Роковая ошибка

В противовес супругу, Галина Васильевна была наоборот предельно тихой и говорила и делала все так спокойно и неторопливо, что Дима даже невольно поймал себя на мысли о том, что по-настоящему крепкая семья возможно только там, где супруги имеют некоторые различия в характерах, нежели сходятся в похожести своих темпераментов, подобно одинаковым полюсам магнита.

Вскоре они собрались за круглым, раздвинутым специально для его прихода, столом. На нем заботливой рукой хранительницы очага были расставлены белые глубокие тарелки с зеленым узором, чуть ближе к духовке – удлиненное блюдо с копченой рыбой, а в центре расположились два блюдца с салатами, мозаика из вареной колбасы, мягкого желтого сыра и плетеная миска с хлебом.

Александр Вадимович рассказывал забавные анекдоты. Некоторые из них были весьма пикантными, но это скорее придавало атмосфере еще более естественный, дружеский характер. Как известно, смех в любых его проявлениях благотворно влияет на людей и особенно полезен для преодоления барьеров при первых знакомствах.

К приходу Димы Галина Васильевна приготовила отличный плов, и все четверо принялись смаковать его, разложив по плоским прозрачным тарелкам.

– У вас прекрасно получается! – восторженно похвалил ее Дима, – вы определенно владеете каким-то секретом! У нас в семье его делают немного по-другому.

– Да что вы, Дмитрий, – учтиво ответила она. – Просто придерживаюсь рецептуры.

– А еще, как я вижу, у вас специальная кастрюля. – Дима показал на большую емкость с массивной крышкой. Как вы его готовите?

– Самое главное в плове не состав продуктов, а технология его приготовления, – с расстановкой начала свое пояснение Галина Васильевна, – две части плова обычно готовятся отдельно. Первая часть называется зирвак, а вторая – зерновая. Есть много вариаций плова: узбекский, азербайджанский, туркменский, но какой бы рецепт не использовался, самое главное, что две части плова не должны превращаться в единую кашу. Поэтому я использую особый сорт риса, – она показала на пачку, высовывающуюся из незакрытой створки шкафа. – Лучше всего использовать чугунную емкость, хотя в русской вариации часто готовят и в керамике. Вот. Теперь вы знаете мой секрет.

– Отлично! – сказал Дима и удовлетворенно облизнулся, – постараюсь запомнить и никому не рассказывать.

– А ваши любимые блюда? – уточнил глава семейства Черновых.

– А мне нравятся пельмени, котлеты и жареная картошка с арбузом.

– Картошка с арбузом? Это новое слово в кулинарии! – заинтересованно воскликнула мама.

– Так просто любил дедушка…

– Поразительно! У вас дедушка был великий кулинар?

– Нет, просто это было его любимое блюдо, и он всегда просил делать так, как ему нравилось, а потом еще и ставил бабушке оценки по пятибалльной шкале.

– Как это знакомо! – рассмеялась Лена. – Мы тоже с папой оценки маме ставим.

– Вот деловые… – обидевшись, воскликнула мама. – Сами бы после работы постояли у плиты, а я бы вам оценки ставила, и откуда только такие умные берутся…

– Уверен, они любя, – смягчил разговор Дима. – Надо, конечно же, женщин разгружать от обязанностей. Я вот, например, многие рецепты сам знаю.

– Мало знать, надо уметь реализовывать на практике, – язвительно вставил Александр Вадимович, пробуя сырный салат.

– А я умею, – гордо добавил Дима. – Записываю рецепты и потом тренируюсь.

– Серьезно? – уточнила Галина Васильевна – и что же, например?

– Котлеты, макароны по-флотски, свиную поджарку с картофельным пюре, пельмени, супы: щи, рыбный, грибной… пироги…

– Пироги? Шутите? – отец изобразил удивленную и едва уловимую недоверчивую гримасу.

– А там самое главное тесто. Рецепт на память не помню. А начинка… Там все просто: капуста, яйцо, соль; а если с мясом, то просто варим, проворачиваем в мясорубке, лук, соль перец по вкусу, немного водички. Я частенько в детстве таскал у мамы начинку и хорошо запомнил этот вкус, – со свойственной ему дотошностью изложил Дима.

– Ну да, а потом на пироги как всегда ничего не оставалось, – со знанием вопроса сострила Галина Васильевна.

– Было дело! Вот так меня и наказывали: говорили – раз съел – теперь делай новую начинку сам.

Все четверо закатились жизнерадостным хохотом.

Дима сделал большой глоток из кружки с чаем и, ошпарив небо, едва сдержал боль, стараясь не привлекать к себе внимание. У него была редкая чувствительность к горячему – сколько себя помнил – он всегда начинал пить чай последним, так как он всегда казался ему чересчур горячим.

Вечер пролетел за разговором очень быстро. Все стали более раскованными, и как это обычно бывает в таких случаях, Александр Вадимович заговорил о политике.

– Ну вот! Снова одно и то же, – внезапно сказал он, устремив взгляд в телевизор. – Все из-за них. Угнетают народ русский…

– Вы о ком, Александр Вадимович? – переспросил Дима, который увлеченно общался с мамой и не обращал внимание на передачу.

– О ком же еще? О евреях. Посмотри, расплодились везде. Где не возьмешь – в любой компании, в руководстве одни –штейны и – маны!

– А может дело все же не в национальности? А в том, что они более работоспособные, пьют не так как остальные? Трудятся больше? Ответственности не боятся? – переспросил Дима, и тут же почувствовал, как Лена толкнула его ногой под столом. Дима, сам не понимая того, затронул одну из самых болезненных тем отца. С языка Александра Вадимовича сорвалась пара бранных слов, и на кухне повисла многозначительная пауза. Отец Лены поджал губы и нахмурил брови, как будто готовясь к долгому и кровавому диалогу, почвой для которого служило огромное количество прочитанных им книг и так долго собираемой информацией. Обстановку удалось разрядить дипломатичной маме.

– Саша! Я же тебе много раз говорила! Разговоры о политике, деньгах и болезнях портят нервную систему и аппетит! – она улыбнулась и окончательно уничтожила последние попытки продолжения больной для ее супруга темы. – Берите еще печенье и конфеты, Димочка!

Глава семейства, томясь привычными для него размышлениями зевая и бормоча что-то, неспешно удалился в свою комнату; мама, помыв посуду и потирая руки белым кухонным полотенцем, присела на стул, устремив свой взор в телевизор, стоящий на высоком двухкамерном холодильнике, от Димы наконец-то отступило безмерно тяготившее его, неприятное чувство острой неловкости.

– А я слышал, что телевизор лучше ставить на уровне глаз или даже ниже, – неожиданно заявил Дима, вспомнив недавно прочитанную им, статью известного окулиста.

– Я бы с радостью его переставила, да некуда, такие уж кухни в этих домах. Вроде и почти девять метров, а все равно неудобно. Здесь угол пропадает и этот воздуховод еще совсем некстати.

– Может убрать можно?

– Одни знакомые у нас убрали, так соседи к ним с милицией пришли. Потом по судам бегали, доказывали, что это законная перепланировка.

– Неужели все так серьезно?

– Конечно! Это же общий дом. По правилам даже остекление лоджии считается перепланировкой. Нужно утверждать в инстанциях.

Лена посмотрела на маму и в то же мгновенье поняла, что ей нужно остаться одной и отдохнуть некоторое время. К тому же им самим хотелось побыть наедине.

– Пойдем в комнату! – сказала Лена и повела Диму за руку по коридору.

– Спасибо большое, Галина Васильевна. Все было очень вкусно! – вежливо заметил Дима.

– Какой хороший молодой человек! – подумала мама, провожая его мечтательным взглядом. – Прямо сияет здоровьем и счастьем! Не то, что тот, которого привела в прошлый раз! Хоть бы у них все получилось. Как и любая мать, она очень переживала за свою единственную дочь. Ее собственный отец умер очень рано, Ленина бабушка вот уже многие годы жила в деревне, и самыми близкими для Галины Васильевны людьми, конечно же, стали супруг и дочка. Как бы это не было прискорбно, но Лена в последние годы часто огорчала мать, приводя в дом то неопрятно одетых, то совсем необразованных, то и вовсе откровенно пьющих молодых людей. Галина Васильевна была уверена, что подобные партии не сделают ее дочь счастливой, и всячески старалась отговорить дочь от встреч с этими молодыми людьми. Лена часто не соглашалась с нею, спорила, доказывала свое право на собственный выбор и все же, вспоминая печальный опыт из своего прошлого, каждый раз, спустя некоторое время, соглашалась с ее мнением. Мама прекрасно понимала, что в нынешнее время найти достойного молодого человека очень не просто и, тем не менее, всегда подчеркивала: «Уж лучше ни с кем, чем с кем-нибудь». Это была жесткая, но справедливая правда жизни. Нет никакого смысла заключать священный союз с тем человеком, который не сможет сделать тебя счастливой и который является недостойным тебя. Дима же произвел на нее крайне приятное впечатление. На первый взгляд она не смогла найти ни одного изъяна, за который могла бы зацепиться в своей критике. Дима представлялся идеальной кандидатурой: статный, перспективный, ответственный, образованный и интеллигентный. Именно таким ее фантазия и рисовала зятя. В какой-то момент она даже задумалась, не слишком ли он хорош для ее дочери. Однако вскоре эти мысли рассеялись, ибо какая же мать может считать недостойной чего-то свою единственную дочь.

Дима и Лена вошли в маленькую комнату, и он впервые оказался в колыбели ее отчего дома. Здесь было тепло, в суховатом воздухе чувствовался тонкий и очень нежный аромат ее любимых японских духов. Плотные тяжелые шторы, грациозно свисая с люверсов, скрывали выход на балкон, в дальнем углу, чувствуя себя основным предметом обстановки на черном постаменте восседал широкоформатный телевизор.

– Вот так я и живу! – Лена провела рукой, демонстрируя ему свое убранство.

Дима огляделся получше. Пол был полностью закрыт красным паласом и поэтому звуки, издаваемые паркетом, были почти неслышны. Один из уголков ковра был причудливо подвернут, и Дима тут же представил себе, как Лена, впопыхах торопясь и готовясь к его приходу, нечаянно оступилась и забыла его поправить. У выхода на балкон стоял компьютерный столик. Вся левая стена была закрыта мебельной стенкой, за стеклянными створками которой стояли фарфоровые куколки, ракушки, детские фотографии и украшенный восточными узорами темно-коричневый ларец.

– Это с Кипра! – сказал Лена, увидев его заинтересованный взгляд.

– Неужели одна ездила?

– Нет, с Ларисой… подругой.

– И как там?

– Весело! Тепло, море, дискотеки…

Из динамиков компактного серого проигрывателя зазвучала романтическая мелодия, Лена знала заранее, что поставит. Она закрыла дверь комнаты и, увлекая его на стоящий рядом с ними диван, вплыла в уже ожидавшие ее объятья; упоив ласкающим взглядом, она одарила доводящим его до безумия поцелуем, и еще крепче прижалась к нему. Дима впервые оказался настолько близко к ней, его глаза не могли не устремиться в глубокий вырез ее платья, в самом центре которого красовался золотой кулончик с профилем Нефертити. Конечно же, прекраснейшая из супруг Эхнатона, было бы странным, если бы Лена выбрала иную. Легенды рассказывают, что никогда ранее Египет не порождал такой красавицы, ее называли «совершенной», ее лицо по всей стране украшало храмы, а некоторые и вовсе именовали ее иноземной принцессой.

Слегка отодвинув рукой мягкую ткань наряда скрывавшего ее грудь, в приглушенном свете торшера он смог разглядеть там странный синячок.

– Вот такое напоминание из прошлого, ударилась о дверь… – прошептала Лена, обратив внимание на предмет его интереса.

Но Дима был настолько увлечен ее темной, явно унаследованной от отца, бархатистой кожей, что уже почти не слышал ее, даже не пытаясь анализировать, как именно, ударившись о дверь, можно получить такой ровный, круглый ушиб. Сам того не замечая, он смотрел на нее словно через какую-то романтическую вуаль, скрывающую недостатки и выделяющую достоинства. От первого же интимного прикосновения, их страсть воспламенила их сердца и души, и они предались страстным, а спустя всего несколько минут и вовсе откровенным, свободным от верхней одежды, объятиям.

Уехал Дима уже за полночь. Родители Лены ложились очень рано, и поэтому молодым пришлось прокрадываться по коридору в приглушенном свете. Лена подарила ему последний страстный поцелуй и нежное объятие, всем своим притяжением демонстрировавшим, как сильно ей не хотелось отпускать его. Лена прижалась к нему, и ее сердце снова начало усиленно биться. Она запустила руки под его пиджак и аккуратно обвила его талию руками, прислонив голову к его груди.

– Аккуратней на дороге, Димочка! Не гони! Как приедешь – напиши сообщение. Без него не засну!

– Хорошо! – прошептал он ей на ушко и, обвив ее шею руками, нежно поцеловал в щеку.

– Почему ты никогда не зовешь меня по имени? – спросила Лена.

– Не знаю, как-то не привык!

– Понятно… будь аккуратнее… – томимая подступившей зевотой прошептала Лена, и плавным движением руки, закрыла дверь.

Дима ехал по опустевшей дороге, вспоминая каждую минуту их встречи. Торопиться было некуда. Он впервые в жизни получал удовольствие от вождения. Не гнал на моргающий зеленый и резко не газовал со светофора. Внезапно в кармане его пиджака пропищал телефон. Пассажирское окно была распахнуто и, закручиваясь по всему салону, приятная ночная прохлада доносилась до него легким ласкающим ветерком. Он притормозил на очередном светофоре и, достав телефон, прочитал: “Я люблю тебя.”. – “Я тоже люблю тебя.” – ответил он.

Заснул Дима поздно. Все прижимал к щеке ладонь, которая пропиталась тонким ароматом ее ландышевых духов и думал об ослепившей его красоте Лены, красоте, которую можно было лишь смиренно созерцать и нельзя было присвоить себе, как нельзя запрятать к себе в шкаф прелесть утренней зари или закат тропического солнца.

10

Шумные улицы успокоились, свет в окнах стоящих неподалеку домов угасал один за другим, очертания хмурящейся луны все яснее стали проступать сквозь легкую небесную пелену. В городе воцарилась, плавно вытеснившая густые сумерки, ночь – время для воспоминаний, размышлений и мыслей о вечном, время, когда человеку хочется заглядывать в прошлое и будущее. Помечтать, представить каким мог быть его путь, ежели бы что-то пошло иначе. Дима никак не мог уснуть и предался философским размышлениям. Его воспоминания выпорхнули из души и, преодолев бесконечные лабиринты памяти, полетели вперед подобно облакам на воспарявшем от глубокой дремоты, весеннем небе.

Ожидание будущего всегда так волнительно. Можно было сказать, что в Диме жило два человека, две судьбы одновременно. Эта двойственность, так характерная для Близнецов и совсем не свойственная Девам, всегда разительно отличала его от знакомых коллег и даже родных. Одна его часть была безумно забюрократизирована, если такое определение вообще может быть применено к такому понятию, как душа. Вторая часть требовала творчества, самореализации, полета фантазии. В этой второй половинке он и копался своим сознанием в подобные минуты размышлений. Он боялся сильно переосмыслять прошлое. Поиск каких-то ошибок мог лишь вогнать его в печальное смятение. Прошлое статично. Его не изменить, на него не повлиять, его нельзя трансформировать. Думая об этом, он уже давно вывел для себя определенную формулу – брать из прошлого самые светлые воспоминания. Эти моменты рождали в его мыслях и мечтах все самые лучшие стремления, в них он получал дополнительную энергию для новых свершений. Сложно было бы найти другого молодого человека, склонного к подобным философским размышлениям в столь раннем возрасте. В то время, как все его сверстники тратили (он больше предпочитал термин прожигали) время на увеселение тела, его заботила душа.

Один из эпизодов в прошлом был связан с приятным знакомством с девушкой (ей было уже двадцать четыре, а ему всего двадцать два). Обычно он отказывался строить какие-либо отношения с дамами, которые были старше его даже на несколько месяцев. Можно было сказать, что это был один из его немногочисленных комплексов. Однако на удивление для обоих, эти отношения не только вспыхнули, но и затянулись. В жизни почти каждого молодого человека на его линии судьбы возникает таинственная, более опытная в амурных делах незнакомка. Выступая в роли временного ангела-хранителя, они помогают лучше понять женскую душу, научиться правильно, тонко и нежно играть на этом загадочном инструменте. Он всегда удивлялся ее сравнениям женской души с роскошной старинной арфой. Она говорила ему: «Женщина – это уникальный, тончайший инструмент в руках мужчины. При правильной игре – он издает божественные, небесные мелодии, при плохой игре лишь мерзкие раздражающие бренчания». Впрочем, очень скоро он, сам того и не замечая, отчего-то начал концентрироваться на ее недостатках, придираться к сущим мелочам, и разгоревшаяся было с начала страсть стала медленно угасать. Первая любовь почти всегда также глубока, сколько и недолговечна.

С Леной же было все абсолютно иначе, он все чаще ловил себя на мысли о том, что с каждым днем открывал в ней все больше очарования и то, что в других представлялось бесстыдным и вульгарным, в ней же поразительным образом казалось умилительным и даже забавным.

Спустя несколько дней он познакомил ее со своими родителям.

11

Уже с восьми часов утра Александр Вадимович с супругой были заняты своими служебными обязанностями. Многие удивлялись, как им удавалось работать вместе; шутка о том, что мужчина ходит на работу не в последнюю очередь потому, что хочет хоть некоторое время побыть вдалеке от назойливой опеки супруги была крайне популярна в их части.

– Дубов! – нахмурившись, произнес он командным голосом, вдавив кнопку селектора, вызывая одного из своих подчиненных.

– Да, Александр Вадимович, – послышался голос слегка заикающегося молодого человека.

– Где документы, которые должны были поступить ко мне с утра на ознакомление?

– Но ведь… Разве Кирзачев не принес их вам?

– Дубов! Коли природа наделила тебя разумом, а ты с ним управляться не умеешь и не пользуешься им, научись хотя бы просто выполнять приказы! Слов на языке у тебя много, а мыслей в голове мало! Если бы их принесли мне, неужели я бы стал вызывать тебя! Быстро все выясни и доложи! – пригрозил Александр Вадимович и, отпустив кнопку селектора, приступил к составлению распоряжений. В душе он, конечно же, не был таким воинствующе строгим, как хотел показаться; ко всему этому антуражу обязывало положение и обстоятельства.

Вытащив ручку и чистый лист бумаги из первого ящика своего рабочего стола, он начал писать. Стоявшие неподалеку у окна компьютер и принтер все еще не снискали его расположения.

– Разрешите войти? – послышался через несколько минут звонкий голос молодого прапорщика.

Александр Вадимович выдержал паузу начальственности, и, сдвинув брови и натянув на лицо гримасу серьезности, сухо произнес:

– Разрешаю!

Дверь отворил невысокий юноша. Темно-синий двубортный пиджак был куплен им явно на вырост, галстук в зеленую полоску, завязанный плотным маленьким узелком едва доходил до середины живота, брюки у самых ботинок запачканы капельками грязи.

– Александр Вадимович?

– Верно. С чем пожаловали? – с отсутствующим взглядом человека, который делает свое дело в полном соответствии с инструкциями, осведомился он.

– Вот новую редакцию указа о нашей службе разношу. Распишитесь в получении копии, – сообщил прапорщик и положил увесистый документ на стол.

– Разрешите идти?

– Ступай! – ответил Александр Вадимович, передав ему подписанный лист ознакомления.

Кирзачев быстрыми шагами покинул кабинет, и подполковник погрузился в размышления, внимательно просматривая указ строчку за строчкой, силясь понять, что же требуют от вверенного ему кадрового подразделения. Наконец, добравшись до пункта III, в которым излагались функции службы, он сразу перешел к параграфу «Д», который непосредственно относился к его полномочиям.

«В сфере работы с кадрами» – стыдливо надев очки, которые не носил в обычной обстановке, он приступил к чтению – «проводит подбор специалистов по направлениям деятельности Службы; проводит мероприятия, связанные с прохождением военной службы военнослужащими и осуществлением трудовой деятельности гражданским персоналом Службы; организует боевую, морально-психологическую и профессиональную подготовку сотрудников, работу по повышению их квалификации и переподготовке». На этом пункте он остановился и отбросил документ на стол. «Куда уж там… Профессиональная подготовка», – повторил он про себя и, окинув взглядом углы кабинета, словно проверяя нет ли в нем подслушивающих устройств, продолжил размышлять. «В нашей стране, чтобы быть профессиональным министром обороны нужно умело заниматься маркетингом и торговать мебелью». Он бы позволил себе еще большие мыслительные вольности, однако в дверь снова постучали. На этот раз это был программист Хрюкин из недавно образованного компьютерного отдела. Внешность его отличали неприлично длинные для службы в военной организации рыжие волосы, несимметричный рот и довольно высокий лоб. Длинный шерстяной свитер был надет сразу поверх белой майки без рубашки, а темно-синие брюки уж очень сильно напоминали джинсы.

– Еще бы двадцать пять лет назад вас бы уже отчислили за неопрятность, Тимофей! – укорительно заявил Александр Вадимович, наблюдая за тем, как юноша, едва войдя в кабинет, сразу же направился к компьютеру.

– Двадцать пять лет назад я еще не родился, – улыбнулся ему молодой программист и, не желая вступать в затяжной спор с подполковником, решил без особых эмоций выполнить порученную ему работу.

– Снова обновление? – осведомился Александр Вадимович, как будто ожидая какого-то подвоха. Лоб его собрался в морщины, и он настороженно кашлянул.

– Так точно! – скорее для забавы, нежели, чем для соблюдения правил общения заявил Хрюкин, и, удивившись увиденному на экране, сам осмелился уточнить некоторые подробности. – А я смотрю, вы совсем компьютером не пользуетесь. Последний вход в систему у вас… – он нажал пару кнопок и, увидев знакомое число, с еще большим удивлением воскликнул – … 25 числа. Это ведь я к вам тогда и приходил. Неужели без меня ни одного документа не напечатали?

– А я прекрасно и без него справляюсь, – не смутившись, парировал Александр Вадимович. В глубине души ему, конечно же, было стыдно за то, что он так и не смог найти время, чтобы попытаться изучить принципы работы этой «дьявольской машины». – Докладные и распоряжения от руки быстрее писать, а если что найти надо, так всегда можно Злобину из машбюро попросить.

– Ох, не правы вы, Александр Вадимович, – приговаривал Хрюкин. – У компьютера ведь столько плюсов. Нас и так уже стыдят все, кто к нам в гости заглядывает. Говорят, не может быть, чтобы держава, родившая Менделеева, Курчатова и Королева до сих пор авторучками документы составляла. А то что дольше, это еще вопрос… Я, наверное, набиваю быстрее, чем вы пишете.

– А тут и не в скорости дело, – пытался полемизировать Александр Вадимович, понимая, что молчание означало бы капитуляцию.

– А в чем же еще? Бумага и вовсе не нужна будет скоро. Начальник нам вчера приказал изучать новую систему. Вот внедрим… – чихнув, Хрюкин вытер ладонью губы… – тогда и вовсе весь документооборот переведут в электронный вид, знаете там цифровые подписи, безбумажные технологии, сверхкомпактные носители.

– Кто знает, может я тогда уже и вовсе работать не буду, – заявил Александр Вадимович, сделав театральную паузу для придания своему голосу большей убедительности.

– Ох не рано ли вы себя списываете? Слышал у вас в управлении все недавно переаттестацию прошли, а вот со следующего года компьютерные тесты в программу проверки включат, вот тогда еще вспомните Тимофея, будете просить помочь с подготовкой… А то я даже и сам не знаю, зачем я здесь вам все обновляю, если вы к компьютеру не притрагиваетесь.

– Работа у тебя такая, в отчете врать нельзя, сказано пройти все компьютеры в управлении, значит нужно пройти все… – Александр Вадимович в этот день был не расположен выслушивать долгие нравоучения от мальчишек. Если бы Тимофей не был сыном его хорошего приятеля, он бы и вовсе перешел на свой отточенный годами официальный тон, вежливо попросив его побыстрее закончить работы и покинуть кабинет.

Проходя по коридору, он успел сделать замечания трем бранившимся во весь голос ефрейторам. В организации он слыл строгим, но рассудительным и почти никогда не давал спуску разнузданным новобранцам.

За перерывом на обед в столовой к чете Черновых присоединился их старый знакомый. Федор Кузьмич был человеком не высокого роста, со сверкающей лысиной, приплюснутым носом, который он постоянно тискал, и увесистым животом. Лицо его на работе выражало лишь две эмоции: безмерное высокомерие перед подчиненными и столь же безмерное смирение перед вышестоящими начальниками.

– Великолепную вы сегодня, свинину завезли, Галина Васильевна, – обратился он, слегка причмокивая во время еды по своей давней привычке.