Есть жуков и причинять добро

– Не прошло и двадцати лет. Зачем бесцветным подземным кротам понадобилась правда и подвиги? Не проще ли зарыться туда, где никто не побеспокоит? – карие угольки Калле воспламенились, обычная восторженность конденсатом испарилась.

Марс подумал о том, что видеть, как его кумир впервые не может контролировать свои эмоции – действительно исторический момент.

– У меня свои причины, которые тебя не касаются, произнес глава Штрудхарта и через пару секунд добавил: – рад видеть.

В ответ на это Калле занес ногу в шаге навстречу, а через миллисекунду братья уже бросились друг к другу в крепком, каком-то даже надрывном и отчаянном объятии. Произошло это синхронно, обоюдно и очень быстро. Разорвав крепкий узел объятия, Калле обнаружил на своих щеках два полноводных ручья и в удивлении отвернулся от спутников. А от Ханы не ускользнуло то, как прямо Кьярваль смотрел в глаза брату, в самые сложные в ее жизни глаза. И даже не в них, а через, прямо в Калле. Не покидало чувство, что сейчас за десяток секунд состоялся разговор, который обычно занимает у людей не меньше пары часов.

Очнувшись и переведя взгляд на лошадь Кьярваля, Калле усмехнулся:

– Нехорошо красть чужих лошадей, дорогой человек.

– Ничего не поделаешь, увеличенные транспортные кроты еще не выведены, но работы ведутся, – ученый оглянулся и подмигнул своим коллегам.

Девочки улыбнулись.

– Но как Штрудхарт будет существовать без вас? Всё же пойдет на спад за пару дней без рассудительной строгой руки, – одумалась Линн.

– А о том, как обойдется ваша любимая ферма без вас, вы не задумались перед тем, как бежать? – последовал ответ. – Толковых людей у нас в достатке, главное, чтобы здоровья хватило, уж им смело можно доверить Штрудхарт.

Участники похода успокоились и вновь взобрались на коней. Теперь разговаривать никому не хотелось, и шеренга выровнялась в единую линию длиной в семь лошадей и одного сенбернара.

Як превратился в тихую равнинную речушку с прозрачной водой и тихий шелестом. Порогами он отличался только в районе двух противобережных городов. Здесь у берегов, убаюканные тихим течением на поверхность воды прилегли листья кувшинок, располагаясь небольшими группами и составляя архипелаг лягушачьих островков. Кваканье их обитателей разбавляло сладкую песню лесных птиц громкими жизнеутверждающими, но немного фальшивыми акцентами. По тропе к реке совершали главное свое путешествие маленькие лягушата. Трава между тропой и Яком кишела ими, и если людям эти крохи не более трех-четырех миллиметров были незаметны, то для грома составляли отличный досуг. Медведеподобный пес превращался в щенка, когда опускался на передние лапы и вилял хвостом, подпрыгивал, вместе с чем длинные уши комично взлетали, и старался поймать вчерашних головастиков клацающей пастью. А после в несколько прыжков нагонял хозяина и снова принимался за игру.

А вот лес слева от путников был буйным и запущенным, совершенно диким и обильным. Мхи разной степени курчавости оплетали всё своим глубоким зеленым цветом и нежной текстурой, придавая лесу сказочность. Верхушки высоченных деревьев где-то далеко покачивались, почесывая небо и накручивая на себя как сахарную вату воздушные облака. Солнце пригревало особыми весенними лучами, жгучими и торжествующими, в отличие от мягких и не кричащих осенних. Хана и Линн с такими проявлениями природы уже справлялись без защитных скафандров и учились наслаждаться ими. Равнинный пейзаж не пестрел валунами-гигантами, скалами и предгорьями, но вскоре обещал начать меняться, ибо основной путь лежал через Альпийские горы.

А пока путники наслаждались спокойной природой, не захватывающей, но опутывающей и завораживающей своей деликатной вкрадчивостью.

Глава 13

День в усталости терял яркость, уступая место сумеркам, а по пути еще не встретилось ни единого трактира и места для ночлега. Вдали виднелось крупное озеро, окруженное холмами, а на ближайшем к ним берегу – шпиль католического храма. Путниками единогласно решено было узнать в нем о близости приютов для путешественников.

Подъехав к храму, члены экспедиции обнаружили, что высокие тяжелые двери распахнуты. Гисли и Марс вошли в готическое сооружение, изливая друг другу свой восторг по поводу масштабов красоты, ведь за пределы пряничного Тахиярви почти не выезжали.

Внутри происходило нечто завораживающее. На скамьях для прихожан свободные места остались только в последних рядах. Интерьер храма был довольно аскетичным, каменные стены подсвечивали красные лампы снизу, зловещие лучи кверху рассеивались и окутывали зрителей таинственным свечением, отчего те казались загипнотизированными. Для замерших фигур а капелла пели четыре девушки в бордовых шелковых платьях до пят и того же тона длинных перчатках. Голоса их переливались насыщенными разнообразными тонами, три пели а капелла, а четвертая пела традиционный альпийский йодль.

Марс с подкосившимися коленями осел на скамью, а Гисли вышел рассказать остальным. Путники решили, что Калле, Кьярваль и Гисли останутся присматривать за лошадьми, а остальные могут подождать окончания концерта внутри.

Мужчины с семью уставшими за день дороги лошадьми стояли на краю маленькой площади перед храмом. Окружающий лес и озеро накрыли тяжелые сумерки, которые вот-вот перейдут в настоящую ночь.

– Так вас разделили не при рождении, раз вы друг друга неплохо помните? – не теряя времени, задал вопрос Гисли.

– Да, мы начали жизнь одной семьей под землей. Сначала родители разделяли взгляды о безопасности, и когда мама забеременела, приняли решение спуститься и приспосабливаться к новому образу жизни. Но с течением времени отец, наблюдая за женой и нами – чахлыми мышатами, стал подначивать мать к возвращению. Но родителей матери на поверхности растерзали у нее на глазах, и ничего о жизни там она и слышать не желала. Нрав у обоих отличался горячностью, и каждый день земля сыпалась с потолка всей секции на головы от крепкой гулкой брани, пока летней ночью, когда нам было по четырнадцать, отец не взял полуспящего меня за руку и не привел к добрым людям в Тахиярви. Он любил всех нас одинаково сильно, а я первым попался под руку во время ночного побега. Забрать обоих и оставить жену одну – означало обречь ее на гибель, ведь она спускалась в это жалкое убежище ради нас.

– Куда уж более жалкое, – уязвился Кьярваль, – настолько, что в развитии оставило надземный мир в паре сотен лет позади.

– Если бы так случилось от вашего бескорыстного стремления вперед, а не от необходимости выживать, – как всегда при разговоре с Кьярвалем активно жестикулировал, теряя самообладание, Калле.

– Главное – результат, пусть тебя не волнуют наши мотивы, – парировал Кьярваль.

Каждый из них горячился от любого брошенного слова брата, между ними словно была натянута тугая пружина.

Своеобразное проявление любви прервалось выходом людей из храма. Ручеек зрителей изливался из широкого проёма, уже ночной свежий приозерный воздух площади наполнился возбужденным гудением множества голосов. Детское лепетание, звенящий смех женщин в накидках до земли с металлическими застежками на груди в виде разных животных и разговоры мужчин, многие из которых были в шляпах с залихвацки торчащим пером. Некоторые из них приподнимали головные уборы, приветствуя ожидающих, в ответ Калле, Гисли и Кьярваль кивали, синхронно с движением опуская веки.

Наконец в конце ручейка показались знакомые лица, украшенные изумлением и блаженством, а у Ханы и Линн и влажными глазами. Одухотворенные произошедшим, девушки выглядели расслабленными и умиротворенными.

Позади шла Уна – последняя участница экспедиции и поддерживала под руку служителя храма, неспешно беседуя с ним. Тучный дедушка едва передвигал ноги, но бодрился и улыбался серьезной спутнице. Девушка присоединилась к авантюре Калле в последний момент. Правильность и противоречивость долго не позволяли ей нарушить свой привычный уклад жизни, но многолетняя дружба с Калле не позволила остаться в стороне. Уна вот уже восьмой год после совершеннолетия жила одна в миниатюрном домике с теплицами вокруг. По утрам она продавала цветы, выращиваемые в теплицах, на рынке, а днем писала заметки для Тахиярвской газеты, которую за исключением мелких поручений создавала сама. Уну считали настоящей пчелкой, строгой, деятельной, ответственной и презирающей праздные развлечения, несмотря на молодые годы.

Кьярваль робел в присутствии серьезной девушки с властным глубоким голосом и не задерживал на ней взгляд, но теперь, когда та увлеклась разговором со священником, мог всласть насмотреться. Из-под тонкой красной шапки свисали медные локоны чуть ниже плеч, круглый рот с пухлыми губами. В повороте к священнику становилось заметно, как верхняя капризно вздернута в верх. Упругие круглые щеки в редкой улыбке становились похожи на маленькие яблочки, но более естественным для Уны являлось задумчивое выражение лица с поджатыми губами и едва заметными ямочками.

Калле не обошел вниманием завороженного брата и хитро сощурился.

Тем временем толпа рассеялась по берегам озера, утыканного белыми домиками с красной крышей, а Уна со священником под руку подошла к остальным.

– Приветствую! – раздался хриплый голос служителя храма. – Дочь моя рассказала о вашем грандиозном пути, но, к сожалению, в селении нет гостевого дома. При храме есть конюшня с крупной левадой, в которой сегодня лишь доживают свои года две клячи. Вы можете оставить коней там, конюх позаботится о них. А сами переночевать в храме. Полагаю, после сна на узких деревянных скамьях вы завтра попадаете с коней. – Священник замолчал и часто задышал, сопровождая это странным звуком на выдохах. Марс улыбнулся, дабы поддержать не очень заразительный смех. – Кхм, – продолжил дедушка, – в шпиле достаточно много места, и регулярно меняется сено, чтобы впитывать излишки воды, так что там вам может быть вполне приято, если не страдаете клаустрофобией.

Уна и Калле с улыбкой переглянулись и посмотрели на вчерашних жителей тесного подземелья.

Марс поклонился священнику, а Калле подошел к нему:

– Словами не сказать, как мы вам благодарны! И это чувство станет просто необъятным, если вы скажете, что полезного мы сможем сделать завтра утром по хозяйству, чтобы облегчить вашу жизнь. Такая орава своей пропастью энергии от любой работы в мгновение не оставит и следа, как саранча опустошит ваше поле забот.

– Можете привести нам в порядок небольшой огород, из-за сорняков не видно посаженных ростков, а у большинства служителей позвоночники уже не те, – не смущаясь, предложил священник.

Калле и Марс с готовность кивнули, и вся компания стала готовиться ко сну – отводить лошадей в конюшню, кормить и поить их, а также разводить на берегу костер для ужина. Гром возбужденно сновал между людьми, деловито толкая всех мордой как бы поторапливая.

Уже в глубокой ночи компания поужинала супом из разведенного в кипятке сухого мяса, а также сухарями с сыром, душистый ломоть которого вынес им священник.

– Как вы чувствуете себя теперь, после достаточного времени вне подземелья? – обратилась Уна к девочкам, сидящим, прислонившись друг к другу плечами.

– Когда нет паники, и даже если организм не справляется, можно хоть как-то себя убедить, успокоить, красота природы начинает плавно проявляться. Так странно, когда самое ужасное становится для тебя самым прекрасным, ведь я не ходила в надземные экспедиции в детстве как Хана, всё мое представление складывалось из рассказов окружающих, которые от передачи через три поколения исказились донельзя. А первоисточник – перепуганные люди, которые и забрались в подземелье. Ну и рассказы Ханы, конечно, весьма отличавшиеся от остальных. Пожалуй, если бы в течение нескольких лет периодические ее сообщения не вступали в спор с уже сложившимся мнением, то я бы слишком глубоко проросла и укрепилась в страхах, руководящих жизнью Гардасхольма, – глаза Линн заблестели.

Девочка, похожая на грустного олененка за несколько недель взаимодействия с поверхностью стала выглядеть на свой возраст, превратившись в яркую девушку. И дело тут не только в цветах волос, бровей, кожи. Перед первым выходом она казалась двенадцатилетней малышкой, хрустальной куколкой, законсервированной и безжизненной. Теперь лицо оживилось мимикой, разнообразными переживаниями, по бокам губ появились мимические морщинки, которые очень ей шли. Под кожей стала пульсировать преображающая живость.

– Как же я вам завидую, – подал голос Марс, – каково впервые увидеть реку, дерево в двадцать два года. Точнее, я завидую только эмоциональной составляющей. Можно подключить фантазию и представить, но в полной мере мозг все равно не обманешь.

– Твои максималистские годы возводят в романтичные, уникальные переживания довольно приземленные, неприятные ощущения, – Кьярваль знал, о чем он говорит. – Девочки, освоившись, могут любоваться луной и зыбкой дорожкой на воде, ею оставляемой. Но вначале это просто животный страх, это болезнь. Ничего возвышенного нет в том, что на тебя оглушительно кричат, так, что лучше бы голова лопнула, а к глазам прислоняют раскаленные угольки. Согласен? А именно так бы ты ощутил свою первую встречу с его величеством Солнцем. А как тебе фантазия, в которой тебя хлещут по всей поверхности кожи десятками кнутов, оставляя кровавые следя и сдирая поверхностный слой кожи? Так бы тебя поприветствовал свежий речной ветерок. – Мужчина объяснял беззлобно, но эмоционально, тема очень его взбудоражила.

– Значит, ты уже не так рьяно защищаешь треклятый подземный образ жизни? – будто бы только сейчас очнулся от дремоты Калле, не собираясь упускать возможность уколоть брата любимой иглой.

– Это сейчас не имеет значения. Речь идет не о жизни, а о выходе из этой жизни, перемене ее на вашу, надземную, встречающую хрупких гардасхольмцев жестокостью и хищно разверзнутой пастью.

Слишком непохожие люди сидели у костра, с кардинально разным прошлым и будущим, но мостики между ними постепенно, с трепетом и осторожностью перебрасывались. Прямо как первый мост через Як между Марсом и Ханой.

Хана тем временем умудрялась наслаждаться даже спорами, она ловила момент, не вступая в разговор, обнаружив в себе необычайное удовольствие от нахождения в обществе и разговоров о постороннем, абстрактном. В небе светила луна со слегка отгрызенным правым боком, а вокруг неё четверть неба занимало бледное, едва заметное световое кольцо. О происхождении явления девочка не имела представления, а спрашивать почему-то не хотелось. Не давало погрузиться в легкий сон зудящее чувство тяжести, будто что-то хочется сбросить, избавиться от груза. Чей-то навязчивый взгляд или действие луны, взвинчивавшее нервы? Хана устало закрыла глаза.

Глава 14

Наконец путники поднялись в основание шпиля. Хана убедилась, что сена тут действительно в избытке, а стены, точнее одна цельная круговая его стена уходила ввысь, сужаясь и заканчиваясь где-то далеко, во мраке. Места оказалось намного больше, чем казалось по узкому шпилю снаружи храма, но все равно не отступали мысли о медленном сужении шпиля у основания, до тех пор, пока он не окружит и не раздавит тушки ее спутников. Девочка упала в мягкий глубокий слой сушеной травы примерно на 9 часах утра на круглом циферблате пола. Остальные раскидали сонные тела по всей поверхности, предварительно задув свечи, импровизированный чердак погрузился в непроглядную тьму.

Девочка очень любила перед сном пожонглировать мыслями, предвкушая предстоящий день, особенно когда было что предвкушать. Но не успела, день на лошади дал о себе знать. В эту ночь Хана увидела пока что лучший сон в ее жизни.

В нем девочка жила в городке рядом с озером, на берегах которого они остановились. Жила одна на холме в маленьком бревенчатом домике с одной комнатой и печью в ней. Зеркальная поверхность озера виднелась из окна в паре километров внизу у подножия холма.

Однажды ночью она спала, как всегда пригревшись у печи, и была разбужена шумом и треском. Обмотавшись лоскутным одеялом, Хана вышла из дома и увидела перехватившую дыхание картину: Луна критично приблизилась к Земле, занимая четверть неба. На огромном светящемся небесном теле все неровности и кратеры можно было разглядывать словно через телескоп. А рядом, дальше от Земли – в три раза меньше Луны, но тоже отлично просматривалась то ли планета, то ли звезда, объятая пламенем. И каждый полох огня виднелся девочке с порога ее дома.

Вторя небесному авралу, пожар съедал и соседний берег озера. Треск, разбудивший Хану, раздавался именно оттуда. В голове у девочки пронеслась мысль: «После такого зрелища и умереть не жалко». И почему-то вернулась в кровать, мгновенно уснув.

Через неопределенный отрезок времени Хану вновь разбудили, теперь стуком в дверь. На пороге стояла девочка лет десяти, жившая во сне в соседнем доме. Маленькая соседка указала на озеро и посоветовала спасаться, ибо через пару часов весь город будет затоплен. Хана поблагодарила, и спасительница убежала, после чего жительница самого маленького домика вышла оглядеться. Небесные светила все еще пылали в феноменальной близости от Земли, а снизу подбиралось озеро. Оно вышло из берегов и находилось уже в двадцати метрах от Ханы. Двигаясь медленно, но верно, водная гладь поднималась, съедая холм, подбираясь к верхушке со скоростью, напоминающей неспешную походку среднестатистического человека.

Одумавшись, девочка вернулась в дом, схватила сумку с самым необходимым, засунула Лурка, своего крота, под мышку и выскочила в ночь, помчавшись в лес вверх по холму. Путь по лесу стерся из памяти, запомнились только шапки освежающего снега на некоторых ветках, несмотря на позднюю весну.

Добежав, Хана оказалась у здания с большим скоплением взбудораженных людей возле, включая и много знакомых лиц. Все взволнованно переговаривались, а Хана стояла в стороне. Девочка не в силах была разделить настроение толпы, так как пока не могла оправиться от масштаба увиденной красоты.

Открыв глаза, девочка ощутила в горле ком радостного возбуждения. Она рывком села на сене и огляделась: все мирно спали. Картина апокалиптичного неба не выходила из головы и Хана не могла усидеть на месте, хотелось петь и рассказывать кому-нибудь об увиденном. Но беспокоить друзей посреди ночи казалось слишком эгоистичным, тем более что в уходящем вверх пространстве от малейшего звука раздавалось мощное эхо. А значит, разбудишь одного – разбудишь всех. Не в силах сдерживать разрывавшие ее чувства, которым в узком шпиле было тесно, девочка решила аккуратно спуститься и размять Буэноса, подготовить его к следующему целому дню езды.

Зайдя в конюшню, Хана увидела мирно склоненные носы с появляющимися на выдохе подсвеченными тучками пара из подвижных ноздрей. Девочка вспомнила то утро, когда поладила с Буэносом и остальными лошадьми в его лице. Она была далека от того ощущения чужеродности и страха, настигавшего ее в первые встречи с грациозными созданиями. Теперь специфический запах стал созвучным и родным, а общение с конями легким и открытым.

Девочка долго любовно начищала лошадь, послушно стоящую на развязках, с боков и крупа слетали мусор и пыль. Во время чистки копыт полудремлющий, но не терявший хитрости и чувства юмора конь опирался на Хану, будто не был в силах устоять на трех ногах.

Наконец, Хана и Буэнос вышли в крупную леваду, на которой имелось пространство для разгона, и девочка залихвацки вскочила на спину неоседланного коня.

С тех пор, как девочка более или менее научилась держаться в седле, она больше предпочитала ездить верхом, нежели ходить. Парадокс, но на высоте длинноногого существа Хане было спокойнее. Забираясь на широкую спину друга, она как бы приподнималась над большинством опасностей. Так и сейчас, тихой безветренной ночью, девочка наслаждалась свободой, хотелось смеяться и плакать одновременно. Конь, поддерживавший подъем духа хозяйки, разделял ее возбуждение от увиденного сна. Хана пока не могла перестать восхищаться тем, как тонкая сонастройка в темпераментах всадника и его лошади давали возможность первому управлять вторым почти мыслью. Буэнос понимал все не то, что бы с полудвижения, казалось, иногда он предугадывал следующую задумку, перехватывая импульс Ханы с самом зачатке.

Меняя аллюры, девочка и конь резвились, со всех сторон окруженные звездным небом. Внезапно Хане захотелось большего, и, двигаясь в галопе, всадница взяла курс на светлеющую недалеко низкую ограду левады. Раньше она не брала препятствия, но, воодушевленная сном, окружающим пейзажем и взаимным энтузиазмом Буэноса, решила, что это не составит никакой проблемы. Они увеличили скорость галопа для прыжка, до ограды оставалось чуть меньше десяти метров.

Глава 15

Проснулся Марс, кажется, очень рано. Время суток в шпиле без окон определить можно было только по ощущениям, а те подсказывали по холмикам грудных клеток, мерно вздымавшимся в ритме дыхания спутников, что еще даже не рассвет. С неприятным смутным чувством мальчик привстал на сене. В горле жгла дикая сухость, а кости ныли. Марс всегда именно так и заболевал – ложился спать как ни в чем не бывало, а пробуждение сопровождалось словно восстанием из гроба. Мерзкое чувство, когда он еще не совсем просыпался, чтобы осознать, что заболел, и пребывал в капризном недовольстве от болезненной фрустрации, вертясь с боку на бок и стараясь вновь провалиться в сон.

Постепенно Марс осмыслил происходящее. Тут же бедолага решил, что свою оплошность будет тщательно скрывать и не позволит Калле или Гисли раскусить его и, чего доброго, отправить обратно в Тахиярви. Мальчик поднялся и в кромешной темноте стал нащупывать дверь к винтовой лестнице, чтобы спуститься, найти воды и привести себя в чувство.

На выходе из мрачного, освещенного ночью лишь парой десятков свечей храма, Марс наконец нырнул в свежий ночной воздух, стало немного легче. От усиливавшейся ломоты колени подкосились, и мальчик осел на ближайшую скамью, отложив поиски воды на несколько минут. Прикрыв веки и замерев, он услышал приглушенные прерывистые всхлипы. Марс тут же почувствовал неладное, а дурнота наоборот отступила. Он пошел на звук, и, обогнув храм, увидел сидящий на деревянном заборе трясущийся в рыданиях силуэт, прикрытый длинными волосами, а на фоне хаотично бегал испуганный конь.

– Хана! Что случилось? – рассек встревоженный голос мальчика гнетущую ночную тишину и подбежал к ограде.

Хана подняла голову. По половине лица стекала кровь, сочившаяся с кожи головы, а на второй половине в синем подглазничном пространстве пестрела глубокая царапина. С правого плеча спал растянутый свитер, и в области ключицы уже проявилась похожая на огромный фиолетовый остров гематома среди чистой белой кожи.

Не тратя время на лишние в данную минуту эмоции, Марс стал снимать вцепившуюся в ограду девочку, приговаривая: «Наверное, не стоило тебе одной садиться на коня. Буэнос всегда славился своей не предсказуемостью»

Хана нашла в себе силы удивиться словам друга:

– Конь здесь ни при чем. Это Гисли. Он озверел и был не похож на человека. Словно не слышал слов, я пыталась достучаться. Я очень испугалась, никакого выражения в глазах, ничего в глазах…

Хана осваивала зрительный контакт, и при общении с надземными людьми это оказалось прекрасным ориентиром. С Линн они как жительницы Гардасхольма привыкли обходиться без этого аспекта взаимодействия и компенсировали его интонациями и тактильностью при общении друг с другом. Тахиярвцы чуждались таких способов, они ориентировались по взгляду, в котором всегда что-то читалось. Тем более шокированной осталась Хана, которой не привыкать было к физической боли, а вот такую слепую, пустую, беспричинную ярость она видела впервые.

Что-то заставило Марса отмахнуться от слов Ханы, он не смог мгновенно принять ее нереалистичные обрывки рассказа, и мальчик решил, что подруга просто не в себе и бредит от боли после падения.

– Тебе показалось, наверное, ты очень ушиблась. Я слышал, в этом городе есть врач. Подожди минуту, я схожу за остальными, и мы позаботимся о тебе.

– Нет! – внезапно встрепенулась девочка. – Я не останусь здесь одна.

У Ханы улетучились силы доказывать что-то Марсу, но горечь разочарования оттого, что ее правда не услышана, болезненно растеклась по внутренностям. Мальчик накинул ее руку себе на плечи и повел в храм. Гулкое пространство усиливало звук и мгновенно унесло тревожное эхо, зовущее Калле.

Через полминуты на лестнице послышались шаги. Глаза Калле в ужасе округлились, когда он взглянул на Хану.

– Сейчас мы, не теряя времени, идем искать доктора, а по дороге вы рассказываете мне всё на чистоту, – отчеканил мужчина.

Спросив в первом на пути доме о дороге к доктору, компания с горем пополам доковыляла до самого высокого дома в приозерном городке. Тем временем Хана и Марс, прерывая друг друга, выложили две версии произошедшего.

– Ты видел своими глазами, как Хана упала с лошади? – прервал споры Калле.