Шелопут и фортуна

Само усилие осознать потаенную смуту помогло унять нервозность и, уверен, спасло от пагубных действий. Но не могло уберечь от боли. След той истории долго тянулся печалью, да и сейчас отзывается фантомной болью.

Красивая девушка вышла замуж, у нее родилась дочь. Мы время от времени случайно встречались – дружески. Однако не дружили. Потом случайные встречи стали происходить все реже. Впоследствии она уехала в одну из социалистических стран по месту работы мужа, военнослужащего.

Подробности финала моего кризисного романа среднего возраста малоинтересны. Любовь, как спортивный допинг, придает страшную силу человеку, и тот запросто может свершить такое, что ему в обычной жизни и не по силам, и вообще несвойственно. В то время я ощутил ее потенциально грозовую силу, которая была готова разразиться во внешнем действии, не встань перед ней барьер моей натуры, в основном «нордической», не очень склонной к мгновенному самовоспламенению – а лишь через некий бикфордов шнур.

Впрочем, если продолжить аналогии с болезнью, то, может быть, во мне были и тут заложены незримые силы иммунитета, как в младенчестве, когда пришлось пережить какое-то невероятное число пневмоний. Тогда ведь от них еще не было никаких лекарств, даже сульфидина, и «рассчитывать» приходилось только на волю Бога да самоотверженность мамы и отца. И раз уж размышление коснулось такого сравнения, то, думаю, в конечном исходе той моей истории сыграла роль и самоотверженность любви Гали. Она не ведала об этих «явлениях погоды». Но я-то не испытывал сомнений в верности ее чувств ко мне – и не раз выказанной, и готовой проявиться, я был в этом убежден, в любом будущем.

Сходно ли это с расчетом? Нет – опять же с болью. Возникавшей от одного предположения, что можно ударить по этой беззаветности и беззащитности. «Когда я вышла замуж за Щербакова, я дала себе обет, что это – последний раз, – рассказывала Галина в одном газетном интервью. – Вот, бывает, не получилось, человек думает: «Я еще попробую». Еще, шесть раз, семь… А чем больше пробуешь, тем не больше, а меньше шансов. Я решила, что это – мой берег. Это будет мой дом, здесь я буду ловить рыбу, тут будут мой невод, мое корыто. И я очень много строила. Были бесквартирье, безденежье, переезды. Была среда, которая нас отторгала, такое было агрессивное окружение, что разбежаться ничего не стоило. Но, сколько я живу, я как ласточка это гнездо все время укрепляю, боясь что-то просмотреть».

Я обетов не давал, поскольку никогда этого не делаю. Но знал, что с Галиной получил судьбу. И тоже много строил. Изменить мою, как говорят в телевизоре, линию жизни могла только такая же, как случившаяся в 1958 году неотвратимость: наша встреча в челябинском «Комсомольце». Через 55 лет случился не менее неотвратимый фатум – Челябинский метеорит. Он врезался в озеро Чебаркуль в день моего рождения. Больше такого масштаба происшествий на моей жизни не было.

К счастью.

В одном интервью актриса Джульетта Мазина сказала о себе и своем муже Федерико Феллини: «Мы не семья, мы пара». Мне же кажется, если есть пара (а не один плюс один), это уже семья. А если таковой нет, то при любой численности «ячейки общества» это в лучшем случае – просто коллектив. «Люди, объединенные общими идеями, интересами, потребностями». Как в швейной мастерской Веры Павловны в романе «Что делать?»

Скорее всего, истинной любви без боли действительно не бывает. И я именно тот случай влюбленности поминаю потому, что им оставлена боль. Значит, была любовь, которая «никогда не перестает» (и поэтому не была – а есть). Она же – «самое разрушающее чувство». Но ей не дано было «тебя (и никого другого) пульнуть, что костей не соберешь». Я благодарен за это. Чему? Провидению. И Гале. И той красивой девушке…

Но ведь было и другое. Давно и недавно. Давно – потому что истории 60 лет. Недавно – потому что душевная потребность дать отчет о ней перед самим собой появилась (не вдруг, не неожиданно, а постепенно нарастая) как… некий пресловутый «черный человек»… Нет, точнее Пушкина тут не скажешь.

…И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Прожив два (с лишним!) пушкинских жизненных срока, я наконец душой воспринял казавшееся сухим стихотворение, которое узнал при подготовке к экзамену по литературе XIX века и запомнил по потрясной строчке «И с отвращением читая жизнь мою». Боже меня упаси проводить аналогии с жизнью гения. Но с каким пониманием я именно сейчас воспринимаю последнюю, самую главную фразу: «Но строк печальных не смываю».

Впрочем, в моем случае печаль возникла много позднее, выражаясь бухгалтерским языком, «по отложенным обязательствам». А в те дни, в середине прошлого века, была обыкновенная молодая жизнь.

II

Книга «Шелопут и Королева» начинается с моих двадцати лет (не считая, конечно, отступлений в детство). Теперь же я углубляюсь еще на три года в раскопках собственной истории.

«Здравствуй, Люся!

(Таким именем названа в той моей книге девушка, бывшая «предметом» моей юношеской любви.)

Пишу первое письмо к тебе. Расскажу немного о своей жизни. Первым делом, которое я сделал в Свердловске, – это вымок до нитки, попал под сильнейший дождь. Но это ничего. Когда я пришел на квартиру, где рассчитывал жить, то увидел такое, что меня и рассмешило и возмутило сразу. Представляешь, все имущество, что есть в доме, было свалено на пол в самом невозможном беспорядке, в виде холмов, которые местами достигали потолка. Перейти из одного угла комнаты в другой практически было невозможно, не раздавив или какую-нибудь тарелку, или котенка. В следующие дни все сохранялось попрежнему (тогда еще три слова по-прежнему, по-видимому, по-пустому в русской грамматике писались слитно. – Ред.), и никаких попыток изменить положение вещей в доме не наблюдалось. Разумеется, я сразу стал искать себе более подходящее жилье. Почти целую неделю носился по городу в поисках. Зато сейчас живу в хорошей квартире в центре, недалеко от университета.

Вот уже три дня, как мы занимались. Пока ничего не могу сказать кроме того, что объем программы большой – сразу чувствуется… Ну, а 5-го числа едем в колхоз, в Красноуфимский р-н, пробудем там до 1 октября…

Люся, милая, пиши скорее, пиши о своей жизни, главное, а там уж и о чем хочешь. В университете – холодище, и все студенты чихают, то враз, то поодиночке, очередями. Из колхоза напишу. А ты, Люсенька, пиши, не жди октября, с почтамта письмо не пропадет…»

В 1955 году мы оба окончили десятилетку в провинциальном захолустном городке. Я поступил в вуз, а Люся нет, не прошла по конкурсу. Наши отношения в большой мере запечатлены в «почтовом романе» и стали ныне доступны мне в «документальной» версии. Самые первые письма еще почти ничего не раскрывают в нем (романе), но любопытны по общему душевному строю и житейским реалиям – нет, не мам и пап, – а, страшно сказать, бабушек и дедушек юных созданий, что едва сдерживали слезы на премьерных демонстрациях фильма «Вам и не снилось». Я их привожу, в небольших дозах.

«Пишу и я первое к тебе письмо… Что же тебе о моем житье-бытье написать? Жили мы с Наткой точно так же как в свое время жил очень нами уважаемый Илья Батькович Обломов. В последнее время в этом образе мы нашли свой идеал. После твоего отъезда я ходила в кино, на танцы один раз и еще на какое-то мероприятие, усиленно подготовленное администрацией знаменитого ДК. Остальное время мы очень добросовестно убивали на то, чтобы подольше простоять в очереди за каким-нибудь видом продуктов (наподобие конской колбасы или белых арбузов) или успеть несколько раз набить желудки. Твои книги я мимолетно «проглотила», хотя изо всех сил старалась не делать этого. Потом у Вити З. мы с Наткой вытянули Драйзера и тоже «проглотили». Так, пожалуй, к концу уч-го года мы получим какое-нибудь увечье вроде аппендицита.

Саша, дела мои все такие же. Ходила я к А.Н. (директор школы. – А.Щ.), она на сей раз встретила меня куда приветливей, чем в прошлый. Видать, «не в духе» была. В общем предложила она мне пионерскую работу в 11-й школе. Там пионервожатая уходит, так что вместо нее. Не знаю, что из этого получится.

А все-таки как мне хочется уехать отсюда, ты и представить не можешь. Сейчас у меня такое же настроение, какое у тебя было после экзаменов… Картина идет «Звезды на крыльях» и «Возраст любви». Смотрела «Мадам Икс» и «Случай с ефрейтором Кочетковым». Заняться почти нечем. Читать сейчас тоже нечего. Занимаюсь домашними делами, портнихой заделалась, кухаркой, короче говоря, всем чем хочешь. Прошу извинить за ошибки. Я их даже сама некоторые вижу, но совсем не хочется думать.

Желаю от всей души успехов и вообще всего хорошего в твоей «молодой и цветущей жизни». Надеюсь, что твое имя в недалеком будущем заблистает яркой звездой на фоне какого-нибудь известного журнала…»

«с. Чувашково.

Здравствуй, Люсенька!

Прими привет от смиренного труженика сельского хозяйства. Вот уже неделя, как мы живем в колхозе. 250 км проехали на грузовой машине – путешествие веселенькое. Насмотрелись на прекрасные пейзажи осенней уральской природы и наслушались всяческих историй и анекдотов. В деревне нас разместили по квартирам. Мы на квартире живем впятером – эта тепленькая компания подобралась еще в Свердловске и уже кое-чем прославилась: веселым нравом, отсутствием особого энтузиазма по отношению к сельскохозяйственным работам, а у девочек члены «пятерки» прослыли как невнимательные, болтливые и вредные люди.

А работа – собирать картошку за копалкой – ужасно муторная и неинтересная. Немудрено, что мы впятером за 5 дней выполнили не 5 норм, а 4,2. Но сегодня мы перешли на погрузку-разгрузку и сразу дали 1,25 нормы. Эта работенка все-таки поинтереснее: во-первых, разнообразие – и погрузка, и разгрузка, и катанье на машине за 18 км; во-вторых, работа мысли – направо бросить картошку или налево, и проч.

По вечерам в деревне играют на гармошке, поют частушки и пляшут кадриль. Говорят, что колхоз, в котором мы трудимся, передовой, но нам от этого ни легче, ни тяжелей. Вот видишь, чернила в ручке кончились, и в передовом колхозе нигде новых не набрать. Один раз ходили куда-то за 2 км к черту на кулички на танцы под радиолу. Надо сказать, что танцы были исключительно плохие, но мы и этому были рады, т. к. все-таки некоторое разнообразие движений.

Написал бы еще что-нибудь, да не позволяют условия – свет выключают (таков в деревне обычай). Пиши о своей жизни. Я о ней часто думаю, но ничего не знаю пока. Кончаю. До свидания. Пиши.

Картофельный жук Сашка».

Нужно ответить на вопрос проницательного читателя: как у меня оказались мои же письма? Придется забежать вперед, ближе к концу этих отношений. Видимо, интуитивно предвосхищая его (а может, и холодно рассчитав, не поручусь ни за то, ни за другое), я в одну из последних встреч выклянчил у своей переменчивой подруги мои легкомысленные депеши. Для чего? Трудно сказать. Возможно, «стесняльно» (слово из лексикона нашей маленькой дочери) было оставлять вне собственной досягаемости отголоски сокровенных чувств. Но точно не потому, чем я лукаво обставлял свою просьбу («как сейчас помню»). Дескать, у всякого журналиста есть затаенное желание однажды написать заветную книгу (на самом деле я так не думаю, а тогда и вовсе не держал это в голове), так вот, для такой цели мне и пригодятся собственные письма.

…Одно время Галя жила в плену шутливого, но, впрочем, и не совсем бездумного поверья: «Не пиши – сбудется!» Так вот, я за свою жизнь накопил изрядную коллекцию сюжетиков, иллюстрирующих (вряд ли доказывающих) положение: не говори – так и будет. И один из первых – это мое брехливое (тогда!) «откровение» на тему писем и гипотетической книги. Сегодня мысль о ней – уже вовсе не придуманный фантом.

«Твое письмо получила уже давненько, но, к сожалению, все не могла ответить. Ну, ничего. Уж я как-нибудь постараюсь исправиться перед смиренным картофельным жуком.

Сашка, милый, как мне тебя не хватает в данное время! Как мне нужно с тобой поговорить. Ведь у меня столько произошло изменений…

Во-первых, я ведь теперь человек рабочий, уже получивший порядочную зарплату, а именно: сумма в 50 руб. 95 коп. Как видишь, вполне обеспеченный человек. В общем знаешь, поступила я работать пионервожатой в 11-ю школу, твою бывшую обитель… Все сделалось помимо моей воли, к тому же не так уж и плохо, как я ожидала.

Да, а работаю я просто здорово! Уже несколько раз проливала (наподобие Волго-Донского канала) из своих очей ручьи слез. Понимаешь, такие архаровцы есть, что просто ужас. Я уже несколько раз покаялась, что взялась за эту работу, просто добровольно решила побывать в аду… В общем, сам ведь знаешь, что нигде не обходится без всяких закорючек. Ну, а у меня с первых шагов такие пни и ухабы. Сегодня провела общедружинный сбор. Здесь я сразу же сделала множество ошибок…

Живу я все по-старому. Правда, дома у меня тоже не важнецки. Отец много пьет… Тебе уж наверное читать-то об этом надоело. Ну, ничего, привыкай. Уж не за горами и то время, когда и тебе придется обзаводиться семейством. Так уж ты не создавай подобной семейки. Ну, я, кажется, уже далеко зашла.

Пока написала приблизительно все. Даже рука устала. (Многие письма написаны карандашом. – А.Щ.) Саша, ты купил бы мне авторучку, а то здесь их нет, а мне позарез ее нужно. Я уж деньги потом отдам, ведь человек я теперь работящий.

Пиши скорее, да побольше, а то ты уж очень экономный насчет этого».

«…Саша, я очень болею… Ангина в острой форме, боюсь, что ревматизм еще есть, потому что ноги, руки и спина невыносимо болят. В школу не хожу, оглохла, голова того и гляди расколется. Сейчас все спят, полумрак, а я недавно проснулась и решила немного и тебе о себе сообщить, а рука трясется, как у жида, и нет-нет и не чувствуется совсем. Вот буду инвалидом, тогда будешь знать. Ведь обычно в таких случаях и проверяются всякие сентиментальности… Знаешь, меня в последнее время удивляло, что ты слишком реально или трезво, что ли, смотрел на жизнь. А я наоборот стала ударяться в романтику.

Да, прошлой ночью я все время бредила и часто видела тебя… Сейчас все в тумане. Вообще все странно, глупо, смешно. Сейчас мне особенно не хватает тебя, но увы и ах. Ты уже не тот.

…Какая хорошая музыка по радио. И почему-то мне вспоминается вечер в твои каникулы. Как я тогда глупо выглядела. Это уже была одна из трещин. Да, а разбитую чашку можно склеить, но нельзя наливать горячего. И опять сентиментализм. Тебе не противно? Прости больному человеку тебе ненужный пессимизм.

Саша, милый, сейчас я очень и очень хочу видеть тебя».

Думаю, самое время сообщить об одном моем решении. Я не буду комментировать – в противоречие к заявленному поначалу раскапыванию смысла – приводимые здесь письма. Были бы некорректны (модное словцо!) любые суждения сегодняшнего старого человека о сказанном поза-позавчерашними юнцами, порой храбро, а часто растерянно и не очень умело нащупывавшими свою стезю в своей единственной и неповторимой жизни.

А еще – слишком… мало времени прошло. На этом свете живут и участники, и свидетели сюжета, их нельзя как-нибудь ненароком обидеть. Как говорится, что было – то было. И есть отчетливый пунктир существовавшего – натуральные, сертифицированные на подлинность письма. А почему было что-то так, могло ли быть по-иному, кто прав, а кто неправ, – все это отдано на догадливость или проницательность читателя.

…………………………………………………………

«…Здравствуй, Люся! Ты скажешь, во-первых, – что это значит? Как это понимать? Во-вторых, – почему так глупо? В-третьих, – во что это Сашка ударился и с чего? или – До чего учеба доводит! Так слушай. После того, как я тебя проводил, у меня установилось препротивное настроение, «passive voice»… Испугавшись рассказать тебе об этом прямиком, обычной прозой, я взял и зарифмовал ее. Ты спросишь – чего испугался? – Копаться в своих переживаниях и выражать свои чувства. Странно? – Странно, но этого почему-то многие боятся, я замечал. А под рифмой вообще что угодно выразить легче. Выходит, я лишь пошел по линии наименьшего сопротивления.

Ну, как ты доехала и как живешь? Как часы – ходят?

Между прочим, тем, что ты не любишь мне письма писать, ты доказываешь только, что мы очень плохо знаем друг друга. Может быть, ты думаешь, что я в твоих письмах ошибки красным карандашом исправляю и вообще жду писем только ради удовольствия в них ошибок поискать? Это, знаешь, и обидеть может. Другим ты любишь писать, потому что они тебя понимают как человека, а я способен лишь видеть в тебе стилиста, грамотея и пр., и только.

И вообще, я вижу, ты не понимаешь, что значит для меня получить письмо вообще, и от тебя в особенности. Эх, Люся-чудачка! Неужели ты не понимаешь и того, что стала моим ближайшим другом? А у меня их всего-то три. И во многих отношениях ты из них всех ближе ко мне. Вот я, может, Кольке и не расскажу никогда об этих моих рифмах.

Ты говоришь, тебе не хватает чего-то в нашей дружбе. Очевидно того же, что и мне. Чего именно? – Не знаю. Жизнь все покажет и все объяснит, правда? И если еще не объяснила, значит, откладывает на будущее. Вообще, что-то у нас несколько не так с самого начала наших отношений, не замечала? Впрочем, не хочу углубляться в анализ. Во всяком случае это не должно нам слишком портить настроение и жизнь. То, что она нам дала, уже чего-то стоит, а имеющиеся противоречия, повторяю, она со временем разрешит. И не зря же в конце концов поют: «Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви». Другое дело, если то, что есть, в корне не удовлетворяет, но это уже другой вопрос, которого я пока не хочу касаться.

…На той неделе был вечер всего отделения журналистики – скучища такая!.. Вчера я ходил на вечер в Дом учителя и там подправил свое финансовое положение. (Речь о подработке игрой на аккордеоне на танцевальных вечерах. – Ред.) Словом, все неплохо.

Как ты провела эти два дня? Напиши. Да, слышишь? Письма пиши, а не сочиняй. Сочинения читать неинтересно. Меня интересуешь ты, твоя жизнь, твои мысли и чувства, а не твои способности «уметь» написать письмо. Письма писать умеют все люди и ты, в частности, что доказывается хотя бы твоим последним письмом… Но если заниматься «сочинительством» письма (как какого-то произведения) – это занятие противоестественное, и читать такое «произведение» неинтересно, т. к. знаешь, что читаешь не то, что автор хотел написать, а то, что у него получилось. А если я в предыдущем письме помечал что-то в скобках насчет своего стиля, то ведь это на 99% носило характер иронии над собой-«журналистом». В общем, понятно?

Да, вот еще. Если я что выразил непонятно в письме, то не отбрасывай в сторону непонятное, спроси. Я пишу совсем не для того, чтобы что-то оставалось неясным и куда-то в сторону отбрасывалось. Так мы можем в вечность ни до чего не договориться и не понимать друг друга. Этого ли нам надо? Не подумай, что я тебя поучаю. Просто высказываюсь, как и полагается друзьям.

Ну, Люся, пока! До скорого, как говорится (письма)! Как я желаю тебе всего хорошего (и на первый случай – хорошего, веселого настроения)».

«Я получила от тебя письмо действительно странное, но странным мне показалось не то, что начало письма ты рифмовал, а главным образом твое настроение. Да, из всего письма я поняла, что ты чуть ли не хандрить взялся. Ну, уж это ты совсем напрасно, тем более теперь, когда надо много работать. Я уж привыкла сама иметь такое настроение, а с тобой это не вяжется.

Я живу попрежнему. Доехала хорошо. Между прочим наши настроения очевидно совпали, потому что я тоже, как только оказалась в вагоне, так сразу же впала в «passive voice». Только в последнее время изменилось мое настроение.

Часы ходят. Надеюсь, что и в дальнейшем не будут в этом отказывать. Саша, ты, я вижу, очень обиделся на меня на мое неумение писать тебе письма. А ты не обижайся. И ты прекрасно знаешь, что я не думала и не думаю, что ты подчеркиваешь ошибки красным карандашом и пр. Просто я думаю, ты больше, чем нужно, погорячился. Правда? Вот ты пишешь, что жизнь нам в дальнейшем покажет многое и объяснит многое. Дальше ты еще раз опираешься на волю природы, вернее, жизни. Что-то мне не особенно нравятся эти мысли. Выходит, надо ждать «милостей жизни». Не так ли? Если эти рассуждения связаны только с временным упадочным настроением, то это простительно, но если нет – не совсем хорошо.

Теперь о наших отношениях. Ты заметил «что-то не так» в них. А что именно? Я больше чем уверена, что ты сам еще не уверен в том, что замечал с самого начала. Возможно, я и ошибаюсь. Со своей стороны я могу сказать только одно: ничего особенного я не заметила. Видишь ли, Саша, я ведь еще ни с кем не была в таких отношениях, как с тобой. Поэтому я не могу сказать, что именно «не такое» появилось в самом начале этих отношений и что должно было быть. Так что ничего положительно я тебе не могу ответить. Вообще вот из рассуждений о жизни мало что поняла. Ну, вот в основном я тебе и ответила на твое письмо, но я писала, а не сочиняла. Будь в этом уверен.

…Саша, я тебе все-таки послала финансы, правда, не в полном количестве. На каникулы, оказывается, не очень-то легко вырваться из школы. Д-кина, правда, за то, чтобы меня отпустили совсем, но все дело в моей достопочтенной директорше. Да и куда же я потом денусь. Еще целых полгода мне придется сидеть дома, а мне надоест.

…А ты, смотри, не унывай и рук не опускай. Может, после нового года и приеду. Хорошо?..»

«Получил твое письмо вчера, а финансы – позавчера. Меня насмешил тот факт, что ты с точностью до рубля знаешь свой долг. Как ты это умудрилась вычислить? Конечно, точность вообще – хорошая вещь, но я, например, просто поленился бы в таком случае подсчитывать. Ну, ладно, хватит об этом.

Ты говоришь, что тебя удивило настроение моего письма. А чего же здесь удивительного? У каждого может быть плохое настроение и даже очень плохое, т. к. своим настроением очень трудно сознательно управлять. Другое дело – противиться своему плохому настроению и искусственно, так сказать, поднимать его, но это возможно лишь до определенного предела. Тем более что ведь часто и не знаешь причину своего настроения. И если говорить откровенно, то такое настроение находило на меня и раньше, может, правда, не в такой степени. Только я его не высказывал, а тут вот все перед тобой и изложил. Ну, разумеется, это явление временное (боюсь – периодическое), и хорошо, что ты сумела так меня и понять. Ну, и об этом хватит.

…Хитрющий же все-таки ты, Людмила П-вна, человек! Так тонко свести все мои «обиды» к тому, что я слишком погорячился, и меня же в этом убеждать… Хотя я и признаю, что, очевидно, сгустил краски, но не могу же целиком отказаться от всего, что написал, правда? И не откажусь, конечно, хотя и никаких «обид» у меня уже и в помине нет. (Я вообще никогда не могу долго обижаться.)

Относительно ожидания «даров жизни». Видишь ли, эта моя «теория» нисколько не исключает законного желания самому воздействовать на жизнь и устраивать ее, и не только желания, но и действия. Понимать это надо в том смысле, что мы (конкретно – ты и я) побольше узнаем жизнь с разных ее сторон (это неизбежно в процессе жизни), а потому то, что сейчас для нас, допустим, туманно, может быть и скорей всего, разъяснится хотя бы через год.

Пожалуй, хватит такого умничанья в одном послании. А то тебе это может надоесть. «К новому берегу» я, знаешь, не смотрел. Прочитал недавно маленькую «Повесть о директоре МТС и главном агрономе» Николаевой, кажется, в одном из последних номеров (вроде в 9) «Октября» или «Нового мира» за 54 год. Очень хорошая вещь, по-моему! Хотя описание и ограничивается производством, читается с большим интересом. Там поднято много вопросов, но главное – такой сильнейший характер у простой девчонки.

…Кончаю, ибо сейчас меня выгонят из читалки, где я сижу, т. к. уже 11 ч. без 10 мин. Еще раз спасибо за твое письмо».

«Здравствуй, Саша.

Оказывается, в письмах мы можем и смешные вещи писать друг другу. Тебя насмешило то, что я высчитала до рубля свой долг, а меня рассмешило то, что ты не смог понять меня правильно. Эх ты, голова. Оказывается, ты тоже шуток не понимаешь. Тем более, отличался такой памятью! Впрочем, ничего удивительного: не всегда мелочи запоминаются надолго. Короче говоря, «разобрался». А вообще-то советую не разбрасываться подобными рассуждениями (иногда они и повредить могут).