Чёрный бриллиант

На следующий же день, около 12 часов дня, я уже была на месте.

Бабушка, предупреждённая о моём приезде, напекла своих фирменных пирогов из капусты, палтуса и селёдки. Казалось бы, совершенно несовместимые продукты. Но какая это была вкуснятина!

Ещё в Риге, почти каждое воскресение, не говоря уже о праздниках, к ним с дедушкой Григорием в однокомнатную квартиру на эти пироги съезжалась вся рижская родня. А она в то время была немаленькой. Десять-двенадцать взрослых усаживались за огромным круглым столом в комнате. Ребятишкам накрывали стол на кухне.

Я до сих пор не могу понять, как в такой маленькой квартирке могло разместиться столько людей. И главное, все уходили сытыми, довольными и веселыми.

Уже гораздо позднее, вспоминая бабушкины слова: «Знаешь, внученька, о чём я больше всего мечтала во время войны? Придёт ли то время, когда я буду пить сладкий чай с кусочком белого хлеба, и при этом не будет бомбёжки», – я поняла её желание всех накормить, обогреть и приютить. А так же и то, почему все родственники, разделённые войной и с трудом найдя друг друга, так часто собираются вместе и никак не могут наговориться, хотя казалось, обо всём уже было говорено сотни раз.

Летом, в хорошую погоду, всей гурьбой ездили купаться и загорать на Даугаву, тем более, что пляж находился недалеко от бабушкиной квартиры, или на озеро Кишэзэрс.

Выбирали полянку между соснами и там располагались на принесённых с собой подстилках. Кто-то играл в карты, кто-то в волейбол, кто-то читал книгу. У ребятни были свои забавы.

Бабушка с дедушкой Григорием были староверами, поэтому не поощряли игру в карты. Любителям азартных игр приходилось искать укромные места, чтобы не попадаться им на глаза.

Женщины накрывали импровизированный стол на белой скатерти со всякой всячиной и напитками, болтая между собой. Бабушка уже с самого утра ехала на центральный рынок, чтобы побаловать детей свежей сочной клубникой или другими ягодами в зависимости от сезона. Какое это было замечательное время! Запах бабушкиных пирогов моментально оживил эти чудесные мгновения в моей памяти.

Бабушка Аня и моя тётя Лаура, которая была всего лишь на три года старше меня, обрадовались моему приезду. Старший Леонард был на службе, а младший, родившийся три месяца назад, посапывал в своей кроватке после прогулки и кормления. Так что у нас была уйма времени для общения.

Обнявшись и расцеловавшись, сели за уже накрытый бабушкой стол, славившийся разносолами, задавая друг другу дежурные вопросы о жизни, здоровье, работе.

Вскоре Леонард Второй, как мы называли его в шутку, а потом просто Лёней для краткости, проснулся, и Лауре нужно было заняться ребёнком.

Оставшись с бабушкой наедине, я, наконец, вынула серёжку из шкатулки и рассказала при каких обстоятельствах обнаружила её.

Бабушка как-то загадочно улыбнулась, в очередной раз напомнив мне «Джоконду», хотя внешне совсем на неё не походила.

У неё были длинные волнистые волосы, к этому времени, к сожалению, уже совершенно седые, собранные в узел и закреплённые шпильками на макушке, голубые глаза и довольно крупные черты лица. Но когда она улыбалась с намерением открыть какой-то секрет или сообщить о важном для семьи событии, перед моими глазами неизменно всплывал образ Моны Лизы. Вообще, её глаза всегда излучали доброту, благоразумие и мудрость.

– Ну что, Елена Николаевна наконец-то подала тебе весточку? – произнесла она, продолжая улыбаться.

– Ты о ком, бабуля?

– Об обладательнице содержимого этой шкатулки.

– Ты тоже считаешь, что это моя прабабушка является ко мне в видениях и снах?

– А то кто же? Она, собственной персоной.

– Так её звали Еленой Николаевной?

Бабушка согласно кивнула головой.

– Ох и необычная это была женщина!

– А что ты можешь сказать об этой серёжке? – спросила я. – Мама сказала, что она —не настоящая.

– Верно, – подтвердила бабушка. – Одну серьгу Елена Николаевна обменяла в голодные годы на продукты, чтобы не умереть нам всем с голоду. Ожерелье спасло нас с твоей мамой от смерти. А вот что касается этой серёжки, то это – искусная подделка.

– А где же настоящая? – почувствовав какую-то тайну, с замиранием сердца спросила я.

– Ну, если сама Елена Николаевна захотела, чтобы я раскрыла её тайну, расскажу.

– Бабушка, миленькая, расскажи мне всё, что ты знаешь до мельчайших подробностей и о себе, и о моём дедушке, и вообще обо всех моих предках. Ведь в детстве у меня не было возможности часто с тобой общаться. Мне ужасно интересно.

– Хорошо. Тогда слушай.

Только я удобно устроилась в мягком кресле напротив бабушки в предвкушении услышать что-то необычное, как раздался звонок. Это возвращался со службы Леонард Первый.

Бабушка пошла открывать дверь со словами:

– Вишь какая незадача? Зятя кормить надо. Вот завтра с утреца и начнём. А пока, Танюшка, иди устраивайся на ночлег. Я ужо тебе постелила.

Ночью я никак не могла уснуть, пытаясь воскресить в своей памяти образ теперь уже не таинственной незнакомки, а вполне себе реальной личности, собственной прабабушки.

Наконец, с трудом заснув, я увидела круглый стол в бабушкиной рижской квартире, за которым когда-то собирались по двенадцать человек родственников.

За ним и сейчас сидело двенадцать человек, но незнакомых мне мужчин и женщин, одетых по моде конца 19 века. На столе лежал круг с двумя контурами: на внешнем были изображены буквы, а на внутреннем – цифры. Сверху внутреннего круга было написано слово «да», а снизу – «нет», слева – восклицательный знак, а справа – вопросительный. Рядом горела свеча.

Из темноты вышла женщина в шляпке с вуалью. В её руках я разглядела блюдце. Она подержала его над пламенем свечи и, трижды вызвав какого-то духа, опрокинула блюдце на круг. Присутствующие положили на него пальцы рук, и оно закрутилось так быстро, что, казалось, никогда не остановится.

Наконец, вращения блюдца стали замедляться пока оно не остановилось и стрелка, нанесённая на его внешней стороне, не указала на букву «н». Блюдце опять завертелось, как волчок, указывая на следующую букву. Каждая буква, на которой останавливалась стрелка, проявлялась, как на фотоплёнке, с внешней стороны круга.

Я читала по мере появления новых букв, складывая их в слоги, пока не прочитала фразу: «Найди чёрный бриллиант».

Очнувшись от страха, посмотрела на часы. Было четыре часа утра. В окно светила полная луна.

Утром, проводив отца семейства на службу, Лаура отправилась с малышом на прогулку, а мы с бабушкой уединились за кухонным столом. Я еле дождалась момента, когда смогла рассказать ей о ночном видении.

– Шалит Елена Николаевна. Она ведь была связана с каким-то тайным обществом. Они на своих сборищах духов вызывали.

– Спириткой?

– Вот-вот, ей самой. Прости Господи! Грех-то какой! – бабушка перекрестилась. – Всё хотела вызвать своего гусара. Но ты её не бойся. Она не причинит тебе вреда. Видать, хочет сообщить тебе что-то важное.

– Но о чём же она может мне сообщить с того света?

– Знамо дело, о чёрном бриллианте. И видать, до тех пор, пока ты не найдёшь его, родовое проклятие на тебя перейдёт, – ответила бабушка озадаченно.

– Где же я его найду? – огорчённо воскликнула я.

– До поры, видно, знать тебе этого не дано. На земле одни законы, а на небе другие, – она подняла глаза кверху. – Придёт время, всё узнаешь. Прабабка твоя, вишь, знаки подаёт. Ты только прислушивайся к ним, да приглядывайся. Она, знамо, выведет тебя на нужную дорогу. Нужно только терпения набраться. Не зря же она тебе снится. А пока допивай чай, да начнём лясы точить.

Бабушка была прекрасной рассказчицей, хотя закончила только церковно-приходскую школу. Обычно начинала издалека, постепенно раскручивала фабулу, сохраняя интригу до конца повествования. Слушать её было одно удовольствие.

Глава 11

Прадед Григорий и прабабушка Евдокия

– Ну так вот, – начала бабушка свой рассказ, откусывая с помощью специальных щипчиков маленькие кусочки сахара от больших полупрозрачных кусков и наполняя ими сахарницу. – Гриша, наш с Катенькой папенька, был младшим сыном известного на весь околоток купца второй гильдии, Григория Григорьева.

– А что значит купец второй гильдии?

– Стало быть, размер его капитала составлял не менее 8000 рублей, и имелась гильдийское свидетельство, дающее право на торговлю. Так вот, его младший сын Гриша, названный в честь отца, влюбился в дочь зажиточного крестьянина, кулака, как сейчас их называют, Евдокию, твою прабабушку. А та была влюблена в Федю Мешкова, бедного, как церковная мышь. Федя тоже был влюблён в неё без памятства.

В моей голове сразу же всплыл образ прабабушки по маминой линии. Однажды я её видела, когда мы с мамой приезжали в гости к бабушке с Дальнего Востока во время летних каникул.

У неё были мелкие черты лица, расчёсанные на прямой пробор ярко-рыжие волосы будто выкрашенные хной, без единой седого волоска, несмотря на преклонный возраст, закрученные сзади узлом. Она была очень миниатюрная, с красивыми изящными кистями рук, я бы даже сказала, утончённая. Ещё, будучи ребёнком, я отмечала какую-то несуразность между обликом прабабушки и её крестьянским происхождением.

– Так вот, прабабушка твоя, Евдокия, сговорилась со своим возлюбленным, что тот её выкрадет, – продолжала бабушка Аня. – В назначенный день и час Федя подъехал к её дому на дровнях, прихватив с собой тулуп, так как дело было зимой. Она выбежала к нему тайком. Он схватил её в охапку, накинул тулуп, усадил в сани и погнал лошадь в небольшую церквушку, заранее договорившись со священником, чтобы тот их обвенчал.

Ужо не знаю, как твой прадед прознал про это, но в километре от той церквушки он поджидал их в санях, запряжённых тройкой лошадей. Папа был под два метра ростом, сильным, задиристым, победителем всех кулачных боёв. Невесту, конечно же, он отбил, несмотря на её сопротивление и крики, и привёз прямо в родительский дом.

Что тут было, словами не описать. В старообрядческой среде украсть чужую невесту да привезти в дом без благословения родителей, не обвенчавшись, считалось таким позором, что помилуй Бог! Но папенька был очень упрямым. Всегда добивался своего.

На следующее утро усадил чужую невесту в сани, да и повёз её в местную церквушка, где они и обвенчались. Родители лишили его за этот неслыханно дерзкий поступок наследства и всяческой материальной поддержки.

– А что прабабушка? Она ведь могла не дать согласия, и всё. И священник не смог бы их обвенчать.

– А что ей оставалось делать? Позора не избежать. Обратно в дом родителей путь заказан. Кто бы её, опозоренную, замуж взял? В те времена матушка с батюшкой подбирали пару своим чадам. Чтобы из приличной семьи человек был, не пил, не курил. И также в отношении девиц. Не то, что нонче – женятся по любви, а через год расходятся, мол характерами не сошлись. А в старину иначе было. Слыхала поговорку «стерпится-слюбится»?

– Ну и как, слюбилось? – задала я глупый вопрос.

– На счёт любви не скажу. Не знаю. А то, что было промеж них уважение и забота друг о дружке, так это точно. Иначе, как Дунюшка и Гришенька, друг к другу не обращались. А ежели какие-то разногласия случались, то по имени-отчеству – Григорий Григорьевич и Евдокия Антоновна. Во всяком случае, мы с Катенькой, твоей двоюродной бабушкой, всегда чувствовали согласие в семье.

Я прекрасно помнила тётю Катю, как мы называли её с Машей. Она была статной красивой женщиной, с прекрасной фигурой, обладающая изумительным вкусом, всегда модно одетая, не зависимо ни от каких жизненных обстоятельств.

Часто вспоминаю её слова: «Главное для женщины – это красиво уложенные волосы и элегантная обувь».

По сравнению с бабушкой тётя Катя мне казалась легкомысленной. Будучи трижды замужем, она не была счастлива ни разу, но никогда не унывала. Один из её мужей, Пётр, был по фамилии Великий. Приняв фамилию мужа, тётя Катя стала Екатериной Великой. К сожалению, она умерла несколько лет назад.

– В то время, – продолжала бабушка, – жениться без благословения родителей было не только позором, но и большим грехом. Сначала папины родители хотели выгнать его вовсе из дома, но потом сжалились, выделив для молодой семьи баню для проживания.

Папа никогда не боялся трудностей. Кроме того, он был очень рукастым, смекалистым и предприимчивым. Через год он уже срубил избу, куда перебрался с молодой женой. Правда, братья помогли.

Мама тоже была трудолюбивой и рукодельной. Она перевезла в своё новое жилище сундук с приданым, которое её родители собирали годами, сама навязала всяких салфеточек и занавесочек. В восточном углу дома, как полагается, расположила киот с иконами и лампадой, полученными от родителей, в конце концов простившими её проступок, украсив его собственноручно вышитым рушником. В общем, обустроила избу так, как предписывал популярный среди староверов «Домострой».

Окромя того, она хорошо готовила, могла выпекать хлеб в печи, пекла пироги с разной начинкой, готовила изумительный квас. В доме была чистота и уют.

Уже с начала посевной и до поздней осени мама работала в поле от зори до зори. При этом ещё успевала сходить в лес по грибы и ягоды и сделать заготовки на зиму. Папины родители, в конце концов, её полюбили.

Видя, что и сын их не промах, выделили ему небольшую ссуду. И папа развернулся во всю мощь. У него появились связи с торговыми людьми. Сначала он открыл скобяную лавку. К этому времени уже родилась Катенька. Потом начал торговать зерном, крупой, сахаром, разными тканями, посудой и другой всячиной. Всего и не упомнишь. Для этого были построены лабазы. И лавка уже стала настоящим магазином. Завели корову, лошадей, поросят, птицу всякую.

Мама уже не могла справиться с таким большим хозяйством, тем более к этому времени родилась я. Папа нанял двух работников ей в помощь, Ивана и Глашу, а сам целыми днями по торговым делам пропадал.

В общем, дела твоего прадеда Григория, пошли в гору. По уровню богатства он уже почти достиг отца, и был в городе, куда мы переехали, известным и уважаемым человеком. Семья жила уже не в рубленной избе, а в большом двухэтажном доме с мезонином и садом. Папа нанял ещё двух работников. Хозяйство росло как на дрожжах. Но тут грянула Первая мировая война. Папеньку нашего мобилизовали. А мама в это время была в положении.

Андрюшенька родился уже в его отсутствие. Мы с Катей его обожали, чуть ли не дрались за право понянчить братика, хотя сами были ещё малыми детьми.

Когда папа вернулся с фронта, Андрюшеньке уже шёл третий годочек. Встреча была неожиданной. В это время мы с Катей помогали Глаше собирать урожай в саду, а братишка «скакал» вокруг нас на палке с головой лошадки. Увлёкшись работой, даже не заметили, как к калитке подошёл человек. Мы не сразу распознали в нём отца.

Человек опирался на костыль. Шинель на нём была грязной и рваной, щёки впалыми, с нездоровым румянцем, борода всклокоченной, а глаза красными и потухшими.

Мама, увидев папу в окно, выбежала на крыльцо, вытирая мокрые руки передником, и бросилась в его объятья. Радости не было предела. Они долго стояли, обнявшись, молча, не веря своему счастью.

Потом он расцеловал нас с Катей и, схватив Андрюшку в охапку, прижал к груди, целуя и приговаривая: «Сыночек мой, родной сыночек! Кровинушка моя!» По его щекам текли слёзы. Прежде он никогда не позволял себе показать ни малейшего проявления слабости. Да и потом мы никогда не видели в его глазах слёз. Так что и мы с Катей не удержались, всплакнули.

Андрюшка от неожиданности, да ещё видя, что все вокруг, даже Глаша, плачут, так испугался, что разразился громким рёвом, вырываясь из папиных рук. С трудом удалось его успокоить.

Помню, как папа был поражён, когда увидел ухоженные поля с колосящейся рожью и пшеницей. Ведь все мужчины, нанятые до войны на работу, были мобилизованы на фронт. Можешь себе представить, Танюша, как две хрупкие женщины, хотя о Глаше этого, конечно, не скажешь, смогли вспахать и засеять два огромных поля зерном? Мы с Катенькой, конечно, помогали, чем могли: присматривали за братишкой, кормили скотину, готовили еду и поочерёдно носили нашу стряпню и питьё маме с Глашей прямо в поле. В основном это была картошка в мундире и кое-что из овощей, краюха хлеба, квас или молоко, а то и просто вода. Для Андрюшки научились готовить молочную кашу.

Мама с Глашей возвращались с работы за полночь и падали в кровати даже не имея сил раздеться. А через 3—4 часа – снова в поле. Да ещё корову нужно было успеть подоить.

Папа этот подвиг, как он считал, запомнил на всю жизнь. Как только оправился от ранения (слава Богу, рана оказалась не слишком серьёзной – осталась только хромота), после первой же своей поездки по торговым делам щедро одарил маму и Глашу. Да и о нас с Катенькой и Андрюшкой не забыл.

После войны началась такая неразбериха, короче говоря, смута. Сначала революция, потом Гражданская война. Несмотря ни на что, папа продолжал упорно трудиться. Постепенно его дела, запущенные во время всех этих событий, начали выправляться.

Он ужасно любил нас с Катенькой, а в Андрюшеньке так просто души не чаял, и баловал всех без меры. После каждой деловой поездки привозил нам дорогие игрушки. Помню, сколько было радости, когда он привёз Андрюшке деревянную лошадку-качалку. Так тот не слазил с этой лошадки целыми днями, крича: «Но, лошадка! Вперёд!», – размахивая при этом деревянной саблей, выструганной папой. Наверное представлял, как идёт в атаку на врага.

По мере того, как мы с Катенькой подрастали, нас больше начали интересовать наряды, чем куклы. И папа разрешал выбирать любую из понравившихся тканей, которые он привозил из разных уголков России для торговли, и заказывать наряды на свой вкус у местной белошвейки. Так что мы были первыми модницами в городе.

Но не думай, Танюша, что мы катались, как сыр в масле. Вставали рано. Помогали маме по хозяйству, несмотря на то, что была прислуга. Когда подросли, стояли за прилавком в магазине, отпуская товар. Самостоятельно вели журнал, в котором тщательно записывали кому какой товар и на какую сумму отпустили в кредит.

К сожалению, в нашей среде учёба касательно девочек не очень поощрялась. Папа считал, что вполне достаточно церковно-приходской школы.

Однажды в наш магазин, уж не помню за чем, зашёл один паренёк. Он был высокий, статный, голубоглазый, с кудрявым светло-русым чубом и наглой улыбкой. Я обомлела, – сказала бабушка, зардевшись при этом.

– Гриша, – представился он. – А тебя как зовут, красавица?

– Аня, – ответила я еле слышно, потупив глаза в пол.

Не помню, как отпускала ему товар. Этот Гриша не шёл из моей головы ни днём, ни ночью. Я поняла, что влюбилась. Он стал наведываться в наш магазин чуть ли не каждый день под различными предлогами.

Вскоре начали встречаться тайком от родителей. Даже Кате ничего о нём не сказала. Максимум, что я позволяла своему возлюбленному, так это поцелуй в щёчку. Да и он вёл себя скромно и уважительно по отношению ко мне. По другому и быть не могло. У староверов воспитание было очень строгое. Родителей уважали, ослушаться не смели.

Катюшка, правда, была бедовая. Бывало, отрежет тайком ткань от рулона в магазине да и подарит какой-нибудь подружке отрез на платье. Я хоть и не поощряла её, но никогда не сдавала. Думаю, папа догадывался, но не подавал никогда вида.

Глава 12

Староверы

Бабушка рассказывала с таким упоением, вспоминая своё детство и юность, что казалось, будто она полностью перенеслась в те далёкие времена, а за столом напротив меня осталась лишь её оболочка, энергично режущая овощи для борща. И хотя я предлагала свою помощь, она наотрез отказалась, сердито помотав головой будто боялась, что какая-то мысль из нескончаемого потока воспоминаний, напоминающих вешние воды, прорывающие плотину в половодье, может выскользнуть и уплыть в неизвестном направлении.

– Каждое воскресение и, конечно, в церковные праздники, – продолжала она, – ходили всем семейством в моленную. Слава Богу, после Манифеста 1905 года старообрядцам разрешили строить молитвенные дома.

Я, конечно, краем уха слышала о гонениях староверов после реформы патриарха Никона. Но поскольку была крещена в православной вере, никогда не задумывалась над этим.

– Бабушка, а куда бежали староверы и где осуществляли свои обряды до 1905 года? – поинтересовалась я.

– Кто бежал в дремучие леса, где строили скиты, отгораживаясь от всего мира, кто подался за границу. Многие пустили корни на «Русском Севере». Тогда в это понятие входили также псковские и новгородские земли. Зажиточные староверы устраивали моленные в своих домах, причём не только для себя, но и для своих единомышленников. В палатах, например, боярыни Морозовой действовал небольшой женский монастырь.

Перед моими глазами вдруг предстала картина В. Сурикова «Боярыня Морозова», которую я когда-то видела в Третьяковской галерее, но прежде никогда не задумывалась над её смыслом. И даже вспомнилось моё отрицательное отношение к этой богатой барыне, закованной в кандалы, как к раскольнице. Ведь само слово «раскол» для меня имело всегда негативное значение.

Только теперь я осознала весь смысл этого церковного раскола и поняла, кто являлся его истинным виновником, а также величие подвига этой необыкновенной женщины, пожертвовавшей не только своим благополучием, но и самой жизнью за веру.

Значительно позднее, интересуясь её судьбой, я узнала много интересного. Оказывается, Феодосия Прокофьевна Морозова, Соковнина в девичестве, была очень высокопоставленной особой по своему рождению и положению в обществе, а её отец – окольничим, то есть особой, приближённой к царю, муж, Глеб Иванович Морозов – родственником царствующей семьи Романовых. При царском дворе Алексея Михайловича она занимала должность верховной боярыни. Феодосия Морозова была очень богата, ездила в карете, украшенной мозаикой и серебром, запряжённой двенадцатью лошадьми.

Не поддержав реформу Никона так же, как и её сестра, княгиня Евдокия Урусова, она тайно постриглась в монахини под именем Феодоры. Даже пытая их на дыбе вместе с женой стрелецкого полковника, Марией Даниловой, палачам не удалось убедить этих самоотверженных женщин отказаться от своей веры. Они были заточены в земляную тюрьму и уморены голодом.

Приближалось время обеда. Лаура уже давно вернулась с прогулки и включилась в кулинарный процесс.

– Да, -продолжала бабушка своё повествование, помешивая закипающий борщ поварёшкой и пробуя на вкус специальной ложечкой. – Сколько народу тогда погибло за веру одному Богу известно.

На сковороде зашипели котлетки. Из-под крышки маленькой кастрюльки выбивался пар от кипящей воды с варившейся в ней молодой картошечкой.

Я начала накрывать на стол.

– Сейчас ужо пообедаем и пойдём погуляем с Лёнечкой, если не возражаешь. Дадим Лауре немного отдохнуть. А то наш прынц (она специально произнесла это слово с буквой «ы») датский по ночам спать не желает.

– Конечно, бабушка. С удовольствием.

После обеда мы положили малыша в коляску и отправились на прогулку.

Было тепло и безветренно. Неподалёку протекала Волга, и мы спустились к набережной, продолжая беседовать.

– Бабушка, почему всё-таки староверы не приняли новой веры?

Задумавшись на минуту, она ответила:

– Ну, во-первых, староверы всегда крестились двуперстием, а не тремя перстами, то есть «антихристовой щепотью», как предлагал Никон, потому как тремя пальцами берут табак. Староверам, кстати, курить запрещено. Во-вторых, новая вера в крёстных ходах заменяла движение «посолонь», то есть по солнцу, на противоестественное движение против солнца. Потом, в литургии правая и левая сторона менялись местами. А это старообрядцами воспринималось как колдовской обряд. Я уже не говорю о том, что мужчин заставляли брить бороды со времён Петра Первого. Это вообще воспринималось как оскорбление мужского рода.

– А почему некоторых староверов называли беспоповцами?

– Знаешь, внучка, в 17 веке жил некий протопоп Аввакум. Он служил в Казанском соборе в Москве. Так вот, он не отступил от своей веры, ушёл со службы вместе с паствой и начал проповедовать в сарае для сена. Аввакум говорил: «Иногда и конюшня лучше церкви бывает». Этот сарай считается первым старообрядческим храмом. Так и повелось, что у староверов молельные дома были без алтаря. Поскольку после раскола Русской Церкви большинство священников отошли от истинной веры, службу стали вести наставники.

Ещё Иоанн Златоуст говорил: «Если епископ не находится среди своего стада, чтобы руководить им, то пусть овцы сами возьмут на себя обязанности пастыря». Вот так-то, внучка. Ответила я на твой вопрос?

Я кивнула головой, удивляясь, откуда бабушка, полуграмотная женщина, столько всего знала.