Полная версия:
Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира
На всякий случай Иоанн добавляет:
– Могила.
– Он умрет, – твердо обещает Хьюберт.
– Ну и хватит об этом, – с облегчением говорит король. – Прям камень с плеч. Люблю тебя, дружок. Сейчас о вознаграждении говорить не станем, но помни…
Он делает многозначительную паузу, после чего обращается уже к матери:
Король Иоанн и Хьюберт. Художник Henry Courtney Selous, гравер George Pearson, 1860-е.
– Прощайте, матушка! Ждите, скоро подойдет подкрепление, ничего не бойтесь.
Элеонора благословляет сына.
– А ты, племянник, – говорит король Артуру, – поедешь с нами в Англию, Хьюберт будет тебя сопровождать. Ну, поехали в Кале!
Уходят.
Для тех, кто подзабыл географию, напомню: Кале – порт, из которого ближе всего плыть через пролив в Англию.
Сцена 4
Там же. Палатка французского короляВходят король Филипп, Людовик, Пандольф и свита.
Филипп ужасно расстроен тем, что англичане одержали победу, Пандольф уговаривает его мужаться и не впадать в отчаяние: все еще может наладиться.
– Что может наладиться?! – зло кричит Филипп. – Хуже уже быть не может! Мы разбиты, Анжер взят, Артур в плену, многие верные рыцари погибли, а кровавый Иоанн спокойненько ушел к себе домой.
Дальше Шекспир прибегает к тому же приему, который он использовал, например, в «Генрихе Шестом»: устами враждебных французов воспевает отвагу и воинскую доблесть англичан. В данном случае этими «устами» выступает дофин Людовик.
– Иоанн сумел не только добиться успехов, но и закрепить их. Никогда не видел и даже не читал о таком расчетливом стремительном напоре и таком строгом порядке.
Филиппу, натурально, неприятно, что сынок так восхваляет ненавистного противника.
– Я бы согласился с твоей похвалой, если бы мы сами не опозорились, – угрюмо говорит он.
Входит Констанция.
Следующие три страницы книжного текста я даже не буду пытаться пересказывать, ибо это скучно и монотонно. Констанция рвет на себе волосы и с многочисленными вариациями рассказывает, как она страдает из-за утраты Артура. Филипп и Пандольф пытаются сказать ей хоть что-то утешительное в те редкие мгновения, когда удается прорваться сквозь бесконечный поток жалоб, причитаний и проклятий. Но у них возникают вполне обоснованные опасения, что Констанция тронулась умом. Когда герцогиня Бретонская, выплеснув всю боль и негодование, уходит, Филипп отправляется следом:
– Пойду присмотрю за ней; как бы беды не вышло.
Уходит.
Ну, в общем, все бы ничего, да только Констанция, как я уже говорила, скончалась в 1201 году, а Артура взяли в плен в 1202 году. Так что вряд ли она имела возможность так уж убиваться по сыночку. Но Шекспир есть Шекспир.
Людовик, оставшись наедине с кардиналом Пандольфом, сетует на то, как плохо все обернулось.
– Исчезла сладость – есть лишь стыд и горечь.
– В каждой болезни есть кризис, и в момент кризиса всегда очень тяжело, но зато потом наступает облегчение, – замечает умудренный жизнью папский легат. – Вы проиграли всего лишь день, не более того.
– Я проиграл всю славу, счастье, радость будущего.
– Ошибаетесь. Вот если бы вы победили, тогда действительно проиграли бы. Чем больше кому-то везет, тем выше вероятность, что скоро он потерпит полный крах. Вот увидишь, победа Иоанна обернется потерями для него. Вы, наверное, огорчены, что принц Артур попал в плен?
– Само собой, очень огорчен.
– Вот и видно, что ты совсем молодой! Теперь слушай меня, юнец. Артур в плену у своего дядьки. И пока мальчик жив, Иоанн ни минуты, ни секунды не будет знать покоя. Когда незаконно захватываешь власть, удержать ее можно только насилием, а для того, кто встал на путь преступления, обратной дороги нет, для него все средства хороши. Чтобы Иоанн мог сохранить власть, Артуру придется умереть. Вот пусть и умрет, других вариантов все равно нет.
– Ну и что мне за польза, если он умрет? – не понимает чистый помыслами дофин.
– А вот тогда ты от имени Бланки, своей законной жены, предъявишь права на то, что должно было принадлежать Артуру. То есть на английский трон.
– Ага, чтобы со мной поступили так же, как с Артуром?
– Господи, ты совсем еще несмышленыш! – досадливо восклицает кардинал. – А народ как отреагирует, если узнает, что Иоанн убил родного племянника? Да вся народная любовь к королю тут же испарится! И при первой же возможности англичане поднимут мятеж против Иоанна. А тут нарисуешься ты, молодой и красивый.
– А вдруг он не станет убивать Артура? Может, Иоанн решит, что заключения в тюрьму вполне достаточно, – сомневается дофин.
– Да пусть хоть так, пусть Артур будет жив, но как только Иоанн узнает о том, что ты со своими войсками уже близко, он сам помрет со страху. А люди с радостью примут любые перемены и легко найдут повод для мятежа, благо Иоанн своим неразумным правлением дает этих поводов более чем достаточно. Ему постоянно нужны деньги на войну, он то налоги непомерно поднимает, то беззастенчиво грабит церкви, а люди-то все видят. Вот сейчас в Англии Бастард Фоконбридж лютует, отбирает у церквей все сокровища и доходы. Думаешь, людям это нравится? Да будь в Англии в эту минуту хотя бы дюжина французских солдат, они бы в пять секунд подняли на мятеж десятки тысяч англичан, можешь мне поверить. Так что, Людовик, давай, не тяни, пойдем к королю. Ты даже представить не можешь, сколько пользы мы сможем извлечь из обиженных недовольных жителей Англии. Я уверен, что король согласится со мной и даст добро.
– Уж вам-то король точно не откажет, – соглашается Людовик.
К большим делам ведет благой совет,На ваше «да» король не скажет «нет».Уходят.
Закончился третий акт, и что добавилось к образу Иоанна? Твердость и мужество, с которыми он противостоит Римской католической церкви. Талант полководца (которого на самом деле не было, но Шекспиру же нужно было пропеть осанну английским войскам, так что часть похвал неминуемо досталась и тому, кто стоял во главе армии). Хитрость и коварство, которые частично уже проявились во втором акте, а в третьем выпрямились во весь рост. Жестокость.
Это с одной стороны. А с другой – непродуманность решений и довольно-таки хамская манера общения на политико-дипломатическом поле. Как он разговаривает с папским посланником? Уму непостижимо! Конечно, мы понимаем, что все оскорбительные пассажи в адрес папы римского придуманы на потребу публике, но образ короля они никак не украшают. Более того: Иоанн только что заключил союз с королем Франции. Он что, не понимает, к каким последствиям приведет открытое противостояние Риму? Он не видит того, что произойдет через минуту? Филипп-то вон как долго и мучительно соображал, как выкрутиться, потому что ситуация действительно очень сложная. А Иоанну лишь бы свой нрав показать. В этом Шекспир следует тому, что хронисты писали о короле: личное для него всегда было важнее политических соображений.
Ну что ж, неплохой набор характеристик. Посмотрим, что нам покажут дальше.
Акт четвертый
Сцена 1
Комната в замкеВходят Хьюберт и два палача.
Хьюберт отдает распоряжения палачам:
– Раскалите железный прут докрасна, спрячьтесь за коврами и стойте там. Когда я топну ногой – сразу прыгайте сюда, хватайте мальчишку, который будет со мной, и привяжите его к стулу. Давайте, валите за ковер, сидите тихо и ждите.
– Надеюсь, у вас есть приказ свыше, – предусмотрительно осведомляется Первый палач.
– Ну а сам как думаешь? Не бойся, все будет тип-топ.
Палачи уходят.
Хьюберт зовет Артура, который находится, по-видимому, где-то за дверью.
– Иди сюда, парень, поговорить надо.
Входит Артур.
– Добрый день, Хьюберт.
– Приветствую, маленький принц.
– Да уж, – вздыхает Артур, – это точно, что я маленький. А ведь мог бы стать большим… Ты чего такой грустный?
– Ты прав, бывал я и повеселее.
– Ну надо же, а я-то думал, что только у меня есть основания грустить и печалиться. Помнится, во Франции у молодых дворян как-то появилась мода ходить угрюмыми, как ночь. Вот не понимаю я этого! Если бы я был на воле, а не в плену, так ходил бы веселым целыми днями, даже если бы стал простым пастухом. Да я, собственно, и здесь особо не грустил бы, если бы не ждал от моего дяди какой-нибудь гадости. Я его боюсь, а он боится меня. Вот ведь засада! Ну разве я виноват, что родился в такой семье и от таких родителей? При чем тут вообще я? Вот был бы моим отцом, к примеру, ты, Хьюберт, – ты бы меня любил.
«Черт, эта ребячья болтовня меня вконец разжалобит, – думает Хьюберт. – Надо кончать». То есть на самом-то деле он говорит «в сторону», но для сцены это и означает «думает».
– Ты как себя чувствуешь, Хьюберт? – заботливо спрашивает Артур. – Что-то ты бледный. А знаешь, я бы даже хотел, чтобы ты немножко прихворнул, так, ничего серьезного, тогда я смог бы сидеть с тобой всю ночь. Наверное, я тебя люблю крепче, чем ты меня.
Что-то многовато у Шекспира разговоров о любви помимо женщин. То Иоанн с Хьюбертом, то вот теперь Артур тоже Хьюберта любить хочет. Нет, боже упаси, я ничего не имею в виду, именно поэтому и удивляюсь, что драматург вынуждает всех этих мужиков, рыцарей, воинов выяснять, кто кого сильнее любит.
«Его слова мне в сердце проникают», – думает Хьюберт и протягивает Артуру бумагу.
– Прочти, Артур.
И про себя (то есть в сторону): «Душа так болит, что выходит наружу дурацкими слезами. Надо скорее заканчивать, не то разревусь по-бабьи и утрачу всю решимость».
А вслух спрашивает:
– Что, не можешь разобрать? Плохо написано?
– Да нет, написано даже слишком хорошо для такого злого дела. Значит, ты должен железом выжечь мне глаза, я правильно понял?
Интересное дело! Король всего лишь «устно и наедине дал понять», а тут уже и документ имеется? Откуда же он взялся? Король хотел, чтобы Артур умер. А в бумаге написано, что палач должен выжечь принцу глаза. Почему? Зачем? И неужели Иоанн такой глупец, что собственноручно подписал подобный приказ? А если подпись не его, значит, в темное противозаконное дело вовлечен еще кто-то высокопоставленный, кроме собственно короля и Хьюберта? Сплошные недоуменные вопросы.
– Да, мальчик, должен.
– Неужели решишься?
– Решусь.
– И у тебя хватит духу? А помнишь, как ты страдал от головной боли и я тебе повязал лоб платком? Между прочим, это был мой самый лучший платок, мне его сама принцесса, моя мама, вышила. А я дал тогда тебе и назад не забрал. Всю ночь сидел с тобой, держал руками твою голову, спрашивал, чего ты хочешь и чем тебе помочь. Иной простолюдин спал бы себе без задних ног и ни одного ласкового слова тебе не сказал, а принц сидел и оберегал тебя, жалел. Ты, конечно, можешь думать, что моя любовь – ложь и притворство. Ну что ж, думай, как хочешь, и поступай, как хочешь. Ты собираешься лишить меня зрения, отнять у меня глаза, которые на тебя всегда смотрели только с любовью?
– Я поклялся, что выжгу твои глаза раскаленным железом.
А вот мне интересно, откуда у Артура родилась такая любовь к Хьюберту и почему принц уверен, что Хьюберт тоже к нему привязан? Между ними действительно сложились теплые отношения, настоящая мужская дружба? Артур, напоминаю, родился в 1187 году, ему сейчас только 15 лет, Хьюберту де Бургу должно быть существенно больше: год его рождения в источниках разнится или указывается приблизительно (ок. 1170 года, а кое-где и ок. 1160 года), но точно известно, что в 1197 году он уже занимал должность чиновника при дворе принца Иоанна, будущего короля. Более того, его младший (!) брат, архидиакон Норвича, родился в 1180 году, стало быть, Хьюберт родился еще раньше. Артур – пленник королевской крови, Хьюберт – тюремщик. Не сказать, чтобы для возникновения настоящей дружбы и любви почва такая уж благодатная.
Принц Артур и палачи. Художник James Northcote, 1798.
– Да уж, такое возможно только в наш железный век, – грустно произносит Артур. – Даже раскаленный прут остынет от моих невинных слез и не сможет лишить меня глаз. Если бы сюда прилетел ангел и заявил, что ты, Хьюберт, собираешься меня ослепить, я бы и ему не поверил. А тебе поверю, если ты подтвердишь.
Хьюберт топает ногой и зовет палачей, которые прячутся за коврами:
– Сюда!
Входят палачи с веревками, железными прутьями и т. д.
– Исполняйте мой приказ!
– Хьюберт, спаси меня! – умоляет Артур. – От одного их зверского вида можно ослепнуть!
– Давайте сюда прут, а мальчишку свяжите, – командует тюремщик.
– Не надо меня связывать, ну пожалуйста, – просит принц. – Я не стану ни вырываться, ни сопротивляться. Хьюберт, прошу тебя, пусть они уйдут! Ну честное слово, я буду вести себя тихо и смирно. Прогони их – и я тебе прощу все мучения, которые ты мне причиняешь.
– Ладно, оставьте нас, ждите за дверью, – говорит Хьюберт палачам.
Первый палач с удовольствием исполняет приказ:
– Я рад уйти: от такого злодейства нужно держаться подальше.
Палачи уходят.
– Эх, дурак я, прогнал человека, который мне сочувствует, – сокрушается Артур. – Я думал, он жестокий, а у него, оказывается, доброе сердце. Пусть он вернется, может, его жалость как-то подействует на тебя, Хьюберт…
Но Хьюберт еще держится.
– Приготовься, мальчик.
– Что, без вариантов? Никак не спастись?
– Никак. Ты лишишься глаз.
– Хьюберт, ну имей совесть, а? Даже когда в глаз попадает соринка или мелкая мошка – вспомни, как это мешает и не дает покоя, пока не вытащишь. А тут такое: глаза выжигать! Неужели сам не понимаешь, насколько это чудовищно?
– Придержи язык, ты ведь обещал молчать и сидеть тихо.
– Да уж лучше вырви мне язык, а глаза пощади, чтобы я мог видеть мир, мог хотя бы смотреть на тебя, если уж не говорить с тобой. Да и вообще, железо уже остыло, таким глаза не выжечь. Может, бросишь эту затею?
– Ничего, раскалю снова, – отвечает Хьюберт.
– Не, не получится, огонь так расстроился, что его хотят использовать для пытки невинного человека, что сам собой погас. Вон, видишь, угли уже не пылают. «Дыханье неба охладило жар и пеплом покаянья их покрыло».
– А я дуну на них – и они снова разгорятся, – не сдается тюремщик.
– Ага, разгорятся и снова покраснеют, только уже не от жара, а от стыда за то, что ты творишь. Может, даже ты сам устыдишься. Ну посмотри: огонь и железо отказываются служить злому делу, даже они способны сжалиться и проявить милосердие. А ты – не способен, ты жесток.
И тюремщик ломается.
– Нет, не могу и не буду! – восклицает он. – Не стану лишать тебя зрения ни за какие богатства, которые мне посулил твой дядя. Я поклялся Иоанну, что сделаю это, но клятву нарушу.
Артур не скрывает радости.
– Вот теперь я снова вижу того Хьюберта, которого знаю и люблю!
– Хватит разговоров, – сурово произносит Хьюберт де Бург. – Прощай. Я сделаю так, что шпионы Иоанна донесут ему, будто бы ты погиб. Больше тебе нечего бояться, живи спокойно, я ни за какие деньги не причиню тебе вреда.
– Спасибо, Хьюберт! – с чувством благодарит его Артур.
– Тише! Помолчи. Иди за мной как можно тише, чтобы нас никто не услышал. Теперь я из-за тебя в большой опасности.
Уходят.
Да, слухи о том, что король Иоанн повелел ослепить принца Артура Бретонского, действительно весьма активно циркулировали, но документального подтверждения не нашли. Однако ж доказательств обратного тоже нет. И вообще история была крайне темная, никто ничего толком не знает о том, как протекала жизнь Артура после пленения. Мог ли Иоанн в принципе отдать приказ выжечь глаза родному племяннику? Мог. Он славился своей жестокостью. Известно, например, что во время военных действий в Уэльсе он взял в заложники и повесил 28 мальчиков – сыновей валлийских вождей. И это, как пишет Акройд, было не первое и не последнее зверство с его стороны[7]. Что же касается судьбы принца Артура, то сперва его держали в замке Фалез под надзором Хьюберта де Бурга, затем в 1203 году по приказу Иоанна перевезли в другой замок, в Руане, и там за ним надзирал уже другой человек, Уильям де Браоз. С тех пор Артура никто не видел. Но у Уильяма де Браоза была жена Матильда, которая, по всей видимости, знала правду о причастности Иоанна к смерти племянника, потому что спустя несколько лет утратила бдительность и публично намекнула на неблаговидные действия короля. В общем, дама слишком много болтала, за что и поплатилась: сначала Иоанн захватил все замки, принадлежавшие де Браозу, потом нашел Матильду и ее сына, которые поняли, что дело пахнет керосином, и попытались скрыться в Ирландии. Матильда де Браоз и ее сын были арестованы, брошены в тюрьму, где и умерли от голода. В чем же состояла «страшная правда», которую почти разгласила Матильда? В том, что Иоанн самолично убил племянника, а тело бросил в Сену. Однако же прямых доказательств как не было, так и нет. Ни трупа, ни свидетелей.
Сцена 2
Дворец короля ИоаннаВходят король Иоанн в короне, Пембрук, Солсбери и другие лорды. Король садится на трон.
А с чего это Иоанн вдруг корону нацепил? А с того, что затеял повторную коронацию. Дело в том, что коронация подразумевает принесение баронами вассальной клятвы (или вассальной присяги), дескать, буду служить тебе, король, верой и правдой и выполнять все твои указания. Поскольку принц Артур действительно имел более веские основания претендовать на трон, после первой коронации многие бароны как-то заколебались в своей любви и преданности монарху. Надо бы королю усилить свои позиции, пусть еще раз присягнут. Артур-то уже не помеха, приказ умертвить принца отдан, стало быть, и исполнение не за горами. Вассалы сейчас принесут клятву, а спустя короткое время им объявят, что принц-претендент скоропостижно скончался, и никаких поводов для недовольства больше не будет. Что ж, план неплох. Только остается неясной одна деталь: вроде король в разговоре велел Хьюберту де Бургу убить принца, а потом речь идет о письменном приказе выжечь глаза. Про «убить» ни слова не говорится. Если же считать, что насчет «убить» договоренность остается устной и тайной, то для чего вообще нужен приказ ослепить? Претендент все равно остается жив и продолжает быть угрозой. В общем, не очень понятно.
Король Иоанн в исполнении актера Роберта Мантелла. Фотография начала XX века.
Итак, Иоанн входит в тронный зал и обращается к баронам:
– Я снова прохожу церемонию коронации. Надеюсь, вы все рады меня видеть.
Ну, может большинство и рады, но есть и сомневающиеся. Например, уже знакомые нам Пембрук и Солсбери. Впрочем, если с Уильямом Длинным Мечом (Солсбери) мы худо-бедно познакомились, когда он приходил к Констанции и рассказывал о том, что Иоанн и Филипп ее кинули, то с Уильямом Маршалом, графом Пембруком, мы практически не сталкивались. Он стоял на сцене в самом начале первого акта (молча), пока Иоанн разговаривал с французским послом Шатильоном, а потом Иоанн велел Пембруку проводить высокого гостя. Так что до настоящего момента Уильяму Маршалу, «самому блистательному рыцарю эпохи», не досталось пока что ни одной реплики.
Так вот, Пембрук и Солсбери открыто выражают королю свое недоумение и недовольство процедурой повторной коронации.
– Для проведения церемонии не было никаких оснований, кроме вашего собственного желания, – говорит Пембрук. – В стране спокойно, мятежей нет, никто не подвергает сомнению ваше королевское достоинство.
– Это все пустое излишество, – подхватывает Солсбери. – Только пыль в глаза пускать. Деньги на ветер.
– Мы, конечно, вашей воле не перечим, ваше величество, но все это напоминает старый анекдот, который уже сто раз рассказывали и который невыносимо скучно слушать, – продолжает Пембрук.
У Солсбери находится еще один весомый аргумент:
– Когда все идет привычным, давно установленным порядком, то народ спокоен. Но если вдруг ни с того ни с сего этот порядок изменить, возникает масса ненужных вопросов: «А что это вдруг? А что случилось? А с чего бы это? Может, грядут существенные перемены, а мы чего-то не знаем?»
Что ж, политология и социальная психология – науки древние, и не надо думать, что если их начали преподавать в вузах только в прошлом веке, то соответствующие отрасли знания лишь в прошлом веке и родились. В Средние века люди не глупее нас были. И ситуации с «повторной коронацией» – придумка не сегодняшнего дня.
Пембрук, в свою очередь, коротко и емко высказывается на тему «лучшее – враг хорошего»:
– Когда умелый ремесленник пытается создать шедевр, у него все равно ничего не получается, потому что превзойти самого себя невозможно, выше головы не прыгнешь, а тот талант, который есть, губится этой тщетной попыткой. Небольшую прореху не всякий увидит, а если наложить на нее заплату – она сразу всем бросится в глаза и привлечет внимание.
– Вот почему мы считали ненужным проводить повторную коронацию, – заканчивает объяснение граф Солсбери. – Но вы не последовали нашему совету, ваше величество. Что ж, так тому и быть, ваше слово – закон, наше дело – подчиняться.
Иоанн не снисходит до аргументированного ответа.
– Я уже ранее говорил вам, почему мне нужна эта коронация. Но есть и другие причины, намного более веские, я о них потом скажу. Скажите-ка, какие улучшения в жизни страны видятся вам первоочередными и необходимыми? Я готов вас выслушать и исполнить все, что вы посоветуете.
Слово берет Пембрук:
– Тогда я возьму на себя смелость высказать от имени присутствующих наше общее желание: нужно немедленно освободить принца Артура из тюрьмы. Это необходимо для нашей общей пользы. Люди ропщут, они не понимают, зачем держать в заключении принца, если ваша власть совершенно законна и не подлежит никакому сомнению? Если вы правите страной легитимно, то почему ребенок находится в тюрьме вместо того, чтобы учиться и предаваться радостям детства? Чтобы враги престола не могли воспользоваться волнением и страхами народа, мы очень просим вас дать принцу свободу. Нам не нужно ничего лично для нас, а свобода Артура послужит всеобщему благу и вашему благу, государь.
С точки зрения политики – все идеально верно, а вот с точки зрения аргументов – не так чтобы очень. Артур – ребенок? Ему в момент пленения 15 лет, он возглавлял войска. И всему, чему надо, его давно уже обучили, образование закончено, ибо начиналось года в три и велось очень интенсивно (так было принято в дворянских и тем более в королевских семьях). Какие могут быть «потребные детству развлечения» в таком возрасте? Детство давно позади, в 15 лет иные короли уже на троне восседали. Кстати вспомним, что до Жан-Жака Руссо даже понятия такого не было: детство как золотой период беззаботной и легкой жизни. Были некие дети, маленькие и несознательные, которых нужно было как можно быстрее всему обучить и сделать взрослыми и самостоятельными, чтобы помогали, а не требовали внимания и заботы.
Но короля Иоанна пассажи про сочувствие к маленькому ребенку нимало не смущают, и он благосклонно говорит:
– Вы правы, я так и сделаю. Поручаю вам воспитание принца.
Ага, полководца, герцога Бретонского и графа Ричмонда еще и воспитывать надо, оказывается.
Входит Хьюберт.
– Что скажешь, Хьюберт? – спрашивает его король.
Авторской ремарки больше никакой нет, но, судя по происходящему на сцене, Хьюберт подходит к королю и что-то потихоньку ему докладывает, а Пембрук и Солсбери, наблюдая эту картину, обмениваются мнениями.
– Это тот самый тип, которому поручили убить принца, – тихонько говорит Пембрук. – Он получил письменный приказ и показывал его одному моему другу, а друг мне пересказал. Вид у него мрачный, угрюмый, небось уже выполнил заказ и пришел отчитаться.
И снова «письменный приказ об убийстве». Да что ж такое-то! Всего лишь в предыдущей сцене этот самый приказ был о том, чтобы выжечь глаза.
– А король то бледнеет, то краснеет. Похоже, у него в душе как будто зреет нарыв, – замечает Солсбери, поглядывая на Иоанна.
– Как созреет – так брызнет гноем во все стороны, а в результате пацан погибнет, – качает головой Пембрук.
