Из записок Лаврентия Берии

Поэтому линию на ускоренную массовую коллективизацию гнули, не отклоняясь от неё ни на миллиметр. А, поскольку сила действия равна силе противодействия, то противодействие этой силе не замедлило воспоследовать. Антиколхозное движение у нас мало, чем отличалось от «собрата» в Центральной России или на Украине. Тот же стандартный набор: отказ вступать в колхоз, намеренная ликвидация хозяйства, забой скота, поджоги, порча семян, отрава колодцев, физическая «работа» с активистами. В отдельных случаях – очаговые выступления мелкими отрядами. Но в Аджарии было по-другому: там местная «оппозиция» колхозам устроила не показательные выступления, а настоящий мятеж. Да, где ещё его и устраивать: сколько, там, той Аджарии?! Двадцать километров прибрежной полосы!

Но шуму было много, и не только из глоток. Признаюсь: мы с Красной Армией тоже «пошумели». Во всяком случае, последнее слово осталось за нами. Почем я так говорю? Ну, хотя бы потому, что об этом говорю сегодня я, а не мятежники. А ещё потому, что об этом было сказано в приказе Председателя ОГПУ СССР товарища Менжинского. Приказ был именной, и говорилось в нём о заслугах товарища Берии. Потому я и запомнил его почти дословно, этот приказ ОГПУ от 30 марта 1931 года.

В нём живописно, совсем не в традициях отдела кадров, говорилось о том, что ГПУ Грузии разгромила 80-тысячную партию меньшевиков, а также партии национал-демократов и социал-федералистов. О том, что на высоте местные товарищи оказались и в августе 1924 года, когда разгромили меньшевиков Жордании, и в 1929 году, когда вспыхнул мятеж в Аджарии, и в 1930году, во время массового антиколхозного движение в Закавказье. Дальше Коллегия ОГПУ отмечала, что вся эта работа была проделана национальными кадрами, выращенными и закалёнными под бессменным руководством товарища Берии. О самом товарище Берии было сказано, что он сумел с исключительным чутьём отчётливо ориентироваться в сложившейся обстановке, правильно решать задачи, личным примером заражать сотрудников, передавать им организационный опыт, воспитывать в духе преданности ВКП (б) и её ЦК.

Вынужден признать: так и было. Почему «вынужден», будто я сознаюсь в чём-то недостойном? Да, вроде бы, надо возгордиться такой высокой оценкой «бессменного руководства товарища Берии», но кошки скребут на сердце. Пробую согнать их – не получается. Увы, но и я приложил руку к гонениям, пусть и не лично, а в форме приложения пера к бумаге. Правда, товарищам о своём непартийном самочувствии я тогда не сказал: не поняли бы. А если бы и поняли, то исключительно неправильно.

С соответствующими выводами персонально в мой адрес. А так они сделали другие выводы в отношении меня – совершенно противоположного характера. Ещё когда сочинялся этот панегирик от 30 марта, я уже был произведён в Председатели Закавказского ГПУ и в полпреды ГПУ РСФСР в ЗСФСР.

Как и в случае с Кванталиани, до этого «производства» я четыре года отработал зампредом Закавказского ГПУ. Хотя правильнее будет сказать, что я отработал и за заместителя Председателя, и за самого Председателя. Председателем и полпредом ОГПУ у нас тогда был Реденс, Станислав Францевич – «близкий» родственник вождя, формата «седьмая вода на киселе». Что-то, там, по линии жены. Как это у русских называется: свояк. Но это обстоятельство позволяло ему требовать свою работу… с меня. И пришлось мне «волочь хомут», пока дражайший начальник предавался любимому занятию: делил компанию с «Ивашкой Хмельницким».

Но не зря мне говорили о том, что Генсек – мужик принципиальный, и не посмотрит на родство, если родственник «не ловит мышей». Так и случилось. Проверяющие из Центра неоднократно уже «застукивали» моего дражайшего шефа «in flagranti delicti», о чём регулярно сигнализировали «наверх». Однажды вождю это надоело – и товарища Реденса «попросили».

Сейчас, естественно, мне «шьют» то, что это я «настучал» на шефа. Дураки: если бы мне нужно было «настучать» на него, стал бы я ждать целых четыре года?! Ведь Станислав Францевич давал повод, чуть ли не ежедневно?! Но не мог я так поступить, даже, если бы захотел так, что мочи нет! Я ведь знал, чей он родственник, и кому обязан карьерным ростом: кроме отдалённого родства с вождём, другими выдающимися личными данными товарищ не блистал!

И ещё я знал, что втереться в доверие к Генсеку – «дохлый номер». Такой же «дохлый», как и попытка обратить на себя внимание, не говоря уже о том, чтобы «закрепиться на завоёванных рубежах». С Хозяином не надо было хитрить: если и покажется ему какой-то человек, то не за счёт своих усилий. И ни в коем случае не следовало мозолить ему глаза, чтобы запомниться и понравиться. Эффект от такого усердия обычно бывал обратным. И холуйские услуги он не принимал, так как был вождь, а не барин. Это я к тому, что донос на Реденса, отправь я таковой, попал бы в разряд именно «холуйских услуг». И не было бы уже того, что было потом.

А я придерживался установки Конфуция: «Ничего не бывает не слишком рано, не слишком поздно: всё случается в своё время». Так оно и случилось – в своё время.

Глава пятая

Конечно, Хозяин к тому времени – тому самому «своему, когда всё должно случиться» – уже знал о моём существовании. Я уже был немалой «шишкой» в органах, имел авторитет у друзей вождя, например, у Дзержинского, к тому же являлся орденоносцем за службу, а их тогда было наперечёт. Некоторые мои «неконторские» подвиги тоже были на слуху. Например, та, наделавшая шуму, и не только в прямом смысле, перестрелка в горах осенью двадцать пятого, когда на зампреда ГПУ Грузии Берию было устроено покушение. И это не было инсценировкой в духе Гиммлера, «заслонившего фюрера грудью»… от холостого патрона. Один из моих товарищей погиб, двое были ранены, а мне пришлось отстреливаться и ждать либо подмоги, либо героического конца.

Но не моё «шишкообразное» положение и не «эхо в горах» обратили на меня внимание Генсека. Главную роль в этом сыграло то, что есть самое дорогое у человека: его друзья. Обо мне не забывали люди одной со мной крови, и, прежде всего, Орджоникидзе и Лакоба. Нет, я не просил их не забывать: за меня это сделали мои дела и моя клиентура. Как говорил классик, «слух пройдет обо мне по всей Руси великой». Вот, он и прошёл, а друзья лишь канализировали его в нужное русло. Так мы встретились с человеком, которого с той поры я имел законное право называть Хозяином. Именно так: с заглавной буквы. Так, как его могли называть только свои – «ближний круг».

О нашем знакомстве с вождём ходило и ходит немало слухов. Не сомневаюсь в том, что в оборот уже запустили старую байку о том, как «коварный интриган Берия» втёрся в доверие к Генсеку. Даю её краткое содержание: Берия и Хозяин якобы впервые встретились летом 1930 года в Цхалтубо, где Берия опять же якобы обеспечивал охрану. И тогда Хозяин – в третий раз якобы! – распорядился подготовить заслушивание в Москве докладов Закавказского крайкома. Ну, чтобы наглядно показать всем, как плохо обстоят там дела с партийным руководством, и как назрел вопрос об укреплении этого руководства!

То есть, Хозяин «предложил» это прямо тут же, не сходя с места – лишь для того, чтобы следом за этим предложить кандидатуру Берии на пост второго секретаря Заккрайкома ВКП (б)! И всё это потому, что его перестал устраивать тогдашний «второй» Лаврентий Картвелишвили, на смену которому он и выдвинул другого Лаврентия – Берию! А устраивать его он перестал «лишь потому, что хочется мне кушать!». «Мне» – это «интригану Берии», конечно! А Хозяин лишь «пошёл на поводу» у того, кто «коварно втёрся в доверие»! А на очереди уже стоял и сам «первый»: Мамия Орахелашвили! Таким образом, якобы, два «нехороших человека нашли друг друга»: Берия «втирался», а Хозяин обзаводился своими людьми и расставлял их повсюду на ключевые посты!

Ну, что, тут, скажешь? Ну, не «втирался» я, а Хозяин не «обзаводился» и «не расставлял»! Меня, во всяком случае, точно «не расставлял», потому что не был я ещё для него «своим»! По времени не успевал, за малым стажем знакомства! Отсюда – тема Картвелишвили. Лаврентий Иосифович был мужик хороший, но как руководитель – уездного масштаба, не выше. Человек не зрел в перспективу, а потому и не видел её.

А Хозяину нужны были люди масштабные и масштабно же мыслящие. (Это я, хоть и о себе, но словами других людей! Так, что, не бейте сразу!). Да и с Украиной он был связан больше, чем с Грузией, а это тоже надо учитывать. Поэтому мной или кем-либо другим, рано или поздно, но Картвелишвили заменили бы. Потому что – объективная необходимость. Потому что человек перерос одну должность, но так и не дорос до другой. К сожалению, бывает и такое. Жалко человека – страдает ведь, но лучше пусть страдает один человек, чем всё дело!

Теперь – по датам и обстоятельствам. Должен огорчить сочинителей байки: мы с Хозяином впервые лично встретились не в тридцатом, а в конце тридцать первого. Случилось это вскоре после моего письма Нестору Лакобе, в котором я написал: «Очень хотелось бы увидеться с т. Коба. При случае напомни ему об этом».

Зачем я «домогался» этой встречи? Скажу сразу: не для того, чтобы «подкопать» Картвелишвили. Этому человеку суждено было уйти и без моей помощи: он «подкапывал» сам под себя, и не интригами, а результатами деятельности. Вернее, их отсутствием. А я всего лишь хотел ознакомить вождя с действительным положением дел в Закавказье. К сожалению, руководство Заккрайкома нередко выдавало желаемое за действительное, и, руководствуясь этой информацией (по сути, дезинформацией), в Центре принимали ошибочные решения. Не хочу себя выпячивать, как говорил киношный герой Бывалов, но и Ленин, и Дзержинский, и Менжинский принимали меня через голову прямого начальства лишь потому, что хотели услышать правду. И не для того, чтобы её послушать. Тем более, не для того, чтобы развлечься слухами или обзавестись свежей порцией компромата, а для того, чтобы руководствоваться моей информацией при принятии решений.

А мне было, что сказать Хозяину. И Закавказье в целом, и все республики по отдельности переживали непростой период коллективизации и индустриализации. Краевое начальство из желания угодить Москве «растекалось мыслью по древу»: хваталось за всё сразу, не сообразуясь с тем, насколько то или другое начинание подходит горным республикам. А мы ведь – не Кубань, не Ставрополье, не Дон, и не нам замахиваться на рекордные урожаи зерновых на рекордных же площадях.

Моя встреча с вождём тогда не состоялась: Лакоба встретился с ним наедине. Потом он мне рассказывал, что после краткой, но яркой характеристики Берии тут же предложил Хозяину перевести меня на партийную работу: «Пора!». Не знаю, как для Хозяина, но для меня предложение было неожиданным: я ведь собирался встретиться с Хозяином не для того, чтобы «выдвинуть свою кандидатуру».

Но кандидатура «прошла» и без «самовыдвижения» – и 14 октября 1931 года я был избран Первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Перед этим назначением я и встретился с Хозяином впервые в жизни. И не оттого, что он уступил моим домогательствам и протекции Лакобы. Так было принято тогда: кандидатуры на пост руководителей ЦК Компартий союзных республик должны были получить одобрение в Москве, «на самом верху». Хотя, почему только тогда: и сейчас – тоже.

Вскоре моя кандидатура получила одобрение и во второй раз: ровно через месяц я был избран вторым секретарём Закавказского крайкома. От обязанностей Первого секретаря ЦК Компартии Грузии меня, разумеется, никто не освобождал: не для того избирали. То есть, не для того, чтобы я делал карьеру – а работал кто-то другой.

Первым секретарём Заккрайкома был тогда Мамия, он же Иван Дмитриевич, Орахелашвили. Старый большевик – с девятьсот третьего года, старше меня на восемнадцать лет, с богатой революционной биографией: участник первой революции в Петербурге, член Кавказского крайкома, председатель ЦК Компартии Грузии, член Кавбюро ЦК, председатель Ревкома Грузии, председатель СНК ЗСФСР, первый секретарь Заккрайкома.

Что тут сказать: биография, достойная всяческого уважения. А, вот насчёт человека… Трудный он был человек, Мамия Орахелашвили. Это я не о том, что горячий: все мы, южане, горячи. К сожалению, Иван Дмитриевич нередко возводил принципиальность в принцип, а это уже нечто другое. Потому что тогда уже объективность ему изменяла. Проще говоря: товарищ шёл на принцип – как лез на рожон. То есть, ломясь, как лось, или подстать носорогу: не разбирая пути.

Говорю об этом с горечью, но наши отношения с Орахелашвили не сложились. Мамия очень болезненно воспринял моё назначение. Я пытался не словами, а делом доказать ему, что он заблуждается на мой счёт, что у меня и в мыслях нет «подсидеть» его, но, куда, там! Как итог: почти с первых дней я стал объектом «принципиальной критики старшего товарища». Мамия словно задался целью показать, что Москва совершает ошибку в отношении него, что «старый конь борозды не портит», особенно, если он ещё и не старый: всего-то пятьдесят лет, что Берия по молодости лет и чекистскому прошлому «наломает дров».

А потом Орахелашвили совершил непростительную ошибку: старый большевик опустился до жалоб и склок в кругу своих приближённых. (Я, разумеется, этого круга – никаким боком: не удостоили). Мамия начал распространять слухи о том, что Берию ему навязал Хозяин. А ведь это было неправдой. Если, уж, кто меня и «навязал», так это Нестор Аполлонович Лакоба, председатель ЦИК Абхазской АССР. Поддержал его – и меня, разумеется – Серго Орджоникидзе, в то время председатель ВСНХ и член Политбюро ЦК. А Хозяин – и то, в худшем случае – лишь «пошёл на поводу» у них!

Разумеется, «слухи о слухах» быстро дошли до Москвы. Уверяю вас: я здесь ни при чём. Меньше всего я хотел, чтобы мою фамилию поминали в таком контексте, да ещё, где: в Москве! Я никогда не был карьеристом, шагавшим по головам, в том числе, и благодаря «телефонному праву».

А Мамия всё не унимался. В каждом моём предложении, в каждом моём шаге он теперь усматривал только подрыв его авторитета и покушение на его кресло. Честное слово: досадно было видеть, как старый большевик скатывается до уровня соседа по коммунальной квартире.

В интересах самого же Орахелашвили было не разжигать ненужные страсти, и немедленно прекратить распространять слухи. Но он «пошёл другим путём». Сам пошёл: я его не подталкивал. Как и куда пошёл? Обыкновенное дело: вразнос. Тогда из Москвы и приехали люди. Не по моему сигналу: Мамия сам «дозвонился в колокола». Товарищи поговорили со мной, поговорили с Орахелашвили, и уехали. С чем именно, я не знал. Мне лишь оставалось надеяться на то, что с Иваном Дмитриевичем «провели разъяснительную беседу», и успокоили товарища заверениями в том, что со стороны его зама по его адресу не обнаружено никаких поползновений. Во всяком случае, приезжим товарищам я дал именно такие «признательные показания».

Но я ошибся. 17 октября 1932 года состоялся пленум крайкома, и я был избран Первым секретарём Закавказского крайкома ВКП (б) с оставлением первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Не скажу, что это стало для меня неожиданностью. К тому всё и шло: либо я – либо Мамия (пардон за каламбур). Хрестоматийная ситуация «двух медведей в одной берлоге». Выбор сделали в пользу «более молодого медведя». Также не буду утверждать, что я был избран единогласно: наверняка сторонники Орахелашвили «набросали» мне «чёрных шаров». Но, как бы там ни было, а мандат доверия большинства я получил. Потом уже и Серго, и Нестор говорили мне о том, что Хозяин согласовывал мою кандидатуру с ними обоими, как вместе, так и по отдельности.

Думаю, что не только с ними: в кадровых вопросах Хозяин никогда не опирался на мнение одного человека. Не сомневаюсь в том, что он делал выбор. Ему было жаль отстранять Ивана Дмитриевича, с которым они были знакомы многие годы ещё до революции. Но Хозяин был человеком дела, а Мамия со своими необоснованными претензиями встал поперёк. Не поперёк горла – поперёк дела. Он стал мешать, и не Хозяину, а именно делу. Это и определило выбор Хозяина, как и во всех аналогичных случаях. Это, а не то, что ему якобы не понравились критические замечания Орахелашвили в свой адрес, намёки на личное недоброжелательство в отношении него и протекцию «ставленнику Кремля» Берии.

Но теперь всё это уже было в прошлом. А в настоящем были текущие дела, одно «текущее» другого. Нужно было доводить до конца коллективизацию, и, желательно, не до конца колхозников. То есть, задача стояла примерно так, как выразился один товарищ: «Убей меня нежно». Должен сказать, что пришёл я уже на «унавоженную почву»: к маю 1931года в колхозы вступило почти 37 процентов всех хозяйств Грузии. То есть, «дров наломали» уже без меня, и больше, чем на треть от планового задания.

С учётом этого обстоятельства перед избранием я поговорил с Хозяином напрямую, и заручился его согласием на «выпрямление перегибов». То есть, план по охвату с меня никто не снимал, но выполнение его посредством «ножа у горла крестьянина» отменялось.

Не хочу хвастать, но кое-что у меня получилось. Нет, снять удавку с шеи горца-крестьянина мне не удалось, зато удалось её существенно ослабить. И мужик вздохнул свободнее. А тут ещё я, каюсь, воспользовался давней слабостью Хозяина к садоводству, особенно к выращиванию цитрусовых. Была такая «мечта-идея» у вождя: обеспечить страну и народ субтропическими продуктами отечественного производства. Теоретически условия для этого были. Я имею в виду природные условия: Абхазия и Аджария в Грузии, Ленкорань в Азербайджане – это классические субтропики, пусть даже и не такие «субтропические», как те, что по берегам Средиземного моря.

И я предложил Хозяину превратить Закавказье в цветущий сад. Не всё, конечно, зато не в переносном смысле. Я ещё не был удостоен чести побывать на дачах Хозяина, но от того же Лакобы знал, что на них и под Москвой, и на Кавказе – настоящие сады. И выращивалось там всё, «в диапазоне» от картошки до апельсинов! Хозяин был по-хорошему фанатом этого дела, и поэтому он сразу же загорелся моим предложением. А, загоревшись, тут же ухватился за него – и за меня – и моментально превратил «сказку в быль»: поставил цель, и сделал её плановым заданием. И, попробуй, теперь его не выполнить!

Но я знал, на что шёл. Точнее, к кому, и с чем. Поэтому моё предложение ни в малейшей степени не было мечтами в духе гоголевского Манилова. Прежде чем выходить с предложением, я основательно проработал его со знающими людьми. Мне не раз говорили – потом я и сам в этом убедился – что идти к Хозяину неподготовленным – всё равно, что гарантировать себе крест и Голгофу. Поэтому мы с товарищами прикинули, рассчитали, и я предложил Хозяину цифру в сто миллионов плодов цитрусовых ежегодно. Это была реальная цифра, и под неё я готов был заложить не только плантации, но и свою голову.

Хозяин внимательно «заслушал доклад», быстро пробежал глазами мою «экспликацию», и поморщился:

– Что это за цифра: сто миллионов?! Уездный размах! У Вас же под рукой всё Закавказье!

И тут я «бросился на амбразуру». Не буду врать, что от отчаяния: «согласно плану».

– Батоно, не сочтите меня правоуклонистом, но перегибы в ходе проведения коллективизации нарушили не только традиционный уклад горца, но и структуру посевных площадей, и специализацию производства. Горам и субтропическому побережью навязали, по сути, равнинное хозяйство для кубанских степей. При таких условиях мы не можем замахнуться на большие цифры.

Хозяин нахмурился: ему явно не понравился мой «экскурс в прошлое», да ещё «с правым уклоном». Он молчал, и я уже терялся в догадках, на какую именно тему. Точнее, вначале терялся, но очень быстро с ужасом «находился». Честно говоря, я уже не исключал того, что трудовую деятельность мне придётся теперь продолжить в местах, совсем не похожих на субтропические. Минуты полторы Хозяин изводил меня молчанием, и, наконец, «вышел в эфир».

– Если будет поставлена достойная цель, Вы получите шанс создать для её достижения все необходимые условия. Вы меня понимаете?

Ещё бы, я не понимал! Хозяин открыто давал мне «карт-бланш». Вопрос только: под какое обязательство? И я ещё раз «отважился на дерзость».

– Батоно, не могу я узнать, какую именно цель Вы считаете достойной? Ну, каковы примерно её параметры?

Хозяин усмехнулся, разглаживая кончики усов мундштуком трубки.

– Ну, зачем же «примерно»? Я Вам назову точную цифру: четыреста миллионов.

У меня широко открылись не только глаза, но и рот. От неожиданности я даже не смог удержать на месте челюсть – и она отвисла.

– Вношу поправку, – обнадёжил меня Хозяин, но при этом почему-то усмехнулся ещё активнее. Я даже успел частично перевести дух: «Ну», – думаю, – «пронесло!»

– Не четыреста: пятьсот миллионов.

Нечего сказать: «внёс поправку»! После этой «поправки» я, наверно, с полминуты не мог прийти в себя. И уже не от неожиданности: это мы «проехали». На место неожиданности теперь заступило чувство страха: я понял, что только что мне определили плановое задание! Да, ещё, какое: в пять раз превышающее наши расчёты! Я ещё готов был «подписаться» на двести миллионов, ну, на двести пятьдесят, и то после соответствующей «деколлективизации», что само по себе было чревато, несмотря на все «индульгенции» Хозяина! Но пятьсот! Это же ни в какие ворота!

– Ну, как: берётесь?

Вопрос Хозяина как-то сразу вывел меня из транса. Да и вопрос был лишним: от других людей я уже знал, какие варианты ответа есть на него, и каковы последствия для каждого из вариантов. Нет, ответ уклончивый, не говоря уже о категорическом «Нет», не влёк за собой «политических репрессий». Хозяин «всего лишь» говорил стандартную фразу: «Ладно, найдём другого, который справится» – и человека, у которого «вместо сердца…» – … сердце, а не «пламенный мотор», отпускали на все четыре стороны. Только с этого момента он не просто выпадал из обоймы, зачастую не успев, как следует, и впасть в неё, но и выходил из доверия. А это вряд ли лучше возможности выйти из дверей «не под ручку с товарищами из органов». Такой, вот, «гарнир» к освобождению от бремени.

Я «выпадать» не собирался, и поэтому ответил Хозяину максимально твёрдо, стараясь не убегать глазами от его тяжеленного взгляда.

– Да, берусь!

Хозяин как-то сразу подобрел. Это потом я понял, отчего так. Ответ прост: заручившись согласием, Хозяин уже не сомневался в том, что человек, «подписавшийся на дело», в лепёшку расшибётся, но сделает его! И не просто сделает – к сроку, и в точном соответствии с заданными параметрами! После этого мне не оставалось ничего другого, как откланяться и отправляться совершать подвиг.

Глава шестая

Сейчас «объективное и беспристрастное следствие» всю мою деятельность представляет как бесконечную цепь чудовищных преступлений. Так, словно не успев завершить одно злодеяние, я тут же брался за другое. Для изображения моей партийной работы в Закавказье – это ни много, ни мало семь лет – у моих судей не нашлось никакой другой краски, кроме чёрной. Нет, ещё одну краску они, всё же, используют: красную. Исключительно в контексте известного песенного текста: «След кровавый вяжется по сырой траве». Но, если в песне след вязался за героем Щорсом, то в моём случае, в интерпретации следствия, этот самый «след кровавый вяжется» исключительно за «монстром и вурдалаком Берией». То есть, кровь эта – не «героического происхождения» из товарища Берии, а его многочисленных и исключительно безвинных жертв!

Правда, товарищи забывают об одной маленькой детали: а кто же все эти годы работал?! Потому что «по щучьему велени» всё случается только в сказках! А ведь и в Грузии, и во всём Закавказье много, чего случилось за эти годы – и, уверяю вас, не только плохого! Когда я задаю этот вопрос, ловкач Руденко сначала теряется, а потом «находится»:

– Работала партия! Работал весь народ!

Но затем, понимая, что всю партию, а тем более, весь народ, в кресло Первого секретаря ЦК Компартии Грузии не усадить, Руденко корректирует линию:

– Да, успехи были, но они достигались не благодаря, а вопреки Берии!

Хорошо завернул – только я не понял! Откуда бы взялись успехи, если бы для их достижения хотя бы не ставились цели?! Анонимный народ сам себе целей не ставит: он живёт в формате «существует»! По принципу «как прадеды жили». Взять те же цитрусовые: как выращивали для себя энное количество, так и выращивали бы! Даже не знали бы, что можно для всех, и в гораздо большем количестве, если бы не «подлец Берия» и ему подобные «негодяи»! Вот и все его «успехи»! Так что, хочется кому-то или нет, а у «народа» должна быть фамилия! Не сами же собой «достигались» успехи?!

А ведь цитрусовые – это лишь частный случай: за семь лет их набралось сотни, если не тысячи! Одни построенные заводы чего стоят! Мы ведь заработали и орден, и переходящее Красное Знамя! А «по версии следствия» получается, что вопреки Берии выполнялись задания, выполнения которых и добивался Берия! Ведь сначала задача ставилась мне, а уже потом я её отправлял по инстанции! И, ладно бы, только отправлял в духе Фамусова: «Подписано, так с плеч долой!». Так, ведь нет: я не только контролировал, но и обеспечивал исполнение! И не потому, что я такой сознательный, а потому, что попробуй я только не доложить об исполнении к сроку!