Сталин-центр

Я замолчал, озадаченный собственным вопросом. Мои собеседники переглянулись и продолжили рассматривать меня.

– Тут дело не только в деньгах, – глядя по очереди то на Григорьева, то на тетечку, задумчиво проговорил я. – Ведь так?!

– Максим Сергеевич, если такие же вопросы придут в голову и остальным, то нам это только на руку, – не опровергая, но и не подтверждая моих догадок, самодовольно заявил Григорьев. – Вам предстоит работа, от которой вы не в силах отказаться. А о причинах, ее требующих, знать не обязательно.

В безупречном своей логичностью и тонким чутьем поведении следователя появилась хорошо заметная мне трещина. Я почувствовал это нутром, хотя и не мог понять причин, равно как и смысла.

– Так не пойдет, – заявил я после недолгого раздумья. – Положим, я взялся за эту работу. Только предположим. Ведь это каким же грандиозным должен быть размах? Чтобы собрать такие деньги, понадобится всколыхнуть всю Россию. Совершенно точно придется привлекать газеты и телевидение, основательно встряхнуть интернет. Кроме того, все, что мы станем говорить, должно будет звучать убедительно, а это уже попахивает какой-то политикой. Мы явно окажемся не на своей территории. – Я вновь замолчал, осмысливая только что сказанное, а потом в упор посмотрел на следователя. – Как долго мне придется жить в ожидании тщательно подстроенного «несчастного случая»? Повторюсь: при том масштабе, который вы планируете, я убежден в его неизбежности. Так какая разница, убьют ли меня мои бывшие клиенты, после того как ты обнародуешь компромат, или придушат в темной подворотне из-за попытки обелить имя давно умершего вождя? При том, что в первом варианте еще возможны кое-какие оговорки… Ну а уж идея умереть за Сталина мне совершенно не нравится.

Как это ни удивительно, но мои слова вернули лицу следователя обычное выражение безмятежности.

– Вижу, вы всерьез опасаетесь за свою жизнь. – Я утвердительно кивнул. – Естественно, предлагаемая нами работа не так безопасна, как, скажем, шахматный турнир среди школьников, но вы определенно переоцениваете риски. Скажем так, у нас в распоряжении имеются все необходимые средства, чтобы гарантировать безопасность. А когда все закончится, обязательно найдется способ устроить вам безбедную жизнь в любом месте, каком только пожелаете. Поверьте мне, Максим Сергеевич.

После этих слов я уяснил для себя еще один важный факт: они во мне нуждаются. Совершенно непонятно почему, но очень сильно. Ну что ж… Чего-чего, а заинтересованности выказывать я не собирался.

– Я не пытаюсь уличить вас во лжи, но фактов, которые могли бы подтвердить прозвучавшие гарантии, у меня явно не имеется.

– Это какие такие факты тебе нужны?! – внезапно возмущенно подала голос молчавшая до сих пор тетечка. – Да бандиты твои даже пикнуть не дадут перед тем, как закопают, что бы ты там ни думал! А с нами ты будешь на виду, и по темным подворотням мы тебе гулять не дадим. Ломаться он вздумал!

Ее простодушные слова, несмотря на сумбурность, были логичны и вполне убедительны. Действительно, зачем тешить себя пустыми надеждами: мир, к которому я до недавнего времени принадлежал, перемелет меня и выплюнет, даже не заметив. В противовес этому работа – пусть даже и ради туманной перспективы, но на людей, которые в тебе откровенно нуждаются, – может оказаться единственно возможным выбором. Знать бы еще, почему они так настойчиво хотят воспользоваться именно моими услугами…

– Маргарита Васильевна права, – кротко вставил Григорьев, заметив и правильно истолковав мою задумчивость. – В одной связке у нас больше шансов добиться успеха. И, если честно, мне ужасно не хочется пускать в оборот те документы.

Я колебался. И причиной тому было отнюдь не только желание выбрать путь, наиболее безопасный для собственной шкуры. Что-то еще, неопределенное, глубоко спрятанное где-то внутри, зашевелилось и внесло неразбериху в логичный по обыкновению ход моих мыслей. Я сидел и молчал, силясь докопаться до причин этого, как вдруг будто бы со стороны услышал свой собственный голос.

– Ладно! Черт с вами, – словно бросаясь в прорубь, проговорил я и даже махнул рукой. – Масштабное и весьма интересное дело нам предстоит провернуть.

Следователь позволил себе улыбку облегчения и беззвучно проговорил что-то, едва шевеля губами. Тетечка – Маргарита Васильевна – отреагировала куда менее сдержанно. Я все еще не мог привыкнуть к такой несвойственной ее плотной фигуре стремительности, с которой она выбралась из кресла, подошла ко мне и кинулась обниматься.

– Молодец. Ты сделал правильный выбор.

– Повремените с поздравлениями и не радуйтесь раньше времени, – качал я головой, уже начиная сожалеть о своем необдуманно данном согласии. – Вы даже не представляете, что нам еще предстоит.

5

Все последовавшее за моим «наймом» время я практически полностью стал проводить в этом гаражном офисе, отлучаясь только по нерешаемым без моего участия делам и на несколько часов по ночам в гостиницу, чтобы поспать да привести себя в порядок. Ввиду колоссальной суммы, которую предстояло собрать, дело нужно было запустить с величайшим размахом и в очень сжатые сроки.

Если говорить вкратце и именно теми терминами, которые в полной мере называют вещи своими именами, то мне предстояло купить солидный участок земли – и не где-нибудь на отшибе, а в непосредственной близости к Кремлю. Неудивительно, что, услышав впервые об этом намерении да еще и узнав, на кой черт им сдалась эта земля, я с таким жаром отказывался. И только когда я, основательно поразмыслив, уяснил себе, что это не реальная цель, а лишь правдоподобная легенда, обладающая именно той долей безумия, благодаря которой она только и может вызвать доверие всех окружающих, все мои противоречивые мысли пришли к общему знаменателю, породив веру в возможность успеха. По хитроумной задумке моих новоиспеченных компаньонов, земля предназначалась для строительства музея И.В. Сталина. После некоторых раздумий я действительно признал гениальность открытой мне идеи: не было среди наших прошлых и настоящих соотечественников фигуры более любимой (хотя в равной степени и ненавидимой), чем последний генералиссимус. Это, собственно, и предопределяло грандиозные возможности предстоящего мероприятия.

Однако была и вторая причина согласия, хотя и вовсе не очевидная, но едва ли не более значительная, – моя природная тяга к большим делам. Правда, тогда я сам об этом едва ли догадывался, хотя и ощущал временами тоску, с завидной регулярностью наполнявшую душу: уж больно мелкими мне всегда казались мои занятия. Так или иначе, я с жаром принялся за воплощение плана в жизнь.

Подготовка необходимых заявок, создание фондов, открытие счетов, написание договоров, заключение отношений с сотовыми операторами – это лишь часть того, чем мне пришлось заняться. Маргарита Васильевна, которая поступила в мое полное распоряжение, большинство времени находилась в разъездах – так сказать, «приделывала ноги» создаваемым мною бумажкам. И надо отдать ей должное, с этими задачами она великолепно справлялась. Не было случая, чтобы она вернулась, не добившись желаемого результата. Боюсь даже предположить, к каким методам она прибегала. Я искренне удивлялся ее живости и подвижности.

Григорьев тоже не остался в стороне. И хотя личного участия в деле он практически не принимал – работа связывала его по рукам и ногам, – тем не менее пользу приносил громадную. В редкие и непродолжительные визиты он буквально нашпиговывал меня всякого рода информацией, среди которой имелась статистика, результаты всевозможных опросов и социологических исследований, которые, собственно, и подтолкнули его заняться данной темой. Не знаю (да, если честно, и не хочу знать) его источников, но все, что происходило далее, и прямо, и косвенно ее подтвердило.

Другим видом информации было его практически энциклопедическое знание биографии и трудов Сталина. Григорьев не только снабжал меня ссылками на книги и статьи, но и безудержно сыпал цитатами, которые, казалось, знал на память. Эта вторая категория информации натолкнула меня на мысль о, так сказать, программной части нашего предприятия. В электричке народ всего-навсего клюнул на мою спонтанную, неподготовленную речь. Что-что, а уж выступать на публику я умел в совершенстве: многочисленные судебные заседания даром для меня не прошли. Но в масштабах страны такая тактика явно не годилась. Нам требовалась мощная рекламная акция и широкое освещение в СМИ. Под это еще предстояло разработать проект самого музея и его наполнения. Все нужно было делать правдиво, добротно, быстро, чтобы нам верили и воспринимали нас всерьез. Вскоре я столкнулся с банальной нехваткой времени, преодолеть которую в одиночку мне представлялось невозможным.

Как только проблема стала для меня очевидной, я подошел с ней к Григорьеву. Он выслушал со своим всегдашним беззаботным видом и спокойненько выдал:

– А кто же вам мешает нанять помощника?

Больше он ничего не сказал, а собрался и ушел по своим делам.

Я принялся соображать, кого можно привлечь. Вся моя карьера была построена на основе одного принципа – доверяй только себе. Повсеместно ему следуя, я собирал вокруг себя хороших исполнителей, не обремененных способностью к глубокому самостоятельному анализу и прочим вредным вольнодумствам. Сейчас такой метод не годился. Мне было необходимо не просто избавиться от рутины, а заиметь надежного компаньона. Это было гораздо сложнее. После долгих размышлений я пришел к выводу, что среди моих знакомых имеется только один подходящий человек. Взвесив все за и против, отложив все дела, я и отправился к нему на следующее же утро.

– Самохин!? – Она явно была удивлена. Именно удивление не позволило ей тут же закрыть дверь у меня перед носом. Осознав это, она, не вполне владея собой, спросила:

– Что тебе нужно?

– Мне нужна твоя помощь, – просто ответил я.

Вообще, в отношениях с Галиной лукавить было не то что невозможно, но еще и вредно: она чувствовала ложь издалека. Понимая это, я долго колебался, прежде чем обратиться к ней.

– Помощь в новом грязном деле? Кого на этот раз ты будешь обкрадывать? Детей? Стариков? Инвалидов?

Я прекрасно понимал, что минимум одна из этих названных категорий и будет основным, так сказать, спонсором, потому с ответом несколько замешкался.

– Вот видишь, – с сожалением в голосе опередила она мой ответ. – Я не буду больше работать на тебя.

И она потянулась, чтобы закрыть дверь, и закрыла бы, если бы я не подставил под нее плечо. Опешив от такой наглости, Галина отступила на шаг и осталась стоять в плотно запахнутом халате на пороге своей маленькой квартирки, хрупкая и женственная, но с глазами злыми и полными отвращения. Руки скрещены на груди. Я окинул ее внимательным взглядом с головы до ног, а потом, собравшись с духом, легонько отодвинул в сторону и прошел внутрь.

– Я, кажется, не приглашала тебя! – раздался ее гневный возглас. – Пошел вон!

– Не кричи, – постаравшись придать своему голосу максимум спокойствия, уверенно сказал я. – Я всего лишь хочу поговорить. – Не дожидаясь реакции, скинул туфли и, быстро осмотревшись, направился туда, где, по моему мнению, должна была располагаться кухня.

К моему удовлетворению, за спиной послышался звук запираемой двери. С направлением я тоже не ошибся. Она в два шага нагнала меня и теперь следовала за мной по пятам. Вручив принесенный с собой пакет со всякой всячиной ей в руки, я вымыл свои и принялся хозяйничать. Наполнил чайник и поставил его на плиту, отыскал сковороду; сокрушенно покачав головой, осмотрел содержимое холодильника, вымыл одиноко стоявшую в раковине чашку. Галина все это время с мрачным видом наблюдала за мной.

– Я так и знал, что у тебя в холодильнике шаром покати. Кстати! Ты не хочешь пойти одеться, пока я готовлю завтрак? – поинтересовался я, забирая у нее пакет, который она все это время так и не выпускала из рук.

Глубоко вздохнув, явно сдерживая клокочущую в ней злость, Галина, постояв еще немного, молча развернулась и вышла. Вскоре из ванной послышался шум воды. Усмехнувшись одними губами, я перевел дух: впервые за долгие годы мне было не по себе от предстоящей лжи.

Когда она вернулась, умытая и более одетая, завтрак уже был на столе. Я невольно остановился и вновь внимательно посмотрел на нее: никогда раньше мне даже не приходило в голову, что моя помощница, всегда собранная, деловая, холодная, может быть такой уютной и простой. Правда, это если не обращать внимания на глаза. Они метали молнии.

– Так зачем же ты приперся ко мне, де еще ни свет ни заря?

– Я же уже сказал: за помощью. Да ты кушай-кушай, оцени мои старания.

Подойдя вплотную, я обошел Галину и осторожно положил ладони на ее плечи. Она передернула ими, стараясь освободиться, но это не получилось; с чуть большим усилием я направил девушку к столу и усадил за него.

– Врачи категорически не рекомендуют ругаться на голодный желудок, – поведал я шутливо-нравоучительным тоном. – Вот когда позавтракаешь, тогда – пожалуйста.

И убрал руки. Она не подскочила, что дало мне возможность вернуться к прерванному приготовлению чая.

– Сколько сахара? Лимон? Сливки?

– Просто черный кофе. Без сахара.

– Досадно. – Чай отправился в раковину. – Хотя стоило догадаться: чай был слишком далеко спрятан…

– Может, хватит заговаривать мне зубы? Говори, с чем пожаловал.

Поспешно приготовив кофе, я приступил к рассказу. Совсем чуть-чуть отклоняясь от правды, подробно поведал о том, как лишился своей фирмы и имущества. Эти известия вызвали у нее противоречивую реакцию. С одной стороны, было заметно, что она искренне мне сопереживала, а с другой – радовалась справедливости судьбы, о чем не преминула мне заявить.

– Поделом тебе, Максим. Как пришли денежки, так и ушли, – с набитым ртом подвела она итог моим злоключениям.

Потом, когда мой рассказ коснулся сути предстоящей работы, она слушала уже с открытым от изумления ртом (благо, с завтраком было уже покончено). От повышенного внимания мне было несколько сложнее говорить, ведь ей было теперь легче заметить искажение истины, которое состояло лишь в том, что музей я обрисовал как реальную цель, а не только как средство обогащения полицейского-взяточника и способ мне самому уйти от ответственности.

– Таким вот образом меня и поставили в безвыходное положение, чтобы я работал на них, – завершил я свое повествование. – Но одному мне не справиться…

– И ты вспомнил обо мне. – Я утвердительно кивнул. – А ты не вспомнил, как увольнял меня год назад?

– Вспомнил. Поэтому и пришел не сразу, а только тогда, когда не осталось другого выхода. Так что скажешь?

Она молчала слишком долго. За это время я уже успел совсем отчаяться, но виду не подавал.

– То есть ты и вправду считаешь, что я поверю во все это?

Видимо, после этих слов скрывать отчаяние у меня больше не вышло. Она внимательно рассматривала меня, и вскоре во взгляде появилось неподдельное удивление.

– Так это правда?

Вместо ответа я только кивнул и опустил глаза.

– Вот что я тебе скажу, Самохин: на сегодняшнее число у меня билет. Я улетаю в отпуск. – Мои плечи независимо от меня опустились точно так же, как незадолго до этого глаза. Заметив это, она, недолго поразмыслив, продолжила медленно и внятно: – Но, в память о старой дружбе и из-за твоей такой редкой честности, я променяю свой отпуск на помощь тебе.

Я с недоверием поднял на нее взгляд. Она сидела, уставившись в чашку, и покачивала головой – мол, что же я делаю?

– С меня билеты на море, когда все закончится, – горячо заверил я, не зная, что же еще такого сказать.

– Ну-ну…

Появление у нас в стане Галины вывело нашу деятельность на новый уровень. Теперь я смог спокойно поручить ей всю юридическую деятельность, а сам принялся за внедрение идеи, так сказать, в массы.

Стоит отметить, что все необходимые шаги по уходу от налогов и возможности выводить собранные деньги я предпринял заранее и тщательно скрыл все следы. Это на тот случай, если мою вновь обретенную помощницу начнут терзать муки совести.

Она моментально влилась в наш коллектив, словно состояла в нем изначально. В день своего появления, снова холодная и деловая, она больше слушала и осматривалась. Несмотря на очевидную экстравагантность, офис и вся наша немногочисленная компания, судя по всему, произвели на нее хорошее впечатление, и Галина засучив рукава принялась за дело. Вскоре из первичного хаоса начал зарождаться порядок, который волей-неволей всем нам теперь приходилось поддерживать.

Примерно в это же время я начал ясно осознавать, что сам уже не отношусь к фигуре Сталина столь же негативно, как раньше, – даже наоборот, начинаю испытывать к нему какую-то сыновнюю почтительность и уважение. Сложно сказать, явилось ли это результатом изучения поставляемой мне Григорьевым литературы или причина крылась в чем-то другом. Могу сказать только одно: подготавливаясь к ведению предстоящей агрессивной рекламной кампании, я был вынужден свыкаться с ролью защитника и проповедника, а в такой ситуации возникновение симпатии было лишь вопросом времени.

В целом, несмотря на то что раньше благотворительные фонды мне создавать не приходилось, все пошло достаточно гладко. Но ровно до того момента, пока в бумагах не начало фигурировать имя Сталина. Стоило только ему появиться на официальном бланке, как на пути встали невидимые доселе преграды. Там, где у простого народа возникал энтузиазм, бюрократы, созданные словно под копирку, округляли глаза и стремились поскорее отделаться от нас, будто эта фамилия жгла им руки.

В завершение первого месяца наших трудов настал тот день, когда Маргарита Васильевна впервые потерпела неудачу.

– Как только он увидел фамилию, так прям весь затрясся, – едва переступив порог, начала громогласно причитать она. – И как только потом я его не уламывала, что только не говорила, а он ни в какую! Деда у меня, говорит, лес валить отправил. Да за дело, поди, и отправил! Подлюка! – Кому было адресовано ругательство, понять было невозможно. То ли деду чиновника, то ли ему самому.

– Значит, в проведении благотворительного концерта нам отказали… – подытожил я.

– Ага.

– Придется готовить сбор подписей в его поддержку. Мы этого отказника по-другому одолеем, – подала голос Галина, легко и своевременно на корню разрядив начавшую было зарождаться упадочническую атмосферу.

– Правильно! Только прежде нужно запустить рекламную кампанию.

Но развить эту тему мне не дал громоподобный стук в ворота. Мы втроем – Григорьева не было – вопросительно переглянулись, и я отправился открывать. Как только лязгнул засов, дверь стремительно распахнулась, едва не сбив меня с ног. В комнату молниеносно ворвались люди в масках и с автоматами в руках. Практически сразу я все равно оказался на полу, только уже с их помощью. За моей спиной охнула Маргарита Васильевна. Галина сохранила молчание.

– Не сопротивляйтесь! – крикнул я им и сам тоже последовал своему совету.

В голове сразу же пронеслись две наиболее вероятные догадки о том, кто же это может быть. Первую, состоявшую в том, что нас банально грабят, я отмел сразу же: мою голову бесцеремонно за волосы оторвали от пола и ткнули прямо в нос какие-то бумаги. Прочесть их я, естественно, не успел, но правдивость второго предположения стала очевидной. К нам заявилась первая, но, как мне кажется, далеко не последняя проверка.

6

Небольшой, вытянутый в длину кабинет сквозь незанавешенные окна практически на всю длину пронзали косые снопы вечернего солнечного света, в которых плясали ярко освещенные пылинки. Молчаливые люди, все так же не снимая масок, завели меня сюда и усадили на стул возле одного из двух письменных столов. За вторым какой-то хмурый дядька флегматично что-то печатал. Не могу с уверенностью сказать, был ли человек, вскоре занявший место хозяина стола, за которым сидел я, среди тех, кто обыскивал наш гаражный офис, но бисеринки пота, предательски видневшиеся под коротким ежиком волос, весьма красноречиво намекали на недавно снятую с головы маску. Покопавшись несколько минут в бумагах из принесенной с собой папки, он как-то резко захлопнул ее, отбросил на край стола и вопросительно уставился на меня.

– Скажите, Максим Сергеевич, а вы правда затеяли музей Сталина построить?

– Разве это не ясно видно из тех документов, которые вы изъяли? – спросил я, высокомерно вскинув бровь.

Мерные удары по клавишам из-за соседнего стола стали происходить гораздо реже – вопрос, видимо, показался интересен не только моему собеседнику.

– Ну зачем же вы так? – укоризненно покачал головой собеседник. – Может, я вам помочь хочу.

– Если так, то у вас весьма интересный способ оказывать помощь. Что нам инкриминируется?

Он коротко ответил:

– Возбуждение ненависти либо вражды. Двести восемьдесят вторая.

– Я так и думал.

– Я так и думал?! – Было заметно, что он едва сдерживается. – Да ты хоть понимаешь, что можешь легко загреметь за решетку? Вот скажи мне, с какой стати тебе, успешному дорогому юристу, приспичило бросить все и заняться этой авантюрой?

Я промолчал со спокойным видом: сценарий этого разговора был продуман мною заранее в мельчайших подробностях. Сейчас, например, после первого проявления чувств, мне следовало выждать, чтобы определить личное отношение моего интервьюера к данной теме. Ждать пришлось недолго.

– Пойми, Самохин, не дадут вам этого сделать. Время нынче не то…

Теперь все окончательно стало на свои места, и дальше мне можно было не опасаться.

– А может, пора его уже делать тем самым, а не сидеть и ждать, пока все само изменится? – все-таки не выдержал я.

– Разжигание розни – это не обвинение в махинациях. Это серьезно, – всплеснул он руками. – Тут откупиться не получится.

После этих слов на некоторое время воцарилось молчание. Мне уже было совершенно ясно, что наша возрастающая активность стала кому-то поперек горла и этот кто-то, используя столь устрашающие методы, решил наставить нас на путь истинный. Но вся соль состояла в том, что даже человек, призванный меня напугать, по всей видимости, оказался на моей стороне. Это было ясно как божий день. Собеседник явно не поддерживал тот приказ, который приходилось выполнять. Да и обвинить нас было действительно не в чем. Взвесив все за и против, я решился задать ему один вопрос, который должен был положить конец этой беседе.

– Вот знаете, что мне остается непонятным? Почему Ельцин-центр рознь не разжигает, а музей Сталина непременно это сделает? А?

Мой расчет оказался верным. Несколько мгновений на лице собеседника отражалась борьба, впрочем не очень яростная, между приказом и личным мировоззрением. Личные мотивы одержали верх. Он поднялся, давая понять, что разговор окончен, и протянул мне руку, которую я крепко пожал.

– Ох и трудный же путь вы для себя избрали… – проговорил он, с сожалением и уважением качая головой. Но потом, не отпуская моей руки, добавил казенным голосом: – Желаю вам больше со мной не встречаться при подобных обстоятельствах.

И все. Дальше, предъявив на проходной врученную мне на прощание собеседником бумажку, никем не задерживаемый, я спокойно вышел на улицу и легкой походкой направился к входу в метро.

Вереницы встречных прохожих, хмурых и веселых, сосредоточенных и рассеянных, живущих каждый в своем маленьком мирке и одновременно являющихся частью одной могучей страны, мало-помалу избавили меня от воинственного настроения, владевшего мной на протяжении всего недавнего времени, и направили поток мыслей в несколько иное русло. Трясясь в душном вагоне метро, я впервые, наверное, всерьез задумался о смысле происходящего.

К чему я приду в конце этой истории? Сегодняшние события совершенно точно показали, что выйти сухим из воды у меня нет ни единого шанса. Слишком большой размах – кажется, так я пытался вразумить Григорьева в самом начале. Но то, что я тогда понимал лишь умом, сейчас пришло ко мне с полным осознанием. Вопрос теперь стоял так: смогу ли я опуститься до состояния мерзкой топкой грязи, прикарманив деньги вкупе с чужими надеждами, предназначавшиеся для великой цели, тем самым бесповоротно покончив с нею? Смогу ли, фактически втоптав в грязь предательством едва ли не самый важный символ величия своего народа, окончательно встать в один ряд с теми нелюдями, которые пируют прямо на трупе страны, их породившей? И этот вопрос оставался открытым. Причем сейчас я ясно осознал, что не вижу особой разницы, сбегу ли я, прихватив с собой все собранные средства, или передам их, пусть даже и не оставив себе ни крохи, в руки алчного Григорьева, – в любом случае это будет моим концом. Как человека и как личности.

Безответным, к слову сказать, был не один этот вопрос. Только что мне был предоставлен уникальный шанс вообще покончить со своим участием в этом деле, попутно поквитавшись с глубокоуважаемым Михаилом Ивановичем. Более благоприятного случая ждать было просто глупо: осмотрительности ради, я все-таки сумел обзавестись кое-какими доказательствами нечистоплотности вышеозначенного господина, и сейчас была реальная возможность выложить все карты на стол. В надежном месте, устроенном без участия свидетелей, была припрятана флешечка с записями наших с ним бесед, в которых следователь раскрывал свою злонамеренность и, похваляясь, каялся в некоторых прошлых деяниях. Одним словом, у меня был шанс побороть этого вымогателя законным способом и без особого риска для собственной шкуры. Единственное, что мне требовалось сделать, – это чистосердечно обо всем рассказать. Так почему же я не воспользовался сейчас представившимся шансом? Более того, почему я не воспользовался доказательствами раньше? Хорошие вопросы. Может, потому, что, поработав с Григорьевым бок о бок некоторое время, я перестал его бояться и, уж конечно, более не считал всесильным, а потом и вовсе вознамерился единолично сорвать весь куш по завершении дела? Не знаю. Наверное, еще пару недель назад я бы моментально воспользовался таким шикарным стечением обстоятельств, но сейчас сидел и молчал, незримо сдерживаемый с одной стороны деятельной пенсионеркой, слепо доверявшей Григорьеву, а с другой – женщиной, сумевшей переступить через обиду и вновь поверить уже мне самому. Сидел и так и не мог что-то предпринять.