Горький квест. Том 2

Про Наталью у Горького написано было совсем немного, и Дуня сожалела об этом, стараясь помедленнее читать скупые строчки и пытаясь угадать, что скрыто за ними, что недосказано, но неожиданно, дойдя до четвертой главы, увлеклась описанием внутреннего мира Якова Артамонова. Сам по себе Яков, конечно, человек препротивный, но все, что с ним происходило, все, о чем он думал, заставляло снова и снова возвращаться к мыслям о том, что такое душевная сила, откуда она берется и до какой степени человек может позволять себе быть слабым и неумным. Или вообще ни до какой? Разрешается быть только сильным и умным? А если этой силы и ума нет, то не имеешь права считаться человеком?

Дуня хотела было рассказать о своих впечатлениях о Якове на первой части обсуждения, но испугалась, когда об этом же персонаже заговорил Сергей и психолог Вилен задал ему вопрос: почему его заинтересовал именно Яков. Сергей не ответил, но Дуня подумала, что если тоже заговорит об этом, то Вилен непременно задаст ей тот же самый вопрос. И ей придется солгать, сказать, что ответа она не знает, как и Сергей. Но ведь Сергей мог действительно не знать, а она-то, Евдокия, отлично знает! И что получится? Сказав правду, она непременно нарвется на вопрос: почему вас интересуют именно эти проблемы? Не рассказывать же всем этим чужим людям о том, что она натворила и как теперь судорожно пытается выпутаться из тягостных и ненужных отношений, в которые она вляпалась по глупости и неосмотрительности, увлекшись и потеряв голову… Значит, снова придется солгать. А ей так не хочется врать и притворяться, у нее просто нет больше сил на ношение маски, она полностью истощена. Только рядом с Ромкой она может позволить себе быть самой собой и отдохнуть. Почему Булгаков написал в «Мастере и Маргарите», что говорить правду легко и приятно? Это неточная формулировка. Сказать правду действительно легко с точки зрения энергетических затрат, а ложь требует куда больше энергии, поэтому лжецы быстрее устают. Но и правда, и ложь имеют свои последствия. И последствия от «легко и приятно» сказанной правды зачастую бывают такими ужасными… А ложь, напротив, существует именно для того, чтобы минимизировать невыносимость последствий.

Поэтому Дуня приняла решение молчать, если можно не говорить. Во время обсуждения высказалась предметно только о Наталье: тема показалась ей безопасной. В самых общих чертах упомянула о проблемах силы и слабости, смелости и трусости, ничего не конкретизируя и стараясь быть немногословной. С облегчением вздохнула, когда ей не задали дополнительных вопросов и передали слово следующему участнику, смешному мальчишке в старомодной оправе на носу. Во время перерыва не пошла в столовую вместе со всеми, чтобы избежать разговоров и попыток сближения, решила выпить чаю с карамельками на кухне квартиры в обществе своего куратора, актрисы Ирины, которая на обсуждении не присутствовала и с удовольствием смотрела по «телевизору» какой-то старый спектакль.

– Что смотрите? – вяло спросила Дуня.

– «Любовь Яровую» Тренева.

– Интересно?

– Дунечка, я же не сюжет воспринимаю, а актерскую и режиссерскую работу. Для меня нет интересных и неинтересных пьес, для меня есть только интересные и неинтересные роли. Я эту роль никогда не играла, эту пьесу уже никто не ставил, когда я начала учиться в театральном, вот я смотрю и примеряю на себя… Ты какая-то измученная, душа моя. Устала? Сильно вас там экзаменовали?

– Нормально. Умеренно, – коротко ответила Дуня. – Отпустили на полчаса на перерыв, вот зашла чайку попить. Компанию мне не составите?

Ирина подошла к видеоплееру, нажала кнопку «пауза».

– Не положено, конечно, – заметила она, – на настоящей телевизионной трансляции кнопку не нажмешь, да уж ладно. Лена придет?

Дуня пожала плечами:

– Не знаю. Вроде бы она в столовую пошла вместе со всеми. Ирина, а вы сильно устаете, когда работаете?

– Актеры всегда сильно устают, – с улыбкой ответила куратор, запахивая длинный халат и туже затягивая пояс. – Это очень тяжелый хлеб, хотя со стороны может показаться, что все шоколадно: надел красивое платье, вышел на сцену, все на тебя смотрят, аплодируют – шик и блеск! Многие актеры выпивают, и довольно сильно, как думаешь – почему? Некоторые, конечно, от дури и баловства, но только некоторые, а остальные – по необходимости, иначе с ума сойдешь. Находиться в образе другой личности очень непросто.

Дуня налила чай, разгрызла карамельку «Раковая шейка», задумчиво посмотрела на телефонный аппарат. Сегодня суббота, Ромка, наверное, или работает, или проводит где-нибудь свободное время. Может, к родителям поехал… Утром, до начала обсуждения, она звонила ему на домашний номер, но никто не ответил. Не слышал, потому что накануне поздно вернулся и теперь крепко спал? Или не ночевал дома? Ревнивые мысли Дуню не посещали, она верила своему Ромке и знала, что если он не ночует дома, то только по служебной необходимости.

Взяв чашку, она подошла к телефону, стоящему в прихожей на тумбочке, набрала номер. Ромка ответил почти сразу, снял трубку после второго же гудка.

– Ну как ты там? – обеспокоенно спросил он. – Голос у тебя не радостный какой-то.

– Я в порядке, мой хороший, – Дуня слегка улыбнулась: Ромка всегда действовал на нее успокаивающе. – Просто немножко устала.

– Неужели так тяжело? Может, зря я тебя уговорил…

– Нет-нет, не зря, мне идет на пользу! Ты правильно сделал, что отправил меня сюда. А устаю я от напряжения. Я же понимаю, что Назар Захарович составил мне протекцию, при прочих равных условиях я могла и не пройти собеседование. И все время думаю о том, чтобы не подвести его и чтобы ему не было за меня неловко. А где ты был утром? Я тебе звонила, ты не подошел.

– За едой бегал. Всю неделю ишачил, как проклятый, домой приходил поздно и сам не заметил, как припасы закончились. Проснулся сегодня, полез в холодильник, а там совсем пусто.

– Но как же так, Ромка? – испугалась Дуня. – Я перед отъездом столько всего наготовила, столько всего купила, набила тебе холодильник под завязку и была уверена, что когда вернусь – половину придется выбрасывать, ты столько не съешь… Куда же все подевалось? Я же уехала в среду вечером, а сегодня только суббота…

Роман смущенно хмыкнул.

– Дуняша, ты не ругайся, но мы все съели.

– Мы?

– Ну… Так получилось. Парень из нашего отдела с женой поссорился, горшки побили они крепко, и он попросился после суток отоспаться у меня, домой идти не хотел. Это в четверг было. Я ему дал ключи, вечером вернулся – мы посидели чуток, выпили по рюмашке, поужинали. Он и днем что-то ел, конечно. И остался у меня ночевать, а утром его супружница прискакала, он ей, оказывается, все-таки сообщил, что не погиб на боевом посту, а поехал ко мне в рамках воспитательных мероприятий. Она приехала, я их оставил мириться, а сам на службу погнал. Вернулся – а они все мирятся, правда, уже в горизонтальной позиции. Уж не знаю, что он наплел начальству, чтобы на работу не выходить. Опять поужинали, только уже втроем, и я их отправил. А сам – на бобах.

– Бедный мой голодный Ромчик. – Дуня рассмеялась впервые за все время после отъезда из Москвы. – А я уж подумала было, что ты дома не ночевал.

– Ночевал-ночевал. Жалко, что ты меня не застала. Я сам хотел тебе вчера позвонить, когда один остался, но подумал, что поздно уже, ночь, а вас там трое в квартире, перебужу всех. Антон мне вчера передал, что ты звонила в отдел, я так расстроился, что ты меня не застала! Не представляю, как люди жили без мобильников. Это ж с ума сойдешь, пока человека по городскому телефону отловишь! А вдруг что-то срочное?

– Да, трудно, наверное, было, – согласилась она. – Какой у тебя план на сегодня? Спрашиваю не с целью контроля, а чтобы знать, когда можно позвонить. Или ты сам мне позвони, когда тебе удобно, только я совсем не знаю, как тут все будет складываться. Сейчас перерыв, потом вторая часть, после обеда – третья, а потом что – неизвестно.

– Не переживай, Дуняша, созвонимся как-нибудь, или так, или эдак. Если на службу не выдернут, буду дома сидеть, расслабляться. А завтра буду работать, это уже точно. Постараюсь встретить тебя в понедельник утром, Зарубин пообещал, что если мы завтра хорошо сработаем, то в понедельник можно появиться в конторе после обеда.

– Тогда постарайся сработать хорошо. – Дуня снова улыбнулась. – Я скучаю по тебе.

– И я скучаю, моя хорошая.

Голос у Ромки был теплым и таким родным, что Дуня в который уже раз за последний год удивилась сама себе: как могла она пренебречь этим? Как могла предпочесть Роману кого-то другого? Морок какой-то, ей-богу!

Она залпом допила остывший чай, сунула в рот еще одну карамельку, посмотрела на часы: через десять минут нужно быть на второй части. Ирина, к ее удивлению, ушла переодеваться и появилась уже не в халате, а в юбке и блузке.

– Вы уходите?

– Вместе с тобой. А ты не знала?

– Чего не знала?

– Меня пригласили на вторую часть. Разве вам не сказали, что там будет?

– Нет. – Дуня растерялась. – А что будет?

– Извини, – актриса погладила ее по руке, – раз вас не предупредили, значит, так надо. Поэтому не скажу. Не обижайся.

– Ну что вы, какие обиды могут быть! Я же понимаю.

Они вместе вышли из квартиры и направились на четвертый этаж.

* * *

– А теперь, друзья мои, представьте, что вы – учителя средней школы, – торжественно произнесла Галина Александровна. – То есть каждый из вас – учитель литературы в десятом классе, и ваши ученики – юноши и девушки шестнадцати-семнадцати лет.

Девять молодых людей, сидящих за столом, застыли. На лицах написано полное недоумение и даже недоверие к услышанному. Что это им сказали? Неужели это всерьез?

– Ирина – ваша ученица.

– Одна на всех? – немедленно съехидничал Цветик.

Галина Александровна насмешливо посмотрела на него:

– Уверяю вас, Алексей, вам и ее одной будет много. Ирина в роли ученицы будет задавать своему учителю вопросы по роману Алексея Максимовича Горького «Дело Артамоновых». Роман вы все прочли, так что никаких затруднений с ответом ни у кого из вас быть не должно.

Я внимательно наблюдал за профессором, уверенно произносящим слова о том, что все прочли роман: удержится ли она от хотя бы мимолетного косого взгляда в сторону Цветика, Оксаны или Елены. Удержалась. Вот что значит опыт и мастерство педагога! Поскольку вопросы для Ирины-ученицы готовила именно она, то и вести обсуждение я попросил тоже нашего культуролога.

– Порядок действий таков: я назначаю учителя из числа участников, Ирина задает свой вопрос, учитель должен ответить. Если ответить не может – мы будем принимать ответы других участников, но до тех пор, пока назначенный учителем человек не признает свое поражение, все должны молчать. Никаких выкриков с места, никакого базара быть не должно. Относитесь с пониманием к тому, что наш руководитель, мистер Уайли, не сможет расслышать и понять слова, если вы начнете говорить все разом. Когда разберемся с первым вопросом, я назначу учителем следующего участника, и Ирина задаст следующий вопрос. Всё понятно?

На самом деле вопросов было только два, и я попросил Галину Александровну назначить на первый вопрос учителем Елену, а на второй – Оксану. В обсуждении примут участие все, так что у меня будет возможность оценить менталитет и потенциал каждого, но коль уж мы с Назаром решили, что Елена и Оксана нам вряд ли подходят, мне хотелось убедиться в справедливости наших оценок. А заодно и щелкнуть самоуверенных девиц по носу, предоставив им возможность публично расписаться в собственной недобросовестности. На всякий случай был заготовлен и третий вопрос, для хитрого Цветика.

Тут же взметнулась рука: вопрос появился у Артема.

– Вы сказали, что ответы других участников будут приниматься только после того, как учитель признает свое поражение. Значит ли это, что если учитель ответит на вопрос правильно, то мнения других уже не важны и их не будут слушать?

– Нет, не значит. Мы выслушаем мнения всех. Но первым должен полностью высказаться тот, кто назначен учителем. Еще вопросы?

Галина Александровна медленно обвела взглядом молодежь. Снова поднялась рука.

– Слушаю вас, Марина.

– А какие будут вопросы? На знание текста?

Профессор усмехнулась.

– На знание жизни. Если всем порядок работы понятен – приступаем. Первый учитель – Елена. Встаньте, пожалуйста.

Менеджер по продажам послушно поднялась. Одновременно с ней встала и Ирина, одернула блузку и посмотрела на Елену с выражением испуганной преданности. Ну точь-в-точь школьница, свято уверенная в непогрешимости и правоте своего учителя. На столе перед ней книга, точно такая же, какую раздавали участникам для прочтения, из книги торчат закладки.

– Елена Олеговна, а что такое «птичий грех»? – спрашивает Ирина голосом, исполненным невинной любознательности.

Елена, ни секунды не задумываясь, начинает отвечать уверенно и напористо:

– «Птичий» – значит маленький, несущественный, вполне простительный.

– Значит, это такой маленький грех, который можно простить старым людям? А молодым нельзя? – продолжает «ученица».

– Да, совершенно верно.

Ни колебаний, ни сомнений. Забавно!

– А что можно прощать старым людям такого, чего нельзя простить молодым?

– Например, забывчивость, рассеянность, неаккуратность, – тоном всезнающего наставника произносит Елена.

Для меня, как, впрочем, и для Галины Александровны, уже очевидно, что эта девушка даже первую главу не дочитала с должным усердием. Вероятно, ее настолько пленила фигура Ильи Артамонова-старшего, что все эпизоды, где его нет, были пропущены. По лицам Сергея, Натальи и Артема было заметно, что они прекрасно поняли, о чем идет речь: ребята с трудом сдерживали смех. Все прочие, судя по всему, данный момент упустили.

– А со снохой баловаться? – продолжает спрашивать Ирина, хлопая большими красивыми глазами. – Баловаться означает играть во что-то. Если они просто играют, то почему Горький назвал это грехом? Они что, в карты на деньги играют?

Брови Елены недовольно сдвигаются. Полное непонимание. Учитель молчит. Потом, что-то обдумав, задает строгий вопрос:

– Как тебе не стыдно, Ира! Как такое вообще могло тебе в голову прийти!

Елена улыбается торжествующе, весьма довольная собой: ну как же, вошла в роль, назвала Ирину «Ирой» и на «ты», нашла слова, соответствующие, по ее мнению, типичному поведению школьного учителя.

– Но там же написано!

– Где написано?

– В книге.

Ирина взяла книгу со стола, открыла заложенную страницу.

– Вот, на странице тридцать один, где Петр и Наталья обсуждают своих родителей. «Они, старики, – просты; для них это «птичий грех» – со снохой баловаться». Вы же сами задавали нам этот роман прочитать. Почему мне должно быть стыдно? Вот я и спрашиваю, что такое «птичий грех», и что такое «баловаться со снохой», и почему это для Натальи лучше.

– Лучше? – переспрашивает Елена. – Что лучше?

– Не знаю, я думала – вы объясните. Тут написано: «Это и лучше: к тебе не полезет».

Руки у Елены затряслись, она как-то мгновенно утратила всю свою уверенность. Глаза ее перебегают с Галины Александровны на меня, с меня – на Ирину, потом снова на Галину Александровну.

– Я не понимаю, что здесь происходит, – наконец произносит она, и в голосе ее проступают визгливые нотки.

– Здесь происходит моделирование ситуации, или ролевая игра, называйте, как вам удобнее, – невозмутимо говорит наша дама-профессор. – Урок литературы в десятом классе в средней школе образца тысяча девятьсот семьдесят второго года. Разумеется, современные школьники гораздо более продвинуты и наверняка в курсе, что означает термин «снохачество», они вообще отличаются от своих ровесников сорокалетней давности сексуальной просвещенностью. Впрочем, судя по вашей реакции, ваше поколение тоже не знает такого слова, хотя суть его вас вряд ли шокирует. В семьдесят втором году подавляющее большинство старшеклассников не знало ни слова, ни того, что такая практика существовала и до революции, и после нее. И мы предлагаем вам ответить на вопрос ученицы, заданный при всем классе, на уроке. Вы должны ответить правду, но так, чтобы не подставить ни себя, ни девочку. Прошу вас, отвечайте.

– А в чем я могу себя подставить? – удивляется Елена. – Я не поняла.

– Сейчас увидите. Для начала ответьте ученице, а потом мы разберем последствия вашего ответа.

Елена хватает свой экземпляр романа, открывает на 31-й странице, пробегает глазами по строчкам и заливается краской.

– И что я должна ответить? – Ее голос дрожит.

– Что сочтете нужным. Вы – учитель, перед вами стоит ученик, вокруг еще три десятка школьников, и все вас слушают. Вам решать, что делать.

– А нельзя ничего не делать?

– Нельзя. Заданный на уроке вопрос требует ответа.

– Ну… – Елена переминается с ноги на ногу. – Я тогда скажу ей, чтобы подошла ко мне после урока, я объясню.

– Хорошо. – Галина Александровна кивает. – Это плохой вариант, но имеет право на существование. Урок окончен, девочка подходит к вам. Что происходит дальше?

– Я ей все объясняю.

– Так объясняйте. Мы слушаем.

Елена снова молчит.

– Я… Не готова так сразу… Но я найду какие-то слова, чтобы…

– Чтобы – что?

– Чтобы она все поняла.

– Допустим, – снова кивает профессор. – Знаете, что будет происходить на следующий день?

– Нет, а что будет происходить?

– На следующий день вас вызовет к себе директор школы, будет долго и громко ругать, а потом объявит выговор с занесением в личное дело. Или вынесет вопрос о вашем поведении на партсобрание. Или вообще уволит с волчьим билетом.

– Но за что?! Что я такого сделала?

– Вы допустили нештатную ситуацию. Вы плохо знали предмет, который преподавали, вы не ознакомились тщательнейшим образом с произведением, которое рекомендовали ученикам для изучения, вы не заметили сложных и скользких мест в тексте и не подготовились к ответам на возможные вопросы, вы даже не предвидели возможности таких вопросов. Любые темы, так или иначе соприкасающиеся с сексуальностью, категорически запрещены для обсуждения в советской школе. И если так случится, что вопрос все-таки выплывает, учитель обязан сделать все, чтобы ученики получили ответ и при этом у них не возникало бы ощущения, что речь идет о чем-то запретном или неприличном. Это высочайшее искусство школьной педагогики, и владеют этим искусством очень немногие. Если педагог ответит неграмотно, неумело, неосторожно, директору тут же донесут, что учитель литературы растлевает несовершеннолетних своими разговорами.

– Но как же… – Елена совершенно растеряна. – Ведь я ничего такого не сказала при всем классе, я велела ученице подойти ко мне после урока. Никто не слышал моих объяснений, кроме нее самой.

– Во-первых, дорогая Елена Олеговна, эта самая ученица придет домой и перескажет маме с папой то, о чем вы с ней беседовали. Думаю, что они очень сильно возмутятся, пойдут к директору или позвонят и потребуют принять к вам меры. Во-вторых, среди тридцати учеников данного класса наверняка найдется тот, кто расскажет либо родителям, либо еще кому-то из учителей, что ученица Ирочка задала вот такой смешной вопрос. Или, как вариант, ученик спросит у родителей, что такое «птичий грех», а то Ирочка спросила у учителя на уроке, а учитель не ответил, велел ей подойти на переменке, а интересно же! Уверяю вас, даже в те времена информация проходила достаточно быстро. Если записанный на уроке ролик оказался бы в телефоне директора уже через пять секунд, то сорок лет назад на это потребовались бы максимум сутки. Максимум! А возможно, все стало бы известно уже в течение часа. Подумайте, Елена Олеговна, может быть, вы предложите нам другой вариант вашей тактики на уроке? Такой, чтобы не рисковать своим профессиональным благополучием.

Лицо Елены просветлело.

– Когда она задаст вопрос, я поверну все так, как будто она сама… Ну, типа, сама дура. Тогда ни у кого не возникнет ощущения, что Ира спросила о чем-то неприличном, о чем нельзя говорить вслух на уроке.

– Сформулируйте, пожалуйста, в виде прямой речи, – потребовала Галина Александровна.

Эта часть получилась у Елены намного лучше, девушка снова обрела напористость и говорила довольно убедительно, если не вслушиваться в слова, а ориентироваться только на интонации. Интонации недвусмысленно свидетельствовали о том, что учитель крайне разгневан тупостью и нерадивостью своей ученицы, которая подавала такие надежды и которую всегда ставили в пример всему классу, а она оказалась невнимательной, плохо прочитала роман, сделала из него неверные выводы и вообще ничего не поняла, обращая внимание на незначительные мелочи и не видя глобального замысла автора – классика советской литературы.

– И еще я бы сказала, что Ире рано интересоваться такими вопросами, пусть лучше думает об учебе, – закончила свое пламенное выступление менеджер по продажам.

– И что произойдет на следующий день? – поинтересовалась Галина Александровна.

– Ничего…

– Ошибаетесь, товарищ учитель. На следующий день вашу ученицу Ирочку вызовет к себе директор.

– Но за что?! – снова воскликнула Елена. – Ее-то за что?

– За то, что интересуется вопросами, которыми ей интересоваться рано. Она комсомолка, значит, должна быть морально безупречна и не имеет права в свои шестнадцать лет думать о сексе и уж тем более говорить о нем на уроке литературы. Причем не какой-нибудь там зарубежной литературы, созданной на загнивающем Западе, а литературы великой и советской. Персональное дело комсомолки Ирочки будет вынесено на повестку дня ближайшего комсомольского собрания, ее будут «разбирать», всячески стыдить и унижать, после чего, вполне возможно, проголосуют об исключении ее из комсомола. Вы, Елена Олеговна, понимаете, что означает исключение школьника из рядов комсомольской организации?

– Нет…

Профессор сделала паузу, обводя глазами молодых участников.

– А кто-нибудь из вас это представляет? Вы вообще в курсе, кто такие комсомольцы и что такое «комсомольское собрание»?

Молчание было ей ответом. Потом послышался неуверенный тихий голосок Натальи:

– У Галича песня была… Про это?

Галина Александровна посмотрела на Назара, тот согласно кивнул.

– «Ой, да что ж тут говорить, что ж тут спрашивать…» – да, приблизительно про это, только там партсобрание, на котором разбирают моральный облик мужа, изменившего жене, но сути не меняет. Можно считать, что одно и то же, по форме и по содержанию все одинаково было.

– Спасибо, Назар Захарович. – Профессор плавно и величественно повернула голову и снова уставилась на молодежь. – Выходит, никто, кроме Натальи, даже приблизительно не представляет себе, о чем идет речь? Тогда кратко объясню. Ирина, вы можете сесть, а вы, Елена Олеговна, постойте пока, мы с вами еще не закончили. Членство в комсомольской организации является обязательным для поступления в высшее учебное заведение, по крайней мере, в столице страны. Если ты не комсомолец и никогда им не был, у тебя есть шанс поступить в институт, если ты гений или у тебя родители на очень высоких должностях. На самых высоких, – выразительно подчеркнула она. – Но если ты был комсомольцем и тебя исключили, проще говоря – выгнали за неподобающее советскому комсомольцу поведение, то ты не поступишь никогда и никуда. Вот теперь, дорогая Елена Олеговна, подумайте как следует, какая судьба ждет вашу ученицу Ирочку, если вы поступите так, как собирались. Вы сломаете жизнь девочке, и только лишь потому, что оказались не готовы к ее вопросу. Может быть, вы найдете какой-то другой выход из ситуации, более приемлемый?

Елена снова подумала и удрученно призналась:

– Тогда я не знаю… Не знаю, что делать.

– Прекрасно. – Галина Александровна хлопнула в ладоши. – Учитель признал свое поражение, теперь мы выслушаем соображения других участников о том, как выйти из предложенной ситуации с наименьшими потерями. Кто хочет высказаться?

Несколько человек попытались заговорить одновременно, и профессор недовольно поморщилась, подняв руку в запрещающем жесте.

– Я предупреждала: никакого базара. По очереди. Поднимайте руки.

Марина оказалась первой, кто взмахнул ладонью.

– Если бы я оказалась на месте учителя, я бы постаралась перевести разговор вообще на другое, – торопливо заговорила она, словно опасаясь, что ее перебьют и не дадут изложить мысль. – Сказала бы, что роман написан очень давно и события в нем – столетней давности, в те времена люди жили совсем по-другому, у них были другие обычаи и порядки, которые нам уже непонятны, и словами они пользовались такими, каких мы никогда не слышали. Ну, то есть я бы сказала, что «птичий грех» – устаревшее выражение, и никто сегодня уже не знает в точности, что оно обозначает, но в романе в принципе много такого, и тут же привела бы пример со свадьбой, всякими гуляньями, песенками и частушками. Или про ярмарку – тоже там много такого, чего в наше время уже нет и объяснить, почему оно было так, а не по-другому, уже никто не может.