скачать книгу бесплатно
С такой загадочной угрозой он важно ушел, тыкая наконечником сабли в каменную мостовую, в то время как Багдадский Вор оскорбительно «показал нос» разъяренному купцу и повернул на запад через площадь к базару Гончаров.
Ахмед радовался себе, солнечному свету и всему миру. У него были деньги! Деньги, которые будут с радостью приняты его дружком – стариком, который впервые посвятил его в уважаемую Гильдию Багдадских Воров и научил его трюкам и принципам древнейшей профессии.
Сегодня Ахмед стал вором более великим, чем его бывший учитель. Но он все равно любил его, некоего Хассана эль-Турка, прозванного Птицей Зла из-за его тощей шеи, когтистых рук, носа, похожего на клюв попугая, и маленьких, фиолетово-черных глаз; и он все делил с ним.
Да, Хассан эль-Турк порадуется деньгам и другой богатой добыче.
Но близился полуденный час, а Ахмед еще не ел. Его желудок ворчал и урчал протестующе, с вызовом. Потратить деньги на еду? Нет! Только если ему не удастся ничего раздобыть!
– Мне нужно руководствоваться чутьем! – сказал он сам себе. – Да! Я должен следовать этому умному чутью, которое, за исключением моих рук, мой самый лучший друг в мире. Веди, чутье! – рассмеялся он. – Вдох! Запах! След! Покажи мне дорогу! И я, господин, буду тебе благодарен и награжу тебя ароматом еды, которая будет щекотать мое нёбо и раздует мой ссохшийся живот!
Итак, нос втянул воздух и показал путь, и Ахмед последовал через площадь Одноглазого Еврея, сквозь плотный клубок маленьких арабских домиков, которые сбежались, словно дети для игры, а над вершинами крыш блестело небо, которое было открыто едва ли на три ярда, крыши иногда встречались, и луковичные, фантастичные балконы, казалось, переплетались, как парусные судна без оснастки в малайской гавани; наконец, в месте, где переулки превращались в еще одну площадь, ноздри задрожали и расширились, и владелец носа остановился и встал прямо, как маяк в бухте.
Откуда-то долетал восхитительный, соблазнительный аромат: рис, приготовленный с медом, бутонами розы и фисташками, утопленный в щедром потоке очищенного масла; мясные шарики, сдобренные шафраном и маком; баклажаны, ловко нафаршированные изюмом и тайными приправами с островов Семи Фиолетовых Журавлей.
Ахмед посмотрел в направлении, которое указывал нос.
И там, на перилах балкона «ласточкино гнездо», высоко на стене гордого дворца паши, он увидел три больших фарфоровых чашки с дымящейся едой, которые толстая нубийская повариха поставила, чтобы немного охладить.
Ахмед посмотрел на стену. Она была крутой, высокой, прямой сверху и снизу, без какой-либо точки опоры. Но он карабкался, как кошка. Правда, чтобы добраться до этого балкона, ему были нужны крылья, и он засмеялся:
– Я не птица, и, да поможет Аллах, я еще не скоро стану ангелом!
И затем на опустевшей площади он услышал два шума, соединяющихся в симфонию: мужской храп стаккато и меланхоличный, пессимистичный крик осла. Он осмотрелся и слева от себя увидел огромного татарского разносчика – должно быть, он весил более трехсот футов, – который спал на солнце, сидя на гигантских ляжках, скрестив ноги; его необъятный живот покоился на толстых коленях, а огромная голова в тюрбане подпрыгивала вверх-вниз, и он громко храпел, приоткрыв рот, в то время как в нескольких футах от него стоял крошечный белый ослик с фруктовыми корзинами, пустыми, не считая трех испорченных дынь; ослик ревел в небо, несомненно жалуясь на свою скуку.
– Шкив! – подумал Ахмед. – Послан самим Аллахом, чтобы помочь мне подняться на тот балкон!
Через несколько секунд Ахмед размотал тюрбан с головы татарина, повесил на нее дыню, забросил один конец за перила балкона, а когда ткань вернулась к нему в руки, ловко подсунул ее под колени спящего мужчины, а затем привязал к седлу ослика.
– Встань, ослик! – нежно кричал он. – Встань, маленький друг, и возвращайся в свой хлев – к богатой, зеленой еде! Встань!
И ослик, ничего не имея против, бойко побежал иноходью в том направлении; татарин, с дергающейся тканью на коленях, проснулся, увидел, что ослик рысью убегает от него, пошел за ним вперевалку, громко крича:
– Эй, ты! Подожди секунду, длинноухий!
И так, цепляясь за тюрбанную ткань, как за веревку, используя бегущего иноходью ослика и идущего вперевалку коробейника, как шкив, Ахмед поднялся к балкону легко и с удобствами; он, не теряя времени, ел, набивая рот большими глотками, не забывая о приправах.
Ахмед пробыл там недолго, и вскоре какое-то волнение заставило его посмотреть вниз. За углом он увидел индийского колдуна, окруженного толпой мужчин, женщин и детей; колдун величественно шагал по улице. Мужчина был чрезвычайно высоким, истощенным, бородатым и голым, за исключением алой набедренной повязки. Рядом с ним бежал вприпрыжку мальчик, а двое других слуг шли следом; один нес плетеную корзину и связку мечей, а второй – свернутую в кольцо веревку.
Дойдя как раз до балкона, индус остановился и обратился к толпе.
– Мусульмане, – сказал он, – позвольте мне представиться. Я, – объявил он без всякой робости, – Викрамавата Свами, йог, величайший чудотворец Индостана. Нет никого в Семи Известных Мирах, кто бы приблизился ко мне в мастерстве белой или черной магии! Я – широкое море самых чудесных качеств! Я – как меня уверяли честные и незаинтересованные люди в Китае, Татарии и землях мордатых монголов – сокровище из чистого золота, горсть рубинов, изысканный стимул для человеческого мозга, отец и мать потаенной мудрости! – Он дал знак своим помощникам, которые положили корзину, мечи и веревку на землю, и продолжил: – Если вам нравится мое колдовство, да будут ваши руки щедрыми! Так как (бесстыдно противореча предыдущему заявлению) я просто бедный и скромный человек, с семью женами, у которого семь раз по семнадцать детей, и все требуют еды!
Он нагнулся и открыл корзину.
– Эй! – закричал он на мальчика, который вслед за этим запрыгнул в корзину, где свернулся, как котенок.
Индус закрыл ее, поднял мечи и засунул их со всей силы во все стенки корзины, пока толпа смотрела на это, чрезвычайно заинтересованная.
Ахмед на балконе тоже смотрел. Он был доволен и всем миром, и собой больше, чем когда-либо. Что ж, у него были деньги, несколько драгоценностей, изобилие еды – тут он взял еще одну горсть, – а теперь представление: все бесплатно, только проси и бери!
– Hayah, – сказал он сам себе, сидя на балконных перилах и жуя с наслаждением. – Жизнь прекрасна, а тот, кто работает и старается, – дурак!
Глава II
На улице индус продолжал колдовать. Он положил сухое семечко манго на землю так, чтобы все видели. Трижды он провел над ним руками, бормоча мистические индийские слова:
Bhut, pret, pisach, dana,
Chee mantar, sab nikal jana,
Mane, mane, Shivka khahna…
И семечко манго взорвалось, оно росло, оно выстрелило в воздух, расцвело, дало плоды. Он снова взмахнул рукой, и – смотрите! – манго исчезло.
Колдун попросил мальчика подойти. Он прошептал тайное слово, и внезапно сверкающий хайберский меч оказался в его правой руке. Волшебник поднял меч высоко над головой. Он ударил изо всей силы. И голова мальчика покатилась по земле; брызнула кровь; зрители были ошеломлены, они переводили дух, как маленькие дети в темноте. Затем индус снова взмахнул рукой, и появился мальчик, голова сидела на его шее, улыбка играла на губах.
Так фокус следовал за фокусом, толпа аплодировала, содрогалась, смеялась, болтала, удивлялась, пока в конце концов индус не провозгласил величайший из своих фокусов – фокус с магической веревкой.
– Веревка, – объяснил он, разматывая ее и раскручивая в воздухе с резким звуком, – сплетена из волос краснолицей ведьмы, принадлежащей к сомнительной секте! Во всем мире больше нет такой веревки! Посмотрите, о мусульмане!
Свист! – он подбросил веревку в воздух, прямо вверх, и она осталась прямой, без поддержки, вертикальная, гибкая, как тонкое дерево; ее верхний конец остановился у балконных перил и замер прямо перед Ахмедом, который едва сдерживался: руки у него чесались. Почему бы, думал он, не позаимствовать эту волшебную веревку? Какая помощь для Багдадского Вора!
Индус хлопнул в ладоши.
– Hayah! Ho! Jao! – выкрикнул он.
И внезапно мальчик исчез, испарился в воздухе, пока зрители смотрели в изумлении с открытыми ртами.
– Hayah! Ho! Jao! – повторил волшебник; дрожащий крик благоговейного восторга послышался в толпе, когда люди увидели, высоко на веревке, появившегося из ниоткуда, исчезнувшего на время мальчика, карабкающегося, как обезьянка.
В следующий миг он соскользнул вниз и ходил в толпе, прося бакшиш, которым был щедро одарен; и даже Ахмед был готов подчиниться импульсу и уже нащупал в мешковатых штанах монетку, когда хриплый, гортанный крик ярости заставил его быстро обернуться. Там стояла, словно тучная богиня гнева цвета сливы, нубийская повариха, которая вышла из внутренней части дворца. Она увидела чаши с едой; увидела, что нечестивые руки побаловались с их содержимым; увидела чавкающего, жующего Ахмеда и, сложив два и два, пошла на него, размахивая тяжелым железным ковшом, как боевым топором сарацин.
Ахмед думал и действовал быстро. Он оттолкнулся от балконных перил, прыгнул прямо на волшебную веревку, схватился за нее; и так он качался в воздухе, повариха выкрикивала проклятия сверху вниз, индус вторил им снизу.
И надо упомянуть – в пользу Ахмеда или к его стыду, как вы предпочитаете, – что он отвечал им обоим, беспристрастно, бранно, с энтузиазмом: оскорбление за оскорбление и проклятие за проклятие.
– Вернись сюда, о сын безносой матери, и заплати за то, что ты украл! – кричала повариха.
– Спускайся, о верблюжье отродье, и будешь жестоко избит! – кричал волшебник.
– Я ничего не буду делать! – смеялся Багдадский Вор. – Здесь хороший воздух, приятно и отлично! Я здесь, и здесь я останусь!
Но он не остался. В конце концов индус потерял терпение. Он сделал еще один магический пасс, прошептал еще одно секретное слово, и веревка подалась, согнулась, покачнулась из стороны в сторону и упала, Ахмед растянулся на земле. Почти мгновенно он встал, его проворные пальцы вцепились в веревку. Но рука индуса была так же быстра, как и рука Ахмеда; и они стояли и тянули за веревку, толпа смотрела на них и смеялась, когда внезапно издалека, оттуда, где мечеть возвышала минарет из розового камня, наполовину скрытый фаянсовой черепицей темного желто-зеленого цвета, послышался голос муэдзина, призывавшего к полуденной молитве, успокаивая волнение:
– Es salat wah es-salaam aleyk, yah auwel khulk Illah wah khatimat russul Illah – да прибудет с тобой мир и слава, о первенец созданий Бога и сонма апостолов Бога! Спешите к молитве! Спешите к спасению! Молитва лучше, чем сон! Молитва лучше, чем еда! Благословляйте своего Бога и Пророка! Придите, все правоверные! Молитесь! Молитесь! Молитесь!
– Wah khatimat russul Illah, – бормотала толпа, повернувшись в направлении Мекки.
Они падали ниц, касаясь земли ладонями и лбами. Индус присоединился к ним, горячо молясь нараспев. Ахмед тоже пел, хотя и не так горячо. На самом деле, механически, автоматически кланяясь в сторону востока, пока губы воспроизводили слова молитвы, блуждающие, непокорные глаза заметили волшебную веревку, лежавшую между ним и индусом. Тот, занятый молитвами, не обращал на нее внимания. Мгновение спустя, взвесив свои шансы, Ахмед поднял веревку и быстро убежал за согнутыми спинами молящихся. Он помчался по лабиринту из маленьких арабских домиков. Он увеличил скорость, когда вскоре после этого он услышал вдалеке шум погони, так как индус, закончив молитву, заметил, что его драгоценная веревка украдена.
– Вор! Вор! Ловите вора! – Крик возрастал, набухал, распространялся.
Ахмед бежал так быстро, как только мог. Но его преследователи неуклонно следовали за ним, и вор начал беспокоиться. Только вчера он видел, как другого вора публично били жестокими кнутами из кожи носорога, которые превратили спину мужчины в пунцовые лоскуты. Он содрогнулся от этого воспоминания. Он бежал, пока его легкие не начали разрываться, а колени не начали подкашиваться под ним.
Он повернул за угол улицы Мясников, когда показались преследователи. Они увидели Ахмеда.
– Вор! Вор! – отражались крики, резкие, мрачные, зловещие, пробирающие до костей.
Куда он мог повернуть? Где спрятаться? И затем он увидел прямо напротив необъятное здание; увидел в тридцати футах над собой манящее открытое окно. Как до него добраться? Безнадежно! Но в следующий миг он вспомнил о волшебной веревке. Он сказал тайное слово. И веревка раскрутилась, пронеслась со свистом, встала прямо, как копье, и он полез вверх, переставляя руки.
Ахмед добрался до окна, залез внутрь и втянул веревку за собой. В доме никого не оказалось. Он прошел по пустым комнатам и коридорам, вышел на крышу и пересек ее, перепрыгнул на вторую крышу и пересек ее, третью, четвертую, пока наконец не скользнул в люк и не оказался – в первый раз в своей грешной жизни – в мечети Аллаха, на потолочных стропилах.
Внутри, прямо под ним, высокий мусульманин с добрыми глазами и в зеленом тюрбане обращался к небольшой группе приверженцев.
– Во всем есть молитва к Аллаху, – сказал он, – в жужжании насекомых, запахе цветов, мычании скота, дуновении ветра. Но ничего нельзя сравнить с молитвой человека честного и смелого. Такая молитва означает счастье. Счастье надо заслужить. Честная, храбрая, бесстрашная работа означает величайшее счастье на земле!
Мнение, прямо противоположное жизненной философии Ахмеда.
– Вы лжете, о священник! – закричал он со стропил и соскользнул вниз, глядя на святого мужа наглыми глазами и делая высокомерные жесты.
Верующие издали яростный рев, словно дикие животные. Были подняты кулаки, чтобы закрыть этот богохульный рот. Но священник спокойно поднял руки. Он улыбнулся Ахмеду, словно лепечущему ребенку.
– Вы… э-э-э… уверены, мой друг? – спросил он с легкой иронией. – Вы знаете, вероятно, лучшую молитву, радость более великую, чем честную, смелую работу?
– Знаю! – ответил Ахмед. На секунду он смутился от твердого взгляда священника. Тень нелегкого предчувствия охватила его душу. Что-то сродни трепету и страху коснулось его спины холодными руками, и он был пристыжен этим чувством; он заговорил более нахально и громко, чтобы спрятать этот страх от самого себя: – У меня другое убеждение! Я беру то, что хочу! Моя награда здесь, на земле! Рай – это мечта для дураков, а Аллах – просто миф!
Разъяренные верующие снова двинулись на него. Святой муж снова заставил их отойти простым жестом. Он заговорил вслед Ахмеду, который хотел уйти из мечети.
– Я буду здесь, брат, – сказал он. – И буду ждать тебя, если тебе потребуется моя помощь – помощь моей веры в Бога и Пророка!
– Мне потребуешься ты? – издевался Ахмед. – Никогда, священник! Hayah! Может ли лягушка простудиться?
И, звонко смеясь, он ушел из мечети.
Десять минут спустя он добрался до жилища, которое делил с Хассаном эль-Турком, по прозвищу Птица Зла, своим другом и партнером. Это было уютное, удобное, секретное, маленькое жилище на дне заброшенного колодца, и там он делил добычу под восхищенным взглядом друга.
– Поднимись, Птица Зла. Я принес домой сокровище. Это волшебная веревка. С ее помощью я могу взбираться на высочайшие стены.
– Люблю тебя, мой маленький гоголь, моя маленькая веточка душистого сассафраса! – пробормотал Птица Зла, лаская щеку Ахмеда старой, когтистой рукой. – Никогда не бывало такого умного вора, как ты! Ты мог бы украсть еду из моего рта, и мой живот не понял бы! Золото… драгоценности… кошельки… – он играл с добычей, – и волшебная веревка! Что ж, в будущем не станет стены слишком высокой для нас, крыши слишком крутой и… – Он прервался.
Заброшенный колодец располагался всего лишь в нескольких шагах от внешних ворот Багдада, и громкий голос потребовал у охраны открыть их:
– Широко откройте ворота Багдада! Мы носильщики, принесшие драгоценные вещи для украшения дворца! Завтра прибудут женихи, чтобы свататься к нашей царственной принцессе!
* * *
Халифом в те дни был Ширзад Кемал-уд-Довле, двенадцатый и величайший из славной династии Газневидов. Он был правителем от Багдада до Стамбула и от Мекки до Иерусалима. Его гордыня была огромной, и, несмотря на его арабский титул халифа, он гордился такими великолепными турецкими титулами: Imam-ul Muslemin – первосвященник всех мусульман; Alem Penah – Прибежище Мира; Hunkiar – Человекоубийца; Ali-Osman Padishahi – король потомков осман; Shahin Shahi Alem – король Правителя Вселенной; Hudavendighar – приближенный к Богу; Shahin Shahi Movazem ve-Hillulah – король королей и тень Бога на земле.
Зобейда была его дочерью, его единственным ребенком и наследницей его великого королевства.
Что касается ее красоты, шарма и исключительного очарования, то до нас дошла сквозь серые, колеблющиеся века чертова дюжина свидетельств. Если верить им, можно сделать вывод, что по сравнению с ней Елена Троянская, за которой отправили тысячи кораблей, была просто гадким утенком. Мы выберем, тем не менее, со всей осторожностью самое простое и наименее витиеватое из мнений того времени, которое содержится в письме некоего Абдул Гамида эль-Андалуси, арабского поэта, который, посещая по своим особым причинам молодую черкесскую рабыню из гарема халифа, случайно заглянул в щель парчовой занавески, которая отделяла комнату рабыни от комнаты принцессы, и увидел Зорейду. Мужчина описал свое впечатление брату-поэту в Дамаске; он изрек следующее:
«Ее лицо так же чудесно, как луна на четырнадцатый день; ее черные волосы, словно кобры; ее талия – это талия львицы; ее глаза – фиалки, пропитанные росой; ее рот, словно багровая рана от меча; ее кожа – это душистый цветок чампака; ее стройные ноги – сдвоенные лилии».
Письмо продолжается легкими восточными преувеличениями: Зобейда была светом очей автора, душой его души, дыханием его ноздрей и – в арабском языке нет похвалы более высокой – кровью его печени; в письме упоминались довольно интимные подробности. Черкесская рабыня, когда увидела, как желание появляется в глазах поэта, захотела сразу же выцарапать эти глаза, и араб снова спустился на землю, написав:
«Никогда во всех Семи Мирах, Сотворенных Аллахом, не жила женщина, достойная касаться тени ноги Зобейды. Брат мой! Как парадные одеяния – она воплощенное богатство; как время года – весна; как цветок – персидский жасмин; как певица – соловей; как аромат – мускус, смешанный с янтарем и сандалом; как существо – воплощенная любовь».
И письмо, сегодня ставшее желтым, потертым и жалким, продолжается в таком духе еще несколько страниц. Посему неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как искра по пороховому складу, и было много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку, не говоря о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти отца. И важнейшими из них стали три самых могущественных монарха Азии.
Первым из них был Чам Шен, принц монголов, царь Хо Шо, правитель Ва Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, происхождение которого можно проследить до самого Чингисхана, величайшего завоевателя с равнин Центральной Азии, который держал под каблуком весь север и восток, от озера Байкал до Пекина, от мерзлой арктической тундры до влажных малярийных рисовых полей Тонкина.
Вторым был халиф Масур Насир-уд-дин Надир хан Кули хан дуранийский, принц и король Персии, шах Хорассии и Азербайджана, хан кизилбашей и отдаленных татар, глава мусульман-шиитов, всегда побеждающий лев Аллаха, завоеватель России и Германии до Одера, воин ислама, атабек над всеми казаками и потомок пророка Мухаммеда.
Третьим был Бхартари-хари Видрамукут, принц Индостана и Юга от Гималаев до мыса Кумари, потомок Ганеши, бога мудрости с головой слона, по линии отца и матери – немного более скромной – потомок от внебрачного союза Пламени и Луны.
Все трое собирались прибыть в Багдад на следующий день; поэтому рабы, слуги, дворецкие и евнухи дворца халифа суетились, хлопотали, кричали, бегали, потея и ругаясь, взывая к Аллаху в пылу подготовки к приезду царственных гостей; и шум достигал внешних ворот.
– Откройте! Откройте, о стража стен! Мы носильщики, которые принесли редкую еду и вина для завтрашнего празднества!
* * *
Ахмед услышал шум и крики и повернулся к Птице Зла.
– Пойдем, о зловонный попугай моего сердца! – сказал он, взбираясь по веревочной лестнице, которая вела к выходу из заброшенного колодца.
– Куда?
– Во дворец!
– Во дворец?
– Да, – ответил Багдадский Вор. – Я часто мечтал увидеть его изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрых мозгов.
– Несомненно! Но они не впустят тебя!
– Они могут!
– Как?
– Есть идея, Птица Зла! – И когда второй начал спрашивать и спорить: – У меня нет времени объяснять. Пойдем. И не забудь свой черный плащ из верблюжьей шерсти.
– Сегодня не холодно.
– Я знаю. Но нам понадобится плащ.
– Зачем?
– Подожди и увидишь, о сын нетерпеливого отца.
