Полная версияПолная версия:
Борух Баклажанов. В поиске равновесия
Любая великая страна, коей и являлся Советский Союз, по ходу своей истории порождает некие уникальные проекты и институты. Они могут появляться в разное время и во многих сферах, и их практически невозможно скопировать или в каком-то виде повторить. Они могут быть положительными или отрицательными, но, так или иначе, являться зеркалом, отражающим тот или иной этап развития общества. В спорте это была «Красная машина» отечественного хоккея, на телевидении были созданы «КВН» и «Что? Где? Когда?», а в театральной сфере свои «дома» возвели Товстоногов и Любимов, которые («дома») долгое время по праву считались государством в государстве. Была масса проектов в сфере обороноспособности и безопасности страны, о которых простым смертным даже не известно. Все это было создано, и конечной целью никогда не виделись деньги. Это создавалось на базе некой идеи и крутилось, так или иначе, вокруг нее.
Советский преступный мир – явление уникальное, ибо лишь он мог породить тот спорный и полный противоречий институт «воров в законе».
Все мы рождаемся одинаковыми людьми, но затем в силу многих обстоятельств начинаем идти разными дорогами, часть из которых приводит в неволю. Лишение свободы – это главный рычаг трансформации сознания, который наряду с определенным этапом развития государства и создал данный институт. Тюремная же «хата» в каком-то виде является микросхемой общества с людьми разного социального положения и вероисповедания. Она учит приспосабливаться, «держать базар», обходя острые темы, дабы выжить в этом укладе жизни, коим и является «воровской ход».
Вор должен воровать, игнорируя все законы и устои государства – вот основная доктрина этого института. Этим нужно заниматься с детства, чтобы воровство стало твоей жизнью и судьбой. Вором невозможно стать посередине жизни, чтобы испытать себя или достичь чего-то в этом жестком жизненном укладе и в противоборстве с такими же, как и он сам. Каждое утро, выходя из дома, вор должен четко отдавать себе отчет, что вечером этого дня он может быть убит, и при этой мысли он должен чувствовать себя комфортно.
Это уклад жизни со своими внутренними негласными законами и устоями, лексикой и песнями, которые с течением времени породили такое музыкальное направление, как «Русский шансон» – песни про воровское братство, тяжелую арестантскую долю, любовь к матери и верность избранному когда-то пути. С течением времени они становились популярными и среди обычных людей. Песни раздавались отовсюду, но слушая их, Баклажанову всегда казалось, что были они уж очень однобоки. Никто никогда не спел про украденные во время войны у семей хлебные карточки, обрекая людей на верную смерть, не пелось и про семьи, оставленные без кормильцев, ставших жертвами воровских налетов. Дед Баклажанова, выросший на Васильевском острове и воспитанный улицей, часто рассказывал, как местные «щипачи» в день получки помогали подвыпившим «фраерам» (обычным заводским рабочим) переходить улицу, вынимая тем временем у них «лопаты» и оставляя их семьи голодными на месяц. Не складывалось об этом песен – может, вдохновение к бардам не приходило, а, может, с размером стихотворным определиться не могли.
В воровской жизни, как и в дикой природе, и в человеческом обществе, успеха добиваются наиболее мудрые, волевые и тоньше чувствующие и понимающие индивиды. Это люди одаренные, прекрасные стратеги и аналитики, являющиеся вожаками «воровского хода». Это «воры в законе», законов не знающие и живущие по своим, выработанным еще с начала 20-х годов прошлого века «понятиям». Свод этих «понятий» довольно прост. «Законник» не должен работать, живя лишь воровством, он не имеет права сотрудничать с властью и выступать с оружием в руках на ее стороне, т. е. не служить в армии и не участвовать в войнах, которые эта власть ведет. Он не должен иметь семьи и собственности, иными словами быть при пустых руках и ничего не иметь за спиной, что каким-либо образом ограничивало бы понятную лишь ему свободу «бродяги». «Понятия» эти были весьма размыты к концу 80-х годов прошлого столетия и, как казалось Баклажанову, последними из могикан были «Бриллиант» и «Корж», которые закрыли за собой истинно воровскую калитку.
«Вор в законе» в своих «понятиях» идет против течения – против государства с его устоями и предлагаемым образом жизни и достижениями. Он считает себя выше него, но вся соль в том, что при отсутствии государства воровать ему было бы нечего. Раскачка собственного «эго» и позиционирование себя выше социума – вот образ жизни этих людей.
Баклажанов долго изучал этот мир, в котором жизнь, как и на войне, бежит быстрее. Далеко не все с этим темпом справлялись, и чем моложе «законник», тем короче была его жизнь после «короны», потому как с этим статусом надобно обращаться аккуратно, а молодые да ранние долго не тянули. Почему не тянули? Да опять-таки потому, что спешили при том, и без того быстром, беге жизни.
Что же нужно, чтобы с этой поклажей осилить дорогу до конца и умереть своей смертью? Интересный вопрос. На него Боруху как-то ответил его старший брат, приехавший к нему погостить. Ответ был прост и понятен, не неся в себе ничего сверхъестественного, но положил Баклажанова на лопатки. «Тут, Борух, нужен нюх и, желательно, волчий!» – бросил тогда брат, опрокинув очередную стопку водки.
Нюх на людей, на ситуацию и ее развитие – вот чем наделены от природы эти люди. Нюх не заменишь умом или мудростью, он существует параллельно им. Именно люди, обладающие этим звериным чутьем, и становятся во главу «воровского хода», подавая пример свой. Но они все те же люди из плоти и крови и, наделенные природой одним, они никуда не денутся от другого, заложенного в каждом, а именно, что нужно брать и отдавать. Вот и строят под конец жизни часовни да церкви, а надо бы их раньше возводить и внутри себя. Может, это и есть совесть?! Кто знает.
Ремесла и судьбы
Что-то мы отвлеклись. А что же там Баклажанов? Университетская жизнь тем временем бежала вприпрыжку. Студентом он был не из прилежных и часто поддавался юношеским соблазнам. Жизнь эту он жаждал вкусить в полной мере, рассмотрев все ее грани, и частенько прогуливал лекции в угоду пивным посиделкам в Румянцевском саду или в каком-то из баров на Съездовской линии. Борух был из простой семьи, и тогда многого позволить себе не мог – стипендия была чисто символической, и хватало ее разве что на пару блоков сигарет, а желание носить модные в ту пору кожаные «косухи» и «казаки» было огромным, но с неба они не падали. «На заводе ты уже в детстве отработал, – размышлял Борух, все чаще задумываясь о трудовой деятельности параллельно учебе, – может, еще где сгодишься?!».
– На, почитай! – как-то сказала мать, положив перед ним газету с объявлением.
Популярная в ту пору молодежная программа «Полосатая лошадь» набирала новый состав ведущих. К тому моменту она уже существовала пару лет, но первый состав повзрослел и несколько выбивался из формата. «Ленинградское телевидение» – как звучит! Это было не просто сочетанием слов, в нем было что-то манящее – этакий сгусток сдержанно деликатного вольнодумства той короткой эпохи. Знаете, когда стоишь под холодным душем и чуть добавляешь горячей воды – этим чувством и был тот миг, когда чопорная советская школа входила в доселе неведомые ей двери. Этот симбиоз прежнего с грядущим был недолгим, но успел породить массу идей для воплощения.
– А что? Чем не идея? – чуть ли не вслух подумалось в ответ Боруху.
В ту пору жизнью он был побит еще не сильно и был относительно хорош собой, а лицо как раз зажило после культовых «жестковских» гуляний. К тому же он был наделен неким артистизмом и умением располагать к себе людей не без помощи чувства юмора. Он всегда был тонок и тонок на грани. С ним он открывал многие двери, но чувство то виделось ему лишь как инструмент или средство для чего-то большего, нежели чем просто брошенное на алтарь лицедейства.
«Ничем я других не хуже, все также горшки обжигаю», – подумал Борух тем воскресным утром, глядя на себя в зеркало. «Да я просто туз!» – уже вслух взбодрил себя Баклажанов. Он уложил гелем пышную в те годы шевелюру, надел кремовый плащ и отправился к телецентру на Чапыгина. Там еще с самого утра стояли бесчисленные толпы вожделеющих, и к входу было решительно не пробиться. «Я не тороплюсь», – подумал тогда он и, встретив в толчее каких-то знакомых, начал болтать с ними в сторонке о всяких пустяках. Тем временем редакторская группа окончательно решила взять бразды правления в свои руки и пошла в прямом смысле в народ, выбирая из толпы подходящих на их взгляд кандидатов. Видать, было в Борухе что-то этакое, посему кто-то вдруг резко схватил его за руку и, как гулящую девицу, увлек внутрь телецентра.
Борух прошел череду нехитрых конкурсов, где с хохмами и анекдотами, а где и без оных, но от танцев воздержался, ибо, как помните, танцором был неважным. Ведущим он в итоге стал и даже принял участие в съемках пары-тройки выпусков, но дальнейшего хода делу решил не давать. В народе часто ходила молва о разных мелочных подковерных интригах в артистических кругах, там же он столкнулся с ними лично. Тут же многое, как и в семье. Говорят, семейные склоки зачастую подогревают отношения, его же они ничуть не вдохновляли, а наоборот, наводили на него скуку и апатию, да и не барышней он был, чтоб искать достойную партию, подавая себя через экран. Всех тогдашних телевизионных небожителей он повидал, «внутрянку» понял, в буфете отмечался и через некоторое время как-то органично оттуда испарился.
И вновь разброд и шатания в мыслях, и вновь поиск. Как-то один приятель нашептал ему о курсах гидов при тогдашнем «Интуристе». Тот к тому времени сам их уже закончил и вовсю работал. Рассказывал он о них так красочно, как сектант трубит о своей церкви очередному пойманному у метро «лопуху», что Баклажанов волей-неволей всячески проникся. Тем более одет он был в «косуху» и «казаки», чем уже окончательно убедил Боруха, что это был верный путь к сладкой жизни.
«Гидовство», назовем его так, вообще ремесло великое. Во-первых, оно отчасти путешествия заменяет, просто в поездки едешь ты сам, а тут весь мир у себя принимаешь. Со всего света люди к тебе едут со своими обычаями, культурой, манерами и историями, и ты, считай, за один день в десятке стран побывал. Одни тебе про тонкости родео и фастфуда доложат, другие про то, во сколько и как чай пить правильнее и газоны стричь, третьи – откуда на внедорожниках «кенгурятник» взялся, а от четвертых что-нибудь про наркобаронов выведаешь. Ты же в свою очередь их живописью и архитектурой попотчуешь и «окультуренными» восвояси отправишь. Вот такой бартер, в чем-то равнозначный, в чем-то нет. Всяко интереснее, чем по ларькам пивом торговать или по «стрелкам» ездить.
Мысли эти часто посещали Боруха в минуты ожидания. В них же он был и тем ранним утром, когда ждал прибытия очередного круизного корабля на 33-ий причал торгового порта. Эти ощущения трудно передать, когда солнце только встает над тихой гладью воды, и вот вдалеке появляется он – белый лайнер. Сначала он маленький, как дитя в колыбели, но с каждой минутой растет ввысь и вширь, как человек с годами набирается мудрости, и вот ты уже смотришь на него снизу вверх, как на купчинскую девятиэтажку.
– Вы Борух Баклажанов? – раздался сзади голос, вернув его из минутного забытья.
– С вечера как минимум!
– Я Ирэна, мы с Вами в паре гостей в Эрмитаж повезем. Автобусы под завязку грузить будут, а в музее наш уже на две части разделим, чтоб работать легче было! – сказала она.
– Родители Ваши легких путей не искали, смотрю, могли б и на «Ирине» остановиться, – с улыбкой бросил Баклажанов.
– Странно это именно от Вас услышать, Борух! – парировала та.
– Принимается!
– По пути, – продолжила Ирэн, – говорить будем поочередно, но если я почувствую, что чаевые уплывают, как говорил коллега Бернблит, я буду вынуждена забрать микрофон и включить резерв.
– Приятно, что цитируют великих! – послышалось сзади.
Это и был Миша Бернблит, который случайно услышал их разговор. «Мишей» он, правда, был единицам, поскольку Михаил Владимирович был из старожилов. Отрасль эту он двигал еще со времен Батыя, снискав недюжинное уважение, и всяческих вольностей себе не позволял – на работу выходил исключительно в костюме, как парторг на собрание, и с дипломатом, чем поначалу Боруха несколько насторожил, поскольку одного человека с дипломатом он уже знавал. Роста Михаил был невысокого и чуть полноват, что отнюдь не мешало ему носиться по причалу как метеору и раздавать ценные указания молодежи, для коей он уже тогда был ходячим монументом. В общем, он был еще той старой «интуристовской» выучки и школы, а та ковала знатно.
Время пролетело довольно быстро. После Эрмитажа был тур по городу со всеми известными фото-стопами, и вот они уже прибыли обратно в порт. День к тому времени уже клонился к закату, но то было время белых ночей, да и погода радовала как никогда.
– Может, в кафе каком посидим в центре, если время позволяет? Я угощу чем-нибудь, а потом по набережной прогуляемся за те же деньги? – предложил Борух.
– Только не виски с содовой, а то от них уже изжога моральная!
Ирэна Вески была определенно интересным человеком и как-то сразу Баклажанову понравилась. Замужем она была лишь в студенчестве, выйдя за свою институтскую любовь Сережу Содового, и какое-то время даже носила двойную фамилию, посему моральную изжогу ту не ветром надуло. Союз тот, правда, был менее крепким, чем напиток, и через пару лет приказал долго жить. В итоге Ирэн вернулась к девичьему варианту и уже лишь отбивалась от вопросов, а не сестра ли она той самой? Называла она себя барышней молодой, но пожившей, характера была легкого, посему они быстро перешли на «ты» и задорно болтали о всяческих разностях.
– А как тебя, молодого да раннего, в эти гидовские дела принесло? Ты вуз какой-нибудь языковой заканчивал? – спросила Ирэн.
– Учусь еще. На филфаке!
– По диплому-то кем будешь?
– Филолог-германист!
– Филолух-гармонист?
– Филолог-германист, говорю! – улыбнулся Борух.
– Ааа, послышалось просто! – съязвила та.
– А ты какими судьбами в профессии этой оказалась?
– Ой, да это история в полжизни длиною. Я долго в одном забавном НИИ работала – бумажки перекладывала там. Рутина и тоска смертная. Каждое утро в автобусе битком набитом через полгорода туда, а вечером обратно. Вишу на поручне каждый раз и думаю: «Менять что-то надо – не по нутру моему это все!».
– А что по твоему нутру?
– Мне кажется, я учитель в душе, хотя все мы друг другу учителя. Моя задача в передаче информации – в этом и мое назначение. Где-то узнала что-то, обдумала и под своим соусом дальше передала.
– Так ты, получается, на своем месте сейчас?!
– Получается, что да, но путь этот трудным был. Надо было всю эту рутину и тоску «ниишную» пройти и шишек набить, чтобы в итоге на своем месте оказаться, так что масло еще тогда разлито было! Все через поиск и преодоление, коллега! Как говорится, вход в рай через узкие врата!
– Ну, мы с тобой стройные – ужмемся! И ты можешь сказать, что ты сейчас счастлива?
– Пожалуй, да, – чуть помолчав, сказала она, – работу я свою люблю, ей и живу!
– Типа, как девка продажная – и при деньгах, и при деле любимом?! – улыбнулся Борух.
– Пример не лучший, но верный! – засмеялась та. – Все тонко и по делу – это вам, Водолеям, свойственно!
– А что, прям так заметно, что Водолей? Вроде, на лбу не написано?!
– А мне и писать ничего не надо, я это все насквозь вижу – недаром в детстве следователем хотела быть! В каждом из нас все стихии живут, но одна всегда превалирует. Вы экстравагантны зачастую, но меру знаете; планами и идеями живете, которые системе и анализу всегда придать пытаетесь; упрямы часто, но я бы это упорством назвала. А, главное, свободу любите, от того и женитесь последними, если сподобитесь вообще!
– Мда, «следак» в тебе явно помер – рисуешь как в чистовик! – усмехнулся Баклажанов.
– Рисую далее! – улыбнувшись, продолжила Ирэн. – Женитьба вообще штука сложная. Тут, Водолей – не Водолей, а если человек сложный, ему и с этим сложно. Простые – что?! Познакомились, на танцы сходили – и на тебе – ячейка общества. А ты не из простых, это видно!
– Да и с танцами беда одна! – подумалось Боруху. – А Вы, барышня, замуж опять не особо торопитесь, как я погляжу? Видать, Содовый окончательно у тебя к этому охоту отбил? – через некоторое время сказал он.
– Ну отчего же, вера в мужчин подорвана, но еще жива! – засмеялась Ирэн. – Ухлестывал тут за мной иностранец один, Водолей, кстати. Ну, как ухлестывал? Присватал мне его один из туристов. Говорит: «Есть у меня по твою душу кандидат достойный». Расписал он мне его во всех красках – родственником ему каким-то приходился, вот и решил пристроить его. Долго мы с ним переписывались, а потом он и приехать созрел, да в лошадях тут запутался!
– Это как? – улыбнувшись, спросил Баклажанов, явно заинтригованный таким поворотом.
– Все просто довольно. У «Медного всадника» я ему встречу назначила, только иностранцы же они – природы дети, названиями их особо не надо утомлять. Вот и говорю: «Подходи во столько-то к конной статуе царя у реки – в отеле тебе любой подскажет!». Ну, он же самый умный – ни у кого спрашивать не стал! Выходит из «Астории», а тут Николай I прям на него с коня и смотрит!
– Так ведь у реки же! – едва сдерживая хохот, сказал Борух.
– А Мойка тебе чем не река?! Вполне себе – вот она! Как два дурака так в разных местах и простояли. Он обиделся и первым рейсом домой укатил. Тебе смешно, а у меня счастье женское лошади под хвост!
– Вот царизм этот, скажи, и тут от него боль головная! Дааа, Вески, так ты, выходит, «Динамо-Ставрополь»; хотя, может, оно и к лучшему. Значит, не твое и было!
Просидели они долго, а затем прошлись по набережной, бредя нога за ногу сначала по Адмиралтейской, а потом, выйдя на Английскую, почти дошли до моста Лейтенанта Шмидта. Ирэна что-то рассказывала, Борух же слушал ее, молча уставившись на уже темнеющую гладь Невы.
– А ты ленинградец или петербуржец, Борух? Кем ты себя ощущаешь? – вдруг спросила она, вернув его из собственных мыслей. – Мы же с тобой люди двух времен, как на перекладных ехали. Вот и интересно, где больше по душе было?
– Вопрос интересный, но по мне, так поставлен неверно. Ты во главу угла времена ставишь, я же хочу пройти сквозь них, оставаясь самим собой. Времена разные бывают, а надо почаще в нутро свое поглядывать. Вот я и поглядываю, я – Борух Баклажанов.
Было уже довольно поздно. Борух посадил Ирэн в подъехавшее такси, а сам еще долго стоял, чуть облокотившись на гранит набережной. Он пристально смотрел на тот берег – на Академию художеств и Румянцевский сад, и на сфинксов у спуска к воде, будто пытаясь разглядеть там что-то. Он стоял и на разные лады повторял про себя свою мантру, суть которой и была его естеством.
Часть третья. Ленинградец в Петербурге
Зазвонил мобильный – такси прибыло. Баклажанов накинул плащ, проверил наличие денег и собрался было уже выйти из квартиры. «Потеря связи – потеря управления!» – мелькнуло у него в голове, и, глянув на состояние зарядки телефона, он вышел на улицу.
Машину подали весьма приличную. Откровенно говоря, Борух часто заказывал таксомоторные компании вразнобой от достаточно дорогих до, скажем так, уровня «эконом». Поездки, а зачастую и дальние путешествия на такси в состоянии жесткого подпития всегда были для него особым культом. Многое в них зависело от самого таксиста. Баклажанов давно понял, что таксист – это больше, чем профессия, это должно быть состоянием души. Есть масса занятий, где требуются лишь четкие профессиональные навыки и грамотное выполнение задания, зачастую связанные с монотонностью. Но есть профессии, которые обязаны забрать часть тебя. Истинный эскулап не сможет не прогнать через себя боль пациента, мало кто видел непьющего бармена, а спортивный тренер в момент игры в мыслях сам находится на площадке. Таксист же должен быть не просто хорошим водителем, он обязан быть немного психологом. Дорога и люди – вот два столпа, симбиоз которых дает в итоге более или менее ясное понимание жизни. Прокручивая перед собой ту пеструю галерею лиц и характеров, уже потом в одиночестве, в пути на следующие заказы таксист сравнивает и анализирует их, становясь чуть мудрее и находя ответы на многие вопросы.
Заказывая такси разного уровня, Баклажанов пытался добиться того же самого, но уже со своей стороны. Он видел и наемных водителей на своем транспорте, пришедших в эту сферу не от хорошей жизни, и достаточно солидных людей на собственных дорогих авто, занимавшихся этим скорее от скуки. Они были разных национальностей, вероисповеданий и судеб, местные и приезжие, мужчины и женщины. От каждого из них Борух узнавал что-то новое – то, о чем не прочтешь ни в одной книге и не увидишь ни в одном фильме. Он внимательно наблюдал за каждым из них, подмечал какие-то тонкости не только в содержании их рассказов, но и в их форме. В них, словно в тысячах кусочков зеркал, он видел и изучал самого себя, собирая воедино. В этих коротких мимолетных встречах люди раскрываются как-то по-особенному, как два пассажира в купе поезда, зная, что с утра они расстанутся и навряд ли увидятся впредь. Иногда было просто интересно «громко» помолчать, послушав истории кавказцев о борьбе диаспор за рынки сбыта овощей и фруктов, а бывало, завязывались и долгие дискуссии на вечные темы.
– День добрый! – сказал Баклажанов, садясь в машину.
– Доообрый дееень! – благодушно ответил водитель, как-то нарочито приятно растягивая слова.
Это был совершенно русский мужик лет 55-и с пышной бородой и огромными ручищами, чем-то отдаленно напоминавший служителя культа.
– Не пристегивайтесь, не нужно, – продолжил он.
– Обычно же, наоборот, водители настаивают, чтобы пассажир пристегнулся?! – недоуменно с улыбкой спросил Баклажанов.
– Впрочем, сами смотрите, – продолжил он. – Судьба она сама накроет, когда время придет – помните, как у Пушкина в «Песне о Вещем Олеге»?
– Помню-помню, – ответил Борух, – мы с Вами еще люди того поколения – читали, разумеется.
– Вот именно, а у меня дочка хоть и взрослая уже, но не учила ничего, в голове ветер один!
– Тяжеловато ей в жизни придется, – сказал Баклажанов, поймав себя на мысли, что начинает втягиваться в разговор.
Он вспомнил, как неделю назад, сам того не замечая, стал обсуждать с дагестанцем вопросы Ислама, что делать нужно в высшей степени аккуратно и тонко, как он, собственно, и делал.
– Да не думаю – в нынешней жизни многого знать и не нужно, тем более она девушка – замуж за богатого выйти хочет.
– Ну, так это мечта любой современной девушки, благо, телевизор все это лишь подогревает!
– Может, оно сейчас и так, а вот моя жена не хотела. Вышла за меня, нищего!
– Да какой Вы нищий, – улыбнувшись, подбодрил водителя Баклажанов, – вон машина какая хорошая.
Борух немного покривил душой, ибо в машинах знал толк. Автомобиль был действительно неплохой, но далеко не самой престижной марки.
– А машина – это все, что у меня есть, – ответил таксист, – я за нее долгое время кредит выплачивал и до сих пор плачу и использую очень бережно.
И действительно, мужик ехал аккуратно, хоть и быстро, грамотно читая дорогу, держа дистанцию и объезжая неровности.
– У нее жених есть – сбагрить дочку хотим! – продолжил он.
– Богатый, наверно? – улыбнулся Борух.
– Да я особо не вникал – это ее жизнь. Главное, чтобы на квартире ее не оставалось – менять ведь будем.
– С чего это? Совсем край настал?
– Я же «бюджетник», – продолжил мужик, – у нас на работе дела давно из рук вон – все стоит. Начальство только помещения в аренду сдает, а нам с этого ни холодно ни жарко. Зарплаты сократили, да и не выплачивают толком – я и уволился. Вот таксую теперь. Хорошо, хоть жена в магазине работает – тащит оттуда все, что можно, чтоб семью прокормить.
– Ну, вроде ни шатко ни валко, но идут дела, получается?
– Это у нее идут, а я как будто на иждивении. Приезжаю в 2 часа ночи, чтоб в глаза ей от стыда не смотреть, а с утра она уж уходит – вот и получается, что живем как соседи. Денег на ремонт машины у нее одолжил, а отдать вот уж как полгода не могу. Смотрит на меня она и так и хочет сказать: «Не мужик ты!».
– Ума-то хватило не ляпнуть?
