Слово, равное судьбе. Избранные произведения в 3 томах. Том 1. Поэтическое лукошко

Александр Романов с самого начала своего пути заявил о себе как поэт, видящий мир и создающий мир «на особицу», стремящийся самыми точными словами, взятыми из речи своих земляков и сограждан, выразить многомерность и неповторимость народной натуры, трагедийную высоту её бытия, заповедную красоту её духа. Такой дух не терпит ни спешки, ни суеты, он требует от художника максимальной духовной сосредоточенности – и мудрено ли, что немногие из пишущих ступают на эту стезю, далёкую от псевдопублицистической «злобы дня», не сулящую громкого успеха. Масштаб творчества таких художников и определяется, и постигается не сразу…

Думая о творчестве А. Романова, я нередко вспоминаю одно высказывание В. Астафьева. Автор «Последнего поклона» как-то сказал, что в литературе, как и в жизни, есть люди, которые подставляют плечо «под комель», стремятся принять на себя нелёгкую ношу, другие же уходят от такой участи. А. Романов – из первых, в поэзии он берётся за крупную, ломовую работу, «кавалерийский наскок» не по нему.

Без таких беззаветных тружеников пера – к сожалению, исключительно немногих – сегодняшняя поэзия страны была бы анемичной и обескровленной. И стоит ли дивиться тому, что не всё ладно и совершенно даже в этой итоговой и веховой книге его стихотворений: у того, кто за тяжкий груз берётся, нередко трещат и кости, и рубаха. Но из сшибки драматических противоречий жизни, над которыми напряжённо и мучительно размышляет поэт, из сшибки счастья и невзгод, веры и безверья – и рождается тот «сторожевой луч», который, на мой взгляд, символизирует сердцевинную сущность творчества одного из самых значительных поэтов сегодняшней России:

Он жгуч. Он будто откровенье,Он просекает толщи лет,И чем обиднее забвенье,Тем сокрушительнее свет,Из рваной памяти, из боли,Из мглы ошибочных дорог,Из дел, которых не исполнил,Из слов, каких сказать не смог.Из полуправды, ставшей в горесть,Из встреч, растрёпанных уже,Всеочищающая совесть,Как жизни весть, горит в душе.Ст. А. Золотцев,1988

Земля отцов и дедов

Родная местность

Земли-то, собственно, – кружок,Обвитый синим лесом.Река блестит наискосокПод ивовым навесом.Деревни тянутся к рекеОт ягодной опушки,И белый камень вдалекеРазрушенной церквушки…Всю местность, всех дорог витьёПройти и дня хватало,Но наглядеться на неёИ целой жизни мало.1981

Родина

Слов певучих тихая отрада,Ширь без края, белый всплеск берёз…Всё, что в жизни человеку надо,Воедино только здесь слилось.Родина – одно на свете чудо.Было так всегда и будет впредь.Лишь она и светит, и врачует,Чтоб до смерти сердцем не скудеть.1977

«Земля отцов и дедов, та земля…»

Земля отцов и дедов, та земля,Где кустики ольховые в межполье,Дала мне всё, ничем не обделя:Ни радостью, ни гордостью, ни болью.А под ногами глина да песокДа вперемежку скудные подзолы.Но первый для меня ржаной кусокВзращён на этих пашнях невесёлых.А под окошком серый журавель —Из всех домашних птицы нет домашней —Мне доставал, чтоб рос и здоровел,Воды, бегущей из-под этих пашен.А надо мной в морщинках потолок,Как будто материнские ладони,Чтоб просыпаться я без страха могИ чтоб навек запомнил всё родное…Без этих ольх, что скромно так цвели,Без этих глин, что в детстве мы месили,И без любви к углу такой землиОткуда взяться и любви к России?Вот почему берёзы для меня,Да и для всех отзывчивых и чутких,Белеют всюду, словно письменаДалёких предков, свёрнутые в трубки.1969

Народная речь

Дивлюсь народной речи!..В родимой сторонеДрузей, бывает, встречу —И будет праздник мне.Усядусь с ними просто —Как свой среди своих,Где сроду не был гостем,Ел тот же хлеб и жмых.И разговор вседневный,Нередко и смешной.Опять плетёт деревняЛегко передо мной.И вдруг такое словоОбронит невзначай,Что в лучший стих готово —Лишь зорко примечай.Привскочишь: да откуда,Да из каких глубинДостали это чудоЗа вздох, за миг один?Ведь в этом слове редкомИ жарком – только троньМерцает дальних предковЯзыческий огонь.Удивишься немало:Что слово, как запал,В тебе самом дремало,А ты его не знал…А речи всё плетутся,Как наши кружева:И так и сяк берутсяИ ставятся слова.Обычные бы вроде,Да в необычный ряд.И вдруг, что самородки,Стыкуясь, загорят…Родной язык – держава.И даже мудрый ДальНе всю в словах обшарилИ глубину, и даль.И мне бывает больно,Когда берут в тискиСлова программой школьнойБогатству вопреки.И горько мне бывает,Когда в домах у насСтарушек поправляютВнучата всякий раз.Мол, их слова плохие.И с детства говорятХоть грамотно, да хило.А рядом этот клад!А он, не видный глазу,Лежит в толкучке дней.Дороже всех алмазовИ золота ценней.Что золото и камни!В нём то, чем жизнь жива, —Гранённые веками,Алмазные слова!1973

«Меня дивили мощью города…»

Меня дивили мощью городаИ синевой окатывали дали,И древности, забывшие года,Высоким светом сердце зажигали.А вот щемит печалью звон шмеля,А за шмелём – пастушечья избушка,А за избушкой – тихие поля,А за полями – громкая кукушка.1978

«Как услышу я знакомый говорок…»

Как услышу я знакомый говорок:«Наша Вологда – хороший городок!»Словно ветерком обдует сердце,Тёплым, чистым, хвойным ветерком,И от грусти никуда не деться:Жалко расставаться с земляком.Как да что там? – на ходу вопросы,А перед глазами – всё одно:Улочка, снега, рассвет морозныйИ твоё кудрявое окно.Будто бы деревья, над домамиСтынет дым, белёс и недвижим.А деревья вдоль посадов самиИ твоё кудрявое окно.Ты проходишь в этот час под ними,Задеваешь ветки невзначай,И пушится, как бывало, инейГорностаем на плечах…Почему-то вижу только это,Слушая рассказы землякаО кварталах, выросших за лето,О домах, глядящих свысока.Видно, так порой бывает с нами:Спрашиваем мы про города,Слушаем дивясь, а вспоминаемВ них кого-то близкого всегда.Так и я – вот задаю вопросы,Ну, а сам – в далёком далеке…Вологда моя светловолосаяС искоркой-снежинкой на щеке!1960

Сердцу милое навек

Сердцу милое навек —Чёрный ельник, белый снег.Из-за ельника красна,Будто старая соснаСрезом вниз обращена,Крупно катится луна.И навстречу – ни души,Только тропка шуршит.Возникает тихо грусть:Ну, а если заблужусь?Полосует сразу страх:Это что же там в кустах?Что же, что?..Ах, невдомёк —Это ж тянется дымок!Грусть пропала.Страх отлёг.Мир понятен.Шаг лего́к:Вырастает издалёкаСиней веточкой дымок.1966

«Ветры с севера подули…»

Ветры с севера подули,Эх, с родимой стороны!Мои думы, словно угли,Пламенно раскалены.Зашумели, закачались,Залохматились леса.Моря Белого курчавостьЗаплеснула небеса.Ветры с севера всё далеЗавихряли пыль холмовИ с налёту охлаждалиПраздный жар пустых голов.Легкодумные затеи,Своеволие страстей,Беззаботный и шутейныйКрен к делам и жизни всей.Ветры с севера всё шире,Всё мощней неслись, как весть,Что в тревожном нашем миреТрезвость есть, суровость есть.1983

«Кругом вода сильна, нетороплива…»

Кругом вода сильна, нетороплива,Заката краски сдержанно-пестры.То тут, то там раскидистые ивыГорят в лучах, как жёлтые костры.За ними, как туманные полоски,Стоят в воде ольховые кусты,И моются застенчиво берёзки,Хотя безукоризненно чисты.И каждый ствол, и каждый голый кустикВ себе уверен, ждёт поры такой,Когда и он торжественно распустит,Раскинет зонт зелёный над собой.…И мы с тобой, товарищ, верим тоже,Когда вокруг восторженно глядим,Что лучший день у нас ещё не прожит,Что всё-таки он где-то впереди.1954

Старик

– Как жизнь? – А лучше и не будет.– Неужто? – Думаю, что так.– Но люди… – Что ж, на то и люди,Чтоб ожидать каких-то благ.– А ты-то что? – А я счастливоПожил… – Достиг чего? – Достиг.– Чего? – Трудись не суетливо, —И улыбнулся мне старик.1980

Русский Север

Только травы на покосах лягут,Припасай лопату – столько ягод.А прокатит гром парной грозы —Той лопатой и грибы грузи.Это Север. Это русский Север.Здесь, содвинув домны и поля,Зреет сталь и зреет рожь и клевер.Здесь тугая от корней земля.Ельниками выпилено небо,И в прохладе белых городов,Словно весть веков, узорнолепноЛёгкое паренье куполов.Здесь дома, что кружева, воздушны.Люди – голубой да карий взор —Простодушны, нет, великодушны,Как велик за Вологдой простор.И частушки вяжут поясами,И по миру катится молва,Что за вологодскими лесамиВырастают спелые слова.В спелом слове – огневая сила.Взял его – будь к подвигу готов,Чтобы правда в книге проступила,Будто соль на спинах земляков,Будто эти в синих тучах дали,Где терпеньем, мужеством, трудомПоколенья землю обживалиИ где мы распахнуто живём.1980

«Майский лес галдит, кукует…»

Майский лес галдит, кукует,Крячет, цвинькает, свистит,Заливается, воркует,И трепещет, и звенит.Птицы возятся попарно,Зелень видится насквозь.Клёны бродят, словно парни,Меж застенчивых берёз.Ну, а верба пахнет ульем,И с налёту – ох, смела! —Обжигает поцелуемЗахмелевшая пчела.1982

Черёмушка

Стоит, теплом обласкана,Лесной, душистой сказкоюУ самого солнышкаРоскошная черёмушка.Берёзкам ли дивиться бы:Ведь сами белолицые,Форсистые да чистые —И то косятся издали.А ольхи неопрятныеСтыдливо ноги спрятали,Застыли, словно золушки,Вокруг черёмушкиИ тоже удивляются:«Какая красавица!Откуда же, откуда жеНа ней такое кружево?И как на этой сыростиМогла такая вырасти?!»1964

«Ужо!»

Берёзы замерли в тревоге,Метнулась молния ужом,Но гром заснул на полдороге,Лишь погрозил: ужо, ужо!И кто-то в небо поднял палец,Мол, не идут и там дела.И над природой посмеялись:Эк, до чего изнемогла.А солнце патокой тягучейЛилось. Комар пищал вися…Вдруг дунул ветер.Чёрной тучейЗаполуно́чило леса.И туча ширилась от гнева,Всё ближе, ближе страшный миг.Огонь штыками брызнул с неба,И гром упал на плач и крик.Плеснулись искры из розеток,Взметнулся град, что белый вал,Срубал колосья, листья с веток,Со звоном стекла вышибал.И всё живое ужималось,Страх ослеплял, корёжил, жёг…Над всей землей металась ярость —Так вот что значило «УЖО».1981

«Умываюсь туманами севера…»

Умываюсь туманами севера,Поднимаюсь легко на бугры,И мне под ноги катятся клевераФиолетовые шары.А заря, словно красная мельница,Мне опахивает лицо.Горизонт уплывает и светится,Как берёзовое кольцо.В спелой ржи, будто вытканы, вышиты, —То возникнут, то пропадут —Голубеют старинными крышамиДеревеньки и там и тут.Здесь моя деревянная отчина.Пусть я житель и городской,А душе, кроме всякого прочего,Позарез нужен край такой.Не из тех я прохожих нечаянных,Что заглянут на ночь однуИ у вдов, умудрённых печалями,Ищут старую старину.И хозяйки в домах удивляются:Было время – просили кусок,А теперь – то икону, то пряслицу,То ручного тканья́ поясок.И в цене не стоят – лишь скажите им,Но теряются бабы тут:Нет цены оценить пережитое,И задаром всё отдают.Мне ж чего покупать, если родиной,Стариной её, новизнойСущество моё переполнено,Будто небо голубизной.Всё волнует: и травы шумные,Свет реки и тень камыша.Здесь опять невольно подумаю:Что ж такое это – душа?Не приёмник с чувствительной силою,Чтоб включить и настроить мог,Не берёзовый лист, не осиновый,Не старинный какой кузовок.А поёт, и грустит, и дрожит она,И я думаю неспроста,Что душа – глубина пережи́того,Непрожи́того высота.1970

Закат

В болото солнышко упалоНа мхи, на ягоды… О, вид!Во всей округе в окнах алоПо крупной клюквине горит!1977

Горностай

Из порыжелого куста,Передо мной весь на виду,Метнулся белый горностайИ ослепил на тёмном льду.А лёд был тонок. На прыжокОн отозвался, что хрусталь,И, словно брошенный снежок,Застыл в испуге горностай.И замер я. Тревога насСвязала вмиг наедине.И две дробинки чёрных глазС реки запали в сердце мне.Вот он отчаянно привсталИ прямо к берегу, ко мне.Сверкнул в полёте горностайИ вдруг растаял в желтизне…А в небе звенья птичьих стай,А вечер холоден и тих.А в сердце снежный горностайЛетучих радостей моих.1976

Жеребёнок

Где ивняк и свеж, и звонокВдоль озёрной синевы,Там родился жеребёнокВ рыжем росплеске травы.Необсохший, встал и замер.Встал, дрожа, всего на мигИ огромными глазамиУдивился: как возник?Головой повёл, но тяжестьОзарённой головыПокачнула, и, пугаясь,Он упал в озноб травы.Мать – натруженная лошадь —К жеребёнку подошла.Гривку ласково ероша,Стала облаком тепла.Он затих. Лежал послушноИ вдыхал дурман земли.В дрёме остренькие ушкиТрепетали и росли.А потом, как и вначале,Вздрогнул с гривки до хвоста,И с передних ног, качаясь,Он на все четыре встал.Тонконогий, светло-рыжий,С белым пятнышком во лбу,Он стоял в траве недвижно:Не пытал ещё судьбу.Лишь смотрел, смотрел на землюС изумлённой немотой,И вскипали синь и зеленьВ теле радостью тугой.Слушал птиц и трактор в поле,Потрясённо замирал,И поскольку он не помнил —Ничего совсем не знал.Ни узды, кнута, ненастья,Никаких иных времён…Время всех других прекраснейТо, в котором ты рождён!1973

Ольха

Куда такой до белотелых,Уже зазнавшихся берёз.Она и спорить не хотела,А место ей и так нашлось.Пошла к реке, всё низом, низом.Да посмелей, да потесней.И средь зимы туманцем сизымСтоит на стылой белизне.Пурга навалится нередко.И хоть удары и легки,Трясутся с шишечками ветки,Как сухонькие кулачки.А солнце вытает и вспыхнет,Она, как зайца, пряча снег,Вдруг развернёт листочки тихоИ улыбнётся раньше всех.Её теснят всё дальше в сырость…Ну что ольха? Бедна, мала.Но на земле, где жил и вырос,Мне и ольха навек мила.1980–1990

Ромашка

В октябре, на глине тяжкой,В час, когда я изнемог,Круглолицая ромашкаОсветила бугорок.Словно мне кивнула: «Здрасьте!»,Белозубо рассмеясь.Не заляпало ненастье,Не пристала к девке грязь.Вея молодостью нашей,Перед вьюгой не дрожа,Знай красуется бесстрашноОслепительно свежа.1994

Синицы

Открыл глаза. Иль снится?Нет, слышу перестук.Гуляют две синицыПочти у самых рук.У них желтеют грудки,Чернеют колпачки.Ах, до чего же чутки,Стремительны, легки!Взлетают – светом брызжутВ распахнутом окне,С окна на стол. Всё ближеИ всё звончей – ко мне.Мол, пишешь всё про землю,К ней припадаешь ниц,Но в мире новосельюНе быть без нас, синиц.Мол, журавли далёко,Их мало, журавлей.А мы – у самых окон,Взгляни и пожалей.И, поклевав листочек,Где не закончен стих,Плеснули пару точек,А может, запятых.Боюсь пошевелиться,Восторженно смотрю,Но, скок-поскок синицыИ фуркнули в зарю.1983

Рябины

За окошком рябины,А в просветах рябинРожь крылом голубинымМашет с ближних равнин.На листах, что в ладонях,Тяжелеет роса,Словно ягод зелёныхМолодая краса.Только ягодам – рано,Подожди, подожди:Скоро прошвой багрянойНебо вышьют дожди.С облаков серебристыхЛёгкой палкой опятьБудет женщина кистиОгневые срывать.Будто сгрудит в охапкуДогоревший закат,Кисти пламенем зябкимВозле щёк заблестят.Самых крупных и самыхСпелых ягод возьмётИ за зимние рамыИх насыплет вразлёт…Засвирепствуют вьюги,Но рябина опять,Словно жаркие угли,Будет в окнах мерцать.Снега белые горыНаметёт там и тут,Окна в красных узорахНад снегами всплывут.И среди этих оконБудет вновь без концаВозникать одинокоОчертанье лица.1970

«Тревожно, и сладко, и грустно…»

Тревожно, и сладко, и грустноЗвенят надо мною опятьБерёзы – зелёные гусли,И сердце ничем не унять.Дивлюсь сам собою: откудаВо мне эта древняя грусть?И солнцу, как рыжему чуду,Задумчиво поклонюсь.Мне хочется землю ворочать,Парную и тяжкую, всластьИ в борозду позднею ночьюОт устали навзничь упасть.И тянет у заводей дикихКостры распалить веселей,На палках, как будто на пиках,Поджаривать сизых язей.Сидеть по-язычески строгоИ, к сердцу приставив ладонь,Глядеть на косматого бога —На этот всесильный огонь.И сам понимаю, что странно,И я не такой уж чудак,Но хлынут весною туманы,И хочется именно так.1964

В грозу

Полыхнуло яростным и белым,Прочь откинув темень. И тогдаОбожгла глаза оцепенелоНа низинах за пять вёрст вода.Снова мрак. Но в эту же минутуОбвалилась будто бы гора.Кто-то поле с крышей перепутал,Прокатил по крыше трактора.Припадай к земле, душа живая!Затрещало небо, не щадя,Потолок и стены прошибаяОгненными клиньями дождя.Что тут делать? Верь в Илью-пророкаИли в электрический разряд,Но душа от огненного окаМечется, как тыщу лет назад.И со страхом женщина прижаласьК мужу, уж не видя ничего,В беззащитной слабости призналасьПеред вечным мужеством его.1975

Тетерев

Он только это запомнил:Споткнулся о что-то с разбега,Не зная, что это ладони,Ладони доброго человека.И только тогда поверил,Что с ним случилось неладно,Когда озябшие перьяКто-то тепло разгладил.Он так и замер от страхаИ сунулся в ки́пень снега,Не зная, что это рубаха,Рубаха доброго человека.Звенели по насту лыжи,Визжали на поворотах,И он над собою слышал:Ругал человек кого-то.И вот, озарённый светом,Он ринулся в тень неловко,Не зная, что печка это,А не старая ёлка.Ему человек в охапкеНаваливал веток к ночи,Где много влажных и сладких,Пахнущих лесом почек.А вскоре ранью белесой,Когда на озёра оконЗаря потекла из лесаПодснежным клюквенным соком,Он крылья раскинул натужно,Почуяв снова здоровье,И красными полукружьямиЗатрепетали надбровья.И шея зобом набухла,И рябь прокатилась шеей,И что-то забулькало глухо,Потом всё гуще, слышнее —И вот поплыла из окошка,Пугая старух суеверных,Тоскливая песня терёшкиНад всею сонной деревней.Он вспомнил рассвет, и ельник,И отклик ему понятный,И то, как черкал соперникКрыльями снег примятый.И всё, что было когда-то,Вновь волновало душу…А человек на кроватиСидел одиноко и слушал.1961

«Ещё на небе было чисто…»

Ещё на небе было чистоИ зеленел ещё лужок,Но уж чутьём корней и листьевБерёзы поняли свой срок.Оцепенели поначалу,Дивя прохожих красотой,Потом со сдержанной печальюОпали вьюгой золотой.И тут погасли, как лучины,Потом их снегом замело.Вблизи, а вот неразличимы:Кругом бело, кругом бело…1973

Волнушки

Зарастают к деревне дорогиНа иных перегонах лесных.Отзвенели напевные дроги,Ондрецы отстучали на них.И где раньше хрипела гнедаяИ державно насвистывал кнут,Словно белые блюдца, рядамиВ колее лишь волнушки растут.Были дни – я от них не отрёкся, —Когда здесь средь лесов и болотПод бедой и нуждою колёсаЗарывались до синих пород.А просёлки тянулись всё дале,Всё упрямей, всё боле числомИ в ту горькую пору вязалиФронт и тыл неразрывным узлом…Я не этим сегодня растроган,Что иным молодым невдомёк,Как пришли мы к весёлым дорогамОт таких невесёлых дорог.Упрекать за неведенье странно.Я от малой грущу ерунды:Не одни колеи зарастают —Зарастают и наши следы.…Я стою, а с корзинками рядомРебятня пробегает вперёдИ дивится: стоит что-то дядяИ волнушек, чудак, не берёт.1972

«День или вечер – не понять…»

День или вечер – не понять.О, дождь нас доконает.Рванулся «газик», но опятьРванулся до канавы.В крыльце стою, тоска берёт.Что ж, закаляй характер.Из птиц лишь слышен самолёт,А из зверей – лишь трактор…Наутро встал, гляжу в окно —Лес облетевший красен,Красна стерня, село красно,Красны жердины пря́сел.И возле красной колеиЖар-птицею воронаИ снегирями воробьиРазыскивают зёрна.Ах, боже мой, какой денёкСменил-таки потёмки!И вздох глубок, и шаг лего́к,И все дороги звонки.1976

«Лес впитывал сумерки, прятал…»

Лес впитывал сумерки, пряталИ так чернотою набряк,Что вместо берёзок опрятных,Как нечисть, таращился мрак.Повеяло близостью зверя,И люди почуяли страх.Родимому лесу не веря,Шагали домой впопыхах.И всё потонуло во мраке…Но, светлый готовя излом,Ручьями звенели овраги,Речушки дышали теплом.И первая смелая птицаЗапела, и сразу за ней,Чтоб утром себя не стыдиться,Защёлкал во тьме соловей.И в небе сверкнули полоски,И росы сверкнули в ответ,И, мрак отряхая, берёзкиПоплыли на розовый свет.1981

«Стоит березняк с замираньем…»

Стоит березняк с замираньем,А в нём налита дополнаКреплённая инеем раннимЯнтарная свежесть вина.Поодаль рябинник пылаетВ косых и прохладных лучах,И брызги багряные ягодРябиновкой так и горчат.А рядом с дорогою торнойВ отаве, что пена, густойШиповника рыжие зёрнаТомятся, как бражный настой.Но голову хмелем не кружит,Хоть кружится всюду листва.Душа от предчувствия стужи,Как сжатое поле, трезва.1975

«Как свернул за поля, так и замер…»

Как свернул за поля, так и замер:Предо мной, будто ждал с давних пор,Поднимался из детства тот самый,Да, тот самый, забытый угор.Ах, каким он бывал крутосклонным!Заползём и не верим глазам —В солнце весь! И над полем зелёнымОн желтел, будто солнышко, сам.А теперь затенили осиныИ осыпался прежний откос.И его я за выдох осилил,Встал – и сердце внезапно зашлось.А вдали за осинами синийВдруг открылся всей жизни простор,Будто высился горной вершинойПодо мною заросший угор.1975

Предок

Кто он был? В каком таком обличье?Он стоял на фоне синевы,И сквозило что-то необычноеВ повороте смелой головы.Что-то в нём былинное сквозило:Вот поднял он руку, за́стя свет —А в руке буграми ходит сила,Всё он может, стоит лишь посметь.Вот рукою, чтобы не торчали,Он поправил волосы слегка,И уже задетые нечаянноВ небе закачались облака.Он – один. И никого здесь кроме.Сам себе пока – слуга и князь.А вокруг леса. Синеют кроны,Как курганы, в небе громоздясь.Он развалит синие курганыИ достанет клады, а потомЭти клады чисто остругаетИ отешет ярым топором.И тогда он явит миру золото,Хохоча от щедрости хмельной,Рубленое, пиленое, колотое,Пахнущее соком и смолой…И пошёл он, жилистый и крепкий,Ельниками тёмными не зря —Брызгали испуганные щепки,Шлёпались в озёра и моря.И где стыли сумерки сырые,Как подвалы вековые, тамСинь и солнце хлынули впервыеПо его размашистым следам.1962

«Чудно, разгульно, праведно…»

Чудно, разгульно, праведноЖивали наши прадеды.Работой душу тешилиУзорной, озорной,А тело небезгрешное —Медвяной ендовой.Любили речь красивую,Густую, будто квас,Чтоб соками и силоюПотом бродила в нас;Умели и не то ещёНасмешники, врали́,Не только имя-прозвищеКаждому дарить.А прозвища такие —Хоть падай, хоть стой:Одно словцо подкинут —И человек нагой.Вот жил (как звать, не знаем)Занятный мужичок.Молчит, бывало, днямиДа жарит табачок.Но лишь хлебнёт из кружки —Откуда что бралось:Частушки-нескладушкиВоротит вкривь и вкось.Ну, а жена – вот баба!Такой всё нипочём:Его за ворот сграбав,Завалит на плечоИ тащит в клеть, в чуланчик,А мужичок поёт.– Смотри-ко! Рябчик, рябчик! —Хохочут у ворот…Пообмывали зубы,Повострили слов:Катаник. Бубен.Коч. Перевесло.Фунтик. Спица.Зайчик. Долото…Метёт на них пшеницаПылью золотой.А бойкое словоЛегко на помине —Трепещет в основеНаших фамилий…На брусничном взгорьеЯ снова стою.Рождён и вскормленВ этом краю.И здесь особо грустно мнеОт мысли, что сейчасГустое слово русскоеПоотощало в нас.Послушали бы прадедыИ кой-кому в лицоПо всем по прежним правиламМахнули бы словцомЯдрёным и отточенным,Чтоб стало всем смешно,Родительской пощёчинойВзбодрило бы оно.1964

Петряево

В стороне самой дальней, раздольной,Петухами ещё не воспет,Воссиял из мужицких ладонейНад Двиницей оконный рассвет.Обживались смолистые избы,Отжимались от пашен леса,Ужимались от скупости… лишь быДеревенская слава росла.Хоть и верили пра́отцы в леших,Только их испугаешь не вдруг…В пору зимнюю плотников здешнихЗазывали аж в Санкт-Петербург.Вот и дед мой в родную сторонку,Потрудясь, из столицы привёзВетровую, что дождь, медогонкуДа серебряный ковш и поднос.Шли к нему мужики, вызнавая,Про Столыпина… Вот новизна!..Запчелилась деревня лесная,Задышала медово она…Да недолго дышала медово:Жизнь качнулась враскос и вразброс.Покатилось ознобное словоИз деревни в деревню – «колхоз».Комиссары со злой перебранкойУтверждали колхозную жизньИ назвали Петряево – «Спайкой»,А потом и «Путём в Коммунизм»…Усмехнуться б теперь, только горько,И уже не до прежних обид…Высоко над петряевским взгоркомВеличавая пихта шумит.Три ствола её, свитые вместе,За три века как будто срослисьИ взметнулись святым троеперстьемНад Петряевом в синюю высь.Вот шумит и красуется пихта,И отрадней становится мне.И тяжёлая дума утихлаВ поднебесной её глубине.1999

Хозяин

Завидую хозяину:Грибов поел – и сыт,Прилёг – уже храпит,А встал – и свежий заново.Возьмёт топор отточенныйИ вновь пойдёт пешкомРубить кому-то домИ всё такое прочее.В одном себе уверенный,Уже давно старикОт слов пустых отвыкИ от пустых намерений.А я лежу, ворочаюсьИ слышу ровный храп.Ну, молви он хотя б —И ночь была короче бы.Но утомлённый бременемРаботы, а не слов,Не слышит он часов —Он не страшится времени.1969