В гостях у людей

Мастер ветров деловито погладил свою ухоженную бороду:

– А разве они помнят свои прошлые жизни?

– Да они себя не помнят, – заключил кот, окинув меня недовольным взглядом. – Осмелюсь заметить, что этот болван самый настоящий преступник!

Все так и ахнули, уставившись на кота, будто тот заговорил об истине, без которой сдохнуть можно. От такого внезапного обвинения у меня дух перехватило. Стоял как ишак на водопое, хлопая глазами и покорно слушая обиняки.

– Довела меня до греха лень обычная, – лоснясь от важности начал растолковывать кот. – Жил не тужил, с боку на бок переваливался. Солнечные ванны принимать любил, дружбу с мышами водил. В общем, толстел как на дрожжах. Хозяин меня холил и лелеял. А потом взял я и помер.

– Как помер?! – Завопили все хором. Баклажан выждал минуту, затем пристально посмотрел в мою сторону и все разом, повернув головы, вытаращились на меня.

– Я всего лишь хотел перейти дорогу, – смотря мне прямо в глаза, продолжил кот. – Перейти, как это делают самые обычные прямоходящие люди. Я остановился на краю тротуара и терпеливо посмотрел налево, затем направо – убедившись, что нет машины, уверенно скользнул вперёд.

Его голос дрогнул:

– Из-за угла, как подобает серийному убийце, внезапно выскочила машина. Эта механическая громадина породила мертвенное оцепенение. Передо мной пролетела череда незаконченных дел. Душу мою волновала судьба соседской кошечки с четырьмя похожими на меня шерстяными комочками. И вдруг в эту же секунду сердце моё прожгло. Я явственно осознал, что дальше будет, но без меня и нельзя изменить случившуюся смерть. Недолю́бленными оставляю.

Под воздействием янтарных глаз Баклажана, я вдруг вспомнил тот гадский вечер…

– Дальнейший поворот событий оглушил рёв мотора, – осуждающим тоном продолжил кот. – Место преступления оказалось неочевидным. В зеркале заднего вида ты увидел раздавленное животное и больше ничего!

Не от тяжести совершенного деяния лицо моё сморщилось как ссохшийся урюк. Не от стыда, не от приступа внезапно проснувшейся совести склонил я голову и ссутулился как старый горбун. Нет, не от боли, что увидел я в янтарных глазах кота, скрутило до тошноты мою душу, а от вопроса, что прорезал воздух и, вонзившись в кожу, пустил горячую кровь.

– Скажи мне, Мэ́дарт – обведя всех взглядом, обратился ко мне Баклажан, – насколько может быть человечным человек, который мог затормозить, который мог хотя бы остановиться?! А что если бы под колёса попало по образу и подобию похожее на преступника существо?!

Делец усмехнулся и достал из-под прилавка тарелку с печёными каштанами. Все разом преобразились и, не церемонясь, накинулись на пышущие жаром лакомства.

– Вам лишь бы пожрать! – Баклажан облизнул лапу и потянулся за каштаном. – Что ты скажешь в своё оправдание? – Смакуя лакомый кусочек, пытался достучаться до меня кот. – Что ты скажешь в оправдание всех своих сладостных утех и измен? – Он обжигающим янтарём смотрел на меня, он произносил слова так, будто выжигал ими воздух.

Я начал задыхаться. Я задышал часто и стал давиться собственными вдохами.

– Ты даже не объяснился! Ты не осмелился посмотреть ей в глаза! – Жёстко бросив в меня словами, добавил делец.

Я вздрогнул.

– Ты забыл причину её одиночества в темноте перед закрытой дверью! – Договорив, он расхохотался как умалишённый.

Молча, я посмотрел на полароидную цветную фотографию, потом на книгу в своих руках и вспомнил улицу Сквозняков. В памяти мелькнуло неясное видение как, поздно опомнившись, осознал, что потерял её навсегда. Как выбежал в ночь, как долго до хрипоты кричал её имя. Как безнадёжно искал. Как стоял один на один посреди холодной улицы…

– Нам пора, – строго сказал Малахий.

Не поднимая глаз, я поплёлся за ним, смотря себе под ноги. В моих ушах гремел смех дельца, что-то ныло во мне и корчилось. Будто наизнанку вывернули душу. Вывернули, выкрутили и рассыпали под ногами как мусор.

***

– Ну, что, так и будешь сидеть, нюни распускать? – Малахий поставил между нами деревянные кружки. От запаха сомнительного пойла я перестал заниматься душевными раскопками и поднял голову, затем взгляд и уставился на его шикарную копну волос.

– Цвет естественный, – довольствуясь своей шевелюрой, сказал он. – И чуть склонившись над столом, словно собираясь выдать глубокую тайну, добавил: – Видишь вон ту стойку с различными склянками?

Я беглым взглядом посмотрел по сторонам и обнаружил, что мы находимся в забытом богом месте. Судя по всему бога здесь никогда и не было, как впрочем, и благих намерений. Проще говоря, бог не слышал об этой таверне, которая носила вполне характерное для неё название – «taverna veselogo dyavola». Написано было латиницей, причём коряво и криво, будто кто-то учился писать, взяв в свои руки лезвие ножа. Этот кто-то (надо отдать ему должное) очень даже постарался выцарапать эту надпись на трухлявой широкой доске, прибитой над барной стойкой. На неё-то и смотрел Малахий своими малахитовыми глазами.

– Ты же говорил, что в здешних местах лучше не задерживаться и тем более не вкушать местных яств. – Недовольно пробухтел я, пытаясь понять, на что похож запах пойла.

Малахий улыбнулся и с явным наслаждением потянулся к своей кружке. Сделав пару жадных глотков, он высокопарно произнёс:

– Лови момент! – Его глаза заблестели. – Другой такой с таким душистым элем нет, и никогда не будет!

Я нахмурился.

– С каких это пор ты стал ханжой?

Я не ответил и отодвинул от себя кружку. Малахий усмехнулся и откинулся на спинку стула.

– Это конечно не фиговый плод, – искушая самого себя, сладко запел он, искоса посматривая на барную стойку, – но обзавестись такой бутылочкой было бы неплохо. К тому же в них не яд, а нечто похуже. Испив хоть раз той дряни, ты на веки вечные станешь рабом. – Он ехидно улыбнулся. – Счастливым рабом! – С каждым произнесённым словом в его глазах разгорался весёлый огонь. – Ты только подумай! Подумай и представь, какая возможность может попасть в твои руки!

Желание! Страсть! Иллюзия счастья – вот что движет людьми! Вот что не даёт им покоя! Дай человеку то, что заслуживает и он проклянет тебя, обругает на чем свет стоит. Дай ему то, что хочет и тогда станет твоим рабом, потому что придёт и попросит. Попросит ещё! Будет умолять, ползать в ногах как червяк и лобызать твои пятки! Человек безумен! И готов убить, и убьёт ради вожделённого предмета, тела, слепой веры и нелепой мечты!

Договорив, он расхохотался как умалишенный Собственная речь и какая-то тёмная, не выраженная, шальная мысль раззадорила его, раздразнила. Он, возбуждённо сверкая глазами, посматривал по сторонам, ожидая оваций либо публику.

– Не вздумай из них пить, – вдруг резко изменившись в лице, отрезал Малахий. – Его голос понизился до шёпота. – Особенно вон из той тёмно-синей бутылки с тонким горлышком.

Я заострил взгляд на склянках, пытаясь найти тот самый вожделённый плод.

– Как думаешь, – Малахий перегнулся через стол, – её сложно выкрасть?

Не дожидаясь ответа, он залпом выпил вторую кружку и занюхал своим рукавом. Я даже удивиться не успел. Хотел право немного возмутиться, что за бес в него вселился, но осёкся, ибо быть рабом бутылки мне не в первой, разница только в том, что то был алкоголь, а здесь чертовщина какая-то!

Пока я рассуждал сам с собой, этот падший ангел даром времени не терял. Пропади он пропадом со своей удивительной способностью действовать на нервы. Засучив рукава, Малахий с явным радением щёлкал пальцами, будто колол орехи.

Мой взгляд упал на юного бармена с белыми, как снег волосами, который победоносно подошёл к стойке и загородил собой проклятые склянки. В руках его была пробирка с красной жидкостью. Чиркнув над ней спичкой, он выдавил эфирное масло разрезанной на кусочки цедры – фейерверк был обеспечен!

– Изящно подал напиток, – прошептал Малахий.

Таверна оживилась. Оказывается, за соседними столиками находились люди, и я вздрогнул, увидев их. Бежать, мелькнула мысль, надо бежать, причем сломя голову и не оборачиваясь. Я поднялся из-за стола и направился, как мне показалось к выходу, но не тут-то было. Дорогу мне перегородила тень, самая настоящая чёрная тень! Она так навязчиво походила на мой силуэт, но с ней было что-то не так. Она другая! Она искажалась и вытягивалась. Она тянулась в костлявого и тонкого другого меня! Свет играл, а я убегал. Тень за мной! Я сталкивался с другими, отшатывался и наконец-то, споткнувшись и шарахнувшись лбом об дверь, выкатился из этого треклятого места.

Обнаружив себя лежащим на крыльце, я увидел ноги Малахия. Он, как ни в чем не бывало, топтался рядом. Подлец, подумал я, поднимаясь и почему-то несказанно радуясь, что книга жизни по-прежнему со мной.

– Что за чертовщина?!

– Ничего особенного, – рассматривая свою пятерню, – спокойно ответил Малахий. – Всего лишь тени.

Я посмотрел себе под ноги, меня насторожили наши тени, но сейчас в эту минуту они были обычные вполне себе привычные и даже симпатичные.

Малахий улыбнулся, понимая, о чём думаю.

– Всего лишь то, чем когда-то являлся человек, – задумавшись, промямлил он. – Тень не что иное как порождение света. И чем ближе источник света, тем больше по размеру тень. – Он внимательно посмотрел на меня. – Тень не придаст, не обманет, а только рядом в ногах, под ногами и, шагая, нечаянно наступая, стоя в тени других тел, всё равно, что пройтись по бульвару, выстланному из живых, но немых существ.

От его слов я чуть ли не подпрыгнул на месте, ибо только что пережитый ужас ввёл меня в экзистенциальный шок.

– Да чёрт тебя дери! – Заорал я. – Ведь там были люди, – я запнулся. – Почти люди. Вернее то, что от них осталось!

Я испугался собственных слов. Малахий утвердительно покачал головой.

– Да, да. За всё приходится платить, и люди продают и продаются, – он покосился на мою книгу. – Взамен они получают всё, что хочется их ненасытному уму. Поверь, причин предостаточно, чтобы испить той дряни. Главное вовремя остановиться, но людям с их жалкими душонками всегда чего-то не хватает. Один алчет, другой пресыщается, третий, окончательно уподобившись тени, продаёт себя ради последнего в его жизни глотка! – Лицо Малахия исказила гримаса отвращения. Он вознес надо мной руки как в фильмах ужаса:

– Стр-а-а-ш-ш-но?

Я отмахнулся и двинулся вперёд подальше от этой таверны.

– Зачем тебе бутылка да ещё тёмно-синяя с тонким горлышком?

– Слышал в местных байках о её чудодейственном составе, – отрезал Малахий. – Сплетни здесь плетут как паутину.

– Что же в ней такого особенного?

– Не твоё дело.

– Ладно, – согласился я. – Не особо и хотелось ввязываться в твои дела. А ты и в правду падший?

Малахий остановился и взглянул на меня так, что я почувствовал ядовитый укор в его малахитовых глазах.

– Когда-то я был ангелом хранителем, – договорив, он коснулся моего запястья. Я невольно закрыл глаза и меня поглотил яркий чистый свет, в котором увидел, как выяснилось позже, его воспоминание.

Они сидели на черепичной крыше и считали облака.

– Знаешь, – с долей отчаяния вымолвил один другому, – мой мальчик болен.

– У него есть любящие родители, – вздыхая, отозвался второй очень похожий на Малахия. – Они о нём позаботятся.

– Да, позаботятся, – со вздохом подтвердил первый. – Ему повезло только в этом, а впрочем, всё так, всё так… – он склонил голову и замолчал.

– Мой сирота, – угрюмо признался второй. – Счастье бывает разным.

В заключение своих слов он посмотрел куда-то вдаль и, заметив ребенка играющего в песке, немного успокоился.

– Интересно, кто его полюбит? – Нахмурившись, спросил первый. – Кому нужны брошенные дети? Кому станут нужны сами же родители, если не их родному чаду? Кто будет помнить, и кто принесёт на могилы цветы? Кто расскажет о своих предках своим же детям?

– Расскажут и будут помнить дети повзрослевших детей. – Заострив взгляд на облаках, проговорил второй. – Главное, чтобы было о ком рассказывать.

– В таком случае Человек должен стать примером.

– Примером? – Выпрямив спину, отозвался второй, – на кого детям смотреть как не на взрослых, а те в свою очередь, увы, порой не самые лучшие герои.

– Десятое облако. …Десять уже пролетело мимо нас. Будет дождь. Сегодня сильный ветер.

– Мальчик умрёт.

– Я знаю. Поэтому он сирота?

Второй задумчиво посмотрел себе под ноги.

– Они усыновят его.

– Облака.

– Что?

– Посмотри, облака. Они совсем белые, видимо Боги смеются, пока мы здесь восседаем на крышах.

– На небесах всегда праздник.

– Но сегодня будет дождь.      

– Нам пора.

Они поднялись и, расправив огромные крылья, взмыли в облака. Больше их никто не видел.

– Ого! Круто! – От увиденного зрелища я расщедрился на возгласы. – Что это было?!

Малахий удовлетворённо потёр ладони.

– Моё воспоминание.

– Значит, и я так могу?

– Нет, не можешь. – Огрызнулся он. – У тебя ещё нос не дорос. Не обижайся. – Последнее слово было сдобрено ангельской улыбкой. – Видишь ли, – продолжил разглагольствовать Малахий, – в мире душ всё иначе. Здесь можно передавать друг другу воспоминания, а так же часть энергии, обмениваться мыслями, – он осёкся. – Это не как с дельцами…

– Да куда уж мне, – вспылил я, – с моим-то опытом и тем более я кота задавил!

Малахий раздосадовано смерил меня взглядом.

– Куда крылья дел? – Прямо спросил я. – Мешать стали или пропил?

Мой собеседник изменился в лице – резко осунулся и побледнел. Тем временем как порядочный человек, я почувствовал угрызение совести и даже устыдился своих бестактных вопросов.

– Иногда от жизни хочется чего-то большего, – не сводя с меня глаз начал он, – и тогда я влюбился и полюбил. Мы воплотились на Земле, выбрали подходящие тела и даже родились в один день с разницей в два часа. Мне хотелось быть старше, – Малахий усмехнулся и отвернулся от меня.

Стоя ко мне спиной он тихо спросил:

– Ты когда-нибудь хоть раз кого-то любил?

Я развёл руками:

– Боль от неё стара и вездесуща как пыль. Она определяет мимику, твой взгляд, жизнь. И селится острой иголкой где-то в области сердца. Периодически, как и всякая другая боль напоминает о себе и чаще всего под вечер, когда сгущаются сумерки, когда рядом никто о тебе не хлопочет, не обнимет. Не вообразит себя половиной и тебя половиной. Когда ты наедине с тишиной сам по себе, один. Ничей.

– Выходит, что от твоей любви осталась только боль? – Он медленно повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

– Пустота, – поправил я и, столкнувшись с ним взглядом, невольно отшатнулся.

– У меня был старший брат. – Презренно смотря, сказал он. – Родной. Ключевое слово «был» потому что на днях помер и надо сказать как свинья под забором. Грешил, как дышал. В общем, форум местным чертям такой задал, что в эти края прибыл без приглашения. Короче говоря, никто его здесь не ждал, дабы в конец не совратить чертенят, но душа брата устыдилась и стала неупокоенной.

Он прервался и тяжело вздохнул:

– Знаешь, крылья ангела дорого стоят.

– Нашёл? – С неким подозрением выслушал я его.

Он подмигнул мне и весь засветился как звезда на рождественской ёлке.

– Ты меня бесишь, – вдруг слетело с моего языка, – стоишь тут весь из себя счастливый, аж треснуть хочется. И где он?

– Кто? – Малахий растеряно захлопал ресницами, словно вместе с крыльями ему и память отшибло.

– Брат твой! – Меня почему-то выводила из себя его история.

– Мэдарт, – он досадливо потер подбородок. – Это ты.

У меня челюсть отвисла, а глаза полезли на лоб.

– Сколько себя помню, всегда был таким. На Земле мне дали совсем другое тело, которое ты имел возможность видеть и ненавидеть.

– Теперь понятно, почему так бесишь!

Малахий беспокойно переступил с ноги на ногу:

– Где твой билет?

Я закатил глаза и принялся шарить по карманам.

– Держу пари, что ты пил из тех бутылок и пропил крылья! Ах, бедненький и несчастный братец, как же ты скатился в тартарары?

Малахий сделал вид, что не расслышал. Ни дна ему, ни покрышки! Этот сукин сын всегда умел сдерживать свои эмоции. Что ж умение владеть собой досталось ему вместе с наследством. Меня-то уберегли от такой участи, видите ли, я всё пропью.

– У тебя бездонная яма вместо карманов?! – Взбесился он, будто сорвался с цепи. Я оторопел. Его явно волновала фотография, и он нахально выхватил её, как только она показалась в моих руках. Малахий с осуждением посмотрел на меня. Его малахитовые глаза засверкали как у бога громовержца.

– Почему так, Мэдарт? – Раздраженно спросил он. – Почему ты стал таким?

– Каким?! – Переспросил я. – Неудобным для тебя?

Он замотал головой, мол, я опять всё выворачиваю и переворачиваю с ног на голову.

– Я не просил тебя нянчиться со мной! – Вспылил я. – Я же умер! Умер, чёрт вас всех дери! Почему это всё не закончилось?!

– А ты думал, что будет так просто? – Проговорил он, сквозь зубы. – Ты думал, что после смерти всё – конец бытия? Ошибаешься, брат! Мы с тобой ещё как следует, не поссорились и, кстати, ты мне задолжал!

– Что?! – Я покраснел от злости, замечая, как припрятывает фотографию моей супруги.

– Помнишь день моей свадьбы? – Пятясь назад, спросил он. – В пьяном угаре ты пытался пожелать нам счастья, но, увы и ах, не смог выговорить и пару фраз. Мать всю душу из-за тебя вымотала! Отец верил тебе и доверял, а ты как яд, как чума! Ты отравляешь своим присутствием жизнь, ты разносчик боли и слёз! Какого дьявола ты угнал батин грузовик и разбил его?!

Глаза Малахия сверкали. Ещё минуту и он метнёт в меня молнией.

– Ну, скажи мне, дорогой брат, кто расхлёбывал всё это дерьмо?! Кто возился со штрафами и прочими расходами?!

– Ты нашёл меня, – тихо сказал я, – чтобы забрать свои деньги?

Малахий треснул себя по лбу и покрутил у виска. Между тем я вывернул пустые карманы, – здесь банк или чековые книжки есть? Заметь, – я посмотрел по сторонам, – это мой персональный ад и тебе нет места среди неудачников!

Малахий обнажил свою ослепительную до презрения улыбку.

– Мэдарт, ты непревзойденный эгоист.

Он подошёл ко мне, я насторожился и ловким движением руки взял меня за запястье…

Летний день смешивался с придорожной пылью, оставленной от нашего грузовика. Узкая серпантинная дорога, извиваясь, убегала вдаль, создавая иллюзию бесконечного путешествия. Доехав до очередной заправки и налив полный бак, мы вновь отправились навстречу переменам застоявшейся жизни. Все мои мысли были о случившемся путешествии, о новой должности отца, что и послужила переезду из столицы в глухой пригород. Папа говорил: – это ненадолго всего лишь на пару лет, а мама впрочем, не настаивала на скором возвращении. Единственное, что её беспокоило эта моя учёба, и учёба моего младшего брата, на которую мы умудрялись опаздывать, а по правде говоря, попросту прогуливали.

Новый дом оказался лучше прежнего – огромный хоть в догонялки играй, но лучше в прятки, что мы и делали с братом, утаивая друг от друга всякие занятные безделушки. За нами теперь некому, да и некогда было смотреть. Мама целыми днями занималась какой-то вечно незавершенной уборкой, а папа пропадал допоздна, улаживая неадекватное распространение финансовых дыр. Грех при таком раскладе не прогуливать школу, но кто-то позавидовал и донёс, тем самым согрешив почище нас.

Сначала узнала мама, потом очень быстро разгневался папа, и мне с братом влетело по первое число. В такие моменты наша семья разом просвещалась, но на короткий срок. От переизбытка внезапного озарения, мы с братом превращались в послушных тружеников и тут же, задним ходом, на цыпочках проникали за стены своих комнат, где в тайне продолжали делать умный вид и складывать бумажных журавликов.

Тогда и сейчас я по-прежнему уверяю, что учёба и детство несовместимая вещь. Бывало, сидишь за партой, смотришь, замечтавшись в окно, отчего вся душа щебечет как птичка певчая и вдруг, ни с того ни с сего, учитель физики вызывает твою неугомонную душу к доске. Пристаёт к тебе как медведь к мёду, со своим вторым законом Ньютона, а тут бы ещё про первый вспомнить, но помнить нечего, ибо на меня не действуют силы науки. Отделавшись скомпенсированной двойкой, что уравновешивала учительский пыл, я равномерно удалялся в прямолинейном движении, пытаясь определить распространение оценки до ушей моего отца, которая явно имела ускорение, сконцентрированное в материальной точке моего преподавателя.

Помню, однажды перед сном мы с братом мечтали стать великими путешественниками, которые бы не побоялись плыть за шиворот горизонта, чтобы найти там кладбище забытых снов.

– Знаешь, – сказал он мне, – я бы мог стать космонавтом.

– Как инопланетяне? – Удивившись, переспросил я.

– Отец всё равно отдаст куда надо, а не туда, куда хочется мне.

Брат высунулся в окно и задрал голову. – Как ты думаешь, – спросил он, всматриваясь в звёздное небо, – они видят меня?

– Думаю, что нет, – отозвался я, укладываясь под одеяло. – Ты для них слишком маленький.

– А на Луне кто-нибудь есть? – Не унимался он.

–Конечно, есть, – буркнул я, переворачиваясь на другой бок.

– Тогда почему мы не дружим?

– Наверное, им некогда. Или они слишком заняты своими делами.

– Почему взрослым нужно ходить на работу?

– Чтобы дети могли играть, – почесав затылок, ответил я, – если бы не взрослые, то тогда пришлось бы работать нам.

– Знаешь, мы счастливчики. – Договорив, он посмотрел мне в глаза, – у нас живы родители.

– Да, – вторил я. Мне вспомнилась девочка, у которой нет мамы. – Тогда нам повезло вдвойне.

– Это почему же?

– Они ещё и любят друг друга.

– А разве семьи создаются не любя?

– Не знаю, – пожимая плечами, сознался я. – Взрослым много чего дозволено. Они сильнее и могут пороть ремнём. Ещё я видел, как родители моего одноклассника сильно оттаскали его за уши.

– О, это больно, – добавил брат, прикрывая одно ухо ладошкой.

– Я боюсь этих взрослых. – Брат удивлённо покосился в мою сторону. – Я не хочу, чтобы они так по-взрослому друг на друга обижались. Они очень страшно кричат. Пусть лучше понарошку.

– Понарошку? – Переспросил он. – Это как? Ведь на то они и взрослые, чтобы быть серьёзными.

– Значит, мы тоже станем такими? – Скривив брови, спросил я. – Будем серьёзно наказывать?

Брат пожал плечами и тихо продолжил:

– Мне не доводилось слышать, чтобы отец кричал на мать, но зато я часто вижу, как наш сосед бьёт свою жену на глазах их маленькой дочки. Знаешь, мы с тобой должны стать понарошку взрослыми, – грустно предложил он. – Но по-настоящему счастливыми.

Когда я очнулся, то увидел себя на той же самой деревянной скамейке. Небо, как и тогда, было выцветшего синего цвета. Рядом ни мертвой, ни живой души только огромная площадь вымощенная булыжником.

Почесав затылок, я вдруг подумал о том, что ждал тогда себе удивительной судьбы с её манящими и уводящими за руку приключениями. Позже конечно осознал, что за руку меня никто не возьмет и не поведёт в прекрасное далёко, за исключением взрослой жизни, которая гремя своим сложным составом, пройдется по моим истоптанным башмакам. Тогда я ещё не понимал, я не знал, что люди станут моими лучшими путеводителями.

Читать жизнь до дыр, до запятой, до каждой её точки. Прочитывать и вчитываться, а порой и между строк, построчно зачитывать анатомию человеческих судеб. Разве это не наука? Разве это не талмуд души с её правилами эксплуатации, где жирным росчерком есть выведенная глава «жизненный опыт или подопытные»?

– Выспался? – Вдруг раздался голос Малахия как гром среди ясного неба. Он появился из воздуха и вальяжно плюхнулся на скамейку.

– Где все? – Спросил я.

– Перекур, – зевая, ответил брат и, скрестив руки на груди, закрыл глаза.

– Эй! Ты же не собираешься спать прямо здесь посреди белого дня?!

Малахий зевнул и пристально посмотрел мне в глаза:

– Тебе когда-нибудь снилось одиночество этого мира? Снилась ли тебе пустота? Тотальная пустота без Бога, без человека и смысла в нём? Виделась ли тебе тьма, в которой нет ничего кроме аспидного чёрного цвета, но ты чувствуешь в ней незримое чьё-то присутствие, и это присутствие вводит в остервенелый шок?

– Ты сбрендил что ли?