрова нет, я не работал, мужики только пришли, а чтобы бабы наши сами по себе с утра работать начали! А тут все на тебя отвлеклись, ты входишь так эффектно, как королева, я и рот разинул.

– Валька, не морочь мне голову!

– Ну забыл я, что Никандров здесь, думал, нет его!

– Так вот что я тебе скажу, если он, Никандров, питание не включал, значит, его должна была Лена включить, правильно? А как бы она это сделала, а, Валь?

– Исключено! Чтобы питание включить, она должна была мимо покойника протиснуться, ты же знаешь, где там щит. Это же уму непостижимо, чтобы она его коснуться могла. Да у нее и сил бы не хватило, чтобы его повернуть.

– Да нет, она как дверь открыла, увидела эту жуть, так сразу бежать. А ты, когда вошел, кроме как на Никандрова, на рубильник-то посмотрел?

– Посмотрел машинально, но все помню. Все было включено, все шесть рубильников – три, которые двести двадцать вольт включают, и три – которые на триста восемьдесят.

– Все шесть? А зачем ему все шесть? Он же на триста восемьдесят вольт никогда не работал, только на двести двадцать.

– Верно, Надежда, то-то я думаю, что-то не так, а потом из головы вылетело.

– А теперь про дверь поговорим. Значит, Никандров дверь открыл, потом ключ тебе обратно в стол положил, а затем пошел и повесился?

– А дверь открытой оставил? Да нет, дверь была заперта, Лена ее открывала, потому что ключ в дверях торчал, когда я пришел.

– Это надо у Лены подробно спросить. Только если по логике вещей, то и питание не должно было быть включено, и дверь должна была быть заперта изнутри, и ключ там внутри был бы. Но у самоубийц логику трудно искать.

– Да уж. Но все-таки, Надя, как ключ в мой стол обратно попал?

– Не знаю. А вчера тебя об этом опер не спрашивал?

– Да нет, они там зашившись все, дел по горло. За самоубийство ухватились, чтобы дело поскорее закрыть. А насчет двери… – Валя с сомнением покачал головой. – Там такой замок, вот пойдем посмотрим.

Они пошли в щитовую. Валя открыл дверь, потом попробовал ее плотно закрыть. Это не удалось, язычок замка не западал, его можно было утопить только при повороте ключа.

– Вот видишь, не закрыть дверь без ключа. Ну, допустим, утром народу мало, свет не горел, могли люди не заметить, когда мимо проходили. Но Ленка-то должна была видеть, что дверь открыта? А она зачем-то ключ вставила в замок.

– Ну что тут гадать, завтра ее из больницы выпишут, послезавтра она на работу выйдет, и мы все у нее спросим.

День проходил в унылых похоронных хлопотах. Приезжал сын Никандрова, молодой парень, одет хорошо, ездит на «БМВ». Но выглядит очень плохо: под глазами мешки, сам весь бледный, руки трясутся, видно, очень переживает из-за отца.

После обеда лампа дневного света как раз над Надеждиным столом вдруг вспыхнула и взорвалась с грохотом. Все вздрогнули. Работать стало темновато, Надежда вызвала электрика. Пришел их старый знакомый дядя Вася, маленький мужичок в вечном синем халате, приволок огромную стремянку, долго возился там наверху, сказал, что сгорел патрон. Пока работал, выспросил все про вчерашнее, поинтересовался, когда похороны и как здоровье Лены Трофимовой. Наконец, свет зажегся, и проинформированный дядя Вася ушел восвояси. Но и при свете работать Надежде не хотелось. В конце дня позвонил сын Никандрова, сказал, что похороны назначены на завтра, на четверг. Все засуетились, стали собирать деньги на цветы, пока кто-то не сообразил, что цветов-то как раз будет и так навалом, раз у жены цветочный бизнес. Заходило разное начальство, интересовалось Никандровым и Леной, разные знакомые и незнакомые сотрудники бесконечно хлопали дверьми, пока Валя не разозлился и не погнал всех из комнаты. Наконец этот длинный тоскливый день закончился, все разошлись, условившись встретиться завтра в десять утра у проходной, где их будет ждать похоронный автобус.

Начальник отдела Леонид Петрович Синицкий собрался домой. Он убрал в сейф бумаги, запер ящики стола. Секретарша давно ушла, ему тоже пора. Он погасил свет, оставил только лампу на столе, присел на минутку и задумался. Что-то уставать стал в последнее время. Да и сейчас еще неприятности эти, самоубийство, Голубев этот несносный хамит. Он на Голубева наорал, так и его ведь начальство мордой об стол возило. И Ленка тут оказалась замешана. И чего ее понесло в щитовую? Это же действительно могла помереть со страху! Он сам, когда увидел, чуть в обморок не упал. Ну, припомнит он это Голубеву!

Ничего, Ленка молодая, раньше ничем не болела, обойдется все. Завтра ее выписывают, послезавтра на работу выйдет, тут все утрясется, можно потом как-нибудь минутку улучить и с Ленкой встретиться. Сколько он уже с ней? С прошлой весны, больше полугода. Так она вроде незаметная, а разглядишь – все при ней: фигурка, ноги длинные, и не костлявая, он тощих не любит. Приодеть получше, да гонору побольше – определенно красивая будет баба! Но молодые, да красивые, да с деньгами у них не работают, поинтереснее себе места находят, а у них в институте одни старые мочалки остались, которые уже больше никому не нужны. А его прямо воротит от женщин старше тридцати. Ну слабость у него, любит молодых баб, ну что тут сделаешь! И чем старше он становится, тем моложе женщины ему нравятся. Жена знает, наверное, но молчит, ей так удобнее. А Ленка от него ничего не требует, так, подарки по мелочи и все. И не болтлива, подружкам не протреплется. Ведь и ему и ей огласка ни к чему: он – начальник, да и жену волновать не хочется, а она – замужем, ребенок маленький, зачем что-то менять?

Леонид Петрович встал, подошел к стенному шкафу, где висело пальто, и в это время дверь тихонько отворилась. Еще не оглянувшись, Синицкий уже знал, кто это. Привычно екнуло сердце. Но он уже так привык к своему страху перед этим человеком, что внешне никак это не проявил. Человек подошел к столу, но не сел, и лицо его осталось в тени. Первым молчание прервал Синицкий.

– В чем дело? – спросил он, хорошо спросил, голос даже не дрогнул.

– Дело? Есть к тебе дело. – Гость говорил тихим невыразительным голосом, растягивая слова и пришепетывая.

– Говорите. – В голосе Синицкого все-таки проскользнули обреченные нотки.

– Девка твоя лишнее видела, не в том месте оказалась, не в то время.

– Какая д-девка?

– А ты думал, никто не знает, что ты с ней спишь? Ну, брат, тут все на виду, ничего не скроешь. – Гость рассмеялся дробным смешком. – Вот что, завтра ее из больницы выпишут, а послезавтра она на работу должна выйти. Так ты сделай так, чтобы она не вышла.

Леонид Петрович почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

– Что сделать? – голос сорвался на фальцет.

Человек достал из кармана маленький жестяной патрончик из-под валидола.

– Вот, там одна капсула. Растворишь в спиртном, лучше в коньяке, и дашь ей выпить. Завтра это надо сделать.

Леонид Петрович хотел что-то сказать, но губы прыгали и щеки тряслись, он ничего не мог с собой поделать. Его гость посмотрел на него, что-то соображая. Потом сказал успокаивающе:

– Ты не дрейфь, лекарство это сильнодействующее. На давление влияет. Ну, почувствует она себя плохо, пойдет к врачу, возьмет больничный и посидит недельку дома. А у нас пока тут все решится. Главное, чтобы за эту неделю она никому не рассказала, что видела, и менты чтобы ее не допрашивали.

Леонид Петрович наконец справился с собой и спросил с ужасом:

– А что она видела? Это вы там, с Никандровым?

– Поздновато догадался. – Человек подошел вплотную к Синицкому, слабый луч света упал на лысый череп и прилизанный седой клок волос.

– Хватит трястись. Делай, что сказал, и не позже чем завтра. Я операцией рисковать не буду.

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Леонид Петрович долго сидел в пустом кабинете, и перед глазами у него была черная мгла.

Лена Трофимова вышла на крыльцо больницы и, сощурившись, огляделась по сторонам. Так и есть: муж не приехал, и теперь надо добираться самой в даль несусветную по такой жуткой погоде. Дождь со снегом размывал первые сугробы, было мокро, скользко и противно. Лена ощутила, как к горлу подкатила уже не обида, а злость на мужа. Ведь звонила ему вчера, просила приехать и забрать ее, он было уже согласился, но вмешалась свекровь, и опять все вышло, как она хотела! Лена побрела к автобусной остановке, чувствуя, как по щекам вместе с дождем катятся слезы. Что это с ней? Ведь, кажется, давно пора бы привыкнуть, видно, нервы совсем расшатались. После всех успокаивающих лекарств, которыми ее накололи в больнице, голова была тяжелой, веки поднимались с трудом. И зачем она попросилась на выписку? Лежала бы еще в больнице и ни о чем не думала. Захотелось скорее сына увидеть, ну что ж, сына-то она увидит.