Из записок Лаврентия Берии

Я всего лишь хотел предостеречь товарищей от неверных шагов… в мою сторону. Поэтому Жора мог спокойно зиц-председательствовать на Старой площади и в Кремле.

Какой же это переворот?! Какой штурм?! И потом: разве мы с Хрущёвым и Маленковым – не исполнители одной роли, так сказать, «в очередь»?! Разве они не играли в реформаторов?! Разве не красовались они как проводники нового стиля руководства, о котором и понятия не имели, и которого, как не было, так и нет?! Я не препятствовал им в этом: никому не возбраняется зарабатывать авторитет. Если, конечно, это – в рамках «мирного соревнования двух систем». Чья верная линия окажется «вернее», тот и станет «верным ленинцем», а заодно и победителем в соревновании! На то он и переходный период, чтобы переходить не только от одной системы к другой, но и от одного руководителя к другому! Это же азбука! Я ведь никому не ставил подножку! И даже не думал… пока!

Но я недооценил «товарищей». Нет, я никогда не считал их простаками. Но пока я смотрел на товарищей, как на баранов, они уже успели разглядеть во мне «жертвенного барана». И не только разглядеть, но и назначить в него. За повседневными делами я и не заметил, как вчерашние дружки «стакнулись» против меня. «Стакнулись» практически те, кто не должен был «стакнуться» и теоретически. Вот он, закон единства и борьбы противоположности в действии! А теперь интриганы обвиняют в интригах меня. Всё правильно: кто громче всех кричит «Держи вора!»?!

Вот пишу эти строки – и плачу. Плачу слезами шолоховского Половцева. Помните: «Плачу, что не удалось наше дело на этот раз». Но другого раза уже не будет. Мне попросту не хватило времени. Продержись я ещё немного, и они не посмели бы отработать в режиме «вали кулём – потом разберём». Народ бы уже почувствовал на себе пользу от реформ, которые и так связывались с моим именем. При таких обстоятельствах обозвать меня «заговорщиком» и «агентом» ни у кого не хватило бы духу. Зато хватило бы мозгов не делать этого. Но я ошибся в расчётах: как говорят футболисты, «товарищи сыграли на опережение».

Неловко признаваться, но ничего другого не остаётся: я влип, как кур во щи. Или в ощип. Попал в силки, в сети… вляпался, одним словом. Утешает лишь одно: я не мог не вляпаться. Ведь меня сцапали не на улице, а в святом для каждого большевика месте: в Кремле, в кабинете первого человека страны. Началось с того, что 26 июня утром мне позвонил Маленков. Сказал, что на одиннадцать часов намечается совместное заседание Совета Министров и Президиума ЦК. Повестка: обсуждение вопросов экономических реформ, в том числе, и моих предложений по ним.

Не клюнуть на такую «мульку» я не мог. Я ведь и так бился об этих «реформаторов», как рыба об лёд – а тут они сами напрашиваются на консенсус! Эх, прислушаться бы мне тогда к интонациям голоса «друга»! А ведь он буквально звенел от напряжения! Наверняка, Жорик в этот момент «промочил штаны», а я не услышал звона капели!

Ничего странного ни по дороге, ни в Кремле я не заметил. Всё было, как обычно: мои люди, моя охрана. К сожалению, всё, как обычно, было и в кабинете у Георгия: битых два часа «лили воду», мололи чепуху, убивали время, которого после Хозяина никому не было жалко. Кроме меня: я жалел, что пришёл на эти посиделки. Ведь пока я сидел, работа стояла! Так продолжалось вплоть до того времени, пока Маленков не объявил последний вопрос повестки: о деятельности Берии.

Вот тут у меня отвисла челюсть: такого вопроса в повестке не было. И, главное, Жорик не шутил: со мной такие шутки не по зубам даже Жорику. Ведь даже при Хозяине такой вопрос не ставился ни разу. Я ещё не понял, «в каком разрезе» он будет освещаться, но уже почувствовал нутром, что дело – швах. Постфактум вспомнились напряжённые лица участников заседания во время этого «толчения воды в ступе». Лишь теперь до меня начало доходить, что это была преамбула.

А Маленков уже «грузил» мне всё, что было под рукой. Припомнил и ГДР, и Югославию, и дивизию МВД, и якобы слежку за членами руководства, хотя я не следил, а всего лишь приглядывал – так же, как и они за мной. Следом за меня взялся Молотов. Этот сходу обозвал меня перерожденцем. Но Хрущёв тут же «заступился за меня»:

– Берия – не перерожденец! Перерожденец – это тот, кто был коммунистом, а потом перестал им быть! А Берия никогда и не был коммунистом! Это – чуждый партии элемент! Такому не место в её рядах!

Словом, «определил» меня Никита. Вот так: «не место в её рядах»… Признаюсь честно: политическое мужество, столь присущее мне, на какой-то момент оставило меня. Таких обвинений я не ожидал, потому что не заслужил. Ну, одно дело, когда я не встретил понимания по вопросу социализма в ГДР. Там был «творческий спор», и я временно уступил Вячеславу. Но сейчас меня клеймили даже не как троцкиста или правоуклониста: как врага! И ведь ни одна сволочь не заступилась, если не за меня, так хоть за правду!

Нет, вру: одна заступилась. В лице Микояна. Анастас оказался верен себе: «и вашим, и нашим одинаково спляшем»:

– Товарищ Берия – хороший работник. А ошибки бывают у всех. Я думаю, что он учтёт наши критические замечания и исправится. Я считаю, что Берию неправильно исключать из партии.

Несмотря на неподходящую ситуацию, я даже сподобился усмехнуться: вспомнился анекдот – и, как раз, к случаю. «На улице – дождь, а Микоян – без зонта. „Как же Вы, Анастас Иванович?“ – Не беспокойтесь, товарищи: я – между струйками, между струйками!». В этом – весь Анастас. Дяденька на всякий случай решил подстраховаться: а вдруг я вывернусь, и потом это ему зачтётся? Цена такому заступничеству – пучок пятачок. Вот, если бы за меня вступился Маленков или Молотов – другое дело. Чтобы закрыть вопрос, любому из них достаточно было открыть рот. А так на Анастаса цыкнули – и «загнали под лавку». Даже загонять не пришлось – сам «полез».

Пока я «благодарил» Микояна, Жорик уже «выставил на торги» моё членство в партии. Это благотворно сказалось на моих голосовых связках, а то я всё больше налегал на укоризненный взгляд, словно забыв, что этот народ осадной мортирой не прошибёшь, не то, что взглядом.

– За что вы собрались меня исключать? – говорю. – Или мы – не из одного «лукошка»? Или я выпадал из дружного коллектива? Или мы с вами дудели не в одну дудку? Нет: так же, как и все вы, я выполнял решения партии и указания Хозяина. Никто из вас не ставил прежде мне это в вину! И о каком заговоре вы говорите?! Какой циркуляр Берии о мобилизации всех сил МВД и переводе на режим полной боевой готовности?! Покажите мне его!

Если я рассчитывал на успех контрнаступления, то напрасно. Даже, если бы я завернулся в красное знамя, всё равно не перестал бы быть для них «белым». Ну, вот, определили меня туда. Досрочно. Задолго до «обвинительного заключения» Маленкова и моей защитительной речи.

В итоге долго митинговать мне не позволили. И не потому, что я начал перехватывать инициативу. Вероятно, моя речь не вписывалась в сценарий, хотя и не слишком влияла на него. Увы, в этом сценарии мне была отведена роль крыловского персонажа, который «виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Наверняка «устроители» предвидели и «лёгкую оппозицию» Микояна, и даже предусмотрели её в сценарии, ибо быстро поставили товарища на место, усадив его на стул.

Хотя в какой-то момент мне показалось, что Маленков «зашатался» – даже сидя за столом. Но, если это и было так, то момент не затянулся дольше, чем… на момент. Потому что уже в следующий момент Жорик начал шуровать рукой под столом. Почти тут же в зал вошла группа военных. Первым шёл Жуков, за ним – Москаленко. Из остальных я знал только Неделина и Батицкого. Дрожа не одним лишь голосом, Маленков скомандовал-пролепетал:

– Именем советского закона арестовать Берию!

Законник хренов! Такого свинства я не ожидал… Хотя – нет: лишь такого свинства мне и следовало ожидать. Только оно одно и могло быть. Этот народ полумерами не ограничивается. Это – не то, что при Хозяине: вначале тебя переводят на другую должность, потом вокруг тебя начинают зиять пустоты, и лишь после зачистки территории за тобой «приходят товарищи». А «эти» не могли позволить себе такой роскоши: «всего лишь» исключить Берию из партии. Они ведь понимали, что с Берией такой номер не пройдёт. Что Берия не станет посыпать голову пеплом. Разве что – головы. Головы этих товарищей – их же пеплом. Я говорю, разумеется, иносказательно: я бы разгромил заговорщиков идейно. Конечно, идейный разгром я дополнил бы организационным. Но в рамках приличия – без плахи и гильотины. Я бы просто выставил их! Сначала – перед народом в образе негодяев, мешающих мне осчастливливать этот самый народ. Затем – коленом под зад!

Но, увы: история не знает сослагательного наклонения. А под глагол наклонения повелительного Москаленко приказал мне (приказал мне!!!) поднять руки, а Жуков опустился до личного обыска. Как будто я – абверовский террорист, решивший по дороге на обед заглянуть в Кремль с бомбой подмышкой! Эх, Жуков, Жуков! Сколько раз я поддерживал тебя перед Хозяином, смягчая твои хамские выходки и сглаживая промашки! Не будь меня, не было бы и тебя! И вот как ты отплатил мне! Ну, правильно: на то оно и доброе дело, чтобы не остаться безнаказанным!

Пока мне учиняли «шмон», Маленков объявил заседание Президиума закрытым. И то: чего тянуть, когда дело сделано! Я взглянул на часы: тринадцать ноль пять. Когда меня выводили в коридор, я заметил у входа ещё группу военных, человек пять, а среди них – Брежнева, Шатилова и Гетмана. Какая честь для меня: целая дюжина генералов собралась меня громить физически после того, как полдюжины политиканов разгромит идейно! К сожалению, правительственная охрана – мои люди – не видела момента вывода, потому что заговорщики окружили меня, и совсем не заботой! Так я «остался без связи».

Во внутреннем дворе меня посадили в ЗИС-110. Рядом сели четверо, из которых я прежде знал только генерал-майора Батицкого, который был начальником штаба Московского округа ПВО. В другой ЗИС – машина сопровождения – сели человек шесть во главе с Жуковым. Я не знал, куда меня везут. Увидел уже на месте: гауптвахта Московского округа ПВО. Ну, правильно: Лефортово моя гвардия взяла бы приступом.

В одиночной камере я просидел несколько часов. Ну, это лишь так говорится: «просидел». На самом деле я «промаршировал» все эти часы по камере. Мысли о случившемся не давали мне успокоиться. Но я уже думал не столько о том, как это могло случиться, сколько о том, что можно сделать в такой ситуации. Что нужно сделать, я знал. Мне нужно было всего лишь дать о себе весточку – и мои люди выручили бы меня. А потом… Потом было бы видно. Я не собирался устраивать публичных «выяснений отношений». Всё было бы тихо, по-домашнему – и даже по-семейному. Ещё тише, чем в Ленинграде в сорок девятом: никакого шума, никакой рекламы, никакой публичности. Просто на очередной праздничной демонстрации исчезли бы портреты некоторых руководящих товарищей. Вместе с руководящими товарищами, естественно.

Итак, я знал, что нужно, но не знал, как можно. Изолировали меня вначале надёжно, а потом ещё надёжней. Через несколько часов мне в камеру принесли солдатское х/б, заставили переодеться и опять загрузили в машину. На этот раз меня «передислоцировали» в штаб МВО, что на улице Осипенко, где и определили в комнату размерам три на четыре. Комната находилась в бункере, на «нулевом этаже». Хотя, почему «находилась»? Там она и находится до сих пор – так же, как и я в ней. Отсюда меня выводят на допросы – в комнату по соседству, сюда же и возвращают. Хорошо ещё, что не допрашивают «по месту жительства», а то со скуки умереть можно было бы!!

Допрашивали – и допрашивают – меня Генеральный прокурор Руденко, реплики с места подаёт генерал-полковник Москаленко, а протокол оформляет некто Цареградский, которого «мне представили» как Государственного советника юстиции 3-его класса. Генерал-майор – в переводе «на наши деньги». Впервые у меня в камере они появились двадцать девятого июня. С порога мне объявили о том, что сегодня вышло постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Когда Руденко назвал себя Генеральным прокурором, я не мог не усмехнуться.

– Понятно… Значит, Бочкова – по боку?

На момент моего пленения Бочков был Прокурором СССР. Когда-то он работал в моей конторе, был на хорошем счету, и этого оказалось достаточно для того, чтобы тут же заменить его «честным коммунистом» – читай: хрущёвским ставленником – Руденко. «Для того чтобы обеспечить беспристрастность и объективность расследования». Как будто Руденко – не из того же «лукошка», что и Хрущёв! В своё время оба не раз приложили руку к арестным спискам – теперь же они «блюстители законности», а заодно «рыцари без страха и упрёка», которые мужественно разоблачают «внезапно оказавшегося негодяем» Берию!

А как героически всё начиналось!..

Глава вторая

Да, как героически всё начиналось! В марте семнадцатого я «подался» к большевикам. «Вовремя!» – скажут некоторые, тут же сопоставив две цифры: март семнадцатого – октябрь семнадцатого. Только зря стараются: никакой угадайки и никакого корыстного расчёта в моём поступке не было! Во-первых, в марте семнадцатого большевистской революцией и не пахло. Только что, в феврале, состоялась буржуазно-демократическая революция, и на подъёме находились совсем другие партии, в диапазоне от «центра» до «правого края». Например, у нас в Азербайджане в большом авторитете была партия «Мусават». Сильные позиции имели и меньшевики с эсерами. Если бы я выгадывал, то на худой конец, можно было вступить в «Гуммет» или местный филиал кадетской партии.

А, вот, большевики особой популярностью в массах не пользовались. И перспективы их – как минимум, у нас в Баку – выглядели очень сомнительными. И, тем не менее, я выбрал этот путь: стал большевиком. Так что, если судить с позиции обывателя, я поступил вопреки логике и здравому смыслу. Какой же тут расчёт? Для реалий марта семнадцатого это, скорее, просчёт. В таком случае, почему же я так поступил? Если не от большого ума, то от глупости, что ли? Нет. Можете мне не верить, но я «поступил» в партию оттого, что… не мог поступить иначе! Пусть этот ответ покажется кому-то высокопарным, но другого у меня нет. Потому что это – правда. Так, что поступок мой не только не корыстный, но «где-то даже» отважный. В духе горьковского «безумству храбрых поём мы славу!». Значит, не критиковать меня надо, а приятно изумляться, поспешая ко мне не с шишками, а с пышками.

Но мастера «первыми бросать камни» не поспешают. Те, кто были убеждены в обратном, потому что очень хотели этого, не отказались от своих намерений «разоблачить» меня во что бы то ни стало. Поскольку других объяснений этого «престранного совпадения» у них не нашлось, «всё равно злодея Берию» решено было разоблачить «с другого конца». Ещё тогда, в двадцатые – уже после того, как Советская власть победила в Закавказье – меня обвинили в приписках, но не по линии плановых заданий, а по линии партийного стажа. Ну, будто бы я приписал себе партийный стаж. И не для солидности, а для того, чтоб коварно затесаться в ряды дореволюционных подпольщиков. С какой целью? Ясное дело: для того, чтобы «на законных основаниях» вредить старым большевикам, попутно извлекая из дореволюционного стажа материальную выгоду. Ведь я «сделал» это якобы уже после того, как увидел, что большевики могут победить. Каков довод, а: «могут победить!». На другую вероятность – что могут не победить – задним числом уже не обращали внимания: победили ведь!

Мои нынешние «разоблачители» в лице Руденко, Москаленко и других «поборников исторической справедливости» из числа «заказчиков наверху» не оригинальны в своих попытках. Они всего лишь «обратились к опыту» предшественников. Тех самых «разоблачителей коварных намерений Берии, коварно же прокравшегося в наши чистые и незапятнанные ряды». Меня – а больше себя – они вновь пытаются убедить в том, что нет доказательств наличия у Берии члена… виноват: стажа члена с семнадцатого года. (Насчёт «члена Берии» у них сомнений нет, но об этом позже).

Я даже не собираюсь опровергать их тем, что такие доказательства есть. Надо только не лениться и заглянуть в архивы, кстати, открытые даже для историков, не то, что для следствия. И даже не столько не лениться, сколько поиметь немножко совести, чтобы превозмочь себя и постараться увидеть то, чего так сильно не хочется видеть. Вместо этого я «обращусь к опыту» критиков. Нет доказательств членства с семнадцатого года? А разве есть доказательства обратного? Ну, доказательств того, что «негодяй Берия» не является членом партии с семнадцатого года? Разве не закономерен такой вопрос, не говоря уже о том, что нет таких доказательств в природе, и никогда не было? Кажется, у Маркса сказано, что отсутствие доказательств отрицательного ответа не является доказательством ответа положительного.

Законный вопрос, не правда ли? Только он – для людей, которые слышат не только то, что хотят слушать. Мои следователи (прокурор Руденко и солдафон Москаленко) – не из их числа. Упёрлись: «Есть ссылка на характеристику Вирапа, который подтвердил членство Берии в партии с декабря 1919 года». Тоже, мне, довод! «Эта Вирапа» подтвердил лишь то, что уже в декабре 1919 я – член партии. Он же не сказал, что я не был им до девятнадцатого года! А я в отношении «этой Вирапы» не могу сказать и того, потому что не помню я никакого Вирапа! И, вообще, если уж следователи задались целью изобличить меня, пусть изобличают документами. Пусть докажут мне «не на пальцах», что я «ошибся датой». Но у них нет таких документов. И хоть я не обязан доказывать то, что «я – не верблюд» (презумпция невиновности) – так и быть: снизойду к «товарищам».

Я утверждал и утверждаю, что являюсь членом партии с марта 1917 года. Именно тогда мы с моими друзьями Егоровым, Пуховичем и Аванесовым создали в Баку кружок РСДРП (б). Пусть мои «законники» найдут этих людей, только пусть не вынуждают сказать их, что они и рядом со мной не стояли! Пусть ищут наши протоколы и заявления! Меня сейчас пытаются убедить в том, что этот довод смешон. И смешон он якобы тем, что незачем было создавать кружок. «Товарищи» мыслят – если к ним вообще применим этот глагол – категориями пятьдесят третьего года, когда КПСС – единственная партия. Хорошо ещё, что они не сказали мне, что надо было обратиться с заявлением в обком или горком, но намёк понятен! Как и всё остальное с этими «товарищами».

Нет, «друзья-приятели»: как бы вы ни пытались испачкать мою совесть, а она чиста! Мне незачем было приписывать себе лишний стаж. Потому, что если «дореволюционное прошлое» и работало на тебя, то лишь на первых порах, да и то чисто символически. Ведь «надбавок за стаж», не говоря уже о бытовых льготах, героям подполья не полагалось. Никакого поощрения «сладкой конфеткой» и «поглаживания по головке». Напротив: «коммунисты – вперёд!» Вот и вся «привилегия»! А свою преданность делу партии надо было доказывать не справками и не записью в партбилете, а работой. Конкретной работой. Тут уже никакой стаж не шёл в зачёт.

Если этих доводов мало для того, чтобы пробудить в моих «судьях» хоть какую-то мысль – я уже не говорю о пробуждении совести – придётся открыться. Но не в том смысле, на который так надеется следствие. Как бы не хотелось моим визави слышать это, но есть документы, которыми подтверждается мой партийный стаж. Один из них, как сейчас помню, назывался «Анкетированная характеристика КПК на товарища Берию» (тогда меня ещё называли товарищем – не гражданином, как сейчас). Составлялась эта характеристика ещё при Ленине и Дзержинском, в 1923 году.

Сразу вынужден огорчить «блюстителей закона»: к её составлению «негодяй Берия» не имеет никакого отношения. Составили и подписали эту бумагу – на основании других бумаг из архивов – совсем даже не мои дружки Кваранцхелия, Мегрелишвили и Думбадзе. И там было прямо сказано, если я не ошибаюсь, в пункте 3, что у Лаврентия Берии стаж (проверенный) – с 1917 года, что перерывов в членстве не было, что в других партиях, кроме РСДРП (б), он – я, то есть – не состоял. Почему я так хорошо запомнил текст? Так, поневоле запомнишь, когда не дают забыть! А ведь мне не давали забыть ещё с двадцатых годов: тоже, знаете ли, стаж!

Все последние месяцы из меня активно лепят и кроят. Пожалуй, даже «лепят» и «шьют». Именно так: в кавычках. А, если «лепят и кроят», то лишь в части образа мусаватистского шпика, коварно прокравшегося в ряды Коммунистической партии, чтобы вредить ей все последующие тридцать пять лет. Но так как образ мне навязывают исключительно в формате «лепить чернуху» и «шить дело», то правильнее будет сказать: не «из меня» лепят, а «мне».

«Грузят» меня основательно, по принципу: «Вали кулём – потом разберём!». Всё припомнили: и то, что было, и то, чего не было. Последнего не просто много: только оно и есть. Ребятам мало одного низложения. Даже заговора им не хватает. Так, уж, у нас заведено: если «нагружать» – так всеми грехами от сотворения мира.

Поэтому «товарищи» усердно работают над созданием образа Сатаны, с которым они – не только «не с одного двора», но даже «не с одной улицы»! С которым они на одном гектаре, пардон, рядом не присядут! С которым они и бражничали только затем, чтобы вывести его на чистую воду – посредством водки! С которым они тридцать пять лет соседствовали в партии лишь затем, чтобы глубже вскрыть его злодейское нутро!

С которым все эти тридцать пять лет они исподволь – незаметно не только для других, но и для себя! – боролись, так как все эти годы «от него не было никакой пользы, кроме вреда»! С которым они, разумеется – никаким боком, и о котором они, естественно – ни сном, ни духом! Которого, если и терпели они, то лишь в русле завета Господа Нашего, предлагавшего ещё немного потерпеть, «пока братья их, которые будут убиты, дополнят число»!

Чего только мне не «налепили»! Даже крохобором меня пытаются выставить: якобы в сорок седьмом, во время денежной реформы, я заранее внёс в кассу сорок тысяч рублей, чтобы потом обменять их в соотношении один к одному. Так, словно я – мелкий жулик-завмаг, а не Берия! Но и этого моим разоблачителем показалось мало – и «при обыске у меня нашли» сто тысяч рублей, сорок стволов оружия, а ещё «целых» четыре автомашины! Нет бы, пораскинуть мозгами: на кой хрен Берии сорок «пушек»?! Ну, вот, на кой хрен?! Тем более, при такой охране?! Нет, признаюсь, как на духу: один ствол у меня был – именной, от соратников к 50-летию. Табличка с гравировкой на нём была – а вот патронов не было! И не потому, что я «заранее готовил себе алиби»: от греха подальше, а то под настроение всякое может случиться.

И насчёт автомобилей – тоже перебор. Зачем их «обнаруживать у меня», когда они и так закреплены за мной?! Правда, не четыре, а три: два «линкольна» и один «бьюик»?! И, уж, совсем «ни в какие ворота» «убойный довод» следствия о том, что из сейфа у моего сына Серго изъято якобы двести шестьдесят девять тысяч рублей, а также «много облигаций и драгоценностей»!

С деталями последней «туфты» меня не ознакомили, поэтому я и останавливаться на ней не буду. А, вот, насчёт «… тысяч рублей» поговорим! Да, у меня был приличный оклад по должности. С тридцать девятого, как нарком внутренних дел, я получал три тысячи пятьсот рублей в месяц плюс надбавка за выслугу в размере пятидесяти процентов оклада. Итого пять двести пятьдесят. По тем временам – вполне прилично. Немножко добавить – и можно было купить «М-1». Но это было аскетическое время, и мы «ничего такого» не покупали, даже подумать об этом не могли. И не потому, что Хозяин задавал тон, а мы вынуждены были соответствовать. Нет: было другое время, и люди были другие. И ценности у них были другие – не те, которые, не сомневаюсь, начнёт сейчас пропагандировать Хрущёв, обыватель от природы.

Поэтому какие-то суммы у меня накопиться могли. Но, разумеется, не такие. Потому что, как бы мы ни аскетничали, а что-то тратили. Значит, расход был. Взяток мы не брали, поэтому, откуда могли взяться почти двести семьдесят тысяч?! Ведь даже Сталинскую премию – а это большие деньги – я пожертвовал государству?! И от доплаты за ордена – по почину Власика – отказался! И не потому, что такой хороший: все были хороши! Все так поступали! И, потом, чего бы я хранил свои деньги в сейфе у сына?

У него – своя семья, своя жизнь, свои доходы и расходы. Как доктор наук и Главный конструктор, он сам хорошо получал. Так, что я имею законное право сказать гражданам следователям: «Извините ребята, но дебет с кредитом не сходится! Потому что даже „фуфло“ надо „толкать“ с умом!»

Но всё это были ещё цветочки – «ягодки» пошли дальше. Это я насчёт «агента мусаватистской охранки Берия»… Воистину: «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»… А ведь, казалось, давно всё выяснили и прояснили. Мои недруги поднимали этот вопрос и в девятнадцатом, и в двадцать третьем, и в двадцать шестом, и в тридцать шестом. Я приводил доказательства, я приводил свидетелей, и им всегда верили. Разные люди верили. И мне верили: и через них, и самому мне, как Лаврентию Берии. Но теперешние мои недруги не хотят этому верить: поменялись ориентиры. Вот, если бы привёл других людей и другие доказательства, которые утверждали бы иное, вот тогда им охотно поверили бы! И мне – тоже. Сегодня поверили бы. И не посмотрели бы на то, что не поверили тогда! Тогда – это в тридцать седьмом, на Пленуме ЦК, когда неугомонный Каминский пустил эту давно амортизированную байку во всесоюзный оборот.