Обреченные на сражение. Не принимай покорно

Площадь перед Центром Образования №1945 – массивным сооружением в стиле неосрусского конструктивизма – была наполнена особой, почти осязаемой атмосферой праздника. Группа выпускников, собравшаяся у подножия деревьев, излучала ту неповторимую радость, которая бывает только у людей, преодолевших важный жизненный рубеж. Пять молодых людей стояли, наслаждаясь прохладой в тени растений, чьи листья тихо шелестели, преобразовывая солнечную энергию в кислород.

– Зоя, от всего сердца поздравляю тебя с успешным переходом в десятый класс! – произнес Александр (которого все звали просто Шурик) – высокий, статный юноша, облаченный в темно-синий комбинезон.

Девушка, одетая в воздушное платье, повернулась к нему. Её глаза, цвета летнего неба, сверкнули в лучах утреннего солнца, а на щеках появились очаровательные ямочки:

– Спасибо, Шурик! Я так рада, что мы все здесь, вместе, в этот замечательный день! И тебя поздравляю с твоими успехами!

– А нашего дорогого Филю, – подхватил Максим, небрежным жестом поправляя воротник своей куртки – я поздравляю с поистине героическим завершением средней школы! Хотя твой героизм при сдаче государственных экзаменов был весьма своеобразным!

Воздух звенел от искреннего, заразительного смеха. Над площадью, словно стая серебристых медуз, парили разноцветные шары, их полупрозрачные оболочки переливались всеми цветами радуги в лучах солнца. Они лениво покачивались на теплых воздушных потоках. Повсюду царила атмосфера безграничного счастья и беззаботности – люди обнимались, пожимали руки, совершенно незнакомые прохожие улыбались друг другу и поздравляли выпускников, словно родных.

И вдруг – ровно в 10:00 по московскому времени – городская система оповещения пришла в действие. Тысячи динамиков, искусно вмонтированных в стены зданий, синхронно активировались, наполняя воздух тревожным гулом:

– Внимание! Говорит Москва! Граждане и гражданки Российской Федерации!

Площадь застыла в оцепенении. Шары, будто почувствовав надвигающуюся беду, замерли в воздухе.

– В 04:00 без объявления войны силы Западного Экономического Блока вероломно атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке наши города…

Время словно остановило свой бег. Лица людей застыли в выражении неверия и ужаса, как древние фотографии в музее довоенной истории. Зоя судорожно вцепилась в руку Шурика – её тонкие пальцы побелели от напряжения, ногти впились в ладонь юноши, но он, казалось, не замечал боли. Максим, секунду назад улыбавшийся и шутивший, теперь стоял с окаменевшим лицом, его глаза расширились от шока. По площади прокатилась волна шепота, постепенно перераставшая в гул тревоги и страха, словно рой встревоженных пчел.

Незнакомые люди инстинктивно тянулись друг к другу, ища поддержки и утешения в этот страшный момент. Молодая женщина в ярком сарафане, только что беззаботно покупавшая мороженое у передвижного автомата, прижалась к плечу случайного прохожего, её плечи дрожали от рыданий. Седовласый мужчина в строгом деловом костюме тяжело опустился на ближайшую скамейку, его руки, державшие портфель из искусственной кожи, заметно дрожали.

Шестиногие боевые машины Западного Экономического Блока – массивные шагоходы – методично и безжалостно продвигались по улицам приграничья, где еще вчера звенел детский смех и спешили по своим делам горожане. Их тяжелые бронированные конечности, каждая толщиной с дерево, оставляли глубокие следы в композитном покрытии улиц, круша все на своем пути. Древние сосны и березы, пережившие века и бережно сохраняемые как природное наследие, падали под их безжалостными шагами, словно спички.

Один из шагоходов, похожий на гигантского механического паука, внезапно развернул свой зловещий ствол и выстрелил по пустому жилому дому – просто так, словно в жестокой насмешке над человеческим жильем. Осколки композитных панелей и армированного стекла разлетелись во все стороны, словно стая испуганных птиц. Здание, еще недавно бывшее домом для десятков семей, сложилось как карточный домик, погребая под своими обломками воспоминания о мирной жизни.

За этими крупными машинами смерти следовали более легкие боевые единицы – бронированные транспортеры, своими обтекаемыми формами напоминающие механических хищных птиц. Внутри них сидели экипажи в боевых костюмах, натренированные убивать так же легко, как другие люди дышат.

Черный дым от многочисленных пожаров поднимался к некогда чистому небу, затмевая солнечный свет и превращая день в сумерки.

До самого горизонта, куда ни кинь взгляд, простиралась картина тотального разрушения – там, где еще недавно стоял прекрасный город, теперь царил первобытный хаос войны.

Мотопехота на квадроциклах и боевых мотоциклах, похожих на механических гепардов, проносилась мимо величественных памятников героям труда Российской Федерации, мимо опустевших школ и детских садов, оставляя за собой шлейф пыли и разрушения. Они не щадили ничего – ни исторические здания, хранившие память поколений, ни современные экологичные постройки, ни священные символы великого прошлого страны.

Война пришла в мир, напомнив человечеству жестокую истину: даже спустя столетия и тысячелетия, несмотря на все технологические достижения и прогресс, темная сторона человеческой природы остается неизменной, готовой в любой момент превратить рай в ад.

В просторном кабинете Верховного Главнокомандующего Российской Федерации царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь мягким гудением систем климат-контроля и едва слышным пощелкиванием информационных панелей. Тактические ботинки генерала Ермолова, изготовленные из сверхпрочного композита с электронной системой амортизации, гулко отбивали ритм по полу, каждый шаг эхом отражался от стен, облицованных звукопоглощающими панелями последнего поколения. Их поверхность, испещренная микроскопическими сенсорами, меняла свой цвет в зависимости от уровня шума в помещении.

Массивная дверь из сверхпрочного полимера, армированного углеволокном, с едва слышным пневматическим шипением закрылась за его спиной. Замки автоматически активировались, создавая герметичный периметр для сверхсекретного разговора. Световые индикаторы на косяке двери сменили цвет с зеленого на красный, сигнализируя о полной изоляции помещения.

Ермолов, чья военная форма была оснащена множеством скрытых сенсоров, отслеживающих состояние окружающей среды и физические показатели владельца, остановился перед массивным столом Кузнецова. Поверхность стола, выполненная из редкого композитного материала, была покрыта сетью тончайших информационных датчиков, создающих проекцию военной обстановки.

– Товарищ Кузнецов, – голос Ермолова звучал твердо и уверенно, несмотря на тяжесть момента.

Кузнецов медленно поднял взгляд от тактического планшета, на экране которого мерцали красные точки вражеских позиций. Его лицо было освещено холодным светом информационных панелей, отчего глубокие морщины казались еще более резкими. В его глазах читалась тревога, которую он пытался скрыть за маской спокойствия.

– Командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись, – его голос, тяжелый и глубокий, словно свинец, заполнил пространство кабинета. Каждое слово падало с весомостью приговора. – Штаб, после тщательного анализа ситуации, приняло решение послать вас, товарищ Ермолов, на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки. Ситуация критическая. Вылетайте немедленно.

Ермолов коротко кивнул, его лицо осталось непроницаемым, хотя сенсоры в воротнике формы зафиксировали учащение пульса. Он понимал всю тяжесть возложенной на него ответственности.

Минск, 22 июня 2184 года, 16:00. Город, еще недавно бывший жемчужиной архитектуры будущего, превратился в огненный ад. Массивные шагоходы противника, каждый высотой в три метра, методично разрушали здания своими орудиями. Их шестиногие силуэты, зловеще вырисовывающиеся на фоне затянутого дымом неба, напоминали гигантских механических пауков из древних кошмаров человечества.

Черный дым густыми клубами поднимался к небу, закрывая собой очистительные башни – гордость городской экологической системы. Эти исполинские сооружения, обычно поддерживающие идеальный состав воздуха в городе, теперь тщетно пытались справиться с потоками гари и копоти, извергаемыми пожарами и взрывами.

Истребители Западного Экономического Блока, похожие на стремительных механических ястребов с обтекаемыми формами из углепластика и титановых сплавов, с пронзительным свистом рассекали воздух над городом. Их усовершенствованные двигатели издавали характерный вибрирующий гул, от которого дрожали оставшиеся целыми стекла в окнах. Каждый маневр этих смертоносных машин сопровождался шлейфом ионизированного воздуха, создающим в небе причудливые узоры.

В ответ им неслись трассы зенитного огня из автоматических оборонительных систем защитников города, превращая небо в смертоносную паутину из плазменных разрядов и снарядов. Каждое столкновение этих сил сопровождалось яркими вспышками и оглушительным грохотом, от которого содрогался весь город.

Городские улицы, еще вчера представлявшие собой образец урбанистического совершенства с их самоочищающимся покрытием и встроенными системами климат-контроля, превратились в апокалиптическое поле боя. Массивные куски зданий, словно исполинские карты в руках безумного великана, были разбросаны по мостовым. Там, где еще недавно возвышались величественные небоскребы из углепластика и армированного бетона с фотоэлектрическими фасадами, теперь зияли чудовищные раны, обнажая искореженные внутренности строений.

Целые этажи, срезанные точными попаданиями снарядов, громоздились посреди улиц, создавая причудливые лабиринты из обломков некогда прекрасного города. Искореженные остовы электромобилей вперемешку с разбитыми уличными дронами-уборщиками создавали сюрреалистическую картину техногенной катастрофы.

Гражданские, застигнутые врасплох внезапностью нападения, перебегали от укрытия к укрытию, пригибаясь при каждом новом взрыве. Их лица, покрытые серой пылью разрушенных зданий, искажены ужасом и неверием в происходящее. Молодая женщина в разорванном платье прижимала к груди ребенка, укутанного в ткань. Седой старик, опираясь на костыль, с трудом тащил потертый чемодан, спотыкаясь о обломки того, что еще утром было процветающим мегаполисом.

Бесконечная колонна беженцев, словно река человеческого горя, медленно текла по направлению к восточным окраинам города. Их отход прикрывали бойцы пограничных войск и регулярной армии Российской Федерации, облаченные в тактические костюмы с активной защитой. Их бронированные комбинезоны, покрытые слоем адаптивного камуфляжа, были испещрены следами от осколков и забрызганы грязью и кровью, но встроенные системы жизнеобеспечения продолжали работать безотказно.

В подземном штабе обороны города, защищенном метрами армированного бетона и активными системами противодействия, царило контролируемое безумие. Криптографы и связисты, не отрываясь от своих квантовых терминалов, работали на пределе человеческих возможностей. Их пальцы с невероятной скоростью летали над сенсорными панелями, отправляя и принимая потоки зашифрованных сообщений. Экраны мерцали нескончаемыми потоками данных, каждая строчка которых могла означать разницу между жизнью и смертью для тысяч людей.

– Генерал Копец! – молодой офицер в форме ВВС, с потемневшими от пота висками, появился в дверях командного центра. Его голос почти потонул в гуле работающей аппаратуры и приглушенных переговорах операторов. – Генерал Копец!

Никто не обернулся на его зов – каждый был полностью погружен в свою критически важную задачу. Офицеры склонились над тактическими картами, аналитики вглядывались в потоки данных, связисты продолжали передавать сообщения.

Наконец, высокий мужчина в форме с потускневшими знаками различия медленно повернулся. Его лицо, изборожденное морщинами усталости, выражало смертельную усталость:

– Что такое, лейтенант?

– Получена срочная криптограмма от командующего 4-й армией, – голос молодого офицера дрожал от напряжения. – Приказано всем соединениям ВВС Западного фронта немедленно, всеми имеющимися силами, эшелонировано группами нанести удар по шагаходным колоннам и переправам противника на подступах к Гродно.

Лицо Копца, и без того бледное, стало почти белым. В его глазах появилось выражение безысходности:

– Удара не будет, – произнес он едва слышно.

– Как это… не будет? Это же прямой приказ командования!

– Только за сегодняшнее утро, – голос Копца звучал как из могилы, – только на земле, в округе уничтожено пятьсот двадцать восемь самолетов. Вы понимаете? Пятьсот двадцать восемь… Почти все наши современные истребители…

– Но… как это могло случиться? – недоверие в голосе молодого офицера смешивалось с ужасом понимания.

– Потому что ни вы, Владимир Евгеньевич, ни Павлов, никто не сказал ни слова, когда органы СВК, которым были поручены все строительные работы, начали их на всех приграничных аэродромах одновременно, – Копец говорил все тише, словно каждое слово причиняло ему физическую боль. – Тогда никто не задумывался об обстановке… Вся авиация округа была скучена на нескольких площадках, словно мишени в тире. А разведка противника… они все засняли, все координаты…

Генерал медленно поднялся и, словно постаревший на десятилетия, вышел из командного центра. Спустившись по лестнице мимо застывших по стойке «смирно» постовых, он зашел в свой небольшой кабинет и тяжело опустился на край стола. Его взгляд упал на фотографию жены, мерцающую в тусклом свете аварийного освещения.

Блистательный летчик, герой войны в Азии, в тридцать два года достигший вершины военной карьеры и ставший командующим авиацией Западного военного округа, сейчас чувствовал себя абсолютно беспомощным перед лицом разворачивающейся катастрофы. Каждый взрыв, сотрясавший здание штаба, отдавался в его сердце острой болью поражения.

За звуконепроницаемыми стенами бункера продолжали реветь двигатели шагоходов, свистели снаряды, и город, который он поклялся защищать до последней капли крови, медленно превращался в руины под натиском безжалостного врага. В его голове снова и снова звучала страшная цифра: пятьсот двадцать восемь самолетов… пятьсот двадцать восемь…

Москва, Кремль, 22 июня 2184 года, 22:00. В главной ставке, расположенной в самом сердце столицы, где история и современность переплетались в едином архитектурном ансамбле, царила атмосфера, насыщенная тревогой и напряжением. Массивные стены, обитые темным деревом, словно хранили в себе эхо прошедших эпох, а высокие потолки, украшенные изысканными лепными элементами, придавали помещению величественность. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь высокие окна, отбрасывал длинные тени на пол, создавая иллюзию движения, как будто сама история наблюдала за происходящим, готовая вмешаться в судьбы людей.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидели Кузнецов и его ближайшие консультанты – аналитики, генералы и военные стратеги, каждый из которых понимал, что на кону стоит не только судьба страны, но и судьба миллионов людей. В воздухе витала напряженность, словно натянутая струна, готовая разорваться в любой момент.

Кузнецов, облаченный в строгий темный костюм, с характерной для него суровостью, обводил взглядом присутствующих. Его лицо, освещенное тусклым светом, казалось, было высечено из камня, а глаза, полные решимости и тревоги, искрились, как угли в костре

– Товарищ Соловьёв, – произнес он, его голос звучал низко и властно, как гром, раздающийся в тишине. – Доложите Штабу оперативную сводку Генштаба на 22:00.

Соловьёв, поднявшись с места, ощутил, как в груди сжалось от волнения. Он знал, что каждое его слово будет взвешено и оценено, как на весах судьбы. С тревогой в голосе он начал:

– Регулярные войска ЗЭБ, товарищ Кузнецов, – говорил он, стараясь сохранить спокойствие, – 22 июня вели боевые действия на пограничных заставах Российской Федерации. Имея незначительный успех на отдельных направлениях, во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск РФ, атаки зэбовских войск на преобладающем протяжении нашей границы были отбиты с потерями противника…

Кузнецов, не дождавшись окончания доклада, резко перебил его:

– Это определенная тенденция, – его голос стал резким, как лезвие ножа, – к сожалению, встречающаяся в нашей идеологической работе. Типичное противоречие между обстановкой, какой ее хотят видеть, и обстановкой, какая складывается на самом деле.

Кузнецов начал ходить по кабинету, его шаги были уверенными, но в них чувствовалась скрытая тревога. Он останавливался у окна, глядя на темное небо, где звезды, казалось, прятались за облаками, как будто предчувствовали надвигающуюся бурю. В его душе разгоралась борьба между надеждой и страхом, между желанием действовать и необходимостью ждать.

– Первая сводка должна быть спокойной, – произнес он, оборачиваясь к Соловьёву. – Доложите, как обстоит дело в действительности.

– Несмотря на самые энергичные меры, товарищ Кузнецов, – продолжал Соловьёв, его лицо побледнело, – Генштаб не смог получить от штабов фронтов точных данных о наших войсках.

– Насколько километров удалось продвинуться противнику? – спросил один из генералов, его голос дрожал от напряжения.

– Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивы, – продолжал Соловьёв, его голос звучал как предостережение. – Генштаб не смог связаться с командующим Западным фронтом, генералом армии Павловым, который не доложил мне. Уехал куда-то в войска. По данным авиационной разведки, бои ведутся в 15—20 километрах в глубине нашей территории.

Кузнецов, нахмурив брови, вновь подошел к столу, его руки сжались в кулаки, словно он пытался сжать в них всю тяжесть ответственности. Его лицо, обычно спокойное и уверенное, теперь отражало внутреннюю борьбу.

– Товарищ Соловьёв, подготовьте директиву о переходе наших войск к контрнаступательным действиям.

– Но, товарищ Кузнецов, – снова вмешался один из генералов, его голос был полон сомнений, – мы еще не знаем, где и какими силами противник наносит удар. Не лучше ли разобраться до утра, что происходит на фронте, а уж тогда принять нужное решение?

– Как вы могли подумать, – Кузнецов резко обернулся, его глаза сверкали, как острые лезвия, – как это можно, чтобы Русская Армия, воспитанная высоким наступательным духом с первых дней войны, перешла к пассивной обороне, оставив инициативу в руках агрессора? Если мы будем еще отступать и не будем контратаковать, то, где мы тогда остановимся?

В комнате повисла тишина, каждый присутствующий понимал, что слова Кузнецов, а были не просто риторикой, а отражением его внутренней борьбы. Он знал, что на кону стояло не только его собственное будущее, но и будущее всей страны. Внутренние монологи генералов, полные страха и сомнений, пересекались с его решимостью, создавая напряжение, которое можно было резать ножом.

– Товарищ Соловьёв, – продолжал Кузнецов, его голос стал более спокойным, но в нем все еще звучала угроза, – подготовьте директиву о контрнаступлении. Мы не можем позволить себе роскошь ждать. Время на нашей стороне не будет.

Соловьёв, чувствуя, как на него ложится тяжесть ответственности, кивнул, его сердце колотилось в груди. Он понимал, что каждое его решение может стать решающим в этой войне, и, несмотря на страх, в его душе зажглась искра решимости.

– Есть, товарищ Кузнецов, – произнес он, стараясь говорить уверенно, хотя внутри него бушевали противоречивые чувства.

Кузнецов, удовлетворенно кивнув, вернулся к своему месту за столом. В его глазах читалась решимость, но также и тень сомнения. Он знал, что впереди их ждет не только борьба с врагом, но и борьба с самим собой, с теми демонами, которые терзали его мысли.

5 глава

Тернополь, штаб Юго-Западного фронта, 22 июня 2184 года, 00:00. В полумраке кабинета, где тусклый свет ламп, словно уставшие звезды, освещал карты и планы боевых операций, царила атмосфера, насыщенная тревогой и напряжением. В этот момент в комнату вошел полковник Поршнев, начальник оперативного отдела. Его шаги были уверенными, но в глазах читалась усталость, вызванная долгими часами работы и постоянным напряжением. Он держал в руках планшет, на котором были записаны последние донесения со ставки, и, казалось, сам воздух вокруг него был пропитан тревогой.

– Команда Западного фронта, полковник Носов, – произнес он, его голос звучал четко, но с легкой ноткой тревоги, как предвестник грозы. – Вот ваши бодренькие донесения. Хоть выше ничего не сообщили о прорыве двух зэбовские шагоходные группировок.

Носов, глядя в планшет, нахмурил брови. Его лицо, обычно спокойное и уверенное, сейчас отражало внутреннюю борьбу.

– Вы знаете, товарищ командующий, – начал он, его голос дрожал от напряжения, – точные данные мы получаем лишь к концу дня.

– Да, знаю, – ответил Поршнев, его голос стал более серьезным, словно он осознавал всю тяжесть ситуации. – Очень жаль, что в наших первых операциях наблюдается огромная опасность для войск Юго-Западного фронта. Вероятно, такие успокоительные сообщения сделали Москву из других фронтов.

В этот момент в кабинет вошел генерал-лейтенант Давыдов, начальник штаба. Его лицо было искажено тревогой, а глаза, полные решимости, искали поддержки у своих подчиненных. Он знал, что каждое его слово будет взвешено и оценено, как на весах судьбы.

– Войскам Юго-Западного фронта предписывается прочно удерживать государственную границу концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами не менее пяти механизированных корпусов, – прочёл он из криптопланшета, его голос звучал как приговор, от которого зависела судьба многих. – Окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, к исходу 24 июня.

– Это же задача невыполнимая! – воскликнул Давыдов, его голос дрожал от напряжения, словно он пытался сдержать бурю, готовую вырваться наружу. – Нам нужно остановить противника, а от нас требуют послезавтра захватить Люблин!

Носов начал ходить по кабинету, его шаги были быстрыми и нервными, словно он искал выход из безвыходной ситуации. В его голове роились мысли, и каждая из них была полна страха и сомнений.

– Что будем делать? – спросил он, его голос звучал с нотками отчаяния, как крик души, потерянной в бескрайних полях войны.

– Давайте спокойно рассмотрим положение, – ответил другой генерал, его лицо было сосредоточенным, а глаза полны решимости. – На орловском направлении наступают десять шагоходные и пехотных дивизий ЗЭБ. Что мы можем им противопоставить? В лучшем случае – неполные наши семь дивизий. Десять против семи. О каком немедленном наступлении может идти речь? Сейчас мы можем только упорными боями сдерживать продвижение противника.

– Всё, что вы говорите, Максим Алексеевич, с военной точки зрения может быть правильно, – вмешался член Военного совета Лебедев, его голос звучал уверенно, но с легкой иронией, как будто он пытался разрядить обстановку. – Но политически это совершенно неверно. Вы рассуждаете как сугубо военный специалист. Расстановка сил, соотношение и так далее – а моральный фактор вы учитываете. Иногда семь дивизий могут оказаться более значительными, чем десять. Вы что, хотите пустить корпоратов вглубь русской земли?

Лебедев, его лицо было серьезным, смотрел на Носова с недоверием. Он знал, что в такие моменты, когда на кону стоит судьба страны, необходимо учитывать не только военные факторы, но и политические.

– Знаете, Максим Алексеевич, – продолжал он, – друг, вы наш боевой. Если бы я не знал вас как испытанного командира, то я бы подумал, что вы запаниковали.

В этот момент дверь в кабинет отъехала с шипением, и в комнату вошел новый офицер. Это оказался Ермолов, его фигура, облаченная в форму, излучала уверенность и решимость. Он прошел, поправив верхнюю пуговицу на своем кителе, и бесцеремонно отодвинул ногой стул, присев на него.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес он, его голос звучал как гром среди ясного неба, наполняя комнату энергией. – Обсуждаем директиву Генштаба?

Офицеры кивнули.

– Хорош обсуждать приказ, – прохрипел Ермолов, его голос был полон раздражения, как будто он пытался скрыть свою растерянность. – Есть приказ, его надо выполнять.

– В такой обстановке, когда фронт рассечен, но выхода нет, только контрудар, – ответил Ермолов, его глаза сверкали решимостью, как меч, готовый к бою. – А если фронту не хватит сил, войска останутся без вооружения.

Лебедев, потерев виски, задумался. Он понимал, что ситуация была критической, и каждое решение могло стать решающим. В его голове крутились мысли о том, как важно сохранить не только войска, но и дух народа.

– Если бы даже контрудар не привел к успеху, – продолжал Ермолов, – он бы отвлек значительную силу противника.