Украденное детство

Вероника Шабынина, Александр Шабынин

Украденное детство

Глава 1.

Меня зовут Саша. Мне сорок пять, и вот уже три года я живу один – после развода.

Ирина, моя бывшая жена, однажды сказала, что встретила «любовь всей своей жизни». А то, что было между нами, – всего лишь ошибка молодости.

Странная формулировка, если учесть, что, когда мы поженились, ей было тридцать два. Не девочка, взрослая женщина, с годовалой дочкой на руках – Юлей, рождённой вне брака, которую я удочерил.

Сейчас Юле уже тринадцать. Она знает, что я ей не родной отец, но, кажется, любит меня от этого ничуть не меньше. После ухода Ирины девочка долго не могла прийти в себя. Я и сам не сразу поверил, что мать способна вот так, без объяснений, бросить своего ребёнка.

Она уехала в Канаду со своим новым мужем, словно вычеркнув из жизни и Юлю, и меня. Ни писем, ни звонков – будто нас никогда и не существовало. Мать-кукушка, как ни крути.

Когда Ирина уехала, Юле было десять. Она почти перестала разговаривать, замкнулась, не хотела ни учиться, ни общаться с другими детьми. Пришлось вытаскивать её по крупицам, уговорами, разговорами, прогулками. Мы остались вдвоём – я и она.

И пусть мы не связаны кровными узами, для меня она родная, единственная.

Постепенно Юля начала возвращаться к жизни. Снова пошла в школу, даже подружек завела – не близких, но всё же. По вечерам сидела рядом со мной, что-то рисовала или просто молчала. Мы привыкли быть вдвоём.

Я работаю из дома – айтишник, живу по проектам, дедлайнам, но времени на неё всегда хватало.

Женщины в моей жизни так и не появилось. Все эти три года я жил только для Юли. Мы с ней стали чем-то большим, чем отец и дочь. Это трудно объяснить словами – особая связь, выстраданная обоими.

Но недавно я всё-таки решился зарегистрироваться на сайте знакомств. Не ради приключений – просто устал быть один.

Иногда, когда одиночество становилось невыносимым, появлялись случайные связи, но всё это было пустое, мимолётное. Сейчас же мне хотелось чего-то другого – настоящей близости, которой не хватало. Того, чего Юля, при всей своей любви, дать не могла.

И вот сегодня я иду на первое свидание. Света. Тридцать восемь лет. Разведена, без детей. Вполне симпатичная – лицо открытое, немного усталое, как у тех, кто слишком много лет живёт в одиночестве и уже не ждёт чудес. Мы с ней переписывались несколько дней: разговор шёл легко, как будто мы знали друг друга уже давно. Общие темы находились сами собой – книги, фильмы, немного о работе, чуть-чуть о прошлом. И вот теперь договорились увидеться «вживую» – в небольшом ресторане на Сретенке.

Я рассказал об этом Юле. Старался говорить спокойно, без лишнего напряжения, как взрослый с взрослым. Объяснил, что прошло уже три года, что жизнь не может стоять на месте, что это всего лишь встреча. Она выслушала молча, кивнула, вроде бы приняла. Но в глазах мелькнуло что-то – не страх даже, а какая-то тихая боль. Может, ревность? Или боязнь потерять то, что оставалось у нас двоих – привычку быть рядом, разговаривать по вечерам, смеяться без причины?

После разговора она ушла к себе и больше не выходила. Дверь закрылась тихо, как будто между нами опустилась невидимая стена. Обычно она всегда провожала меня, даже если я просто шёл в магазин. Спрашивала, не забыл ли ключи, поправляла воротник. Сегодня – ничего. Только шаги в коридоре, короткий взгляд из-под челки и тишина.

Я долго стоял у окна, глядя на своё отражение в стекле. Пытался понять, что именно чувствую: вину, неловкость или просто усталость. Наверное, всё сразу.

Я всё ещё стоял у окна, пока внизу, во дворе, не загорелись фонари. Жёлтый свет ложился на асфальт мягко, словно не хотел тревожить вечер. В такие минуты особенно остро чувствуешь одиночество – не то, что причиняет боль, а то, что живёт внутри тебя, тихое, домашнее. Привычное, как старый плед.

Я вздохнул, натянул куртку, проверил в кармане ключи. В прихожей пахло Юлиным шампунем – она недавно мыла голову. На вешалке висела её школьная куртка, под ногами – раскиданные кроссовки. Всё это казалось таким родным, таким моим, что даже шаг за порог давался с трудом.

– Я ненадолго, Юль, – сказал я вслух, хотя знал, что ответа не будет.

На мгновение показалось, будто дверь в её комнату дрогнула – тихо, почти незаметно.

Я постоял ещё секунду, потом всё-таки вышел.

Холодный вечерний воздух обжёг лицо. В кармане вибрировал телефон – Света написала: «Я уже там, жду тебя». Я машинально улыбнулся, хотя улыбка вышла какой-то неловкой. И всё же сделал шаг вперёд. Первый за долгое время.

И вот я на месте. Стою у входа, поправляю воротник куртки, ловлю себя на мысли, что давно не испытывал такого волнения. Неподдельного – когда не знаешь, как всё сложится, но хочется, чтобы вышло хорошо. Давно у меня не было свиданий. Настоящих.

Ресторан оказался уютным – мягкий свет, тихая музыка, несколько пар за соседними столиками. Я вошёл, задержался у входа, осмотрелся.

Света уже сидела за столиком у окна, листала меню – короткие светлые волосы, лёгкое платье. Увидела меня и улыбнулась.

– Привет, – сказал я, подходя ближе.

– Привет, – ответила она, подняв глаза.

Я отметил, что у неё тёплый взгляд, немного усталый, но живой.

– Ты… прекрасно выглядишь, – добавил я, и сам почувствовал, как неуклюже это прозвучало.

Света улыбнулась.

– Спасибо. Ты тоже, – ответила и кивнула на стул напротив.

Я улыбнулся, и напряжение постепенно растворилось.

Мы разговаривали легко и непринуждённо – как старые знакомые, которые случайно встретились после долгой разлуки. Заказали кофе, потом ужин, смеялись, рассказывали друг другу глупые истории из юности.

Неловкость ушла почти сразу. Но где-то глубоко внутри всё равно тлело чувство вины – как будто я делаю что-то не то. Минут через двадцать я понял, перед кем именно. Перед Юлей. Перед девочкой, которая сейчас сидит одна в пустой квартире, в тишине, впервые за долгое время.

«Интересно, ужинает ли она? Или просто лежит, уткнувшись в подушку? А может, сидит у окна и ждёт, когда я вернусь.» – подумал я и на секунду перестал слышать, что говорит Света.

– Ты слушаешь? – мягко спросила она.

– Да, прости. Просто задумался.

Света рассказывала про свой брак.

– Он был… сложный человек. Вначале казался идеальным – заботливым, внимательным. А потом вдруг… словно кто-то подменил. Контроль, упрёки, обесценивание. Я не сразу поняла, что живу с абьюзером. Долго терпела, думала, что изменится. Но потом просто… сломалась. Ушла. Без вещей, без всего.

Она говорила спокойно, без жалости к себе.

– А детей вы не завели? – спросил я.

– Хотела. Он – категорически против. Говорил, что я испорчу фигуру и стану неинтересной.

Я кивнул, не находя слов.

Потом рассказал про себя, про Ирину, про Юлю. Без лишних подробностей – просто как было.

– Подожди, – перебила Света, – она ведь была ребёнком, когда мать ушла?

– Десять лет.

Света вытаращила глаза:

– Серьёзно? И вы с ней даже не общаетесь?

– Нет. Ни писем, ни звонков. Как будто её и не было.

Она покачала головой:

– Уму непостижимо… Что это за мать, которая вот так может бросить ребёнка?

Я пожал плечами.

– Сам до сих пор не понимаю.

Света долго молчала. Потом тихо сказала:

– Ты сильный человек. Не каждый мужчина смог бы взять на себя чужого ребёнка и не бросить.

Я хотел улыбнуться, но внутри стало только тяжелее. Эти слова вдруг подсветили то, чего я не хотел замечать: Юля – не просто «девочка, которую я вырастил». Она мой смысл. Всё, что осталось.

Я рассказал Свете, как тяжело было Юле первое время, как она замкнулась, перестала разговаривать, как постепенно возвращалась к жизни. И вдруг понял, что говорю о ней слишком много. Что где-то там, в глубине, снова шевельнулось то самое чувство – вины, тревоги, будто я не имел права сидеть здесь, под тёплым светом лампы, пока она там одна в пустой квартире.

Я извинился и вышел, сказал, что в туалет. На самом деле просто хотел услышать её голос. Позвонить, убедиться, что всё в порядке.

Трубка молчала. Один гудок. Второй. Третий. Потом – автоответчик. Я попробовал ещё раз. Безрезультатно. Сердце сжалось. Я стоял у двери ресторана, чувствуя, как нарастающее беспокойство превращается в тревогу.

Вернувшись к столику, я попытался сохранить спокойный вид.

– Всё в порядке? – спросила Света.

– Да, просто… по работе, – соврал я.

Она кивнула, но в её взгляде мелькнуло что-то вроде разочарования.

Я вздохнул, сделал глоток вина, потом посмотрел на часы.

– Свет, извини, мне нужно ехать. Дела. Но вечер был отличный. Правда.

– Спасибо, – ответила она с лёгкой грустью. – Может, ещё увидимся?

– Конечно, – снова соврал я.

Через минуту я уже шёл к машине. Холодный ветер ударил в лицо, в голове крутилась только одна мысль: «Почему она не берёт трубку?»

Я сел за руль, включил фары и надавил на газ. Домой. Как можно быстрее.

Юля.

Когда он ушёл, я не находила себе места. Я ходила из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть. Вроде бы всё на своих местах: чашка на столе, плед на кресле, ноутбук на подоконнике. Только воздуха нет. И смысла нет.

Попробовала читать – открыла книгу, посмотрела на строчки, но буквы расплывались, словно в них тоже не осталось жизни. Включила телевизор – какие-то новости, громкие голоса, чужие лица. Выключила через минуту. Взяла телефон, полистала рилсы – сплошные улыбающиеся морды, счастливые пары, чужие праздники. И вдруг внутри что-то как будто надломилось.

– Что он сделал?

– Как он мог?

Он просто ушёл. К какой-то женщине. К чужой. Он ведь тоже сейчас, наверное, улыбается. Сидит где-то с ней. С той, ради которой бросил меня. «Света», кажется, так её зовут. Даже имя ненавижу.

А я – здесь. Совсем одна. Я не знаю, откуда во мне взялось столько злости. Казалось, я сейчас кричу, но звука нет.

– Как ты мог… – прошептала я в темноту. – Как ты мог, папа…

Глаза жгло от слёз, дыхание сбилось. Я швырнула подушку в стену, потом ещё одну, потом просто упала на кровать и зарылась лицом в ткань. Хотелось выть. Мир рушился – медленно, тихо, но окончательно и бесповоротно.

Перед глазами всплыла мама. Как она уезжала. Тоже ничего не объяснила. Просто ушла.

Я тогда думала, что хуже быть не может. Оказалось – может.

Всё внутри кричало: он такой же. Предал. Оставил. Вычеркнул.

Я не помню, сколько так лежала. Наверное, час, может, два. За окном давно стемнело. Свет фонарей с улицы пробивался сквозь щели штор, падал на пол длинными полосами. Я не включала лампу – не хотела видеть ни себя, ни этот мир.

Потом вдруг стало холодно. Я села на кровати, обняла колени, прижалась к ним лбом. Мысли путались. Всё казалось каким-то нереальным – словно я во сне, который не кончается.

Где-то на краю сознания мелькнула разумная мысль: «Он просто пошёл на свидание, он ведь взрослый, имеет право…»

Но тут же внутри всё оборвалось. Право? А я что, не человек? Я же его люблю. Ну… как дочь. Просто… люблю. Он – весь мой мир. И этот мир только что рухнул.

«Он приведёт её сюда», – внезапно пришла следующая мысль. – «Будут сидеть на кухне, пить чай, смеяться. А я где? В детдоме?»

– Ненавижу… – прошептала я, чувствуя, как дрожат руки. – Ненавижу её. И его тоже…

Потом в голову пришла дикая, страшная мысль: а может, и правда, всё закончить?

Я вспомнила аптечку. В ванной, в верхнем ящике, где он держал лекарства. Там было снотворное – сильное, он пил его иногда, когда не мог уснуть. Я помнила, как выглядел флакон – тёмное стекло, белая крышка.

Я поднялась, босиком пошла в коридор. Пол был холодный, под пальцами ног хрустели крошки. В ванной включила свет – глаза сразу защипало. Всё как всегда: зеркало, зубная щётка, полотенце на крючке. И этот флакон. Маленький, ничем не примечательный, но сейчас казалось, что внутри у него решение сразу всех проблем.

Я взяла его, открыла, высыпала содержимое в ладонь. Таблетки – белые, круглые, невзрачные. Долго смотрела на них, как будто ждала, что кто-то вмешается, остановит. Никто не вмешался.

Я проглотила сразу горсть, запив водой из-под крана.

-Я не нужна никому. Ни маме. Ни ему.

Сначала я ничего не почувствовала. Только какую-то лёгкость, как будто напряжение последних часов наконец отпустило.

Села на пол у кровати, прислонилась к стене. Телефон мигал – это звонил он. Несколько раз подряд. Я смотрела на экран, на его имя, и не брала трубку. Пальцы дрожали, но тянуться к телефону не хотелось, да и сил уже не было. Пусть думает, что я просто сплю. Пусть будет так.

Слёзы снова потекли, уже в полудрёме. Мир медленно растворился. Всё стало мягким, как туман. И тишина – глубокая, как вода. Я просто провалилась в неё.

Саша.

Когда я подъехал к дому, сердце уже бешено колотилось. Я выскочил из машины, хлопнув дверью так, что сработала сигнализация соседней. Лифт даже не стал ждать – рванул по лестнице на четвёртый этаж, почти спотыкаясь. Я не знал, что именно произошло, но чувствовал – беда. Не просто тревога, не плохое предчувствие – именно беда. Та самая, от которой не убежишь.

Я всегда чувствовал Юлю. Когда ей грустно, когда она притворяется, что всё в порядке, когда злится или плачет. А сейчас – пустота. Мёртвая, ледяная. Как будто кто-то вырвал из мира звук её дыхания.

Ключи дрожали в руках, дважды падали на пол. Металл звенел, словно издевался.

– Ну же… давай… – пробормотал я, наконец попав в замок.

Дверь распахнулась. И сразу – тишина. Та самая, от которой кровь стынет в жилах.

Я крикнул:

– Юля!

Ответа не было. Только слабый запах её шампуня и тёплый воздух комнаты.

Заглянув внутрь, я увидел её.

Она лежала на полу у кровати, в неестественной позе, с чуть приоткрытым ртом. Рядом – перевёрнутый пузырёк из-под снотворного.

Мир сузился до одной точки.

– Юля… – выдохнул я и опустился на колени. – Юленька, родная… ну что же ты наделала…

Слёзы потекли сами, но я не замечал. Схватил её за руку – холодная, но не совсем. Пальцы вялые, но тёплые.

– Нет, нет, только не это… пожалуйста, только не это…

Я прижал ухо к груди, ловя дыхание. Тихое, редкое, но есть. Жива.

Телефон выпал из руки, звякнул о пол. Я даже не стал его поднимать – не было времени.

Просто поднял её на руки, лёгкая, почти невесомая, как когда-то в детстве, когда она засыпала у меня на плече.

– Держись, слышишь? Держись, девочка моя… – повторял я, как заклинание.

Выскочил из квартиры, сбежал вниз, почти не чувствуя ступеней под ногами.

Аккуратно уложил Юлю на заднее сиденье, сел за руль и выжал газ до упора. Больница – всего в пяти минутах езды.

Пять минут между жизнью и смертью.

Я влетел в больницу, не разбирая дороги. Двери с грохотом ударились о стены, так, что чуть не разбилось стекло. Юля была у меня на руках – лёгкая, обмякшая, голова безвольно свисала на плечо.

Охранник попытался преградить путь, сказал что-то вроде «нельзя туда!», но я оттолкнул его, даже не осознав этого – просто локтем, инстинктивно. Он не удержался на ногах и упал на пол, а я уже кричал:

– Врача! Срочно врача! Девочка умирает!

Эхо прокатилось по коридору, и через мгновение вокруг началась суета.

Белые халаты, каталка, кто-то вырвал Юлю у меня из рук – бережно, но резко.

– Что случилось? – спросили.

– Снотворное… таблетки… я не знаю сколько! – выдавил я, не чувствуя собственного голоса.

Они исчезли за дверью, а я остался стоять в пустом коридоре, где пахло антисептиком и какими-то лекарствами.

Колени подогнулись, я осел прямо на холодный кафель, не в силах даже пошевелиться.

В голове стоял только один гул – без мыслей, без образов. Потом появились слова. Молитва. Неуклюжая, сбивчивая.

– Господи, только бы она жила. Пусть выживет. Я всё отдам, что хочешь. Только не забирай её.

Я сидел, сжимая ладони так, что ногти впивались в кожу. Слёзы текли, и я даже не пытался их вытереть.

– Больше никаких свиданий. Никаких женщин. Никого. Клянусь. Пусть она живёт, и всё…

Из-за двери слышались шаги, голоса, скрип каталки. Я вслушивался, пытаясь различить хоть слово, хоть звук её дыхания. Но там – тишина. Только гул в ушах и дрожь в руках.

Глава 2.

Юля выжила. Когда врач сказал, что кризис миновал и опасности больше нет, я впервые за двое суток смог нормально вдохнуть. Словно с груди убрали бетонную плиту.

Через пару дней мне позволили увидеться с ней. Палата – светлая, тихая. Белые стены, запах яблок и лекарств. Юля сидела на кровати, в пижаме, и осторожно грызла яблоко, как ребёнок, который не до конца понимает, что всё уже позади.

Увидев меня, она замерла, покраснела и тут же отвела взгляд.

– Папа… прости… – сказала тихо, почти шёпотом.

Я подошёл и просто обнял её. Без слов.

Она дрожала – не от холода, а от того, что страх всё ещё не отпускал её.

– Юленька… – выдохнул я. – Слава Богу, ты жива. Только, пожалуйста, не делай так больше никогда. Я не смогу без тебя. Ты – самое ценное, что у меня есть.

Она подняла голову, глаза заплаканные, красные.

– Правда? «Ты сейчас серьёзно?» —прошептала она, с трудом сдерживая слёзы.

– Конечно, – сказал я, прижимая её к себе. – Конечно, девочка моя. Я люблю тебя больше всего на свете.

Юля всхлипнула, стиснула пальцами мой рукав.

– Но… ты же говорил, что тебе нужна женщина. Я подумала, что… я больше не нужна тебе…

Я покачал головой.

– Всё, – сказал твёрдо. – Никаких женщин. Никаких свиданий. Только ты и я, слышишь? Обещаю.

Она разрыдалась снова, уже не пряча лицо. Я гладил её по голове, шептал тихие, простые слова, не думая, что именно говорю. Главное – чтобы успокоилась, чтобы поверила, что теперь всё будет хорошо.

Я чувствовал её дыхание у себя на груди, слышал, как оно постепенно выравнивается.

И понял, что это и есть счастье – хрупкое, тёплое, живое. То, ради чего вообще стоит жить.

Через несколько дней Юлю выписали. Врач долго говорил что-то про дозировки, режим, контроль, рекомендовал наблюдаться у психолога. Я кивал, но слушал вполуха – просто хотел как можно скорее забрать её домой.

Мы вышли из больницы под серое осеннее небо. Дул прохладный ветер, от которого Юля плотнее закуталась в шарф. Я машинально поправил воротник на её куртке, и она чуть улыбнулась.

– Всё ещё опекаешь, – сказала тихо.

– А как иначе, – ответил я. – После всего этого я теперь тебя от себя ни на шаг не отпущу.

В машине она молчала, смотрела в окно.

Дорога домой казалась бесконечной.

Когда мы наконец поднялись на наш этаж и вошли в квартиру, я поймал себя на странном чувстве – как будто мы вернулись не домой, а в новое место, где всё знакомо, но уже немного чужое.

Юля прошла в свою комнату, остановилась у двери, посмотрела на кровать.

Я тоже замер в коридоре, не зная, что сказать.

Она тихо произнесла:

– Я больше не буду, правда.

– Я знаю, – ответил я. – Всё уже позади. Главное, что ты здесь.

Мы ужинали молча. Я приготовил кашу и чай, она ела понемногу, аккуратно. Телевизор бормотал что-то на фоне – новости, реклама, пустота. Когда она пошла спать, я долго сидел на кухне, слушал, как за стеной тихо скрипит кровать, как она ворочается, не находя себе места.

Я понимал: всё пережитое не пройдёт бесследно. Она будет бояться, я – чувствовать вину. И как бы мы ни старались, между нами уже появилась тонкая, почти невидимая грань.

Перед сном я заглянул в её комнату. Юля спала, повернувшись ко мне лицом, сжимая одеяло, как ребёнок. Я стоял в дверях, глядя на неё, и думал, что если бы судьба дала мне второй шанс – я бы, наверное, всё равно остался рядом. Даже если придётся так и прожить жизнь между страхом и любовью.

Я уже почти засыпал, когда услышал, как тихо скрипнула дверь, затем шорох босых ног по ковру. Я приоткрыл глаза – в полумраке стояла Юля, в светлой ночной рубашке, растрёпанные волосы, глаза блестят от сна и чего-то ещё.

– Юль, ты что тут делаешь? – спросил я, приподнимаясь на локте.

Она чуть сжала плечи, как будто замёрзла.

– Папа… я… – запнулась. – Мне страшно. Не могу уснуть.

– Чего боишься? Всё уже хорошо, —сказал я мягко.

– Не знаю, – ответила она, смущённо улыбнувшись. – Просто боюсь. Можно я сегодня посплю с тобой?

Я на секунду задумался. С одной стороны, она уже не маленькая. С другой – после всего, что случилось, этот страх был естественным.

– Ладно, – сказал я наконец. – Только чур не вертеться и не храпеть!

Юля улыбнулась шире:

– Хорошо! – и быстро юркнула под одеяло, устроившись на краю.

Я погладил её по волосам.

– Всё, спи. Тут тебе ничего не страшно.

– Спасибо, папа, – прошептала она.

Через пару минут её дыхание стало ровным и тихим. Я лежал, глядя в потолок, слушая, как она спит рядом, и думал только об одном – чтобы всё это никогда не повторилось. Больше всего на свете я боялся снова потерять её.

Юля.

Я долго ворочалась, не находя себе места. Кровать казалась чужой – жёсткой, холодной, как будто не моей. Простыня мятая, подушка неудобная, и чем больше я пыталась устроиться, тем сильнее всё раздражало. Потом меня вдруг начало трясти. Сначала я подумала, что замёрзла, натянула одеяло до подбородка, но дрожь не проходила. Это было не от холода – от страха.

Я включила ночник, свет мягко разрезал темноту, но легче не стало. Комната казалась пустой, как будто из неё кто-то вынул жизнь. Тишина стояла звенящая.

Я лежала и думала о нём. Хотелось, чтобы он был рядом – просто рядом. Чтобы сказал, что всё хорошо, что теперь ничего плохого не случится. Хотелось, чтобы обнял, как раньше, когда я была совсем маленькой. Но он был за стенкой, в своей комнате. Наверняка спал. Я перевернулась на бок, потом на спину, потом снова на бок – сон не шёл. В груди всё сжималось, будто воздух стал слишком плотным.

Наконец я не выдержала. Встала и вышла в коридор. Пол был холодный, под ногами тихо поскрипывал паркет. Я остановилась у его двери, постояла несколько секунд, собираясь с духом. Всё-таки я уже не маленькая – идти к нему посреди ночи было как-то неловко. Но и оставаться одной было невыносимо. Я осторожно нажала на ручку, дверь предательски скрипнула.

Он приподнялся на кровати, сонно потирая глаза.

– Юль… ты что тут делаешь? – спросил он, в голосе прозвучало беспокойство.

– Папа, мне страшно. Не могу уснуть, – сказала я, почти шепотом. – Можно я сегодня посплю с тобой?

Он посмотрел на меня так, будто внутри него боролись сомнения. Потом всё же кивнул.

– Ладно, – сказал спокойно. – Только не вертись и не храпи.

Я чуть улыбнулась.

– Хорошо.

Подошла, легла на край кровати. Он укрыл меня одеялом, как будто машинально, потом провёл ладонью по волосам – коротко, мягко, как делал всегда, когда я болела или плакала.

Я долго смотрела в потолок, слушая, как он дышит. Постепенно страх отступил. Стало спокойно, тихо и безопасно. Я закрыла глаза и наконец заснула.

Я проснулась рано – солнце только начинало пробиваться сквозь шторы, в комнате стоял мягкий утренний полумрак. Сначала я не сразу поняла, где нахожусь. Потом увидела его рядом – он спал, повернувшись ко мне спиной, дышал ровно, спокойно.

На секунду я просто лежала, слушала его дыхание. Оно было таким знакомым, таким родным, что внутри стало тихо и спокойно. После всего, что произошло, я не могла поверить, что вот – всё живое, настоящее, не сон.

Я чуть повернула голову. Свет ложился на его плечо, на пряди черных с проседью волос.

Он выглядел уставшим, но почему-то спокойным – как будто за эти несколько часов сна наконец отпустило всё напряжение последних дней.

Мне хотелось дотронуться до него, просто чтобы убедиться, что он рядом, но я не решилась.

Лежала тихо, стараясь не шелохнуться. В голове всплыли слова, которые он сказал тогда, в больнице: «Ты – самое ценное, что у меня есть».

От этих слов стало тепло. И где-то глубоко внутри я почувствовала – что-то изменилось. Незаметно, но навсегда.