Элеат

Александр Носов

Элеат

Глава 1

1

Снова раздался однотонный протяжный гул сирены, оповещающий о начале нового дня и очередной смены.

Снаружи включился яркий свет, взамен ночному освещению, с трудом пробивающего непроглядную тьму этого забытого места.

К этому времени я не спал. Проснувшись раньше обычного от чувства голода, скручивающего желудок и концентрируя все мысли только на еде.

Мне казалось, комната была ещё холоднее, чем обычно. Полусырое помещение с трудом до этого хорошо прогревалось, а сейчас было еще более промозглым.

– Что там у них случилось? Опят, – проговорил я, направляясь к вентилятору.

Старые лопасти вентилятора едва работали, со скрежетом и стоном поворачиваясь в отверстии вентиляционной шахты, периодически цепляясь за прорастающую по стенам биомассу.

Хоть я давно привык к этому, мне все равно не нравилось срезать плоть с поверхностей. Но это была необходимость. В противном случае плоть (так мы называли органику, прорастающую во всех помещениях), пробралась бы во все уголки и щели, вызвав повреждения труб, проводки и вентиляции.

Мы верим, что это наша мать. Родившая и заботящаяся о нас. Она бережно окутала все помещения нашего мира, нежно смыкая хватку на холодном металле, поврежденного коррозией. Лишь местами обрываясь с проржавевших металлических стен и подвижных механизмов.

Достав костяной нож, я аккуратно срезал кусочек пульсирующей мягкой плоти и бросил своему Киву.

Место среза слегка запульсировало и засочилось ярко-красной жидкостью, мгновенно затвердевшей в тот же момент, не оставив и намека на недавнее повреждение.

Мой домашний питомец Кив с радостью проглотил угощение. Дай ему волю, он бы обглодал до металла все стены и полы. Но кое-как мне всё-таки удалось приучить его, хотя и не с помощью самых гуманных методов.

2

Кива я давно нашел в утробе. Не знаю, сколько времени прошло. Здесь хоть и есть представление о течении времени, но оно словно замерло, превращая жизнь в нескончаемые циклы смен.

Случайно забредя в утробу. В ней не было рабочих, и, по-видимому, никто не услышал стоны и звуки разлившейся воды, доносившихся в момент разрыва плаценты и сообщавших о появлении нового трудяги.

Подойдя ближе, я разглядел нечто, отличающееся от привычного вида новорожденного. Его руки росли из плеч, но были направлены перпендикулярно телу. Задние ноги тоже росли не привычно, словно были вывернуты в обратную сторону. Позвоночник неестественно сильно изогнут, с выпирающими позвонками. Казалось, что они вот-вот разорвут кожу. Жёлтую, с редко расположенными чешуйками, походивших больше на кору дерева, чем на кожу.

Голова имела продолговатую форму с большим приплюснутым черным носом и длинными ушами, свисающими как обрывки тряпок. Пальцы рук и ног напоминали обрубки с черными шершавыми подушечками, располагавшимися на внутренней поверхности. Кое где по бокам свисали пряди завивающихся волос, толстых и блестящих, как будто смазанных воском.

В нижней части спины росла ещё одна нога. Так мне показалось сначала. Это был толстый отросток, сужающийся к концу, с жёсткими, металлическими на вид наростами по всей длине. Извиваясь, этот участок тела походил на кусок кожи без костей. Словно третья нога выросла и не до конца сформировалась.

Мне стало интересно посмотреть на вновь прибывшего карлика размером намного меньше тех, которых удавалось видеть раньше. Подойдя поближе, раздался стон, звучавший как скрип древесины, а на стоны ребенка. Разорвав остатки плаценты и очистив от слизи и крови его лицо, в дали раздались приближающиеся шаги акушеров, работающих здесь, прервавшие мою помощь.

– Они засунут тебя в утилизатор, – прошептал я.

В этот момент Кив встал на обе конечности, стряхнул остатки слизи и посмотрел на меня таким взглядом, который мне некогда не забыть. То чувство, что промелькнуло в моей голове, не было похоже не на что. Это было что-то теплое и приятное, словно мы знали друг друга всю жизнь.

Испугавшись, что меня тоже затолкают в утилизатор, я вскочил с колен и попятился назад.

Кив издал протяжный звук. Шатаясь из стороны сторону, волоча по полу пуповину, источающую питательную жидкость вперемешку с желтым зловонным гноем, он пошел за мной на всех четырех конечностях.

Шаги приближались. Я растерялся, но все же схватил его и побежал в сторону главного зала.

Вскоре назвав его в честь надписи на входе. «КИВ» а ниже располагалась расшифровка «камера инкубации Вортекс». Так он и стал жить со мной.

За все это время никто даже не сказал слова против такой дружбы. Словно вовсе не замечая его существования.

3

Выйдя из комнаты, мы направились по коридору в главный зал. В коридор сходились сотни таких же комнат. А стены его, жуткие и черные из-за частого срезания плоти местными жителями, походили больше на шрамы вперемешку с торчащими наружу сухожилиями.

Всегда ненавидел проходить по нему. И в голове проскакивала мысль о том, что когда-нибудь мама вылезти из стены в обличие монстра, схватит и затащит в себя.

Проходя по полу, отдающего скрежетом решёток, под слоями плоти, отражающихся глухим эхом, к выходу, перед нами предстает одна и та же картина главного помещения.

Высотой в сотни метров и шириной не меньше. Извилистый подъем в форме спирали поднимается к самому потолку, окутывая шпиль, возвышающийся посреди зала. Это центральное сооружение, как опора древних соборов, величаво уходила во тьму свода купола, упираясь в чёрное железо.

Тело опоры было покрыто плотью, как и спиральная лестница, но с торчавшими, даже вываливающимися наружу пульсирующими венами, наполненными темно красной жидкостью. Настолько темной, что на расстоянии нескольких метров виделось, что по ним течет мазут, а не органическая субстанция.

Сухожилия рассекали наросшую органику, обвиваясь, как лианы, вокруг конусовидной конструкции. Из основания выходили отростки, плотные и костистые, как ребра, разветвляясь по полу, сужаясь, переходили на стены. Под плотью опоры просматривалось слабое свечение, будто вот-вот разрывавшее изнутри наросшее столетия назад органическую опухоль.

По лестнице неспеша спускались другие трудяги, с мрачным, поникшим видом направляясь на очередную смену.

Воздух был спертым и тяжёлым, отдававший запахом гнили в вперемешку со свинцовым оттенком.

Никто не разговаривал и не приветствовал друг друга. Просто двигаясь к цели или концу. Бессмысленному и рутинному концу.

Окружающую тишину изредка нарушали звуки работающих механизмов, прорывающихся через слой плоти, глухо отражаясь от мягких тканей, сросшихся с металлом.

Мы шли дальше, смешавшись с неохотно тянущимися рабочими в столовую.

Еда не отличалась многообразием, поскольку производилась из единственно прорастающего здесь гриба. По форме напоминающего морскую губку, покрытую ярко оранжевыми пятнами и источающего приятный аромат вареного мяса. Не сказать, чтобы каша из этого гриба была вкусной, но и отвращения тоже не вызывала.

Столовая не отличалась оригинальностью интерьера от остального комплекса. Разве что столы были покрыты плотью зеленоватого оттенка (под стать цвету гриба) свисавшей, как скатерть, по краям, плавно перераставшей в пол.

Кив хоть и был размером меньше остальных, но порцию получал такую же. Жадно обжираясь и истекая слюной, он валялся на полу с раздутым, как пузырь, животом и скулил.

– Как в тебя столько влезает, – проговорил я с набитым ртом, – когда-нибудь ты лопнешь.

– Иув-иув.

Вскочив на все ноги, он уставился мне в рот, прося добавки.

– Ну нет уж, хватит с тебя, а то опять запачкаешь все полы. Или хочешь опять накормить маму своей рвотой?

– Ив-ив-ив, – пробормотал Кив и снова принялся перекатываться на спине.

4

После приема пищи мы пошли исполнять свои обязанности. Хотя мы (ну, по крайне мере я), не воспринимали это как бремя. Все же чувство повторяющегося дня не внушало оптимизма. Но и иной жизни мы не знали, а поэтому воспринимали нашу жизнь как данность. Не радости, не горя ни чего.

Все эмоции словно убавили на минимум, невидимым регулятором. Особенно это чувствовалось после завтрака.

Наша обязанность заключалась в том, что мы срезали части каменных валунов с помощью резаков. Резали их на более мелкие части и складировали на конвейер. Далее по конвейеру измельченная порода поступала в сепаратор, где разделялась в зависимости от свойства. Металлы шли в одну сторону, остальная порода – в другую.

Металл отправлялся по конвейеру и исчезал в неизвестном нам направлении, уходя в пол. Остальное проходило через стену в другое помещение и поступало в ёмкости, состоящие из огромного количества створок и решетчатых проемов.

Ёмкость с гулом и грохотом перемалывала камни в порошок. После чего раздавался непродолжительный электрический треск, и на выходе получалась светло серая субстанция, которую мы использовали как грунт для посадки грибов в отделе гидропоники.

Каменная порода прорастала из стен и потолка, не иссекая никогда. Сколько бы мы её не бурили, на следующей день все было так, как до этого.

С левой стороны помещения находился небольшой проем в стене, закрытый кожистыми створками. Пройдя через которые можно было попасть в холодильник, хранящий породы окаменевшего льда. Который после растопки мы использовали для полива и питья. Конвейер там давно был сломан, поэтому приходилось протаскивать отколотые куски через проем в стене вручную.

Резаки, с помощью которых осуществлялась наша работа, выглядели как плоская коробка с выемками для рук. В глубине которых располагались рукоятки для фиксации кистей, по совместительству служивших также регуляторами мощности луча и его запуска.

Широкие проемы в резаке были сделаны с учётом ширины кистей рабочего. Которая варьировалась от количества пальцев, коих у каждого было разное количество. А именно от трёх до пяти. Причем на каждой кисти у одного взятого рабочего могло находится разное количество пальцев. Все зависло от воли мамы, дарующую их.

Над дверным проёмом светились полупрозрачные голограммы часов и календаря. Часы выглядели в виде круга, разделенного на красную, две жёлтых и зелёную зону. После перехода стрелки в новую область круга во всех помещениях раздавался глухой монотонный гудок, сигнализирующий смену периодов работы и отдыха.

Календарь был исполнен в виде двух голограмм из цифр. Первая цифра обозначала цикл. Вторая – период. Значение цикла было неизвестно, поскольку цифра мигала и периодически затухала. Да и вообще больше напоминая букву. Период был 122.

В главном зале висела точно такая же голограмма, но большего размера и синего цвета. Поэтому узнать, что сейчас мы обязаны делать, можно было не только здесь.

Рядом со мной всегда работал Бон или Вон, точно не помню, поскольку путаю их. У обоих язык подвешен, если можно так выразиться в обществе, где перекинуться двумя фразами считается разговором без умолка. И что у одного, что у другого имелось по пять пальцев на одной и три на другой руке.

– Привет, Оло, – отречено произнес он, вытирая корпус резака от пыли. – Хорошо поел?

Говорить было особо не о чем, поэтому, как правило, мы обменивались бессмысленными фразами и продолжали работу.

– Привет, БВоон, – невнятно произнес я, дабы звуки «в» и «б» слились, – да.

– Слышал, старуха умерла ночью? – без эмоций произнес он. – Жалко.

Я удивлённо поднял на него взгляд, небрежно накидывая ремень резака на плечо. Вспоминая, что утром не было слышно громких бессмысленных речей от сумасшедшей старухи, сросшейся со стеной плоти у дальнего конца зала, о плотоядном чудовище, жаждущего нашей крови.

– Нет, не слышал, – удивился я, насколько это было возможно с нашими эмоциями. – То-то не слышно ее было по дороге.

– Но цифры на табло около утробы не изменились. Там всё ещё число сто.

– Может, она жива?

– Нет, Бон проверял. Она не дышит.

На этом наш продолжительный диалог закончился. Вон с уставшим от разговора видом направился к породе. Я же немного подумав, сам не понимая о чем, пошел в след за ним.

Свет, источаемый резаком, с трудом прорезал камни, плавно проникая в породу. С грохотом обрушая массу камней на металлический пол с редкими ошметками засохшей плоти. Лента конвейера гудела и щелкала от деформации. Пыль летела во все стороны, оседая на поверхностях и проникая во все щели и проемы.

Не сказать, что объемы добычи были большими, скорее даже несущественными. Но десятки рабочих, вовлечённых в данный процесс, создавали видимость бурно кипящей работы. Бессмысленно, а порой словно завороженно бредя по закоулкам сырой пещеры.

Добываемые металлы транспортировались в неизвестном направлении. А остального грунта было так много, что лишний приходилось сбрасывать в утилизатор. Такой же, как в утробе. Только большего размера и с большим табло, располагающимся над его створками. Табло оповещало надписью «Необходим сброс» каждый раз при наполнение его грунтом до жёлтой отметки, предупреждая о предельном уровне. А при закрытии створок появлялось сообщение «Сброс. Просьба отойти».

5

Прошла половина смены и раздался гудок, оповещавший о начале приема пищи. Этот сигнал отличался от того, который сообщал о начале и конце рабочего дня. Раздаваясь не в строго определенное время, и напоминал звон колокола, а не глухой рев сирены.

Все сложили резаки с остальными средствами индивидуальной защиты в специально отведенные стеллажи и неспешно побрели в сторону столовой. И я вместе с ними.

Войдя в коридор, меня озарило, что рядом нет Кива.

– Кииив! – Крикнул я, оглядываясь по сторонам. – Киииив.

Вернувшись назад в пещеру, продолжил звать Кива, выкрикивая его имя в глухую пустоту. Но он не отзывался.

– Может, в столовую пошел. Брюхо ненасытное.

На пути в столовую мне послышалась возня в одном из, казалось, миллиона разветвлений коридоров.

Порой складывалось ощущение, что мы живём в чреве какого-то Левиафана. И если бы не изредка проглядывавшее железо через все это окутанное оголенным мясом место, с уверенностью можно было бы сказать, что сейчас я продвигаюсь по кишечнику. Коридоры были не сплошными и местами переходили в кольцевые образования, разделяющие их на секции. Местами из стен прорастали и развивались тонкие отростки щупалец. Напоминающих червей. Они плавно двигались, словно искали, за что зацепиться. И если поднести к ним руку, они обвивали пальца и тянули к основанию плоти.

Свернув в коридор. Пальцы играючи проскользнули по развивающимся отросткам.

– Кив! – снова позвал я его. Но ответа не было.

Я ускорил шаг в сторону усиливающегося звука, очередной раз свернув за угол ветвящихся внутренностей тоннелей.

– Ты опять? Я же говорил, у нас будут проблемы, – с усталостью произнес я, отрывавшему куски биомассы с пола Киву.

Он с пронзительным ревом трепал плоть своими почерневшими от грибов зубами.

– Нельзя. Отцепись от нее, – стиснув зубы я пытался оторвать питомца, схватив его за задние лапы.

Как вдруг внизу раздался грохот падающих металлических конструкций, постепенно затихая, словно под низом была пропасть. И полотно живой ткани, частично надкусанной Кивом, начало плавно прогибаться под нашим весом. Раздался чвакающий звук. Полотно мяса резко просело вниз, а затем со смачным треском разорвалось, запустив, как торпеду, двоих в темную пустоту.

Держа в одной руке Кива, а другой пытаясь схватится за стены шахты. Мы падали и бились всеми конечностями о твердые железные стены, не обросшие плотью. По бокам выпирали горизонтальные пазы, резавшие пальцы при попытках зацепится за них. На середине шахты ногами я пробил что-то твердое и от удара развернулся на девяносто градусов, продолжая падать в полусогнутом положении.

Кив вылетел из рук. Послышался звон и грохот сыпавшихся элементов конструкции на металлический пол помещения, в которое я рухнул вслед за Кивом.

Проскользив по полу и влетел в предмет, напоминавший горизонтальный стеклянный цилиндр, с грохотом перевернувшимся от удара. Он со звоном разлетелся на сотни осколков, перемешанных с медленно растекающимся гелем, наполнявшим его.

Удар пришелся на область лопатки и плеча свободной руки. Боль пока не чувствовалась, да и не до этого было.

Глава 2

1

Сознание оставалось при мне, но рассудок был затуманен. Голова раскалывалась и готова была лопнуть.

Лежа на полу и осматривая потолок, идеально гладкий и блестящий, с огромными круглыми светильниками, источающими яркий холодный свет, мне на время показалось, что все это сон.

Первое, что посетило мою голову, было воспоминание из раннего детства.

Наслушавшись историй от голограммы, находившейся в комнате нашего содержания, я набрался храбрости и решил повторить подвиги тех безрассудных людей, совершавших открытия на благо своей страны и народа.

Не сказать, что мне полностью было понятно, о чем шла речь, но дух авантюризма начал пробиваться через спокойный и мертвецки холодный характер. Дарованный нам от рождения.

Истории открытия континентов, изобретения летательных аппаратов и покорения снежных вершин, уходящих высоко в потолок того загадочного и далекого мира, вдруг начали возбуждать мое воображение.

Так случалось, когда разум, взбудораженный от услышанных историй, рассказанных нашей мамой, забывал о приеме пищи. Прокручивая их в своей голове и представляя себя на месте тех героев, а не того, кем меня заставляли стать, а потом затем отдать всю жизнь на освоение и совершенствование дарованной мне специальности шахтера. Мне хотелось исследовать и познавать новое. Что не представлялось возможным под чутким контролем воспитателей, надзиравших над нами круглыми сутками и надававших возможности покинуть место нашего содержания.

Однажды мне все-таки удалось пересилить свой страх и под покровом ночи сбежать наружу.

Было темно, и не удавалось разглядеть окружение центрального зала. Да и не до этого было. Моя цель светилась в дали, как мотылька, маня ярким свечением в противоположный конец комплекса.

Ноги сами неслись по мягкому мясистому полу, пока не остановились перед широкой аркой, ведущей в менее просторное, но от того не менее грандиозное помещение. По форме напоминавшему перевернутую трапецию с высокими потолками и глубоко уходящую в даль.

По стенам располагалось огромное количество многоярусных стеллажей, на которых стояли ящики с растущими из них ветвящимися корнями, усыпанными мелкими грибами. Корни ветвились и переплетались с отростками плоти, проникавшей в ящики.

Потолок был настолько ярким, что было больно поднимать голову. Поэтому было не понятно, что давало такой сильный свет. И меня посетила гениальная идея залезть повыше, чтобы повторить подвиг Икара.

Я схватился за край ящика, перебросил ногу во внутрь, сначала увязнув в грязи, а затем переставив на сплетение корней, быстро поняв, как забраться наверх. Ящик за ящиком, поднимаясь все выше к вершине.

Свет становился ярче вместе с возраставшей температурой, припекавшей кожу. Пот лился ручьем, голова начала болеть, а дыхание участилось. Все же это мне не помешало продолжить восхождение на горный хребет моего мира.

Почти на самой вершине почувствовалась слабость и замутнение рассудка. Руки ослабили хватку, ноги подкосились, и я полетел вниз вместе со стоявшим на самом краю ящиком. Если бы не вездесущие корни и мягкий пол из плоти, это было бы мое первое и последнее падение.

Так мне случилось провалятся почти да самого утра, пока не пришла смена рабочих, освободивших меня из плена придавившего ящика.

Не какого наказания не последовало. А наоборот. Мне стали давать порции завтрака в два раза больших, чем остальным.

С тех пор я больше не подвергал свою жизнь неоправданным рискам и вел себя подобающе представителям моего вида. Спокойно и сосредоточенно выполняя свой долг. Во благо мамы.

2

Теперь, валяясь на холодном твердом полу и впиваясь в него костями, выпирающими через кожу, зачем-то вспоминаю это. Может, пытаясь найти закономерности там, где их нет. Или это защитная реакция мозга отвлечь от происходившего безумия, свалившегося на мою голову ни с того ни с сего. Ну да, это же я свалился, как мешок и разнес к чертовой матери половину комнаты.

Гель, разлитый из стеклянной колбы, залил всю площадь пола. Поверхность которого, переливаясь отблесками красных и зеленых вспышек, наполняло комнату мигающим свечением.

Когда голова перестала пульсировать от боли, мой взор упал на ярко красное табло, располагавшееся над огромной блестящей дверью. Табло светилось надписью «Биологическая угроза».

Затем в уши ударила противно завывающая сирена с продолговатым ноющим звуком, доносившимся словно изнутри стен.

Боль медленно, но равномерно начала растекаться по телу от головы к туловищу. Особенно чувствовалось острая пульсация в области груди.

Сквозь туман, окутавший мое сознание, мне пришлось осмотреть свое тело на повреждения. Помимо небольших кровоподтеков и опухавших тканей, все было на своих местах. Ноги с тремя пальцами, округленные на последнем фаланге и без ногтей. Желтая кожа с оливковым оттенком, кожистая и морщинистая, как у слона, но не такая грубая. Немного выпирающий живот. Плоская грудь без сосков. Ладони с пятью пальцами на обоих. Все цело и на своих местах.

С боку стоял КИВ, как не в чем не бывало, вылупившись на меня отреченным взглядом, с вынутым из пасти слюнявым языком. Часто дыша, он стоял и ждал, когда я встану.

– Болит в груди, – повернувшись лицом к Киву я с трудом выдавил из себя.

– Уииииуу, – простонал КИВ и начал облизывать мне руку. Как будто пытаясь залечить раны своими слюнями, в вперемешку с зелёными соплями.

Погладив его по твердой, как камень шее и убедившись, что с ним все в порядке, я начал тяжело вставать, параллельно осматривая комнату.

Комната не была окутана плотью, видимо, из-за герметично закрытой шахты или обработки какими-то веществами, не дающими проникнуть внутрь разраставшейся биомассе. На всем протяжении стен располагались тяжёлые металлические шкафы прямоугольной формы. Усеянные, как новогодняя ёлка, лампочками, тумблерами и мигающими мониторами.

Посередине комнаты были проложены рельсы, выходящие с дальнего конца комнаты из двери в виде тяжелых металлических жалюзи. Рельсы проходили через всю комнату и заканчивались на большой круглой двери, по форме похожей на огромное металлическое колесо с утопленным в корпус колесом поменьше в центре. Корпус двери состоял из двух частей, о чем свидетельствовали две вертикальные слабо различимые полосы, исходящие из-под центрального круга.

Рядом с дверью, ответвление рельс уходили направо и вели к железным жалюзи, по форме таким же, как в начале комнаты. Над жалюзи располагалась серая табличка с надписью «Утилизация».

Посреди комнаты на проложенных рельсах стояло огромное металлическое кресло с наклоненной назад спинкой. Подлокотники имели широкую форму, и над ними нависала замысловатая металлическая рука с торчащими во все стороны штырями и проводами.

С обоих сторон стояли ёмкости с гелем, в которых виднелись небольшие детали треугольной формой. Ёмкость входила в подставку с отверстием, закруглённый формой, в которой различался открытый гель. Такой же, которым был залит пол. Вторая емкость, разбитая мною, продолжала испускать гель, заливая блестящей пленкой пол.

3

Прижав руку к груди и шатаясь из стороны в сторону, я направился к круглой двери. Подойдя ближе и как завороженный уставившись на нее в попытке понять, как выбраться отсюда.

Мысли заглушала боль и слабый, но противный визг сирены, оповещающей о какой-то биологической угрозе.

Приложив кисть к поверхности, пытаясь нащупать невидимую ручку, ладонь скользила по ледяной поверхности. Холод от которой немного приглушал пульсирующую боль. Дверь была закрыта настолько плотно, что визуально выделявшийся круг в центре двери и отходящие из него горизонтальные полосы почти не прощупывались.

Продолжая осматривать ее дальше, пока взгляд не привлекла боковая панель, источающая слабое зеленоватое свечение. Поднеся к ней руку, по пей проскользнули две зеленые линии перпендикулярно друг другу. А затем посреди двери высветилась надпись «доступ запрещён».

Оставив попытки пройти, как мне казалось, в нужном направлении, я облокотился плечом на стену, отдышался и направился исследовать место, из которого выходили рельсы.

Жалюзи тоже не поддавались попыткам зацепится за края ламелей, поскольку прилегали с такой плотностью, что это не представлялось возможным. Обе двери не поддавались открытию, и единственный способ выбраться был местом, из которого мы попали в комнату.

Подвинув стойку от разбившейся колбы к вертикальному каналу, мне удалось подняться и посмотреть на верх. В шахте была тьма, словно что-то перекрыло проход, из которого мы недавно свалились.